Заблудившись в тенях (18+)

Глухая, мерзкая тошнота. Серый, корявый, шкрябающий уши шум, как будто мелким стеклом по коже. Голубовато-розовое свечение. Всё вокруг — это передвижения, переливы, суета этого свечения. Как будто он попал внутрь какого-то камина, горящего прохладным голубоватым огнём с розовыми переливами. Чан пытается сосредоточиться, поймать хоть какую-нибудь мысль, но в голове только обрывки фраз, какие-то странные звуки. Он осознаёт только одно: его куда-то переносят, с ним что-то делают, но он может сколько угодно раз открывать глаза — только свечение вокруг. Где-то гуще, где-то совсем прозрачное — но всегда одинаково тошнотворно-непонятное, чужое, глубоко чуждое, вызывающее невольный ужас и отторжение. Попытки что-то поменять отдают мучительной безнадёжностью: он борется с океаном внутри океана, растворяясь в нём, будучи практически частью океана. Мутного, тянущего вниз и не дающего двинуться с места. И всё же… с ним явно что-то происходит. Сколько проходит времени в этом ужасе, Чан не знает. Первая мысль — вспомнить. Надо вспомнить хотя бы, кто он. А кто он? Бан Чан. Он снова на улице, выброшенный общиной бродяг из-за драки с теми, кто обижал малышей? Малыши… Трое ребят, которых они подобрали около Компена… Младше Чана на несколько лет… Младший Анин — совсем кроха, даже говорить толком не умеет. Старшая Гихё очень о нём волнуется… А должна бы о себе: она начала кровью кашлять недавно. И старшие решили, что кормить её глупо: всё равно умрёт. Но Чан так не может — он отдаёт ей половину своей похлёбки и вечерний хлеб. И его бьют за это, но он упорно продолжает. А когда девочка всё-таки умирает, то горько плачет над её наспех закопанной могилой. Любил ли он её? Нет, был слишком мал, но именно тогда впервые понял, что значит потерять того, кем дорожишь. И за её братьями — Анином и Ёндо — присматривал до самого того момента, когда его выгнали. Ну, то есть просто оставили, спящего, в заброшенном домишке на окраине небольшого городка около столицы, а сами ушли. Не замёрз тогда отчаявшийся Чан только потому, что его подобрали тенеборцы: они шли мимо с задания и увидели маленькую фигурку, сидящую на приступочках дома и тихо засыпающую под песню поднимающейся метели. Тенеборцы… Кто такие тенеборцы? Кто он? Бан Чан. Ловкий малый, услужливый помощник при отряде. Принеси-подай. Его кормили: командир выбил ему паёк. А он был и рассыльным, и фонари на шлемах чистил — муторное занятие, потом голова болит от яркого белого света, никто этого не любит, а Чану хоть бы хны: белый свет на него не оказывал никакого воздействия. И вскоре чистка шлемов стала его официальной обязанностью. Ему пятнадцать. Он весел и бодр. Хотя его начинают тревожить крылья на его груди. Он не может понять, что это такое. Но в принципе пока не чувствует никакого подвоха и ждёт имя своего соула. Он уверен, что сразу найдёт его, что тени не могли, не посмели бы забрать его, потому что Чан везучий. Он трясёт своей кудрявой головой и смеётся, глядя в мутное зеркало в помывочной. Он красив, так что все девчонки в округе — его. И он целуется с ними до одури и безбожно распускает руки — назло старшим, назло их родителям, которые гоняют его, называя безродным щенком, который никак не может быть достойным их принцесс. Только принцессы сами жмутся к Чану, стоит ему только посмотреть на них и чуть изогнуть бровь. Он красавчик. И он это знает. А если что — вступятся друзья-тенеборцы, так что можно не бояться. Тенеборцы… кто такие тенеборцы? Кто ты? Бан Чан. В Академии было не так весело. Вокруг были люди, в основном сломанные смертями своих родных. Сюда брали всех, но очень большая часть отсеивалась за два года подготовки. Однако их отряд сдружился сразу. Они вместе почти с первых тренировок. А ведь их собрали почти случайно. Однако уже через пару месяцев совместных тренировок они попросились жить в одной комнате и стали неразлучными. Столько всего было с ними. Чан спас каждого и не по разу, и они тоже – его и друг друга. Без сплочённости и готовности умереть друг за друга в их деле никак. И те, кто не нашёл тех, кто готов умереть за него, здесь не выживают. Его товарищи и грудь за него подставляли, и спину – когда их наказывали за хулиганство. А им по девятнадцать, так что беситься хотелось безбожно. Только вот веселились товарищи Чана уж очень отчаянно. Каждый потерял своего соула, поэтому проживали свою молодость в отчаянной и злой тоске, не чуждой и Чану, чувствовавшему себя самым обделённым из всех: двое из них знали своих соулов и двое – знали, кто они, но вместе ещё не были. А Чан вот не знал даже имени. Все сроки прошли, но, кроме проклятых крыльев, ничего не его бракованном теле не появлялось. И он стал врать, что метка есть, но там, где показывать неприлично. А соул умер. Да, умер. Да, парень. Нет, не знал, звали Сонхва (первое имя, что в голову пришло). И нормально прокатывало. Что странно, у всех в отряде соулами были парни, хотя развлекались они всегда только с девицами, как будто отношения даже на одну ночь с парнем было для них теперь табу. Но не для Чана. Он перепробовал очень многих. Одно время даже на Минхо заглядывался. Кстати, вполне даже серьёзно. Кажется… кажется, они даже как-то по пьяни переспали… или нет? Целовались точно, потому что именно Минхо оставил ему шрам около губы: порвал зубами от страсти, а зубы у него, как у акулы — все как будто острые… Минхо… Кто такой Минхо? Красивый такой… С кошачьим взглядом… Не зря его Хёнджин котёнком-то называет, только он ни разу не котёнок, а самый настоя… А кто такой Хёнджин? Он что-то упускает. Он не может вспомнить главного, самого важного, которого до слёз нужно, невозможно не вспомнить… В груди у Чана начинают скользить огненные нити боли. «Вспоминай…Вспоминай, несчастный... Вспоминай…», — шипят они, оплавляя его внутренности и заставляя кипеть кровь. Кто такие тенеборцы? Кто ты? Кто, Бан Чан? Очнись уже, хватит. Они погубили твоих друзей… Они шли убивать Джисона и Сынмина… Они должны были убить Минхо, чтобы схватить Хёнджина — и казнить его. Они… Они должны были оставить в живых только… только… Ты же знаешь… ты точно знаешь… Ну же. Золотые волосы. Бледно-розовые щёки с веснушками. Глаза… чудесные, горячие глаза... Такая нежная и милая улыбка, за которую можно отдать всё на свете — лишь бы улыбался, лишь бы не плакал и был счастлив… Даже когда жесток, когда рубит, четвертует, сеет смерть вокруг — нахмуренный, со сжатыми губами и злыми глазами — прекрасен. «Я счастлив умереть от твоей руки, Чёрный ангел»… Защитить, прикрыть собой… Не отдать никому, потому что только мой, только мне… Рассказывал про звёзды.. Небылицы какие-то, что там, далеко, в небе есть жизнь, есть чуть ли не люди… Такой наивный, такое дитя… Укрыть, сберечь, погладить по голове, потому что закроет глаза и замычит от наслаждения, тереться начнёт, как котёнок… Нырнёт под мышку, а потом поднимется к шее, уткнётся в неё носом, втянет — и затонет. Не от жажды — от удовольствия дышать им, Чаном. Обнять, прижать, дать всё, что попросит, потому что никого дороже нет. Тонкие кисти и небольшие пальчики. Изящная фигура и тонкая талия. Красивая спина, которую сладко целовать, спускаясь всё ниже и ниже… И крылья. Чёрные, гладкие, атласные снаружи, а если ухватить поглубже, там, в перьях — тёплые, пушистые, нежнейшие… Лицом в них — и тереться, тереться, тереться… Целовать, хватать перья губами, зарываться носом, щеками, обнажённой грудью и спиной, чувствуя, как в это время пухлые горячие губы целуют тебя внизу и обхватывают… Ммм... Боже, да, Ликси! Да! Да! Да… Ликс... Феликс! Открой глаза, несчастный! Его тоже собирались убить! Открой глаза и сосредоточься! Всё по-прежнему окружено проклятым сиянием, но в нём начинают определяться фигуры. Он должен найти и спасти Феликса. Он должен прорваться сквозь это сияние, пройти сквозь эти тени и найти своего любимого ангела. Тени сгущаются, оформляются в чьи-то фигуры, сияние бледнеет, растворяется в смутных очертаниях какого-то странного помещения, как будто сделанного из мягко мерцающего камня. Под ним ложе — твёрдое, неудобное, застеленное таким же мерцающим покрывалом, поверх которого он и лежит… Привязанный к околышам: и руки, и ноги. Голова откинута назад, подушки нет… Кажется на нём ничего нет… Над ним склоняются. Его окружают три фигуры, кажется, мужские. Противный гул, наконец-то рассасывается и формирует три голоса — почти одинаковых, ровных, безэмоциональных, почти без интонации. — Очнулся… — Питание подаётся… — Должен начать опознавать в нас свой тип… — Форма? Интересно… — Восприятие в норме, образы сам сделает, по опыту… — Одеть… С чего бы? — Да, доверие… Не нужно бы… — По-другому не получится? Ладно. Отпустите ленты... Один склоняется ближе. Чан старается сфокусировать на нём взгляд — и видит его: странное лицо, как будто маска — ровная, гладкая; чуть шевелятся губы, глаза без белков — чёрные. — Здравствуй, Чан. Рады, что ты пережил путешествие. Рады, что ты с нами. Приветствуем тебя в мире Арфх. Я — старший арфх Сонстоён. Ты в нашем Доме исследований. Ты будешь участвовать в одном очень приятном для тебя эксперименте. Ты готов? — Нет, — шепчет Чан. — Не буду. Мне нужен Ликс. Отпустите… Мне надо его найти и спасти… Голос похож на сыплющийся в часах песок. Он тихий, почти не слышный. Но те — слышат. Они умолкают. А потом кто-то спрашивает: — Ликс? Это кто? — Видимо, это имя Енбока. О ком ещё это существо может спрашивать? — Ясно. Рано. Сопротивляется. Не готов. Пока недостаточно голоден. Ждём. Над ним снова склоняется страшное, похожее на маску лицо. — Наш эксперимент и будет связан с тобой и твоим истинным. Ты же о нём спрашивал? Чан пробует ответить, но в горле сухо и шершаво, так что он только кивает и мучительно сглатывает. — Пить, — пробует шептать он. — Что? Что ему надо? — спрашивают где-то справа. — Жидкая энергия… Он привык так потреблять… Надо что-то придумать. Мозг не воспримет трубочную энергию. Ему нужно подобие... Чан ничего не понимает, ему становится тоскливо и больно, он чувствует, что умирает, что ему не помогут. Он закрывает глаза и чувствует, как по виску стекает слеза — горячая, болезненно обжигающая кожу. — Возьми это, быстрей, — чуть торопливее, чем раньше. Что-то мажет ему о виску. — Подобие. Только без вкуса… — Джин? — Да любой помощник справится, только быстро. Джин… Джин… Знакомое. Но вспомнить не получается. Плохо… Как же плохо… Ликс… я не смогу тебе помочь, прости, мой ангел… с соулом тебе не повезло. Всё ему врали, вовсе он не везучий… Ребята… Минхо… Я ухожу к вам…