Заблудившись в тенях (18+)

Очнулся он от того, что ему плеснули в лицо холодной водой. Бесцеремонно и даже как-то обидно. Чан подскочил и тут же со стоном снова приземлился на задницу, вытираясь рукавом и матерясь. — Ты что здесь делаешь, придурок? — услышал он над собой голос Минхо. И этот голос не сулил Чану ничего хорошего: командир был не просто зол — он был в бешенстве, а учитывая то, что Минхо так откровенно злился редко — в основном он истекал ядом, если хотел кого-то наказать, — это пугало. Даже бесстрашного тенеборца Бан Чана, который так-то был на год старше своего командира и пользовался его неизменным уважением. Правда, сейчас от этого уважения, видимо, мало что осталось. Чан всё понимал. Он облажался и, раз уж остался жив — кстати, с какой стати-то? — должен будет заплатить. Он молчал и не отвечал на вопросы Минхо, которые сыпались на его бедную, ноющую от странной сдавливающей боли голову, как горох. Острый такой, стеклянный горох. Минхо умел пытать словом не хуже, чем спецорудиями, так что Чан приготовился и, как говорится, постарался «поострить сердце мужеством». Однако в этот раз Минхо выдохся быстро, да и не до этого всем было. — Найди Чанбина с Сынмином, — хмуро приказал он Бан Чану, вдоволь наупражнявшись в остроумии и отчаявшись вытянуть из своего бойца, какого хрена тот не послушался приказа и попёрся на верную смерть, а самое интересное — как случилось главное, по словам Минхо, «разочарование месяца и ты, башня безбашенная, здесь не загнулся, чтоб тебя, сука, белые никогда не нашли?!» — А Чонгук? — робко отморозился впервые за всё это время Чан. — Он в порядке? — В порядке, — буркнул хмуро Минхо. — Этот кролик ещё бессмертнее, чем ты. Поправился за неделю, припёрся со всеми. Шарится по второму этажу. Я к нему, а ты иди. И Чанбин — главный, понял? Ты главным теперь не скоро станешь. Чан послушно кивнул и отправился искать своих соратников в глубь дома. Кроме распластанного на полу товарища, тенеборцы, которые пришли в дом на рассвете, обнаружили там множество остатков теней, убитых Чаном. Однако были там и такие, которых явно уничтожили каким-то иным оружием: чётко располосованные на четыре почти равные части. Так не умел ни один из них, да и оружия-то такого у них не было. Как только выяснилось, что ни одно огнестрельное оружие, даже заряженное серебряными пулями, тени не берёт, что для того чтобы победить их, надо к серебру приложить горячую человеческую энергию, мастера стали изготавливать самые разные приспособления для уничтожения «чёрного проклятья», однако все они работали именно как колющее оружие. Тени надо было проткнуть — пикой, шипом на щите, лучом белого света, копьём. Рубящие удары плашмя только как бы откалывали от тени кусок, но не убивали. А эти — которые первым обнаружил добродушный Чанбин и сразу позвал своего лучшего друга Сынмина посмотреть и высказать своё мнение, потому что именно Ким Сынмин был среди них самым образованным в области теневедения — так вот эти тени были распластаны на полу с небольшими просветами между кусками — крест-накрест. Чанбин, бесстрашный, скорее, из-за своей бесшабашности, чем из-за умения разумно рисковать, сразу потянулся к ним своей узорной пикой. И как только он дотронулся серебром до одного куска тени, как вся она, страшно зашипев, дёрнулась и, изойдя чёрной пеной, исчезла, не оставив и следа. — Ты что наделал, дурак! — возмутился Сынмин. — Нам их изучить надо! — Ну, будем считать, что это первый опыт, — миролюбиво ответил ничуть не расстроенный и абсолютно не смутившийся Чанбин. — Трогать серебром их нельзя. А если ты меня ещё раз обзовёшь, я тебе твою умную башку сверну, понял? — Но Бин! Это было опасно и глупо! — нахмурился Сынмин. — Зови Минхо, — приказал Чанбин, не ответив на претензию. — О, ты очнулся, Чан-и, — поприветствовал он стоявшего в дверях и наблюдавшего всю эту картину старшего. — А мы тут проводим научные опыты. Сынмин, ворча, что его гоняют, а он, между прочим, младше только на две недели, пошёл за командиром, который вместе с самым младшим, Чон Чонгуком, исследовал верхний этаж дома. А Чан и Чанбин подошли к следующей раскинутой на полу четвертованной тени. — Как ты думаешь, это что вообще такое? — спросил Бин. — Ты такое где-нибудь видел? — Не-а, — покачал головой Чан. — Первый раз. — Я понимаю, что это не ты, — тактично кашлянув, сказал Чанбин, — но… ты никого здесь больше не видел? Ну, когда пришёл в свой рейд одинокого рейнджера? — Урою, — предупреждающе ответил Чан. — Минхо мне уже всё высказал и общее мнение доходчиво донёс, так что… — Нет, Чан, я ведь ничего. Просто, раз ты был здесь, должен же знать, кто их так мог… И по идее рассказать о встрече со своим невероятным соулмейтом было самым логичным и разумным, однако Чан не мог заставить себя это сделать. Он осторожно потрогал свою метку: она не подавала признаков жизни, как говорится. Рисунок и рисунок. Ни боли. Ни огня. Ни надежды. И Чан начал понимать, насколько невероятным и неправдоподобным будет выглядеть его рассказ в глазах товарищей. Поэтому он только пожал плечами в ответ на искательный взгляд любопытного, как сорока, Чанбина, и пробурчал, что ничего такого не помнит. Они обследовали весь дом: он был чист. И везде — и на втором этаже тоже, а ведь Чан туда дойти не успел — везде были остатки теней. И многие из них — разрубленные. Но Чан ничего не мог им сказать по этому поводу. Он ведь только догадывался, что именно их разрубило — наконечник длинного чёрного копья его соула был не четырёхгранным, как они привыкли, а плоским и заострённым с обеих сторон. Чан, конечно, помирал, когда его пригвоздили этим копьём в метку, но всё же воин в нём не дремал, и эту особенность оружия своего соула он заметил. Однако он молчал и пожимал плечами, честно признавшись, что бился только на первом этаже. — Ты всё равно очень крутой, Чан, — восхищённо сказал Чонгук, оглядывая напоследок поле боя. — Один порубил столько! Эх… А меня чуть не выпили. Только я и впрямь никогда не видел, чтобы тень была такой сильной и хитрой. Но ты бы и её побил, я уверен. Чан потрепал младшего по голове и покачал головой: — Ты ещё молод, Гук-и. Научишься противостоять любой тени. А ту тень, кажется, Минхо здорово потрепал, так что за тебя отомстили. — Да, мне сказали, — как-то задумчиво и грустно сказал Чонгук. — Там был… Ммм… Я бы хотел его снова встретить… — Что? — удивился Чан. — В смысле? Кого — его? — А? — Чонгук как будто только что очнулся и торопливо замотал головой. — Нет, нет, я имел в виду, хотел бы сам его… ну, отомстить за себя той тени. — Ну, может, ещё и встретишь, — буркнул Минхо, собирая инструменты, которыми они обследовали дом. — Вон как будешь брать пример с нашего супергероя-одиночки, так та тень быстро тебя найдет и доделает дело. Чан скрипнул зубами, но смолчал, а Чонгук улыбнулся и примирительно сжал его руку.

**

Тенеборцы осторожно собрали останки разрубленных теней в коробки, чтобы отвезти на исследование в Академию. Они приняли бурную благодарность жителей Тауэра, попировали с ними вечером за богатым столом и отправились спать по своим комнатам. Чан заснул быстро, потому что был просто до невозможности вымотанным. Но, кажется, как только он закрыл глаза, кто-то стал мягко трясти его за плечо. Он распахнул глаза и увидел его. Своего соулмейта. Своего Чёрного ангела… Только вот Ликс теперь был вовсе не похож на «чёрную погибель», как называли ангелов в этом мире. На нём была светлая нижняя рубаха с короткими рукавами и неглубоким вырезом, в который был виден краешек рисунка чановой пики, а также белые мягкие на вид штаны. И он был босой. Чан лежал на траве освещённой нежарким весенним солнцем поляны. Под ним был заботливо подстеленный клетчатый плед. Ликс сидел рядом и осторожно касался его рукой, пытаясь разбудить. — Эй, Чан, эй, — негромко сказал он, поняв, что Чан уже какое-то время наблюдает за ним из-под ресниц. — Я же вижу, что ты уже не спишь. Вставай, надо поговорить. Чан напомнил себе, что перед ним Чёрный ангел. И неважно, что это всего лишь сон — это Чан хорошо осознавая. И то, как сейчас выглядит его соул и насколько он похож на простого очаровательного нежного паренька, беззащитного и безобидного, не делает его менее опасным существом. Так что тенеборец был настороже. Обмануть себя он не даст. Чан быстро сел и отодвинулся от вскинувшего брови Ликса. — Где я? — насупившись, спросил он грубовато, не ответив на светлую, радостную улыбку Ликса. — Ты в моём мире, Чан-и, — с готовностью ответил тот. — В мире, который создали для себя и нас, своих детей, те, кого вы называете «тени». Кого безжалостно убиваете, кого ненавидите всей душой. Чан осмотрелся. Вокруг него шумел лес. Деревья кидали мягкую тень, скрывая их, сидящих у корней высокой ели, от ясного и игривого солнышка. Ветер трепал волосы Ликса и мягко гладил горячую щёку растерянного Чана, принося свежий пряный аромат нагретой хвои. Он слышал журчание небольшой речонки, текущей где-то неподалёку, и лёгкую трель малиновки в зарослях кустарника справа. Он ощущал под пальцами приятную мягкость пледа. Он чувствовал запах… запах Ликса. Вернее, сначала он не понял, что это за нежный, сладко-молочный аромат щекочет его сознание и немного сбивает с толку, а потом, когда Ликс качнулся, наклоняясь к нему, и качнулся вместе с ним и аромат, Чан понял: так пахнет его соулмейт. И от этого почему-то сладко и тревожно защемило сердце. Он встряхнулся. Этого не может быть! Это всё мираж или бред какой-то. Ощущение, что этот мальчик напротив сошёл с ума или пытается свести с ума его, тенеборца Бан Чана, накатило с невероятной силой. «Сон, — напомнил себе Чан. — Это всего лишь дурацкий сон». — Мир, значит, — насмешливо протянул он. — Тот самый мир, который построен на силах, вытянутых из тысяч и тысяч людей. Убитых и растерзанных, выпитых тенями. Мы подозревали, что столько силы нужно не просто для того чтобы поесть. Что они собирают нашу энергию для чего-то. — Чан, — Ликс нахмурился. — Я ведь привёл тебя сюда просто мирно поговорить и решить нашу проблему. Зачем ты так… — Как? — с вызовом спросил тенеборец. — Начал с правды? Что же в ней тебя не устраивает, Чёрный ангел? — Чан, прошу, — мягко покачал головой Ликс, — послушай. Ты ведь правды даже не знаешь, а претендуешь на то, что знаешь всё. — О, ну, давай, — Чан откинулся на вытянутые назад руки, протянул ноги, сложив их одну на другую, и подставил лицо солнцу, которого не видел очень давно: с момента прихода теней в их мир солнце на небе стало появляться как будто реже: обычно небо укрывали мрачные облака, периодически проливающиеся дождём. А здесь солнце светило вовсю, обволакивая всё тело Чана безумно приятным облаком ласкового тепла. — Давай, расскажи мне правду, Ангел. Раз уж я во сне, я послушаю тебя спокойно. — Спасибо, — насмешливо улыбнулся Ликс. — Не то чтобы у тебя был выбор, но пусть так. — Увидев, что Чан вскинулся, чтобы возразить, Ликс примирительно поднял руки, как будто сдаваясь. — Всё, всё. Не кипятись. Слушай. Вы ненавидите тени, потому что считаете, что они забирают ваших родных и близких, как вы говорите, «выпивают» их. И я не буду сейчас возражать против этого слова. Да, они забирают вашу энергию, но не уничтожают личность. Тени забирают энергию и душу. Энергию — себе, а душу переносят сюда, в этот мир. И здесь души энергетиков… ну, то есть этих использованных людей продолжают жить. Это своеобразная жизнь, конечно. Они не обретают телесное воплощение, для этого им нужна огромная сила. Такую силу им может дать только… — Ликс замялся. — Только тот, кого вы называете соулмейтом. И чтобы жить в этом мире, душа должна «выпить» своего соулмейта, забрать его энергию. Тогда по возвращении сюда из вашего мира он обретает тело и способности, которые необходимы, чтобы жить здесь так, как живём мы, полной ощущениями жизнью. Чан, слушавший сначала с иронией и недовольством, по мере рассказа всё больше проникался ужасом того, что с таким спокойным лицом говорит ему Ликс. — Но ведь это омерзительно, — прошептал он, глядя на прекрасное, но грустное лицо своего соула. — Это отвратительно! Да и кто на это согласится? Ведь люди рождены, чтобы любить своего соулмейта. Чтобы беречь его и… Нет, я не понимаю. Как же… Зачем вообще всё это началось? Как вообще вы попали в наш мир? — Вы нам были очень нужны, — тихо ответил Ликс. — Мы умирали без энергии. Наш мир исчерпал себя. Он прекрасен и ничуть не похож на ваш, но и нам, как и вам, нужно подпитываться. И наши разведчики, прошерстив тысячи миров, нашли вас. Ваша энергия — такая чистая, такая светлая, такая… — Ликс прикрыл глаза и жадно облизнулся. — Такая вкусная! Ты не можешь себе представить, как мы обрадовались, когда поняли, что можем не уничтожать вас полностью, а забирать ваши души к себе. И они могли бы — души — жить здесь и без телесной оболочки. Исследовать с нами миры, перемещаясь между ними, ничем не связанные и питающиеся энергией наших трёх Лун, познавать без предела Вселенную, наслаждаясь общением и чистой, ничем не омрачённой любовью к этому миру — без телесных оков, без желаний и потребностей бренного тела. Но нет. — Голос Ликса стал печальным. — Ваши души нечасто остаются лишь душами. Они жадны и жаждут наслаждений, которые может даровать им только плоть. Такие и ныряют снова в ваш мир, находят своих соулов — и уничтожают их без остатка, выпивая и энергию, и душу. — Дети, — прошептал Чан с ужасом. — Это о детях? — Нет, нет, — успокаивающе покачал головой Ликс. — Детей — это мы. Пока у ребёнка не до конца сформирована душа, пока он ещё открыт полностью и свету, и тьме, его можно забрать в наш мир целиком, чтобы отдать тому, кто станет для него проводником и… — Ликс снова замялся, но, видимо, решив говорить всё до конца. — И будет подпитываться от него постоянно, не доводя до гибели и восстанавливая энергию. — То есть вы их превращаете в ходячую сумку с едой для себя? И жрёте постепенно? — ядовито спросил Чан, пытаясь понять, что именно вдруг стало напрягать его в светлой прелести того мира, что был вокруг него. — Нет, — твёрдо ответил Ликс. — Это что-то вроде сотрудничества. Ребёнок получает сначала заботливого родителя, потом, вырастая, получает любящего супруга, с которым будет счастлив! Он может заниматься, чем пожелает, его опекун никогда не обидит его. Такие всегда очень трепетно относятся к дарованным им детям из вашего мира. И до определённого момента их не трогают, перебиваясь, как и все остальные, суррогатами вашей энергии, которую добывают такие, как я, охотники, повелевающие низшими формами наших. Ну, то есть по-вашему — теней. Так что ребёнок получает всё самое лучшее, что может дать наш мир, и только после восемнадцати становится … ммм … кормильцем своего опекуна … — Который высасывает его, да? Питается им? — зло выкрикнул Чан. — Тем, кого вы приволокли к нему насильно! Кто плакал и просился к маме и папе, да? Вы его схватили и нагого притащили к тому, кто будет его пить! — Когда ты об этом говоришь, когда ты об этом думаешь, это, наверно звучит и выглядит страшно, но поверь, здесь дитя забывает обо всём! Здесь о нём заботятся… — А там? — резко перебил его Чан. — Что происходит там, когда его родители обнаруживают вместо своего любимого чада только пустую одежду? И ни следа, даже хоронить нечего! Об этом вы, конечно, не подумали, да? Конечно, кто же заботится о чувствах скота! Мы же для вас просто скот, который вы … Ликс не дал ему договорить. Он приблизился так резко и быстро, что даже Чан с его шикарной реакций не успел и ахнуть, как его уже повалили на плед, прижимая стройным, гибким, но очень сильным телом и зажав руки так, что он и пошевелиться не мог. Лицо ангела выражало гнев и нетерпение, но кроме того, оно пылало какой-то жадной страстью, он снова и снова проводил острым язычком по своим алым губам и прикусывал их. У Чана дыхание перехватило уже не от своего беспомощного положения, а от того, насколько возбуждающей была картина, которую он видел. — Глупыш, — прошептал Ликс. — Мой милый глупый истинный… Разве можем мы относиться к вам так, как ты сказал, если больше всего на свете хочется пробовать вас с вашего разрешения, ласкать и нежить, когда вы отдаётесь сами, не сопротивляясь, чтобы отдавать вам себя в ответ, чтобы пить вашу сладкую энергию сквозь ваши стоны — вечно, бесконечно… ты так пахнешь… ты с ума меня сводишь… И он впился жаркими пухлыми губами в приоткрытый от изумления и растерянности рот Чана. Ангел действительно как будто пил его, высасывал сладость его губ, а потом, проникнув в рот, нежность его безвольно отдавшегося ему языка. Он вылизывал его нёбо и щёки с такой страстью, что всё тело Чана стали прошивать нити сладкой дрожи. Руки Ликса скользили по плечам, а потом пробрались под нижнюю рубашку Чана и стали оглаживать грудь и живот, одаривая такой нежностью, что тот не выдержал и застонал от удовольствия. И в тот же миг, когда его стон сорвался в жадный рот Ликса, тело ангела вздрогнуло и чуть выгнулось, а сам он быстро оторвался от губ Чана и приник к месту на шее, под которым билась сонная артерия, прикусывая, небольно, но ощутимо и безумно приятно. Чан почувствовал, как патокой потек светлый жар от его сердца к тому месту, к которому прижались горячие губы и острые зубки Ликса. Это пьянило Чана, потому что дарило неповторимое ощущение счастья от того, что кто-то счастлив рядом с ним, кто-то им наслаждается. Ликс застонал, прижимаясь всё сильнее к горлу Чана, а тот почувствовал, как на место сладостной энергии приходит жар возбуждения: в штанах у него стало тесно, и он тревожно сжал Ликса в руках, потому что ожидал чего угодно, но точно не того, что ему захочется замять этого юношу под себя и взять, проникнуть в него, глубоко, жадно, почувствовать, как его собственное естество обволакивается нежным нутром ангела, и двигаться внутри него, сильно, мощно, безудержно, сжимая в руках его плечи или горло, не отпуская ни на секунду, а потом с громким рычанием пролиться внутри него, зажав под собой так, чтобы он и дёрнуться не смел, потому что принадлежит только ему! Только Чану! Никому, никому он не отдаст своего соулмейта. Он резко схватил подбородок стонущего у его горла Ликса и, вздёрнув вверх, впился в его губы, наваливаясь на покорно поддающегося ему юношу всем телом… — Чан! Чан-и! Проснись, эй! Что с тобой?