Заблудившись в тенях (18+)

Тени стали нападать группами по двое. Когда они успели освоить тактику парной атаки — чёрт его знает, Чан это как-то упустил. Он был сам занят её освоением: вместе с Ликсом они днями напролёт тренировались в поле за замком Саверон, который облюбовала себе их команда как лагерь. Ангел был отличным учителем. Он использовал образы теней, чтобы имитировать атаку, и они снова и снова, вымотанные и уставшие, становились спиной к спине и отбивались. Ликс учил его пользоваться рубящим копьём, показывал, куда надо попадать, чтобы разрубить тень, однако у Чана не очень хорошо получалось. Ведь Ликс видел совершенно иначе. — Для тебя любая тень — это чёрное мечущееся пятно, — говорил он, отбирая у Чана воду: ангел почему-то был против того, чтобы Чан много пил на тренировке. — А на самом деле тёмное пятно — это только низшая тень. Но и у неё есть вполне себе внятный облик: она похожа на вашу огромную летучую мышь. Вот ей надо обрубать крылья а, потом поперёк горла — и ей конец. Одичавшие тени, с которыми мы сражаемся, — это результат их вырождения. Они больше не способны понимать хоть что-то, с ними невозможно договориться, и их, как следствие, невозможно подчинить воле крыльев. Они как… ну, ваши сумасшедшие. Единственное желание — напиться. И последствия их не волнуют. Так что единственный путь спасти вас от них — уничтожить. Но нас это не радует, — тихо добавил он. — Это всё равно ощущается как убийство своих. Однако наши согласились на это, потому что они угрожают вам как виду, который может… которым мы… — Он растерялся и покраснел. — Который может вас питать, — спокойно сказал Чан, кивнув. Феликс помолчал, а потом внезапно обнял его сзади за талию и прижался щекой к его затылку. Чан мягко улыбнулся и погладил пальцами тыльную сторону ладошек на своём поясе. — Всё нормально, Ликс, я привык… И смирился… Пусть всё звучит так, как есть. Ни к чему больше подбирать какие-то другие слова. — Прости, — шепнул ему в шею Ликс. — Прости меня и… моих. — Мы никогда не поладим, если вы будете постоянно чувствовать вину, а мы — обиду, — тепло сказал Чан, чувствуя, как трепещут ресницы Феликса на его обнажённой коже, как его губы чуть касаются волос Чана — безумно приятно, до мурашек, до… желания. Надо отвлечься. — А как же выглядят жаждущие? — О! — оживился Феликс и подвинулся так, чтобы смотреть Чану в лицу, и тот почти застонал от пустоты, которая образовалась за спиной и обожгла холодом, но сдержался и сосредоточенно кивнул, приготовившись слушать ангела. — Это огромные чёрные… ну… плащи. Просто пустые длинные плащи с высоким воротом. Знаешь, я видел одну вашу книгу, о людях, которые… ммм… Ну, они пьют кровь других людей, чтобы жить… — Он внезапно снова сбился и опустил голову. — Они чем-то на нас… похожи. — Вампиры? Жаждущие похожи на их плащи? — деловито спросил Чан. Ликс молча кивнул. Чан покачал головой. — Ты опять? Перестань! Ну же, Ликс, ты как маленький! — Мне по вашим меркам девяносто лет, — тихо ответил тот и поднял на Чана блестящие глаза. — Я девяносто лет жил без тебя, представляешь? А встретил — и хочу тебя пить… Это ли не ужасно? Чан улыбнулся и придвинулся к нему поближе. — А я тебя встретил — и просто хочу. Ужас, верно? — коварно улыбаясь, спросил он и резко дёрнул ангела, заваливая его на себя. Он почти силой прижал его голову к своей шее и пробормотал: — Ну же, Ликси… Давай… Хочу тебя… Пей… Но тот вырвался одним сильным движением и, оседлав бёдра Чана, выпрямился, гордо поведя крыльями над ними. Чан ахнул от восторга: у него определённо вставал на Феликсовы крылья, он был просто одержим иногда ими. Он протянул к ним руки в жажде коснуться их живого тепла, и ангел свёл их над ним, образуя своеобразный купол. Чан повёл по чёрной глади перьев рукой и прикрыл глаза: это было потрясающее ощущение, не сравнимое ни с чем иным и очень сильно возбуждающее. Скрыть это возбуждение от Ликса, который сидел на нём, не были никакой возможности, особенно когда тот, сияя насмешкой в темных блистающих глазах, положил свои руки прямо на это самое возбуждение, заставляя Чана чуть прогнуться, чтобы быть ближе к этим самым обожаемым рукам, и глухо застонать. — Мне необязательно пить тебя, чтобы захотеть быть с тобой, мой вкусный, — прошептал ему Феликс и двинул рукой по его длине. — Да, мой ангел, — чуть задыхаясь прошептал ему Чан в ответ, — да, да… необяза-а-ахмххх… о, да… Феликс ласкал его нежно и осторожно, почти неуверенно, но Чана вело от той искренности, которую он улавливал расплывающимся взглядом в глазах своего ангела. — Хочу тебя… хочу, желанный мой… хочу… — постанывал он под всё ускоряющимися движениями небольших, но таких горячих рук Ликса. А тот гипнотизировал его взглядом, как будто боялся оторваться от лица Чана. — Ликс… Я скоро… я хочу… прошу… Сексом последний раз они занимались этим утром, когда Ликс деловито зашёл к нему в комнату на минутку, чтобы буквально чуть-чуть подпитаться перед наполненным тренировками днём — дело пяти минут. Но Чан не удержался, разложил его быстро и умело, так, что тот и ахнуть не успел, — и не отпустил, стал вколачивать в кровать жёстко и почти грубо: как выяснилось милый и нежный Ликс в постели любил сурового и немного жестокого Чана, а не Чана — милое облачко, каким тот поначалу пытался быть со своим таким мягким и невинным ангелочком. Но они быстро выяснили, что обоим нравится иначе, — и стоны Ликса очень скоро стали откровенно пошлыми и вызвали у Чана жажду трахать его сутками напролёт и сомнения в том, что его ангелочек так уж невинен. И вот теперь, глядя на хищное лицо удовлетворяющего его руками Феликса, Чан страстно желал только одного: снова оказаться в этом ангелочке. Феликс остановился, позволив Чану снова полноценно и глубоко подышать, правда недолго — пока тот не увидел, как сдёргивает в себя Ликс своё костюм и, полностью обнажённый, оттеняя сияющую светлую кожу чернотой медленно колышущихся крыльев, садится на него снова. Как приникает сладкими губами к его естеству, освобождённому из тесноты комбинезона и белья, заставляя Чана практически закричать от восторга, а потом насаживается сам на него — горячий, тесный, неутомимый, возбуждённый до каменного состояния. Этот секс в поле долго потому будет сниться Чану в самых горячих и мокрых снах, потому что это было… невероятно. И впервые за всё время они кончили тогда вместе, посылая небесам единый крик счастья и страсти.

***

Идею сотрудничества с Чёрными ангелами их командование не приняло от слова совсем. Более того, когда Минхо пришёл с этой идеей в штаб, его взяли под стражу как свихнувшегося предателя, так как он стал защищать не только своё право попробовать наладить отношения с миром, напавшим на них, но и саму идею соединения с ангелами – Минхо есть Минхо. Он всегда был принципиальным, как чёрт, и никогда не умел юлить и уворачиваться от неудобных вопросов. А потом его чуть не до смерти избили, так как среди охранников оказались люди, которые сильно пострадали от нападения теней. И они не стали вникать в разницу между тенями и ангелами, последних они вообще гораздо больше боялись. А тут этот ненормальный рассказывает небылицы о мирных намерениях этого «ужаса столетия», как называли ангелов в сводках и донесениях. Ну, они его и поучили — до состояния, в котором надо было срочно отправлять его в госпиталь. Чан еле отговорил свою команду тут же кидаться спасать командира. — Убьёте кого-то — и нам всем конец, — сказал тогда Чан, оставшийся на тот момент главным. — Пусть они его вылечат. Сами. Не только ангелам сказал — всем, потому что Чанбин был настроен достаточно агрессивно: он очень уважал командира и весьма переживал за саму идею сотрудничества с ангелами, потому что без памяти влюбился в своего синеволосого Нини. При этом абсолютно взаимно. Больше всех рвался освобождать Минхо, естественно, совершенно потерявшийся в отчаянии Хёнджин, который как раз за контакт с их командой получил повышение и предложение перейти на какой-то, как он сказал, «высший этап». Судя по восторженной реакции Ликса и Джисона, это было чем-то невероятно крутым. Белый, конечно, отказался и попросил в качестве награды оставить его при своём отряде. Потому что о своей «повязанности» с человеком он, конечно, умолчал. Иначе его ждала бы участь похуже Минхо, госпиталем бы не ограничилось. Тэхёна, о котором пришлось рассказать всё и для которого «повязанность» стала объяснением его дезертирства, объявили вне закона и дали отряду Хёнджина сопровождающее задание найти беглеца в мире людей и уничтожить и его, и того, кто повязал его. Хёнджин сообщил об этом отряду, они повздыхали, посочувствовали ему — и поздравили с повышением. Никто никого искать и тем более уничтожать, конечно, не собирался. И этим же вечером узнали о Минхо. И Хёнджина перемкнуло: он исчез бы сразу, но Джисон быстро сообразил, что собирается делать Главный, и ухватил его поперёк тела, тормозя. — Не сходите с ума! — крикнул он. — Стоять! Не смейте! К нему подбежали Чан и Феликс и ухватили за крылья. — Пустите, идиоты, — скрипел зубами Хёнджин. — Я порву их всех, я уничтожу этот долбаный штаб за моего… за Минхо… я… — Главный Хёнджин! — резко крикнул ему в лицо быстро подошедший к ним Сынмин и внезапно хлопнул перед его лицом в ладоши. Вздрогнули и замерли все, а Хёнджин пришёл в себя. И Чан заметил, с какой гордостью посмотрел на Сынмина Джисон. Просто на его постоянно капризно-насмешливом лице гордость отразилась очень странным и крайне милым выражением. В госпиталь они пришли через три недели, когда выяснили, что Минхо подлатали и его можно забирать. Всё это время они были на полулегальном положении: в штабе знали, что отряд существует, никуда не делся, выходит на связь и выполняет задания, что обосновались они в заброшенном замке Саверон, что километрах в тридцати от столицы, что в казармы возвращаться отказались, потому что их не трое, а семеро: они считают четырёх ужасных Чёрных ангелов своими товарищами. Слухи о них ходили самые разные, Чанбин, который был прирождённым разведчиком, несколько раз был в столице и приносил оттуда не только свежие газеты для Чана, молоко и сыр для Сынмина и вишнёвое варенье для себя, но и море слухов. Жили они на своё жалованье, которое им всё-таки платили исправно, клали, по их требованию, в банк. Всё же совсем ссориться с их отрядом не хотели: уж очень они были полезными, а в последний месяц, работая с ангелами, так и вообще умудрялись не только спасать и чистить от теней, но и предупреждать их нападения. И это было понятно: у ангелов были силы, позволявшие им брать под определённый контроль многих ещё не совсем свихнувшихся от голода низших. С жаждущими было хуже. Особенно с жаждущим Минхо. Он появился у него в палате, когда тот был ещё без сознания. Если бы не Нини, которого отправили следить за командиром, оставаясь невидимым, и который почти поймал его жаждущего, но ему помешала всё та же долбаная охрана, привлечённая вознёй, — так вот, если бы не он, потеряли бы они уже Минхо. А через какое-то время и Хёнджина, естественно. После того раза за три недели жаждущий появлялся ещё три раза, пытаясь угадать время, когда никого из ангелов не было в палате, — но его останавливали, и в третий раз — сам Минхо. Он очень пострадал от этого, так как жаждущий всё же присосался к нему, но нашёл в себе силы оторвать его, используя технику отстранения, которой научил его как-то разморённый его ласками Хёнджин. Хотя эта техника, естественно, должна была оставаться в секрете от людей. Через день о ней знали и Чанбин, и Сынмин, и Чан, хотя последний заявил, что пока рядом Ликс, ему ничего не страшно: жаждущие, помятуя о битве в замке в Тауэре, жутко боялись его светлокудрого Чёрного ангела, чем Чан втайне страшно гордился. Если бы не эта техника, Минхо бы выпили, так как все ангелы в это время были на задании с отрядом: дом в Глоке, куда их отправили, был забит тренями и жаждущими под завязку — и все они были страшно агрессивными. Однако после этого они всё же решили Минхо одного не оставлять. Хёнджина, правда, пустили к нему только один раз — подпитаться. — Сразу предупреждаю: не вздумайте заходить до конца, — сурово сдвинув брови и отчаянно краснея, сказал Чан подпрыгивающему от нетерпения Хёнжину, который поклялся слушаться его в вопросах, связанных с Минхо. Тот разочарованно разинул рот: — Как… Как это? А как же… — Нет, — сурово отрезал Чан. — Нельзя. Точно не там. Ещё не хватало, чтобы охрана застукала вас за… — Чан покраснел ещё больше. — За этим делом. — Так а я что? — забегал глазами Хёнджин. — Это ведь всё он… Как же я его это… Остановлю, если что? Его же ведь не остановишь, он же как... бешеный... — Последнее слово ангел произнёс так томно и с таким придыханием, что Чан сглотнул с трудом. — Отпил — и исчез, — деловито бросил Джисон, который в это время зашёл в комнату, где они говорили, за набором ножей для метания: Чанбин учил его и Нини технике метания в движущиеся мишени. Хёнджин испепелил его взглядом, но тот только ухмыльнулся и пожал плечами. Поэтому, естественно, как только появилась возможность забрать подлеченного Минхо в Саверон, где они уже неплохо обосновались, они явились за ним. По идее Хёнджин бы мог перенести Минхо вместе с собой в Саверон, так как они были привязаны. Но всё-таки командир был ещё слабоват, да и не пробовали они такое никогда. Так что решили, что старый добрый побег — то, что надо. Дело было ночью, дело провернули быстро. Ангелы обездвижили охранников, Чанбин и Чан вывели Минхо, усадили его в их повозку, сели сами, и Сынмин погнал лошадей к потайной дороге через лес, которую однажды, гуляя и непонятно чем там ещё занимаясь, обнаружили Чанбин и Чонин. Их никто не стал преследовать. Чанбин даже расстроился: ну какой побег без погони? Но их, очевидно, боялись и не желали с ними связываться. То есть они были одновременно и одним из самых сильных оружий своего командования, и своеобразными персонами нон грата: хорошо, что вы есть, но на глаза нам не показывайтесь. С возвращением Минхо жизнь стабилизировалась — месяца на два. Они тренировались, дежурили по замку — парами со своим ангелом. Получали и выполняли задания — всегда вполне успешно. Учились понимать друг друга. Учились вовремя останавливаться. И это касалось и словесных перепалок, и процесса подпитки ангелов. И с тем, и с другим больше всего проблем было в тандеме Сынмин — Джисон. Эти двое воистину стоили друг друга. Их неудачное знакомство надолго наложило отпечаток на их отношения. По наблюдениям тревожащегося за них Чана (а тревожился он, потому что видел, как беспокоился за эту недопарочку Феликс), Сынмин не то чтобы боялся «своего» ангела — он не хотел быть ему пищей. Вообще никому. Казалось, ему претила сама мысль о том, что кто-то его… ест. — Не ест, а пьёт, — зло возражал ему Джисон, которого бесило то, что он должен всё это объяснять, хотя, как он видел, ни у Хёнджина, ни у Нини, ни тем более у Феликса такой нужды не возникало. — Я тоже не в восторге, что это ты, — сказал он Сынмину, уже мучающийся от голода, злой и раздражённый сверх меры. — Думаешь, это счастье — пить такого? Вообще нуждаться в таком? Чан и Феликс, которые стали невольными свидетелями этого разговора, так как пришли на кухню, где сегодня дежурила «взрывная парочка», как прозвали двоих бунтарей, за водой и хлебом: они собирались в поход обследовать ближайшие горы. И замешкались, а теперь эти двое ссорились, и суетиться между ними в поисках мешка для еды стало как-то не с руки, так что Чан обнял Феликса, и они попытались слиться с местностью, загнанные в угол за столом. Ликс, конечно, мог безболезненно исчезнуть, но он никогда не бросал Чана. Да и любопытно ему было. Он ведь и впрямь переживал за Джисона, хотя и являлся частым предметом насмешек злоязычного ангела. — Ну и не лезь тогда ко мне! — неожиданно злобно ответил обычно спокойный и разумный Сынмин. — Раз я весь такой плохой для тебя, весь такой сплошное несчастье! Найди себе кого-то ещё, чтобы… пить! — Кого? — взвизгнул Джисон. — Кого я найду? Ты постоянно меня донимаешь этим — про другого! Но ведь это ты против… всего! Сынмин молча отвернулся и тяжело опёрся о столешницу, которую протирал, руками. Его ладони сжались в кулаки, он зажмурился. Чан видел, как мучительно закусил он губу, до крови продирая её зубами. Ему стало безумно жаль друга. Возможно, он до сих пор не может забыть… — Ты мне всё простить не можешь, да? — спросил его Джисон тихо. — Сказал, что всё понимаешь, а сам… — Ага, я ещё и лжец, — сквозь зубы прошипел Сынмин. — О, господи, как же мне всё это… — Что? Надоело? — тут же взвился Джисон. — Надоело, да? А мне? Мне нет? Думаешь мне все твои долбострадания видеть приятно? У всех всё нормально, только ты… — А я не все! — заорал в ответ Сынмин. — Не все, понял! И на всё это я не подписывался! Все остальные, да? Кто? Озабоченный Бинни? У которого вечный недотрах, так что понятное дело! Эти? — кивнул он в бешенстве на пытающихся исчезнуть Ликса и Чана. — Так они соулы! Было бы, знаешь, странно! Они любят друг… — Он умолк и стукнул кулаком по столу так, что кружки, только что вымытые Джисоном, жалобно звякнули и закачались. — В этом всё дело? — отстранённо спросил Джисон. — Ты меня… я тебе настолько неприятен, что ты не можешь… боишься, что я тебя заставлю… чтобы напиться досыта… — Да! Именно так! Потому что я не хочу трахаться с тем, кто любит другого, ясно?! Все на кухне замерли. Чан первый раз в жизни яростно пожалел, что не обладает способностью исчезать. Впрочем, умение растворяться или испаряться — даже без возможности восстановления — его бы сейчас тоже вполне устроила. И во взгляде, который кинул на него Ликс, он впервые прочитал желание кинуть его и смыться. Потому что тишина была просто нереально жуткой. Она мутным туманом наползала на каждого и утягивала в бездну невнятного стыда и неуверенности. — Любит… кого? — Голос Джисона был напряжён, как упирающийся в грудь клинок меча. Ответа не последовало, так что он спросил ещё раз — выше на тон и ещё более отчаянно: — Любит кого, Сынмин? — Главного Хёнджина, — с ненавистью выплюнул тенеборец. — Чёртова Белого ангела, с которого ты глаз не сводишь, да, Сонни? Или ты думаешь, что хорошо скрываешься? — Я надеялся на это, — прошелестел Джисон, не сводя глаз с Сынмина. — Не получилось, говоришь? Сынмин схватил чашку и швырнул в него. Тот мгновенно стаял до полупрозрачного состояния и благополучно снова появился, когда чашка пролетела сквозь него. — Так ты ревнуешь, Минни? — задумчиво спросил он, не обратив внимания на выходку Сынмина. Тот задышал ещё тяжелее, и взгляд его стал совсем нехорошим. — Разве ревнуют тех, кого боятся? Нет, не думаю… — Джисон чуть приподнял брови, пристально следя за тем, как Сынмин сделал шаг в нему. — Или тех, кого ненавидят? Презирают? Вряд ли… — Сынмин снова чуть двинулся к нему. — Может, ревнуют тех, кому не хотят стать источником? Едой, как ты говоришь? А, Минни? Ты как считаешь? — Сынмин снова сжал кулаки и с мучительным рыком зажмурил глаза. И тогда уже Джисон стал медленно, крадучись, приближаться к нему. Он не сводил с него горящего взгляда. — Значит, я люблю другого — а ты меня ревнуешь и не желаешь, чтобы я тебя просто использовал, да, Минни? — Да, — прошептал Сынмин. — Ненавижу это… Джисон был уже около него. Он мягким, кошачьим движением приник к нему, обнимая за плечи и касаясь губами губ Сынмина — легко, ненавязчиво, не настаивая, приглашая. И тот не выдержал — схватил ангела за плечи и затылок и жадно впился в его губы. Они целовались агрессивно, кусаясь и сминая друг друга в объятиях, оба рычали, не желая уступать. Потом Джисон резко отстранился от Сынмина и оттолкнул его, отворачиваясь. — Уходи, — сквозь зубы процедил он. — Немедленно. Иначе я за себя не отвечаю, слышишь? — Нет, — тихо сказал тенеборец, глядя в пол. — Не уйду. — Тогда я тебя выпью. Полностью. До смерти. — Джисон сжимал свои плечи руками и явно еле держался, чтобы не накинуться на Сынмина. Чан в ужасе стал было вставать, чтобы вмешаться, но Феликс навалился на него и, зажав ему рот ладошкой, заставил сесть, прошипев на ухо еле слышное «Тихо, тихо, Чани-и». — Хорошо, — ответил, чуть подумав, Сынмин. — Пей. Не могу больше смотреть, как ты мучаешься. Пусть так. — Я не люблю Главного Хёнджина, — закрывая глаза, горько проговорил Джисон и мучительно содрогнулся от желания. — Никогда не любил… так, как ты подумал. Он мой учитель. Мой старший друг… Но он… Я никак не могу его… так любить. Хотя я всегда переживал и буду переживать за него… У нас так принято… — Я могу отличить взгляд на учителя от взгляда на того, кого желаешь! — болезненно громко отозвался Сынмин. — Не лги мне. Не омрачай всё это… ещё и такой неумелой ложью. — Может, немного, — тихо прошептал Джисон. — Раньше… может, ты прав… Но не сейчас, нет. Не сейчас… — Что же изменилось? — горько спросил тенеборец. — Ты голоден, и тебе надо меня убедить поиметь тебя?.. Джисон резко открыл глаза и посмотрел на него с ужасом, а потом презрительно скривил губы. — Урод, — кинул он. — Да я лучше сдохну от голода, чем лягу под тебя. Он быстро развернулся, но ни выйти, ни исчезнуть не смог: Сынмин успел ухватить его за тонкое запястье и притянуть к себе рывком, так что он запутался в крыльях и рухнул с криком в объятия тенеборца. Тот подхватил его на руки и посадил перед собой на стол. Их глаза оказались на одном уровне, так как Сынмин был выше Джисона на полголовы. — Не пущу, — твёрдо сказал Сынмин. — Никуда не пущу. Ты выпьешь меня. И ляжешь под меня, ясно? Я трахну тебя прямо здесь, после того как ты насытишься. Я не могу больше отказываться от тебя. Я не настолько благороден, как хотелось бы… — Болтаешь много, — резко ответил Джисон, не сводя жадных глаз с губ тенеборца. Они накинулись друг на друга с такой страстью, что Чан охнул в ладонь Феликса, а тот быстро закрыл второй ладонью его глаза, но уйти не давал. Ему нужно было убедиться — как и тогда с Хёнджином — что Джисон сможет вовремя остановиться. Поэтому Чан только услышал, как застонал Сынмин, а потом резко умолк, зато через несколько секунд послышалось нежное постанывание ангела, который, видимо, приник к долгожданному источнику. Сколько это длилось, Чан не мог сказать, но он отметил для себя, что Джисон стонет наиболее жертвенно из всех: Хёнджин был громким и откровенным, а Феликс – нежным и страстным. А потом стон сорвался в высокий вскрик, и Чан снова услышал рычание Сынмина и недвусмысленную возню: Джисон остановился вовремя. Феликс быстро отпустил его, и они спешно покинули кухню. Чан только мельком успел увидеть распятую на столе фигуру ангела, лежащего на раскинутых крыльях, и склонившегося над его обнажённой в распахнутом костюме грудью хищно улыбающегося Сынмина.