Открывайте, это милиция!

      У Розы во рту — целая пустыня Сахара, горячо и сухо, сглотнуть никак не выходит, горло дерёт. Он моргает осоловело: перед глазами разворачивается дурманно-сизый мир, сотканный из дыма и шёпота. Голова чугунная, тяжёлая, в висках страшно гудит, будто кто-то включил вибрацию. Ещё и щекотно-влажно — Кобра слюняво проводит языком по шее, утыкается жадным, властным ртом куда-то под подбородок с правой стороны, мурчит едва ли слышно.       Тенями ползёт, обвивается. Сжимает — заметно и невидимо одновременно. Цепи надевает — незримые, но ощутимые. Розы чувствует себя одновременно очень хорошо и очень плохо. Хотя без Шершня, наверное, сплошное плохо и было.       Но есть Кобра. Странноватый иногда, но красивый, будто отлитый из мрамора. Ненастоящий человек, а древнегреческая статуя — то ли Бог, то ли что-то околобожественное, буквально на грани.       Зубы смыкаются на горле. Прихватывают кожу, посасывают, зажимают: не очень сильно, но так, что у Розы всё зудит. Кусаться — очередной странноватый кобровский заскок, но ему даже нравится. Немного. Самую малость.       У Кобры вообще зависимость от шеи. Вечно к ней лезет: то целует, то кусает, то облизывает, то просто-напросто пальцами обхватывает. Иногда они даже дрожат, будто он и сам не верит, что ещё чуть-чуть — и можно стать убийцей. Ещё немного — и вместо сексуального удушения появится уголовная статья. Но его это, кажется, даже заводит. Кобру вообще заводят странные вещи, он сам жутко странный: кровь, шеи, душить, громкие ссоры, коленопреклонение и долгие, тягучие поцелуи. Последнее — только под кайфом. А под кайфом они теперь всегда.       — Нравится.       Кобра даже не спрашивает, он сразу отвечает, безо всяких преамбул (что говорит, что входит без них). Цепкая, шёлковая ладонь нарочито медленно заползает под край футболки. Между прочим — очень важной, очень красивой, такой всей из себя выступательной концертной футболки, которую портить ни в коем случае нельзя. Хотя они испортили каждую вторую вещь в спальне Розы. Кровать, комод, подоконник, ковёр, всё везде, сразу, сильно и до дрожащих колен. Трахаться Кобра умеет. Это единственное, помимо барабанов, что он делает великолепно. В остальном полный профан, но Роза готов потерпеть. Такова его доля.       Секс у них медленный и такой же горький, как комната, насквозь пропахшая травкой и табаком. Травка самая обычная, купленная у первого попавшегося барыги за бесценок, слишком дешёвая. Все, что дёшево — сердито, но она вставляет как следует, и на том спасибо. Табак дорогой, забугорный — подарок какого-то кобровского дружка из бандитов, что, в спешке собираясь с утра, забыл портсигар. Но не пропадать же добру?..       Розу Кобра подобрал также просто, как чужие сигареты. Чужие сигареты, чужой любовник, чужая группа — он всё присваивал себе. Роза особенно не противился. В конце концов, одиночество душило куда сильнее, чем длинные холодные пальцы, унизанные перстнями. И одиночество уж точно не отсасывало ему после особо удачных песен, взорвавших зал.       Кобра сдирает с него футболку, с себя — поднадоевшую уже водолазку, берётся за ремень. Роза моргает и лезет целоваться: долго, с языками и жарко, как они любят.       (Шершень не возвращается. Роза отлипает от рта Кобры и принимается за плечи. Ему так странно.)