Оседлать ветер

Оставаться здесь — играть с богами в судьбу. Интамбара атаковали нас вчера, но то была просто наездница на интаре, не отряд из воинов, не вестники на крыльях разрушения. Одна наездница и один лев. Достаточно, чтобы пленить горстку безоружных. Больше и не было нужно. Вот только Интамбара не просто вражеское племя, это безбожники, опустошители и истребители всех, кто находится рядом. Они охотятся дико и без жалости, убивают не слабого быка, а всё стадо; грабят не тех, у кого есть много, а тех, у кого есть хоть что-то; не идут на переговоры, а если и говорят, то только о зверстве. Они похищают детёнышей интаров у диких львиц, чтобы потом погибнуть верхом на них в очередной бессмысленной схватке. Вот что они такое. Племя, о котором никто не говорит. Племя, о котором знает каждый. И конечно они вернутся сюда, в Амахоро, чтобы довершить начатое: разграбить завоёванное, разрушить обретённое. Скопятся кучей у священных ворот и разбредутся по пустым домам в поисках того, чего можно взять. Мне нельзя оставаться здесь долго, чтобы не навлечь на себя их гнев. Деревянные грустные домики в несколько рядов — четырнадцать семей и один ещё, самый центровой, для Старейшены и его покойной супруги. Во всех открыто и пусто, грабь не хочу. Чуть поодаль школа, знакомое место. Я вхожу в неё, надеясь взять немного тренировочных ножей. Настоящих, резных и аккуратных, легко ложащихся в руку, здесь не найти — всё забрали охотники, но что-то, что не пригодилось им, может быть в сундуках. Большое помещение встречает меня пылью и затхлостью, под ногами скрипят гнилые доски. Нашего учителя Ингомби всегда раздражал этот звук, он часто просил нас бегать тише. Как можно бегать тише, ты же не можешь на доски не наступать! — отвечали мы ему. Учителя я понимаю. Скрип действительно отвратительный. Ящик у стены небольшой, но вместительный, слегка поцарапанный в углах и изрисованный белым мелком. Чтобы открыть, нужно просто поднять крышку, сплетённую из веточек. Я достаю из этого ящика два ножа и помещаю их в кармашки моего ремня — там ножам и место. Следующий дом за школой — мой дом. Маленький и уютный. Стол, два стульчика из пеньков, пустой глиняный кувшин с широким горлом и место для сна: солома, завёрнутая в медвежью шкуру. Это достаточно, чтобы жить хорошо. Чтобы вернуться домой после тяжёлого дня, поесть сытно и выпить свежей воды, согреться, обнять маму... У меня была возможность быть счастливой. На полу валяется брошенная корзинка с бельём. Одежды, наверное, все смялись. Труды напрасно. Не жалела руки в холодной дикой речке, отстирывала грязь — и такая напасть, всё ведь заново нужно. Нет, наверное уже не нужно. Я подняла корзинку с пола, убрала тряпки и завернула в неё остатки вчерашнего хлеба, в дороге он не бывает лишним. Выпила воды из кувшина и. Нужно уходить. Мне послышались шорохи у ворот. Чьи-то голоса. На секунду подумалось, что это пришли охотники, но стоило только моему слуху уловить смех — и надежда пропала. Охотники бы не стали смеяться, они бы сразу поняли, что с их племенем что-то случилось, их ведь никто не вышел встречать. Голоса же смеялись, видимо, они и ожидали, что никто их не встретит. Чужие. Не охотники. Нужно идти. Я аккуратно открыла дверь и огляделась: школа мешала обзору, площади не было видно, и не было видно ворот. Рискнуть? Да, другого и не дано. Голоса приближались. Я как можно тише обошла дом, стараясь быстрее оказаться в густом подлеске прямо за ним. Аккуратно, цепляясь за поросшие мхом доски. Шаг, ещё. Получилось, докралась до кустов, теперь только не шуметь. Растения сочные и мягкие от дождя, а потому не хрустят и не ломаются у меня под ногами — хорошо бы этим воспользоваться. Теперь, когда я скрыта лесом от посторонних глаз, можно остановиться. Оглянуться, проверить обстановку. Учитель говорил, что это важно, когда ты на кого-то охотишься. Или когда подозреваешь, что кто-то охотится на тебя. «Когда ты точно знаешь, что в безопасности, — вспоминать его слова больно, больно думать о прошлом, — затаись, сосредоточься. Твои зрение и слух Из-за дома показались двое: оба были стройные и высокие, с копьями наперевес и в богатых шкурах. Грабители из племени Интамбары, это точно они! Один из видных мне сделал жест рукой, видимо, чтобы пригласить туда остальных. Что-то нашёл? Второй положил руку ему на плечо, мотая головой, повернулся и опять скрылся за домом. Мне нет смысла наблюдать за ними, за тем, как они обворовывают наши дома. Лучше уйти быстрее. Но куда? Запад — это их земли, мне там не место. Север — безжизненная пустыня от края до края, не щадящая чужие души. Юг? Болото? Уж лучше погибнуть здесь смертью воина, нежели быть переваренной аллигатором. Остаётся восток, где восходит палящее солнце. Там солёное море и дикие пляжи: может, на них и лучше, чем даже здесь? На пляжах никто крупнее крабов не водится, а доступ к воде это и доступ к еде. Вот только там живут изгои. Потерпят ли они меня, примут ли к себе? Но даже если нет, то какой останется выбор..? Я оглянулась, чтобы увидеть Амахоро в последний раз. К следующему утру здесь ничего не останется. Мой дом, моё детство, моя мама. Интамбара разрушили всё — это их доля, это на их плечах лежит камень ответственности. Это им отвечать перед звёздами. Шажок за шажком, вперёд. Прочь. Деревянные дома окончательно скрылись в зелёных и коричневых стебле-стволах, листьях и веточках. Лес потерял направления и стороны, стал статично-одинаковым. Не за что уцепиться глазу, нечего запоминать. Всё одно. Нейтрально. Безветренно и тепло. Мой неспешный темп позволял мыслям в голове роиться, словно пчёлы в улье, вопросы, навязчивые и горящие, нерешённые и нерешаемые — возникали снова и снова. Мне думалось, сменяясь одно другим: куда я иду? Что теперь буду делать? Стоит ли мне продолжать бороться с судьбой? И есть ли смысл продолжать бороться, если не знаешь за что? К сожалению, никто не мог подсказать мне ответы кроме меня самой, а она — я, молчала, потому что была совсем растеряна. Солнечный свет лился из-под древесных крон тоненькими лучами, было ярко, но всё-таки тенисто. Я пробиралась сквозь зелёно-жёлтую солнце-гущу примерно час, если судить по внутренним ощущениям. В глазах немного начинало рябить. Было неспокойно. За это время мне не встретилось ни зайца, ни белки, ни кабана. Вокруг будто пропала жизнь, остались только кустики-декорации да поваленные грозами мёртвые замшелые стволы. Я хорошо знаю этот лес, ведь живу в нём с самого детства. Опыт подсказывал: здесь что-то не то. Послышался треск веток где-то над головой. Акухелека?! Нет, просто какая-то птица. Ворон, может. Но почему-то по телу всё равно пробежали мурашки. Я же знала: встретить акухелеку здесь, в глухих и ровных лесных просторах, практически невозможно. Эти хищники гнездятся повыше, в горах или плато: охотятся там на яков, лисиц, пайтаров — небольших безрогих оленей. Чёрные крылья этих птиц никогда с другими не спутаешь — на каждом пёрышке у них белый кончик, а на кончике коричневый кружок; такой окраски у других птиц нет, сколько ни ищи. Но ведь при всём желании, даже если не брать в пример цвет или узор, не узнать акухелеку с её громадными размерами будет сложно. Но ведь здесь акухелеку не встретить? Ну нет же, точно нет! Треск веток послышался снова, в этот раз сбоку. Я дёрнулась, выхватила нож из ремня — никого. Снова показалось, думаю. Нет, не показалось: за гроздью молодых деревьев послышался крик. Человеческий крик. Что там? Нож ненадёжное оружие. Нужно было бежать подальше, кричали мысли — но сердце, маленький островок надежды во мне, легонько прощебетал: а вдруг там кто-то свой? Я не знаю, куда ушли охотники. Я не знаю, живы ли они. А вдруг..? За криком раздался рёв кого-то разъярённого. Снова треск палок, шелест листьев, шипение, пыхтение... Что там происходит? Могу ли успеть? Тридцать быстрых шагов. Нож в руке сжат крепко, с силой, готовый ранить и устранить угрозу. Меня настигает несколько избыточных чувств, когда я вижу, к чему стремилась. Разочарование — нет, это не кто-то свой, незнакомец из другого племени. Страх — у него была причина кричать. В нескольких метрах от незнакомца на задних лапах стоит громадный медведь. Его чёрная шкура в полосках немного запачкана кровью, меньше, чем клыки и открытая скалящаяся пасть. Медведь резко опускается на незнакомца, который лежит прямо под ним и успевает — каким-то чудом — защититься деревянным копьём. Они слишком заняты, чтобы меня заметить. Кажется, что нож в руке жжётся от силы, с которой я его сжимаю. Нож. Старейшина говорил, что если кинуть его мъяма-убо в голову, то медведь этого и не заметит — слишком прочный череп. Целиться нужно в шею. У меня только одна попытка. Возня незнакомца и мъяма-убо мешала мне. Медведь вцепился в копьё клыками, пытаясь сломать единственную преграду между ним и пока ещё живой человечиной, и копьё трещало, ломалось, как тонкий прут. Времени было мало. Я кинула нож — он застрял у медведя в плече. Тот, видно, не ожидал внезапной боли, отвлёкся: копьё сломалось, и незнакомец резко вынырнул из когтистой хватки. Его рука была ободрана, висела лоскутами кожа. Незнакомец хрипло крикнул: — Бежим! — посмотрел на меня и рванул прочь. У меня не было времени думать — пустилась за ним. Рык, раздавшийся в глотке гневливого зверя, заставил дышать холодом: мъяма-убо погнался за нами, но, раненый в плечо, не мог развить большую скорость. Нож, должно быть, застрял в кости или меж ними: это было хорошо. У нас есть шансы. Лес, превратился в зелёно-бурую ленту по обе стороны от нас. Тонкие ветки уже не тревожили — их будто и не было вовсе под ногами. Но скоро мне послышался шум воды где-то впереди. Река. Река была там, куда мы спасались, куда пустились в бег. Бурный поток шумел совсем рядом, всё ближе и ближе. Нельзя продолжать прямо. Тупик. Вот только медведю этого не объяснишь: он, несмотря на ранение, был всё ближе и ближе, слепой от безумной ярости. Перед глазами стояли его клыки, измазанные в крови, оставшейся, должно быть, от прошлого обеда. Мъяма-убо сильнее любого боевого льва. И опаснее. За подлеском показалась река. Мелкая, едва ли больше ручья — но она бурлила и шипела по гладким, скользким камням с пугающим напором. На днях был сильный дождь. В этих местах ручейки после него появляются не хуже грибов. ... Незнакомец резко тормозит, пачкает шлёпки в чёрном и жидковатом иле. В глазах немой вопрос: что теперь делать? Ответ очевиден. Прыгать. Сзади трещат кусты, хрустят стебли. Он совсем близко. Прыгаю и чувствую, что незнакомец делает то же самое. В ноги летят ледяные брызги, ещё немного — и черпнула бы пальцами воду. Приземляюсь. Незнакомец приземляется тоже, но он устал и измотан, тело его подводит. Секунда, и он скользит по камням в речку... Там мелко — думаю. Медведь! — думаю следом. Что-то не даёт мне отвернуться, заставляет наблюдать, хотя я знаю, что будет дальше. Незнакомец может выиграть для меня время, но я им не пользуюсь: продолжаю заворожённо смотреть, как мъяма-убо несётся к своей цели, человеку, который уже и не пытается встать. А потом мъяма-убо останавливается, прямо перед речкой. Его ярость мгновенно спадает. Тяжело дыша, медведь приходит в себя, смотрит — уже не на незнакомца, но куда-то далеко, за деревья. Мъяма-убо разворачивается и ковыляет обратно в гущу леса, совсем в нас не заинтересованный. Я — не могу сделать и шага. Река, как ни в чём не бывало, продолжает быстро течь по камням. Её шипение отдаётся в в голове пустым эхом. — Помоги, — хрипит незнакомец. Я выныриваю из транса, просыпаюсь; вместе мы выбираемся на менее скользкий берег. Рука незнакомца выглядит лучше, чем мне изначально показалось: рана от когтей мъяма-убо неглубокая, кровь должна остановиться сама. Вот только незнакомец весь напряжён и не может унять дрожь. — Мъяма-убо ушёл, — говорю я ему, пытаясь успокоить. — Он оставил нас, не захотел добивать. — Он испугался, — отвечает мне незнакомец, продолжая дрожать. Его слова заставляют меня оглянуться в поисках кого-то, кто мог бы напугать огромного злого медведя, но вокруг нет вообще ни одной души кроме наших двух. — Я видел, как меж стволов мелькнуло что-то белое, — продолжает незнакомец. — Мъяма-убо точно кого-то испугался, не мог же он просто передумать! Вокруг — никого. Всё ещё никого. Я думала, что мъяма-убо тому причина, но что если нет? Что, если в лесу сейчас есть кто побольше? Белый. Кто бы мог быть белый... — Я точно видел, — шепчет незнакомец. Его трясёт. — На нас сейчас никто не нападает, — говорю я ему. — А значит, это подождёт. Встаю и протягиваю ему руку: тот хватается крепко, пытаясь найти опору. Молодой, лет двадцать. Может даже ровесник. Он всё ещё держится за мою руку, и я вижу, что его кожа чуть более загорелая, чем моя. Значит, живёт где-то под солнышком? Здесь мало солнца, всё тень да худые лучи — незнакомец явно с чужих краёв, если кожа смуглая. — Инзара, — решаю представиться. — Укубоко, — уже более спокойно отвечает он. — Спасибо, что спасла. Укубоко. Хорошо, Укубоко. Укубоко отпускает мою руку, спрашивает: — Ты из Интамбары? И словно хлыстом по ране — больно. То, что мне удалось забыть, пусть на время, снова всплыло у кромки сознания. Зловещее утро, изматывающая ночь, отчаянный день. — Нет, — цежу я сквозь зубы. — Но ты же рыжая? Укубоко немного сбит столку моей внезапной сменой настроения. Он, наверное, был уверен, что угадает. Что ж, будет урок — не суди по внешнему виду, да цел будешь. Не все рыжие из Интамбары. — Из Амахоро. Интамбара вчера напали на нас и взяли в плен, — лицо Укубоко стало удивлённым. — Я сбежала, не знаю что с остальными... — Уверен, что с ними всё в порядке. Укубоко, уже больше грустный, чем напуганный, смотрел на меня своими голубыми глазами, как смотрит тот, кто хочет сказать больше, чем говорит в итоге. Он открыл рот, замялся. Вышло только: — А я из Абируканвы. В голове что-то щёлкнуло: — Изгои?! Я выхватила второй нож из своего пояса, направляя его на Укубоко. Тот от неожиданности поднял руки в защитном жесте, хотя это мало бы ему помогло. — У тебя всё это время был ещё один нож! — ошарашенно выкрикнул он. — Нож бесполезен против мъяма-убо, как мы выяснили. Особенно на бегу. Укубоко сейчас выглядел беззащитным, даже более напуганным, чем до этого. Но сейчас я знала кто он и откуда. Жалости к нему не было. Племя Абируканва. Изгои, если говорить проще. Все те, кто были брошены племенем за грехи, но выжили. Построили целую обитель из себе подобных, живут в ней безбожно и одноцельно — портить всё, на чём лежит их рука. Изгои не лучше Интамбары. Вот почему сейчас я не уберу нож с горла Укубоко. — Стой-стой, это не повод для убийства! — затараторил тот, не сводя взгляд с моего оружия. — Изгой я, да, но эти сказки про нас вообще неправда, очень абсурдные, ты подумай, только подожди, это точно не повод для убийства... — Помолчи, — нож в моей руке слегка дёрнулся. Если подумать, то у меня есть все шансы на победу. Он слаб, ранен и напуган, а со мной мой верный острый друг из камня. Да он прямо сейчас помрёт со страху, если мы продолжим так стоять. И всё-таки, может, мъяма-убо — действительно не самый страшный зверь в этом лесу? Человек страшнее. Но... Я не хочу быть таким человеком. Нож скользит обратно в кармашек ремня, такой же чистый и блестящий, каким и был. Я спрашиваю Укубоко: — Что ты забыл один в этом лесу? Тот, удивленный и напуганный — впрочем, кажется это его обычное состояние — сглатывает. — Я... Не один. — Что? С кем? Здесь есть ещё изгои? — Нет-нет, только я и Ямуризо. Это мой кугурука... Кугурука? Тукановые драконы? Новость неожиданная и странная. Получается, Укубоко — наездник, лётная гвардия Абируканвы, опытные бойцы, верхом летающие на кровожадных драконах. И с каких это пор их армия такая трусливая? — Мы с Ямуризо летели, эм, обратно, но он устал, — продолжил объяснять Укубоко, замечая мой интерес. — Была сильная гроза, он, да, он устал. Мы решили передохнуть, приземлились тут рядом. Он показал пальцем вперёд — видимо, туда от медведя и бежал. К своему пернатому питомцу. Если бы не я, его кугурука полетел бы домой один. Но тут Укубоко махнул мне рукой и направился куда-то в кусты хромой походкой. — Идём, я покажу, — позвал он меня. Идти..? Кто меня дёрнул — связываться с изгоями себе дороже! Кто знает, что у него на уме? Затащит ещё в яму какую, а я жить хочу. Но почему-то его наивные голубые глаза не были похожи на глаза кого-то, готового на подобные мерзости. Почему-то мне хотелось верить, что Укубоко не обманет. Почему-то... Ноги сами понесли меня туда, где секунду назад скрылся этот пугливый и ужасно невезучий человек.