Как он мог раньше не догадаться?
Знать всё, что происходило на базе, и не нуждаться ни в каких объяснениях Хосок мог только в одном случае: он всё время на этой базе находился. Он сказал, что оставит Сонхва в покое — и действительно не беспокоил его. Беспокоил своим молчаливым присутствием Джисона, сердил Уёна и раздражал Хонджуна. Это перед ним так забавно оправдывался Сан, когда лечил Сонхва, и когда они говорили об особенностях истинности у арфхов, он рассказывал это и Чёрному тоже, чтобы слышал и понимал, во что влип, если вдруг забыл. Это он выдал присутствие Сонхва Чимину — поэтому Чёрный так и нервничал при своём страстном разговоре с Чонгуком: почувствовал присутствие своего там, где его не должно было по идее быть. Они все чувствовали или видели его — ангелы. И только Сонхва не видел. Потому что именно от него и скрывал себя Хосок.
А уйти и бросить не смог. Как там сказал Сан? Будет добиваться признания, несмотря ни на что? Хотя бы признания — чтобы держать образ, а жить, как раньше, дальше не сможет. Как и Сонхва...
И ведь правда: Сонхва не мог жить, как раньше. Его по-прежнему интересовали его обязанности тенеборца, хотя от них в последнее время мало что осталось — за исключением тренировок с Джисоном, но тот его даже до образов не допустил пока... Потому что не мог Сонхва сосредоточиться, потому что все мысли, все обострённые чувства — всё, что было важно, было посвящено ему — его истинному... его Хосоку...
И в конце концов — почему нет? В его мире сейчас столько людей потеряли своих соулов, столько несчастных, которых теперь преследуют потерявшие человечность соулы. Так неужели Сонхва должен отказаться от своего предназначенного, истинного, как сам себя назвал для него Хосок? Почему он должен отвергнуть своё счастье? Только потому, что это вроде как враг?
Враг... Его даже Хонджун признал, раз не выгнал, раз обсуждал планы при нём. Может, они ему и не доверяют, но они все как один доверяют их истинности: они уверены, что никуда Чёрное проклятье от них теперь не денется — пока с ними Сонхва. Ведь в мире арфхов ему, человеку, места нет. Значит... Вселенная требует от них быть вместе здесь, в мире людей... И кто такой Пак Сонхва, чтобы сопротивляться воле Вселенной?
И что, что ангел не тот соул, кого бы он хотел видеть? А кого, если разобраться, Сонхва хотел видеть? Мягкую, нежную и безопасную девочку? Местные деревенские девчонки заглядывались на него, улыбались белозубо, когда они с Сынмином ходили за едой и полотном для общих нужд. И Сынмину, конечно, улыбались, но к Сонхва явно питали большую слабость. А он... Улыбался им по-прежнему ласково, ответил на пару поцелуев — только для того чтобы ощутить, как мутно заноет метка, как завозится в голове недовольный голос... Чтобы позлить, как теперь выясняется,
своего Хосока. Ведь он же чувствовал: природу не обманешь. Его тело знает, что соул рядом... И требует его себе.
Сонхва присел на край постели и неуверенно, чуть подрагивающими пальцами расстегнул тугие пуговицы форменного воротничка, а потом осторожно снял защитную повязку. Он медленно огладил рисунок, и почувствовал, как это место на шее знакомо наливается мягким, дарящим негу теплом. Как и тогда, на ночёвке, в сарае, рядом с Минхо, когда он... Сонхва покраснел и стыдливо прикрыл глаза, осознавая, что, видимо, Хосок и видел его тогда, и слышал, и, значит, ласкал? И в купальне?.. И в спальне?.. Это он шептал ему, обещая забрать себе и не отдавать никому? Это он ревниво требовал отвернуться и не смореть на других ангелов? Значит... "Рядом, — подумал, чуть громче вздыхая, Сонхва, тело которого стало наливаться той самой, сладкой негой, которой — он уже знал — невозможно противиться. Знал, поэтому и пришёл к себе в комнату. И задвижку на двери задвинул... — Он точно рядом... И тогда, и... сейчас".
— Хосок, — тихо позвал он, снова прикрывая глаза. — Хосок... Прошу... если ты рядом... Я хочу тебя увидеть.
Слева, от окна, послышался лёгкий шум, как будто кто-то сдёрнул ткань с большой фигуры. Сонхва решился и посмотрел туда сквозь ресницы, не опуская руку с крыльев на шее. Хосок стоял, опираясь поясницей о раму высокого окна. До него было шага три. Его крылья были мирно опущены и напоминали огромный, укутывающий его спину плащ. И крылья, и он сам — всё было слишком велико для маленькой комнаты Сонхва, но юноше показалось, что именно ангела в его комнате всегда не хватало ему для полного комфорта. Ну, то есть... Видимо, он здесь был постоянно. И Сонхва должен был его увидеть, чтобы понять: всё теперь правильно, вот теперь всё хорошо.
Глаза Хосока были прикрыты, брови сведены на переносице, он прикусывал губу, голова его была чуть откинута назад, и он... нежно поглаживал рисунок Карды на своём предплечье длинными сильными пальцами. Это выглядело горячо, тем более, что рисунок на его руке, казалось, чуть светился, отливая лёгким серебром. И это поглаживание доставляло Хосоку очевидно удовольствие. А по телу Сонхва разливались островатые струйки наслаждения, которые... о, боже... точно следовали мягким движениям Хосока по своей руке...
Сонхва вдруг вспомнил, как он гладил свои крылья, как возбуждался каждый раз — и ласкал себя, выстанывая его имя. Теперь он понял, что Хосок, видимо, чувствовал это всё не менее остро, чем он и гладил в ответ. А может, и... Смотрел ли он в это время на Сонхва? Чувствовал ли, что таким странным образом ласкает своего соула? Понимал ли это? Сонхва готов был поспорить, что ответ на все эти вопросы — да. Он прищурился, и его пальцы стали оглаживать метку решительнее, чуть царапая, раздражая сильнее, явственнее...
— Хватит, — внезапно хрипловато прошептал Хосок, зажимая своё рисунок в крепкую ладонь. — Не надо так со мной... Это опасно... я могу ... напасть на тебя... Прошу, не играй так со мной, ангелочек...
Сонхва смутился и быстро убрал руку, а потом дрожащими пальцами снова натянул защитную повязку. Хосок наблюдал за ним пристальным взглядом и молчал. Потом вздохнул и чуть прикрыл глаза.
— Ты позвал меня... — Его голос звучал глухо и гулко, но был бесконечно мягок. — Что ты хотел?
— Не хочу, чтобы ты продолжал прятаться от меня, — тихо ответил Сонхва, который тоже отвёл от него взгляд и упорно рассматривал дверь в свою комнату. — Всё равно почти все здесь тебя чувствуют, а я... Наверно, для Белых картинка выглядит комично: моя фигура — и ты за мной, такой... мощный. — Он смутился, а Хосок хмыкнул.
— Они не видят мою фигуру, — ответил он, — не переживай. Они видят и узнают мою ауру, может, Сокджин видит крылья, так как он один из семьи Высшего...
— Он... такой? — удивился Сонхва, с радостью хватаясь, как за соломинку, за эту тему.
Он чувствовал в груди какую-то дрожь: то ли желание, то ли страх, то ли... Он безумно боялся, что Хосок снова исчезнет, потому что подумает, что Сонхва скучный, что всего лишь человек и с ним не о чём разговаривать. Сонхва внезапно до боли, страстно захотелось, чтобы Хосок посмотрел на него с интересом — не только как на источник энергии, не только как на партнёра по... постели (Сонхва невольно покраснел, подумав об этом, и сердце его тревожно сжалось), но и как на человека, то есть того, кто достоин большего.
— Ты боишься меня? — внезапно спросил Хосок, всё это время молчавший и на вопрос Сонхва не ответивший.
И Сонхва даже не сразу сообразил, что вопрос раздался в голове, а ангел продолжал пристально на него смотреть, плотно сжимая губы. Он растерялся и помотал головой, тихо произнося:
— Нет... я не... Не надо так, — жалобно попросил он.
Хосок приподнял бровь, задавая молчаливый вопрос.
— Не надо читать... мои мысли, прошу... — почти прошептал ему Сонхва, снова опуская глаза.
Он вдруг почувствовал, как пересохло у него во рту, как дрожат руки и колени.
— Это получается невольно, — произнёс Хосок. — Но ты можешь меня прогнать из своей головы. Хочешь?
Сонхва встал с постели и подошёл к столу. Его мысли рассеянно скользили, не умея на чём-то одном сосредоточиться. Он постарался взять себя в руки — и чуть не расплескал воду в кувшине. Но сжал губы, нахмурился и всё-таки налил себе в стакан и выпил залпом, сумев почти ничего не пролить. Отвлёкшись, он не понял, как Хосок оказался у него за спиной. Только осознал, что стало чуть светлее, так как Чёрный больше не загораживал окно. Он замер, сжался. Но Хосок не прикасался к нему, лишь овевал горячим дыханием его затылок и макушку, так как был выше почти на голову.
Сонхва закрыл глаза и честно сказал:
— А вот теперь мне не по себе. Зачем ты так... Нельзя так подходить... со спины... Это опасно, я же всё-таки... воин...
— Мой самый прекрасный воин... — прошептал ему Хосок, чуть склонившись над ухом Сонхва, и острые мурашки наслаждения покрыли руки и ноги Пака — таким возбуждающе-горячим был этот шёпот. — Но ты ведь хотел избавиться от меня в своей голове, разве нет?
Хосок не касался его, но стоял так близко, что Сонхва чувствовал его тепло — и с трепетом ждал этого прикоснования. Ждал и... хотел.
— Как? — тоже шёпотом спросил он. — Как это сделать?
— Я оставлю на тебе свой след, внутри твой метки... — Он снова наклонился к Сонхва слишком близко, прошептал слишком интимно, чтобы тенеборец смог остаться невозмутимым. — И тогда ни один Чёрный не сможет забрать твои мысли... — Хосок, всё ещё не касаясь, оставляя крохотное растояние между ними, повёл носом по его виску, щеке и спустился им к шее Сонхва, к его крыльям, оберегаемым серебром повязки. — Убери повязку... Доверься мне... Дай коснуться метки — я наполню её своей силой, и ты будешь в безопасности...
Сонхва и сам не понял, как повязка снова оказалась в его пальцах.
— Позволь прикоснуться к тебе?.. — прошептал Хосок. — Скажи, что хочешь этого... Что разрешаешь...
Сонхва чувствовал, что его бессовестно соблазняют, что он сейчас даст разрешение на нечто большее, чем просто на прикосновние к метке, — и в то же время он осознавал, что ему всё равно, что он готов на всё, лишь бы его коснулись эти губы... эти пальцы... эти крылья... Крылья, которые уже обнимали его, согревали и гладили безвольно опущенные вдоль тела руки невероятно-божественной мягкостью, нежностью.
— Просто скажи мне "да", мой ангелочек... — Сонхва уже и не понимал, в голове у него этот густой и сладкий, как мёд, голос, или он заливает невероятно приятным теплом его уши.
— Да... — подумал — или прошептал — Сонхва. — Да... мой... Хо...
И тут же услышал над ухом довольное урчание, как будто огромный тигр, накормленный и обласканный, склонился над ним. Он невольно прикрыл глаза и, поддаваясь какой-то странной силе, расслабленно опустил плечи и чуть откинул голову назад, встречаясь затылком с крепким и таким приветливым плечом. Осторожные руки мягко огладили его плечи, одна спустилась на талию и обняла за пояс, прижимая плотнее к себе, а пальцы другой осторожно обхватили подбородок и чуть надавили, прося откинуть голову сильнее — чтобы ещё больше обнажить шею, по которой тут же затанцевали лёгкие бабочки почти невесомых поцелуев, снова пустивших по всему телу миллион мурашек. Горячие губы внезапно взяли в плен кончик раковины его уха, а затем жаркий язык стал вылизывать его, от чего Сонхва буквально задрожал в сильных руках и не выдержал — издал растерянный стон. И почувствовал, как в ответ на этот стон Хосок вздрогнул всем телом, и тут же его губы обхватили мочку истомлённого лаской ушка чуть плотнее. И в этот миг Сонхва ощутил, как легко и почти щекотно побежали от метки к этим губам какие-то острые струйки, вызывая приятную дрожь. Сонхва не понимал, что происходит, только почувствовал, как крепче сжал его Хосок, как его острые зубы прихватили мочку уха, заставив Сонхва снова невольно простонать от возбуждения.
Чёрный оторвался от столько явно желанной для него плоти и еле слышно прошептал:
— Так вот... как... и каково... Боже, ангелочек... Это невероятно... Прости, но я больше тебя не смогу отпустить...
У Сонхва эти слова откликнулись в груди горячей волной, но мысль — обидная и тревожная — забилась пойманной птицей в мозгу.
— Ты... ты пил меня? — спросил он. Получилось хрипло и — жалко.
— Прости, ангелочек... прости, я не знал, что так получится, — мягко и покаянно сказал Хосок, он осторожно прижал Сонхва к себе, перехватив его поперёк груди, и начиная снова водить носом по его шее, лишая тенеборца возможности мыслить трезво. — Я не знал, как получится с тобой, но кажется... понял. Клянусь... — Он прижался губами к затылку Сонхва, а потом к плечу. — Клянусь, что больше никогда не воспользуюсь этим... А ты... — Он снова поцеловал несколько раз его шею, избегая метки. — А ты пообещай, что не будешь сдерживаться, боясь, что я тебя... выпью... Что будешь стонать.. — На этом слове у Хосока перехватило дыхание, и он коротко промычал, пытаясь взять себя в руки. — Будешь стонать, когда тебе будет хорошо... Клянусь, ты в полной безопасности в моих руках... поверь мне, мой самый сладкий... Веришь? Ты... веришь мне?
— Да, — тихо сказал Сонхва, ощущая, как руки Хосока начинают оглаживать его грудь, проводя по ней пока мягко и ненавязчиво, но уже достаточно уверенно...
И в это же мгновение Хосок приник поцелуем к метке. Сонхва почувствовал, что его накрывает горячая волна удовольствия, всё тело как будто охватывает жгучим огнём желания — и оно наполняется странным, невнятным, но безумно приятным запахом еловой смолы.
Странно... Сонхва всегда любил этот запах. Только вот... Откуда здесь смола? Он растерянно распахнул глаза — и невольно громко и откровенно застонал, не в силах справиться в захватившими его ощущениями. Хосок коротко рыкнул и впился в метку сильнее. И снова серебряные струйки заскользили сквозь тело Сонхва, но теперь к метке. Это было такое наслаждение, это была такая радость, что...
— Э... Я дико извиняюсь, что прервал, но нас ждут на тренировке!
Звонкий голос Джисона прозвучал не просто как гром среди ясного неба — он был набатом, грохотом среди этой заставлявшей их обоих задыхаться, сладкой, музыкой звучащей в ушах тишины.
Хосок мгновенно оторвался от шеи Сонхва, но и не подумал выпустить его из рук, за что ему, конечно, было отдельное спасибо, потому что Сонхва осознавал, что на ногах он точно не сможет сейчас устоять.
— Он мой! — грозно, трёхгласно взревел Хосок. — Убирайся! Убью!
— Ой, всё, убьёт он! — насмешливый голос Джисона, звонкий, дразнящий, теперь был похож на колокольчик, бил по ушам — и заставлял очнуться.
Сонхва невольно потряс головой и осторожно положил руки на крепко сжимающие его объятия Хосока.
— Тише, тише, — хрипло прошептал он. — Это же Джисон... Он друг... Не надо...
Хосок опустил голову и упёрся лбом в сгиб шеи тенеборца.
— Пусть он убирается! — зло проскрежетал он. — Как он смеет так появляться в твоей комнате! Что между вами?! Ты что — с ним?
— О, недокормил, — весело отозвался Джисон. — Мой, когда я не даю до конца дойти, тоже ревнует и к табуретке. Но не могу помочь. Ты и так задержался, Хва, Хонджун рвёт и мечет. Он же сказал нам прийти, помнишь?
— Перебьётся! — агрессивно откликнулся Хосок. — Не пущу! Мой! Ты мой же? Мой же, а не этого предателя? — сердито сказал он, тревожно заглядывая Сонхва в глаза.
— Ну... можно мы... закончим тогда? — растерянно спросил Сонхва, понимая, что вырваться силой из этих объятий он не сможет. — Я... докормлю?
— Нет, Хва, ты даже ещё одет, а трахать тебя он будет долго и со вкусом, как и всегда в первый...
Сказанные таким легкомысленным тоном, эти слова подействовали не хуже ведра холодной воды на голову. Сонхва зашипел, дико краснея, сделал усилие — но смог только повернуться в жёстком захвате Хосока.
— Что ты мелешь! — возмутился он, сердито глядя на Джисона. — Он просто... выпьет немного... при чём тут...
— Нет, Хва, так не получится... Ну... я потом тебе объясню, а сейчас — пойдём, нас ждут. Я даю тебе пять минут уговорить своего зверя отпустить тебя. Потом зову Хонджуна — и пусть сам разбирается.
— Не надо Хонджуна... — пробормотал Сонхва.
— Пусть только сунется сюда! — агрессивно откликнулся Хосок.
Джисон цокнул, закатил глаза и исчез. И Хосок тут же снова уткнулся в шею Сонхва и забормотал злобно, как в бреду:
— Не пущу... мой... только мой... я только нашёл тебя... только разрешил... мне... нет, нет... мой, мой...
— Хо, я твой соулмейт, — мягко и укоризненно начал Сонхва. — Я никуда от тебя точно не денусь. Отпусти меня, прошу. — В ответ его сжали ещё крепче, и он постарался звучать ещё убедительнее: — Ну же, мой красивый, мой самый сильный, мой единственный ангел... Прошу... Ты же знаешь, что значит долг, я обязан...
— Они предатели! — злобно рявкнул Хосок. — Чёртовы мятежники! Ты им ничем...
— Они мои друзья! — твёрдо ответил Сонхва и вцепился в кисти рук ангела.
И если бы он был человеком, то на этот болевой, конечно, отреагировал, но Хосок человеком не был. Так что он только недовольно зашипел, но рук не разжал.
— Не отпустишь — больше к себе не подпущу! — уже зло сказал Сонхва, вспоминая, что ему как-то именно так сказала одна девчонка, за которой он бегал в Академии и которой в конце концов добился. И тут же покраснел, когда понял, что его отпускают. И на него тогда эти слова подействовали безотказно.
"Ну, круто. Девичьи штучки буду теперь использовать. Привет, я Пак Сонхва, тенеборец, которого трахает Чёрное проклятье, относящееся ко мне, как к девчонке", — подумал он и нахмурился, выдираясь из рук Хосока, который их, конечно, ослабил, но до конца так и не разжал. Вырвавшись, Сонхва, не глядя на ангела, быстро стал оправлять свою форму.
— Ну, прости, — виновато сказал Хосок. — Прости... не знаю, что на меня нашло... Но когда ты в моих руках...
— Если ты не будешь держать себя в этих самых руках, я больше в них не окажусь, — мрачно пригрозил Сонхва и, так и не взглянув на ангела, быстро вышел из комнаты.
***
Его уже ждали в большой комнате, в которой он до этого никогда не был и куда его привёл Джисон, встретивший его в холле. О сцене в комнате он ничего не сказал, за что Сонхва был ему очень благодарен. Хонджун начал что-то мрачно ворчать о дисциплине в отряде тенеборцев, за которую надо срочно браться, но ни Минхо, молча стоявший у окна и думавший явно о чём-то своём, ни Сокджин, который возился около какого-то странного стола с прозрачной столешницей, стоявшего посреди комнаты, на это никак не отреагировали, только Джисон фыркнул, а Сонхва покраснел.
— Мы готовы, — негромко сказал Сокджин, прерывая недовольство Хонджуна. — Командир Минхо? Вы покажете?
Старший тенеборец кивнул и быстро подошёл к столу, поманив за собой Джисона и Сонхва. Последний, глянув на поверхность стола, не смог сдержать изумлённого вскрика: она была словно живой, наполненной постоянно клубящимся туманом, как будто упрятанным под абсолютно прозрачное стекло. Взгляд Сонхва буквально прикипел к этой поверхности, он чувствовал, как тревогой и печалью наполняется его сердце, когда пристально всматривался в это стекло: туман под ним менял цвет, был то молочно-белым, тот внезапно вспыхивал розовыми искрами, то сиял чистой, небесной голубизной. И это было красиво, но... ужасно тревожно.
— Что это? — наконец, спросил Сонхва, и только тут понял, что никто не мешал ему смотреть на стол: Сокджин и Хонджун молчали, а Джисон и Минхо так же, как он, казалось, не могли оторвать от него взгляда.
— Это вход в наш мир, мир арфхов, — негромко и очень спокойно ответил Сокджин.
— В... столе? — изумился Сонхва.
— Нет, мы прячем его под этот материал, который у вас называется стекло, оно его делает безопасным для всех.
— Так и что нам надо делать? — явно с трудом отрываясь от созерцания тумана, спросил Джисон. — Странно это... Когда мы попадаем сюда, всё просто: взмахнул клинком — и вот тебе зелёная полоса, а это...
— Мы — да, — ответил, улыбнувшись, Сокджин. — Но речь ведь идет о людях, которые тоже, конечно, могут проникнуть в наш мир через обычный порез, однако гораздо проще и безопаснее — вот так, через вход.
— И что... мы должны делать? — спросил Сонхва.
— Вы — маяки. Джисон — для Сынмина, ты — для всех троих. Ваша задача — держать в голове образ этой комнаты. Только придётся делать это с закрытыми глазами: вход будет гореть ярко, когда мы сделаем в нём порез, а вы должны будете повернуться к нему лицом, чтобы ваша аура была ему открыта.
Сонхва абсолютно ничего не понял, и по лицу Джисона увидел, что и он тоже. Хонджун хмыкнул и сказал:
— Наверно, проще показать.
— Хорошо, — легко согласился Сокджин, — давай. Минхо? Вы готовы?
Командир кивнул и нервно сглотнул.
— Отойдите, — скомандовал Хонджун.
Туман медленно выполз из-под стеклянного покрытия, снятого Сокжином, и застыл, терепеща и качаясь, как будто мутная, влажная и очень холодная простыня, которую повесили в центре комнаты. Хонджун поставил Джисона и Сонхва по бокам от "входа" — и Сонхва ощутил смертный, ледяной ветер, который как будто вился вокруг мутной пелены, но не отдалялся от неё. И он с тайной радостью подумал, что не ему нырять в этот туман, что он останется здесь, в этой комнате. Пак тут же устыдился этой мысли.
Сокджин между тем осторожно развернул его за плечи лицом ко входу и тихо сказал:
— Закрой глаза, Сонхва. Представь эту комнату. — Сонхва зажмурился и послушно пострался увидеть мысленно то, что его окружало. Сокджин продолжил, напевно, медленно, как будто ворожа: — Нужны детали, Сонхва... Ты видишь решётку на окне? Какого она цвета?
— Чёрная... — прошептал Сонхва, представляя стрельчатое окно. — Стальная... приоткрыта...
— Видишь диван? Что на полу?
— Коврик... небольшой... с синими нитями...
— Какого цвета у него кисти?
— Ммм... — Сонхва представил коврик и растерялся. — Я... а разве?...
— Молодец, Сонхва, — улыбнулся голосом Сокджин. — Никаких добавлений, коврик без кистей... Что ты видишь?
— Тени... — прошептал Сонхва. — На стене... Тень Главного Хонджуна... И ваше отражение в зеркале... Белое... как снег...
— Отлично, отлично, — мягко и чуть торопливо сказал Сокджин. — Не теряй комнату, оставайся в ней... Медленно исследуй её мысленно. И жди команды. Когда я скажу "Начали", представь у окна или на диване Минхо. Сейчас можешь?
И тут же в мысленно созданной воображением комнате Сонхва появился командир. Он стоял у стола и рассматривал стеклянный верх столешницы.
— Смог, — тихо ответил Сонхва.
— Отлично, теперь убери его, пусть появится, когда я скажу "Начали".
И Минхо послушно исчез из комнаты в голове Сонхва. Вместо него тот снова увидел большое зеркало в резной раме. Он сосредоточился — и образ Сокджина, отражённый в нём, стал приобретать более явственные черты... Сонхва невольно стал всматриваться в зеркало, в спокойное лицо ангела, и вдруг оно стало меняться... Прекрасные круглые глаза вытянулись, стали узкими, холодными и внимательными, они смотрели прямо на изумлённого Сонхва, как будто оценивая его. Губы ангела стали более узкими, ровный тонкий нос чуть расплылся, лицо приобрело хищную мужествненость... И... Это точно был не Сокджин. Образ в зеркале чуть прищурился и ... подмигнув Сонхва, улыбнулся. На щеках отражения тут же засияли очаровательнейшие ямочки, а само лицо потеряло жёсткость и стало на удивление милым...
Сонхва растерялся, приоткрыл было рот, чтобы попроситься открыть глаза, но в этот момент напряжённый голос Сокджина произнёс:
— Начали!
И Сонхва стало не до причуд собственного воображения. Он напрягся, тут же убрался от зеркала и сосредоточился на диване, где снова и снова стал рисовать образ Минхо. Только в этот раз почему-то получалось с трудом. Сонхва напрягся, сжал кулаки и нахмурился. Он почувствовал, как от этого напряжения взмок, но образ Минхо на диване мигал, расплывался в какое-то странное облачко цвета морской волны, из которого проступали то бледное лицо командира, то крепко сжатые в кулаки руки, но сама фигура терялась в сине-зелёном мареве. Пак внезапно услышал, как рядом коротко захрипел Джисон, и тут же фигура Минхо стала чуть отчётливее, он как будто продирался сквозь сине-зелёную пелену к нему, к Сонхва, протягивал к нему руки, и Пак уже почти видел лицо Минхо — сосредоточенное, суровое... Как вдруг на этом лице отразилось недоверие, потом испуг, потом — невероятная, бешеная радость. Минхо открыл рот и что-то закричал, но свист в ушах, который поднялся, как только на лице у него стали сменяться эмоции, не дал Сонхва его услышать.
— Держи! — громыхнуло над его ухом. — Держи его! Не упусти!
Сонхва напрягся из последних сил и протянул Минхо руку — там, у себя в голове, но Минхо как будто не желал её принять, он смотрел не на него, а куда-то влево, его глаза были широко открыты, лицо искажала судорога боли и страха, он, кажется, кого-то громко звал, но Сонхва не слышал из-за всё усиливающегося свиста в ушах.
И сквозь этот свист прорвался к нему трехголосым рёвом крик:
— Хватай и тяни! Быстрей! Силой! Хватай его, Сонхва!
И тенеборец ринулся к тающему в синем мраке облику Минхо, потянулся к нему и — ухватил. Как будто что-то раскалённое, болью ударившее по всей руке в плечо — но Сонхва не отпустил. Наоборот, он потянул на себя, закричав, захрипев от боли, — и дёрнул из последних сил, не удержал равновесие и, кажется, упал, потеряв ознание.
***
Очнулся он от того, что его нежат в объятиях, рычат над ним что-то тоскливое, крепко стискивают его плечи, уложив, как дитя, к себе на руки.
- Отойдите! Уйдите от него! Вы чуть не убили его! Убирайтесь!
Этот рёв был ему слишком хорошо знаком.
— Хосок, успокойся, он без сил, но жив и здоров! Отпусти, ты же душишь его сам! — Это был журчащий спокойным ручьём голос Сокджина.
"Минхо!" — обожгла сознание страшная мысль.
— Минхо... — простонал он.
— Жив, я жив, Хва, — услышал он виноватый голос. — Прости и ... спасибо...
Сонхва разлепил глаза и попытался найти его взглядом. Но увидел над собой только искажённое страданием бледное лицо Хосока, а над ним — прикрывающий их ото всех остальных купол чёрных крыльев.
— Хо... — мягко прошептал он. — Всё в порядке, прошу... Мне надо...
— Не надо! — грубо отрезал Хосок.
— Хосок! — уже крепче и более сердито сказал Сонхва: деспотизм ангела дал ему силы на сопротивление.
Что-то, видимо, было в его голосе, от чего Хосок злобно зашипел, но развёл крылья. И тут же над Сонхва склонилось ласковое лицо Сокджина и испуганно-счастливое — Джисона.
— Что... случилось? — спросил Сонхва, с трудом поднимаясь в упрямо сжимающих его руках Хосока.
— Мы нашли Главного Хёнджина! — выпалил Джисон и расплылся в улыбке.
Сонхва нашёл глазами Минхо: в его взгляде, обращённом на Пака, было столько счастья, столько отчаянной, горячей благодарности, что Сонхва невольно смутился и, как маленький, спрятал лицо в крыле своего ангела.
