ОАЗИС. АКТ I. ПАССАЖИР БЕЗ БАГАЖА

КЛИНИКА

Через сорок минут из подъезда выходит Сеера с чёрной широкополой шляпой в руке. Он вертит её и пафосно надевает. — Проблема Мурира заключается в том, что он нем, а наша — в том, что я не поеду на твоём корыте. Мы заберём Мустанг со стоянки, и поведу его я, — на штанах длинная цепь. Если я откажу ему, звенья затянутся на моей шее. У меня нет выхода. Мы едем за Мустангом. — Почему ты сразу не сказал? — Джимми, я сказал, Мурир выделяется из толпы. — Я думал, ты про огонь! — Дубина, я произнёс: «Внешне отличается»! — У него что, рот зашит? — Почти, — Демон закуривает, ногти покрыты чёрным лаком. Моя машина полностью провоняла табаком. — Рот у него и вправду изуродован. Слыхал про заячью губу и волчью пасть? — Да, детям часто исправляют. — А ему не исправили в детстве, а теперь поздно. Визуально представляешь? — Я видел только послеоперационную заячью губу. — Шрам над верхней губой? Хрень. У Мурира полный пиздец со ртом. Верхняя челюсть вместе с губой и нёбом рассечена надвое. Проведи языком по шву от передних зубов до глотки. Я провожу. — У Мурира там дыра. С этим не то, что разговаривать, — Сеера поворачивается лицом, — есть нельзя. — Это и есть его мотив? Внешнее уродство? — Пироман не кажется мне ребёнком в теле взрослого мужчины. — Постой, как же вы общались? Не думаю, что ты знаешь язык жестов, — мы останавливаемся на светофоре. — Ты читаешь его мысли. — Догадливый. Можно лишить человека голоса и слуха, но мысли забрать нельзя. — И о чём он думает? — Ни о чём конкретно. Честно сказать, я с трудом его понимаю. Он не может сформулировать свои мысли. Мне кажется, Сеера что-то не договаривает. Он специально не смотрит ни на меня, ни на дорогу — в боковое стекло. — Куда мы сначала поедем? — вдруг спрашивает Сеера. — В психиатрическую клинику. Директор ждёт нас через час. Затем в тюрьму. — Ты не думал, что лучше разговаривать не с директорами, а с людьми, которые постоянно меня видели? — Директора многого не видели? — Они сидят в кабинетах и дальше своих столов ничего не видят. — Это не про директора клиники. В то время она работала медсестрой и наблюдала тебя. — Отлично повысилась за тридцать лет. Мы доезжаем до участка. Я оставляю машину на стоянке и отвожу Сееру к Мустангу. Демон чуть в штаны не накладывает от счастья. — Посмотри на него! Ну посмотри на красавчика! А, Джеймс, ну охеренный же! — он обходит машину со всех сторон и приглядывается. — Так, блять, чё за пидорасы оставили свои пальцы на нём? — Они оценили красоту твоей тачки. — А, стесняюсь спросить: где ключи? Я, конечно, и так могу его завести, но может, ты всё-таки вернёшь? Я вытащил ключи от Мустанга из серого пиджака, когда обыскивал Сееру, и передал полицейским. — Они в участке. Подожди здесь, я сейчас приду. — Оставишь меня одного? — Сеера вскидывает бровь. Может, это глупо, но за короткое время я начинаю привыкать к нахождению Демона рядом с собой — чувствую себя в безопасности. Окна нашего с Лизой кабинета выходят на стоянку. В этот момент Лиза смотрит на улицу. — Глянь, — показываю на окно, — это моя помощница, она проследит за тобой, пока меня не будет. Оставляю тебя с Мустангом наедине, — подмигиваю. Сеера пристально смотрит на окно, будто всматривается — то ли солнце ярко светит ему в глаза, то ли он читает Лизу. Сеера переводит на меня тяжёлый взгляд и кивает. — Как скажешь, Джеймс. Без проблем. Ключи хранятся в ящике для вещдоков под названием «Библиотека» — так окрестили дело Сееры. Однако комиссар Джонсон распорядился прекратить дело Демона — увиденное в допросной его насторожило. Когда я выхожу из участка, Сеера разогревает Мустанг. Всё-таки машина — это твоё отражение. Красный монстр идеально подходит Демону с кровавым лицом. — Отправляемся? — Сеера высовывается в окно. — Мог хотя бы подождать меня. — Прости, не удержался! Я предупреждал, что легко открою его без ключей, — открыть и завести машину без ключей не особо сложно, но Сеера это сделал мысленно. — Ты залезаешь, или как? Я сажусь на пассажирское. В салоне очень удобно и чисто, но запах табака въелся в кожаные сидения. Сеера снова закуривает и разваливается перед рулём, держа наготове руку на рычаге переключения передач. — Говори адрес, детектив. Психиатрическая клиника расположена далеко за городом. Путь занимает меньше времени, чем я предполагал. Сеера носится по улицам так быстро, что ни один ремень безопасности меня не спасёт. Теперь понятно, что имелось в виду под определением «скучная езда». По пути я насчитываю десять штрафов. Мустанг останавливается на территории клиники. — Каков план действий? — Расспросим директора о тебе, попросим твою медицинскую карту. — Про меня теперешнего ты ей говорил? — Нет. — Тогда иди сначала ты, а я следом. — Не-а. Не отвертишься. Псих — это твоя история. На входе нас проверяет охранник, с подозрением осматривая Сееру. Кабинет директора на втором этаже. Поднимаясь по ступенькам, Сеера отмечает: — Такое себе, конечно, здание — доверия не вызывает. — Никаких воспоминаний не вызывает? — Нет. Думаю, что и не вызовет. До кабинета триста футов. Сеера замедляет шаг. — Ты иди, я догоню, поссать сбегаю, — он скрывается за угол. — Какой посс… Из кабинета выходит женщина лет пятидесяти. — Добрый день, я — детектив Блэр. Мне назначена встреча, — не решаюсь сказать «нам», иначе директор подумает, что перед ней псих, ведь рядом со мной никого. — Здравствуйте. Я так и поняла. Напомните имя пациента, пожалуйста. Директор Кларк — симпатичная женщина. Минимум косметики, клеопатровское каре, небольшого роста, худенькая, с приятным голосом. Никогда бы не догадался, что раньше она была медсестрой. — Пациента звали Виктор Стрелков. 1986-й год. Шизофрения. — Да, точно. Вспомнила. Мне запомнился этот пациент. — И чем же? — Он был загадочным. Вроде псих, а вроде нет. Его лечил доктор Вернер, а я помогала. — Только Вы сомневались, что Стрелков — псих? — Да, Вернер категорически настаивал на невменяемости пациента, считал его опасным. Виктор не снимал смирительную рубашку. — Вы помните лицо пациента, директор Кларк? — Конечно, навсегда запомнила. Из-за угла появляется Сеера: — Здрасьте, — он снимает шляпу и смотрит на Кларк тёплым взглядом. — Быть не может… — её лицо накрывает белая пелена. Кабинет Кларк похож на лабораторию: на полках наполненные формалином колбы, кости, черепа. Словно безумие имеет физическую оболочку. Каждый пациент оставляет частичку себя. Кларк садится за дубовый стол, мы с Сеерой — напротив. Демон листает медицинскую карту под названием «Виктор Стрелков». — Как он попал в клинику? — достаю из внутренного кармана пиджака блокнот. — Его привезли санитары. Виктор был очень буйным в тот день, рот не закрывался, постоянно что-то кричал. — Как он выглядел? — Как на фото. Виктор пробыл здесь недолго, не успел измениться. Сеера открывает титульный лист. Фотография: длинная борода, волосы почти касаются плеч, большая залысина, голубые глаза под опущенными бровями. Сеера переводит взгляд на меня, и мы оба понимаем: это он, сомнений нет. — Как Стрелков вёл себя в клинике? — Когда его посещал доктор Вернер, Виктор был неспокоен. — Кто ещё его посещал? — хрипло спрашивает Сеера, не отрывая глаз от страниц. — Я, — огорчённо отвечает Кларк. — До этого Вы говорили, что работали медсестрой? — уточняю. — Да, я помогала Вернеру. Мы вместе вели многих пациентов, включая Виктора. Виктор часто смотрел в одну точку, как будто хотел связаться с реальностью. В другие часы он бился головой о стену. — За что конкретно он попал в клинику? — Он пытался покончить жизнь самоубийством. — Как? — интересуется Сеера. — Выстрелом в рот. — У него хранилось оружие? Кем он работал? — перетягиваю допрос на свою сторону. — У него было разрешение на оружие. Неизвестно, кем работал Виктор, возможно, сторожем или лесничем. Его нашли в соседнем штате, в центре улицы, словно попытка суицида была всего лишь показухой. — Почему Стрелкова привезли именно к Вам? — Штат не хотел связываться с ним. Лишний психопат ни к чему. — Почему шизофрения? — мы договорились, что вопросы задаю я, но Сеера нервничает, хоть и не показывает виду. — Он считал себя другим человеком. Мы поняли это позже, когда перевели его речь. — Он был русским, — снова уточняю. — Да. — Ты знаешь русский? — спрашиваю Сееру. — Я похож на человека, который знает русский? — Каким человеком считал себя Стрелков? — обращаюсь к Кларк. — В карте описано, детектив. — Здесь одна терминология, страшные диагнозы! Ни одного слова не понимаю! — возникает Сеера. — Директор Кларк, нам важны Ваши конкретные наблюдения. Эту карту вёл доктор Вернер? Он не записывал того, что не видел. Кларк съёживается. Заметно, что по прошествии тридцати лет, хоть Стрелков и покинул стены клиники, он не покинул стены сознания молоденькой медсестры. Кларк не отрывает взгляда от мужчины с красной кожей. — Он разговаривал на русском. Мы не понимали ни слова, даже имени его не знали. В клинике никто не владел иностранными языками. Вернер нанял переводчика, заплатил кучу денег. Виктор назвал имя и возраст. Ничего путного и разумного больше не сказал. Затем он заговорил по-немецки. Аналогично: немецкий никто не знал, снова переводчик — снова деньги. Вернера раздражало, что один пациент разоряет бюджет клиники. Вернер надеялся узнать что-то важное, а нашёл очередного умалишённого. — Что Вас так привлекало в Викторе? — Сеера кладёт на бёдра закрытую медицинскую карту. — Его голос очаровывал. Я не понимала, что говорит Виктор, но мне казалось, что-то важное. Когда он кричал и кидался на Вернера, меня он никогда не трогал. — Что-то не складывается, — я как будто упускаю важную часть истории. — С чего вдруг он говорил ещё и по-немецки? — Виктор считал себя нацистским офицером, которого посадили в психушку в конце войны. Как будто он мог изменить исход Второй Мировой. — Стрелков застрял во времени? — Будучи офицером — да, но будучи русским — он полностью отдавал отчёт во времени. — Как русский вообще оказался в Америке, не зная языка? — Уехал из СССР на подработку в Америку, не успел выучить английский или не захотел. — Это он сказал Вам при личной встрече? — каверзные вопросы от Сееры смущают не только Кларк, но и меня. — Когда Вернер уходил вечером домой, я оставалась на ночное дежурство и часто наведывалась в палату к Виктору. Мне нравились наши беседы. Важен был не смысл, а посыл, с которым он говорил. Казалось, ему нужно, чтобы его выслушали. — Вы не ответили на вопрос. Вы же не знаете иностранных языков. — Переводчики, мистер, — видно, что Кларк не нравятся колкие замечания Сееры, поэтому я снова беру инициативу в свои руки. — Что говорил доктор Вернер про Стрелкова? — Он не нравился мужу. Я заметила, что у них возникла обоюдная ненависть. Вероятно, из-за непонимания. Вернер стал записывать на диктофон их беседы, а потом просил переводчика перевести. После каждого такого перевода Виктору вкалывали двойные дозы препаратов и отправляли на шоковую терапию. — Как будто безумие сжигается током, — замечает Сеера. — Как так получилось, что Стрелкова выписали? — у истории должен быть логичный конец. — Вернер его и выписал. Однажды утром он дал такое распоряжение. — Пациент вылечился? — Думаю, нет. Вернеру надоело содержать затратного пациента. — То есть, это нормально: выкинуть на улицу психа? — весьма логичное замечание Сееры. — Ты кормишь безумие, а безумие кормится тобой, — произносит Кларк, задумавшись. — Больше Вы не видели Стрелкова? — я вывожу её из мыслей. — До сегодняшнего дня — нет. — Сохранились записи с диктофона или переводы речи Стрелкова? — Вернер всегда хранил их у себя. Я не видела ни одной. Скорее всего, он уничтожил. — Простите, что вмешиваюсь в личное, но как Вы стали директором? — Муж умер в 1990-м. Он заранее написал завещание, в котором передал мне клинику. Сначала было трудно, но я привыкла. — Это Вы о смерти мужа или о новой должности? — такое не спрашивают у женщин, но Сеере плевать на гендер. — Директор Кларк, — не желаю слышать ответ на предыдущий вопрос, — какой смысл нёс на себе Стрелков? Она переплетает пальцы, затем кисти. Я на восемьдесят процентов уверен, что в 1986-м медсестра влюбилась в пациента. Стрелков внезапно появился в её жизни и так же внезапно исчез. — Хотел, чтобы его услышали. На секунды мне казалось, что его безумие не бред. Я стала считать: он должен был родиться в 1926-м, в пятнадцать лет пойти на войну, но до офицера никак не дослужиться. Затем мои раздумья опровергла его сестра, и всё встало на свои места. — Сестра? — Сеера садится поудобнее на стуле. — Когда Виктора выписывали, за ним приехала сестра: высокая и простая женщина, громко разговаривала, перепугала многих пациентов. Я не помню, как её звали. Она сказала, что Виктор с детства болеет, у него испорченная фантазия, он часто выдумывает. Её не удивило пребывание Виктора в клинике. — Как Стрелков отреагировал на сестру? — я уверен, это не сестра. — Как на сестру. Ну, то есть, он не кинулся на неё с объятиями, но явно узнал и обрадовался. Смотрю на Сееру: хрустит пальцами. Кажется, я многого не знаю о его брате. У меня звонит телефон: Бен Крауч. — Извините, я отойду, — выхожу из кабинета. Сеера остаётся на месте. — Детектив, как поживает наш заключённый? — я не сказал Бену, что Сеера отпущен и более того сотрудничает со мной. — Гораздо лучше. — Что он тебе рассказал? Пожалуйста, не говори, что поверил ему. — По правде, я не до конца доверяю Сеере. — Он может плести тебе что угодно, главное — сам не говори многого. — Я так и намеревался. Надеюсь, ты не наделал глупостей с черепом? — Он был моей собственностью много лет, но я не загадал желание. Думаешь, в этот раз не сдержусь? — Я же не сдержался, Бен. Вздох. Глубокий. Тяжёлый. — Я сожалею, Джеймс, что втянул тебя. — Ты не виноват, наоборот, оказался прав. Я поймаю Пироманьяка, но с помощью Сееры. — Прошу тебя, будь осторожен. — Обещаю. Я отсоединяюсь и возвращаюсь в кабинет. Сеера не сидит, Кларк стоит напротив него и поправляет очки — чешет глаза. — Детектив, мы узнали всё, что хотели, — Сеера поторапливается смыться отсюда. — Директор Кларк, как умер Ваш муж? — Передоз таблеток, не рассчитал дозу, — она садится за стол. — Интересно. А из чего пытался застрелиться Стрелков? Из ружья? — Из пистолета. Я в последний раз оглядываю клинику: серая, массивная, холодная. Если я доверюсь Сеере, моим пристанищем станет данное учреждение. Мы садимся в Мустанг. Следующая остановка — тюрьма. — Готов поспорить, у тебя были тёрки с Вернером, — признаюсь я. — Да, я тоже так считаю. — О чём вы разговаривали, когда остались вдвоём? — они явно обменялись парой слов. — Я пытался выяснить ещё что-то о Стрелкове, о его сестре. — И? — Да ни черта она не помнит! Тридцать лет прошло, Джимми! Её хер поймёшь! Вдруг она соврала нам или напридумала половину? — во рту сигарета. — Что тебе не понравилось в рассказе Кларк? Что ты был нацистом или что пытался покончить с собой? — По факту я не был нацистом. Псих что-то вдолбил себе в башку. Так что русского считаем за одну личность. Окей? — Как скажешь. Кажется, медсестра была в тебя влюблена. — У неё пунктик на мужчин постарше. Знаешь, сколько лет было Вернеру? Сорок три — в два раза старше её. — Ты не задумался, как умер Вернер? — Она же сказала. Да мне насрать, если честно. — Хотя нет. В это время ты сидел в тюрьме, — я перемудрил себя: хотел обвинить очередную личность Сееры в убийстве доктора Вернера. — Сколько нам ехать до тюрьмы? — Сеера трёт глаза. — Два часа. — Ох, ебать! Я себе всю жопу отсижу. — Потерпишь. — Можно заехать чипсы купить? Я сегодня ничего не жрал. Желательно, поострее, чтобы горло жгло, и жопа горела, когда срёшь. — Можно. — Как действуем в тюрьме? На кого опираемся? — Я разговариваю с директором, выясняю, кто на пожизненном, и кто пересекался с Морисом — отсюда берём информацию. — А если нет такого зека? — Это тюрьма строгого режима, там полно таких. — Тебе, наверное, лучше не говорить, что я — бывший Морис. Хотя много лет прошло, им должно быть похеру. — Тебя там не должны видеть. Твоя главная проблема не лицо, а поганый язык. Ты остаёшься в машине. — Сдурел?! Морис — моя личность! Моя, а не твоя! — Не нервничай, я тебе всё расскажу потом. — Мурир — француз. Снова его игра. Сеера выдаёт информацию о Пироманьяке по кусочкам. — Боюсь представить, что ты скажешь о нём в следующий раз. — «Мурир» в переводе с французского означает «Умереть». Пироман готовится к самоубийству, но вместе с собой заберёт толпу людей. — Ты же не знаешь французский. — Я знаю: «пардон», «ля мур пердю», «же пердю», «Наполеон», «Жан Рено», «а-ля», «о-ля-ля», «у-ля-ля», «папильон», «круассан», «рататуй», «вива ля Франс», «Жак Ширак», «Шарл де Голль» и невероятно сексапильную «Катрин Денёв», а ещё «Сильвио Берлускони». Мысли Мурира на французском вперемешку с английским. Я не тупой, Джимми. Я погуглил. — Сильвио Берлускони — итальянец, это так, к сведению. В 86-м ты тоже гуглил русский и немецкий? — Ой, эти итальянцы! Хер отличишь от других наций! Берлуско поимел всех тёлочек мира! Вот хватка у чувака! — Сеера кашляет смехом. — Я лучше вечерком передёрну на фоточки Катрин Денёв. Катрин Денё-о-ов, — хриплый голос мерзко тянет гласную, — у меня встаёт от одного звучания. Я не знаю ни русского, ни немецкого, ни французского. Слышал набор звуков, но слова не произнесу. Что в итоге дала тебе понять личность психа? — Не понятно, воспринимать действия Стрелкова всерьёз или нет. Пифон тебе брат или сестра? Он знает о твоих приключениях? — Он зовётся моим братом. Может, и знает, что со мной что-то не так, но не говорит, чтобы не травмировать. — Морис Беллами появился в том же году. Значит, он шёл после Виктора Стрелкова. Какой именно шок испытал пациент, что аж превратился в насильника? — Мы уже никогда не узнаем. Шокировать мог доктор или его жёнушка. — Или твоя сестрёнка что-то нашептала. — Не буду спорить. По дороге мы останавливаемся за сигаретами, чипсами и водой. Салон Мустанга воняет острым перцем. Демон любит поострее. Прошло почти полдня. Я привык к Сеере. Мы стали напарниками: детектив Блэр — добрый коп, Сеера — злой. Я жду момента, когда Демон меня обманет.