Ныряй скорей в мой тихий омут

Николай поднял с пола большое махровое полотенце, неоднородно мокрое в нескольких местах, окутал им себя и Петра. Идти закутанными в одно полотенце было не так-то легко, оно постоянно сваливалось и колыхалось, а добраться до спальни нужно было прижавшись друг к другу и строго в ногу, что создавало некоторые неудобства. Верховенский, случайно подвернувший ногу в несоответствие шагу Ставрогина, от чего тот споткнулся и чуть не упал вместе с ним, тупо и виновато улыбнулся, подняв голову и глядя в глаза фыркнувшему Николаю. Он же незамедлительно посмеялся в ответ и обхватил его рукой за бёдра. Они с горем пополам дошли до постели, Николай усадил Петра на край, взял в руки полотенце и положил ему на голову, продуктивно начал обрывочными движениями шевелить им по волосам Верховенского, что создавало уйму брызг во все стороны, встряхвал и тем самым сушил их. Когда Ставрогин перестал мучать такой махинацией Петра и отбросил в сторону сырую тряпку, тот уже с величайшим недоумением и растрёпанными во все стороны и стоящими дыбом наполовину сухими волосами смотрел на него осуждающе. - Я думаю, пока дойду до ванной, ты не сбежишь, можно на тебя положиться? - неуверенно спросил Ставрогин. - Ну ложись, если такой отчаянный, - нехотя, но с иронией проскрипел Пётр, затем осклабившись наивности Ставрогина. - Ладно, буду считать эту непонятную фразу, как за согласие. - Сам-то подумай, мозговую деятельность нужно направлять не на обсессию, а на достоверные внешние факты и комбинации. Вот как я убегу, если моя одежда сырая валяется на полу в ванной, сменная осталась в чемодане на Гороховой, а пока я найду твою, чтобы хотя бы в ней смыться, то мне не хватит того маленького промежутка времени, ты уже вернёшься и остановишь меня, что в итоге обернётся усилением епитимьи, а мне себя ещё приберечь надо для достижения различных целей и задач общего дела, и вопрос - почему же ты идёшь в ванную, как на отверженную авантюру, если всего лишь хочешь взять свой бантик и ободок, и самое главное в этой ситуации - зачем мне вообще стремиться от тебя уйти? Поэтому твой вопрос о том, не сбегу ли я изначально был абсурден. Логика пригодится в любой деятельности, в отличие от ненужного, ни к чему не приводящего самоанализа. Будьте конформным. Изменитесь, станете более полезны, - Пётр фанатично вывел картину и посмеялся над всей этой нелепостью и недалёкой инфантильностью Николая. - А ты оказывается такой рассчётливый и меркантильный, я прям начинаю волноваться, что связался с таким опасным человеком, - Николай развернулся и отлучился за аксессуарами. Верховенский тем временем встал и ушёл. В прихожую. За тростью. Они одновременно вернулись в комнату. Пётр сел на кровать на прежнее место, разместив руки, сжимавшие трость, на бёдрах, смотрел на Ставрогина с совершенно ничего не выражающей бесчувственной физиономией и потускневшими глазами, хотя и держал снисходительную лёгкую поолуулыбку. Николай подошёл к нему, опустился на пол, положив согнутые руки к нему на колени, а на них подбородок. Покорно и с большой любовью, удивительно преданно, в чём был некий сюрреализм, Николай снизу взглянул на Верховенского, ласково и чуть ощутимо, деликатнейше коснулся губами ладони, лежащей в двух сантиметрах от него. Такое приятное, совсем нежное, будто мягчайший бархат, прикосновение, так не подходящее к этой тёмной, с виду холодной личности, отразилось мелкой дрожью по телу Петра. Николай едва-едва проводил губами по бледным пальцам, слабо порозовевшим и потрескавшимся от холода костяшкам. Верховенский чувствовал обжигающее теплое дыхание на руках, отчего и извечный ледник в венах понемногу таял, но только поверхностно и ненадолго, ведь Пётр дичился и презирал любые привязанности. Добиться чего-то от недоступного человека, уже испепелившего своё сердце в пламени революции, было практически невозможно. К счастью, Николай не из тех, кто сдаётся. - Я знаю, для чего это всё, - прошептал он и прикоснулся к подушечке указательного пальца Петра, скользнув по фаланге внутренней частью нижней губы, немного прилипая ею к коже, - ты ведь хочешь, чтобы я сублимировал в обратную сторону? - Что это значит в твоём понимании? - Пётр поддался порыву и придвинул руку ближе к Ставрогину, - Сублимация - это, к примеру десексуализация импульсов и перенаправление их, к слову, на интеллектуальную деятельность. Имеешь ввиду наоборот перенос социально приемлемых целей в сексуальную энергию? Да тут обе части предложения дурость, ключ, не подходящий ни в одну замочную скважину. - Тогда не понимаю, - Ставрогин прижался горячей щекой к ледяным пальцам Верховенского. - Внутри тебя серьёзный конфликт выбора жизненного убеждения. Ты хочешь понять, в чем смысл твоего существования и найти себя. Ты не знаешь на чём все основано и хочешь в этом разобраться. Ты слишком много думаешь. Перенаправь энергию на революцию, хоть полезен обществу будешь. Ты ничто, пока не проявляешь себя в действии. Николай ничего не отвечал на эти слова. Пётр знал его лучше него самого. Ставрогин продолжал прикасаться к холодным, как сталь, пальцам, выцеловывая каждую подушечку, каждую линию жизни, каждую розовую костяшку. - Понимаешь, что сегодня придётся нелегко? - раздался совсем приглушенный шёпот, будто шелест несомых ветром сухих листьев в опустевшем осеннем парке. Ставрогин аккуратно подцепил рукой трость, которая податливо выскочила из несильной и воздушной хватки Петра, и сел рядом с ним на кровать, - классический стек лишь мизер по сравнению с металлическим набалдашником. - Извращенец. - Факт всё же остаётся фактом, - Николай будто бы нерешительно обхватил оголенную талию Петра, при этом провёл языком ему от ключицы до мочки уха, оставляя тёплую полоску. Верховенскому по неизвестным причинам стало не по себе от ощущения его размеренного дыхания и присутствия нагревшейся от тепла кожи трости, - Думаю, ты же не станешь отрицать, что скрытые пристрастия есть только у меня? Может быть даже желаешь, чтобы я тебя угостил приятной порцией гостинцев. Николай большим пальцем прощупывал замысловатые узоры на трости, продолжая тихо соблазнять Верховенского. - Помнишь, где побывал этот предмет? Ну конечно же, ты и сам тогда проявил садистские навыки. Ах да, кое-кто у нас предполагаемый серийный убийца. Но об этом никто не знает, ведь те, с кем ты пересекался, уже на том свете. Интересно, сколько же жертв побывало в твоих кровавых объятиях? И сколько тайн они унесли с собой в могилу? Мне ведь тоже в скором времени возможно, по неугодности, придётся состоять в их числе, а мы уже связали себя такими конфиденциальными узами... - Когда ты успел напиться? Хватит чушь пороть, - нахмурился Верховенский, - может быть, я чересчур жесток, но не таков, как ты меня представляешь. - Смотри, какая полезная безделушка, - Ставрогин убрал ладонь с Петра и взял в руки трость, постепенно проводя от одного конца к другому, - вот здесь можно было бы закрепить что-нибудь кожаное, прижать хотя бы кипером с ремня, и приспособление напоминало бы стек. Но стержень, конечно, должен быть намного тоньше. Я бы хотел оставить так, как есть, просто рассмотрел возможный вариант. Этот предмет оказывается обладает безграничным потенциалом в постели. Только если использовать, как стек, то простым покраснением тут не обойдётся. Может быть, я желаю, чтобы каждый квадратный сантиметр твоего тела был дерзко отшлёпан. Тогда на следующий день ты проснёшься лишь бездействующим недееспособным синим месивом. Знаешь, получается, площадь используемой поверхности объекта обратно пропорциональна силе и последствию удара. Разбираешься в математике? Нет? И я лишь поверхностно. Есть такой постулат, что счёт - это главная константа, на которой строится абсолютно всё. Это же так легко, и всегда основывается на простых действиях. Обольщение женщины как пример. На раз - подходишь к ней, притягательно улыбнувшись и поразив её до остолбенения своей красотой. На два - целуешь её в криво и пошло намазанные губы. На три - пользуешься ей в ближайшей уборной. Четыре - бросаешь её, уходя с достоинством. Пять - всё повторяешь сначала. Ты первый человек, научивший меня считать после пяти. Верховенский внимательно слушал, но к концу тирады его взгляд опять казался опустошённым. И Ставрогин постепенно входил во вкус и увеличивал звук речи, поднимаясь от интимного шёпота до интонации самовлюблённого гонора. Сначала Пётр краснел в предвкушении, чуть ли не возбуждаясь, но как только Николай заговорил про математику и женщин, он мгновенно соскучился. - Может тянуть резинку не будешь? - зевнув, промямлил затосковавший Верховенский, - итак без дела, как дураки сидим, да я ещё и замёрз. Лучше уж быть избитым палкой. Ставрогин взял принесённые кошачьи ушки и нацепил их на золотистые волосы Петра. Затем в ход пошёл ставрогинский галстук-бабочка. Он носил его всегда, и сейчас, когда Верховенский его ощутил на себе, сразу же почувтвовался мускатный пряный аромат Николая, приправленный нотками дорогих духов. Но вдруг счастье кончилось: галстук был нарочито перевязан самым тугим образом, что уже сдавливал чуть ли не до посинения. - Мне больно, - прохрипел Пётр. - Это сделано специально, - пояснил Николай. Затем Верховенский был положен на кровать на спину таким образом: тело располагается на постели, ноги сгибаются в коленях и опущены на пол. Николай достал из тумбочки какую-то непонятную красную ленту и привязал лодыжки к ножкам кровати, запястья же - к деревянным резным маковкам на спинке. Немного подумав, Ставрогин выделил ещё одну вещь, которую стоит не обделять алым контуром - конечно же это агрегат Петра. Он прыгнул на кровать, поднимая мощную пружинную реакцию, сел на бедра Верховенскому, увидел, что его хозяйство полувставшее, а это бы было не слишком эффектно, поэтому пришлось стимулировать до полноценной эрекции. Много времени это не заняло, потому что половина дела была уже выполнена, осталось лишь провести пару движений и готово. И тогда Николай перевязал у основания мужское достоинство Верховенского, также не обделив и мошонку, тот в ответ на это невнятно проскрипел, но такие действия со стороны Ставрогина были ожидаемы. В конце концов Пётр чувствовал себя подобием сети каналов, перекрытых в самых важных судоходных местах. Неоднородность распределения крови в организме отдавалась в посинении конечностей, в том числе и лица, чувствовалось, будто в вены проникли соли тяжёлых металлов и мёртвым, неорганическим грузом оседали на стенках сосудов, тело немело от шока. Голова кружилась будто бы от передозировки угарного газа. Николай стоял, возвышаясь над беспомощным и мучающимся Верховенским, видя каждое малейшее изменение его вздоха, судорожное подрагивание пальцев, вздымающаяся для избавления от сдавленности грудь. Пётр ощутил, что в глазах безвыходно темнеет, поднял голову с расширенными зрачками в надежде увидеть, с каким упоением на него смотрит Николай. Тот же снова приблизился и немного облегчил утяжку затянутого галстука, хотя в сущности всё почти осталось как есть. Пётр мог в любой миг остаться без сознания. - Тысяча минус семь, - строго проговорил Николай. - Что? - только и процедил Пётр, хотя галстук действительно уже давил менее сильно. - Повторяю ещё раз. Тысяча минус семь. Считай. Тогда ты не потеряешь сознание. Дойдёшь до конца - мы закончим. Только договоримся, что не быстро, иначе никакого удовольствия не достанется ни тебе, ни мне. - Девятьсот девяносто три. - Отлично, продолжим. Николай взял трость и обошёл Петра кругом, в раздумьях, куда нанести первый удар. Выбор остановился на ключице, так как желание оставить ему такой же точно след, как у себя, превысило все влечения начать с чего-нибудь своеобразного и оригинального, тем более, что на ум ничего прийти не могло, медиативный процесс не был так устроен, чтобы так сразу выдать гениальную мысль использования палки в процессе наказания. После первого удара Пётр чуть ли не кожей почувствовал, как мышцы Николая расслабляются, как весь негатив рассыпается на мелкие кусочки, растворяясь в воздухе, как ровно и со спокойствием дышит Ставрогин, расплываясь незаметной в темноте улыбкой. Между ними была какая-то непонятная внутренняя связь, они понимали друг друга с первого слова, с одного малейшего взгляда из-под полуопущенных ресниц, они были как одно общее целое, расколотое дихотомией на две взаимоисключавших части. - Девятьсот пятьдесят восемь...девятьсот пятьдесят один... Комната Ставрогина казалась Петру жестокой камерой пыток, фактически открытой для побега, но в которой ему нужно было продержаться до вечера. Его тело постепенно превращалось в полигон боли, удары ядерными орудиями поражали тело с сильной отдачей и судорогой в мышцах. Белая, дотоле, а именно до появления Николая на его жизненном пути, нетронулая кожа красовалась всё большим количеством отметин, становясь похожей на шахматную доску, чередовавшую синяки, красовавшиеся после ночи, с новыми отпечатками трости. Ещё позавчера их ничего не связывало. Они встретились по случайному и фатальному случаю судьбы, теперь же находились в обоюдном подчинении. Пётр лежит на кровати Ставрогина, готовый вынести любую его прихоть, без малейшего шанса двинуться. С Николаем всё немного конструктивнее и абстрактнее: он был зависим психологически. - Девятьсот тридцать семь...девятьсот тридцать... Череда новых ударов по бедру, начинающему розоветь. Николай положил на него ладонь, проведя рукой и медленно сжимая его, протиснул руку под ягодицы и с силой потёр их. Пётр хмыкнул, неудобное движение явно вызвало у него недовольство. Николай влюблённо оглядел всего Верховенского, пройдясь тростью от подбородка до паха. - Рядом с тобой я становлюсь таким безнадёжным...- Николай страстно начал шептать, продолжая наносить Петру увечия, - Я полностью растворяюсь в тебе. Это такое приятное чувство. Какой же ты, право, обаятельный...Я бился в агонии от саморазрушения, каждый день переживая буйствующие и надоедливые рефлексирующие мысли, разрывающие моё скованное тело. Я искал себе утешение в разврате и разгульности. Падал в ту самую яму, которую рыл себе сам, выпивал бокал, зная о том, что налил туда яд. Моя надежда на воскрешение утонула в самом пугающем кошмаре. Я страдаю от галлюцинаций. Это как каждодневное сожжение заживо. Знаешь, что такое искалеченные психика и душа? Это настоящая боль. Ты когда-нибудь был сыт болью? И вот в момент полной опустошённости и понимания действительности, в моей жизни появляешься ты. Как легкий наркотик, как амфетамин вызывая у меня зависимость. Ты будто моё заражение крови. Я чувствую разливающийся токсин по своим венам. Я готов пойти на любой шаг, даже возглавить революцию, если пережить в себе это решение. В тебе нет недостатков, или может это я влюбился окончательно? Да, это действительно так. Теперь ты можешь убить меня, всё равно спасения уже не найдётся...Я конченный идиот. Пётр молчал, принимая всё большие удары с разных сторон. Его тело выглядело как минное поле, на котором нагромождалось рассыпанное бессчётное множество последствий от гранат. Он был в полном сознании. - Ты не считаешь. Петелька может на шее разболталась? Давай-ка затяну потуже. Николай подвязал бантик так, что Петру он опять до невозможности сдавил горло, перекрывая полный доступ к кислороду. - Девятьсот девять...девятьсот два. - Бывают секунды, я смотрю на тебя, и думаю, какие же ты выдерживаешь сейчас пытки в этой уже ненавистной тёмной клетке, с липким и вязким чувством безысходности, облепившим всё твоё тело. А я, такой мерзавец, стою над тобой нетронутый, с палкой в руках, будто бы понукающий гнусным рабом. Ставрогин беззаботно лечь на Петра, розового, как поросёнка, но стоячие нефритовые стержни предотвратили это действие, поэтому примаститься пришлось рядом, положив голову на напряжённый бицепс Верховенского, обнимая его за горячее от ударов туловище. - Восемьсот восемьдесят восемь...восемь восемьсот один. - Ты видишь, как быстро идёт счёт к нулю? Вот так мы, не имея над этим контроля, подрязгли в неумолимом марше времени ведущим нас к неминуемой смерти. Каждая секунда утекает в неизвестность, приближая нас к погибели. - Николайядумалтыхотьадекватный ...Восемьсот шестьдесят семь...Ставрогинкретинделомужезаймисьнаконец...Восемьсот шестьдесят...нутыидуракредкостныйсамжежизньпохерилижалуется...Восемьсот пятьдесят три...головнойбольюоттебянехваталозаразиться. Петр сдавленно из последних сил протягивал слова, пытаясь, чтобы Николай уяснил хотя бы суть. В горле стоял комок, что мешало проговаривать членоразделено. По лбу стекал холодный пот, цифры сыпались всё с меньшим интервалом, чтобы убыстрить срок. Николай приподнялся на локте, чтобы взглянуть в это страдальческое лицо, протянул руку, чтобы нежно заправить выбивающуюся из общей копны волос прядку на лице Верховенского за ухо, провёл пальцами по влажно-холодному подбородку, уткнув нос в его горячую щёку и смазанно поцеловав, переместил пальцы на шею, где отчётливо прорисовывались все связки, проверяя, насколько затужен галстук. Результат его устроил, шея сжималась под напором чёрной шелковой ленты, немного меняя цвет кожи, градиентом перетекающий из тепло-кораллового от ударов, через зажатую полоску синевы в пастельно-бледный бежевый на лице. Николай ласково переместил тёплую согревающую ладонь на лоб Петру, ощупывая висок, где бешено стучала кровь. Верховенский в это время переваривал целый нескончаемый поток мыслей, вплоть до того, что Ставрогин думал насчёт его учащённого сердцебиения, ведь он мечтал сохранять спокойствие и уравновешенность до последнего момента, неуклонно взращивая равнодушную жилку. Душа и тело подводили механизм, заданный рассудком. Сейчас Пётр был пикирован отчаянием от невозможности контроля над своими истинными чувствами. Лучше бы сердце остановилось и не были бы слышны бешеные ритмы пульсаций. Для потери сознания просто надо было остановить счёт и порвать провода от мозга к мыслям. Неосознанно он перестал, затаив дыхание. Ставрогин это заметил, прижался головой к нему, снова провокационно потеревшись носом о бритую щеку. Ноль внимания. Тогда пришлось сесть сверху, перекинув ногу через туловище Верховенского. Тот даже не обратил внимание на новое расположение бёдер и промежности Николая прямо у него на животе. Ставрогин висел над ним, заглядывая в пустые, наполненные бессмысленностью глаза. Пётр находился в какой-то своей непонятной нирване, не обращая внимания на происходящее вокруг, поддаваясь любой воле сверху. Николай ни с того ни с сего резко и бесчувствено отвесил Верховенскому тяжёлую уверенную пощёчину, после чего уже в который раз хлынула кровь из повреждённых капилляров в носу. Пётр бросил на Ставрогина нервный, полный непонимания взгляд. - Я подумал, что тебя настиг не обморок, а летальный исход. Что происходит? - Николай вовлечённо заинтересовался, не моргая смотрел на Петра, будто бы желая разговорить его взглядом. - Мне кажется, что я немного приболел. Заразился экзотичным редким вирусом. Видимо, тобой, - Пётр безрезультатно попытался пошевелить руками, на которых от напряжения чётко прорисовались набухшие вены и сухожилия, привлекая внимание Николая, - А время все течёт, как ты там выразился?...Восемьсот тридцать девять. Ставрогин попятился в сторону, чтобы встать, но невзначай наткнулся на трансцендентное вещество, оказавшееся сзади него. Верховенский даже несмотря на трудность приподнял голову, чтобы посмотреть, что происходит; Николай, абсолютно неподготовленный, что обещало жуткое и неприятное ощущение, сел на этот предмет (конечно, было бы странно, если бы это получилось случайно, но в случае, если Николай сыграл роль, то очень искусно). Он вскрикнул от внезапной боли, но этот вопль тут же превратился в самый что ни на есть истинный, душевный и громкий смех, так как Пётр был фраппирован его легкомысленности. - Ты бы просто видел сейчас своё лицо, - со слезами от хохота Николай положил руки Петру на грудь, и на них лоб, продолжая всхлипывать и громко смеяться. Пётр конечно смотрелся действительно глуповато с тупым удивлённым взглядом, эпатированным лицом, особенно со сведёнными к глабели бровями, приоткрытым искривлённым ртом и в вычурных кошачьих ушках. Ставрогина отпустило, но не до конца, потому что немного истерическое хихикание все ещё не поддавалось его контролю; он приподнялся, поставив ладони Петру на ребра, для того, чтобы сохранять устойчивое равновесие, попробовав подняться, но без смазки это было еле-еле выполнимо и неимоверно больно. Вместо этого Николай залился новым внезапным приступом хохота. - Ну вот и всё. Я застрял. Безвыходно и безнадёжно, - Ставрогин гоготал по-настоящему, скрывая своё смущение от нелепой выходки, - Извините, мои апартаменты так малы для вашего величества. Теперь уже и Пётр несдержанно хихикнул, хотя бы немного Ставрогину, возомнившему себя высшей силой, досталось. Но с перевязанным пенисом тоже сидеть не карамельно. Счёт дошёл до семьсот девяносто семи. Николай, опираясь руками на грудь Верховенского, тем самым ещё более ущемляя его способность осуществлять процессы жизнедеятельности, начал поступательно двигаться вверх, будто бы снимая ножны со шпаги, не торопясь, для эффекта, как это делают элитные воины со званием рыцаря. Пётр ёжился и покашливал, тело в шёлковых оковах содрогалось, руки дрожали в бессилии. Ставрогин потерпел немного, обеспечил свободу органу Верховенского, поднялся с кровати, обдумывая дальнейшие комбинации и созерцая вид обнажённого и связанного прекрасного тела. Он осторожно взял трость. На счёт семьсот шестьдесят девять она прикоснулась к эрегированному жезлу Петра. Тот почувствовал превентивный манёвр и насторожился, задержав дыхание и зафиксировав мышцы в напряжённом состоянии. Когда Николай легонько стукнул, он протяжно заныл, выгибая вперёд поясницу. - Уже так больно? Мучайся, котик, на моё обозрение, - Ставрогин покосился на ободок. Николай востогался своей властью, по его телу прошёлся приятный озноб, напоминавший фриссон. Пройдясь рукой от основания до головки, он прикинул количество ударов до предполагаемого вожделения, затем снова привёл в употребление уже любимую по всем аспектам и параметрам палку, использовав большую силу для новых нескольких тактильных потрясений, на каждый из которых Пётр громко всхлипывал, до скрежета оскалив зубы, сжимал кулаки до побеления повреждённых костяшек и лихо дёргал руками в безрезультатных попытках высвободиться из алых объятий ленты. Николай смотрел на его мучения, продолжая свою епитимью. Счёт сбивался, превращаясь в отчаянное мычание со сведёнными челюстями, возобновлялся вновь во время наступления секундной уравновешенности и сдержанности, а точнее в промежутки между ударами. Пётр понимал, что в любую секунду он к̶о̶н̶ч̶и̶т̶ отключится и ставрогинские пакости демонские навернутся, оставив после себя лишь смехотворный мираж. Николай уже достаточно прибавил силы, чтобы в случае полной независимой свободы движения Пётр уже извивался в плачевном состоянии на полу, закрыв лицо руками и поддерживая принцип низших потребностей "выжить любой ценой". - Чего бы ты хотел сейчас больше всего? давай, скажи мне, может так и быть, я выполню, - Николай провоцировал Верховенского, чтобы тот высказал ту самую фразу, которую Ставрогин с такой жаждой хотел услышать. - Отцепи мне этот грёбанный воротник! Будь так любезен! Шестьсот пятьдесят семь... - Я не просил отдать мне приказ, и не услышал того, что хотел, - обиженно нахмурился Ставрогин, притянув руку к ленте на стоящем коле Петра. - Ты и не услышишь, чистосердечного особенно. Шестьсот пятьдесят. А вот изволить развязать то, до чего ты сейчас дотрагиваешься, не помешало бы, - задыхаясь и останавливаясь проговорил Пётр. Николай ухмыльнулся и убрал так осточертевшую верёвку с Верховенского. Далее должна была последовать ожидаемая физиологическая реакция и в таком случае он принципиально принял огонь на себя, взяв в рот. Затем, невозмутимо и как ни в чём не бывало, снова вскочил на кровать, припав к губам Петра, стыковка совершена и нежелательное вещество перетекло тому в горло. Ставрогин отпрянул и снова залился смехом, сидя сверху на бёдрах Верховенского, и наблюдая, как он, приподнявшись, недоумеваюде пялится, с пошло стекающей с губ по подбородку на шею своей же смермой и невозможностью её вытереть. - Ну что, как йогурт на вкус? По мне так неплохо, поэтому не упустил шанс поделиться с другом, всегда пожалуйста! - воскликнул Николай. - О чём ты? Ничего нет хуже синей матчи. - Ого, может добавки в таком случае? - Ставрогин улыбнулся и немного опустился, положив предплечья слева и справа от паха Петра, будто бы в планке, постепенно опуская голову. Верховенский лишь бросил скептический взгляд, показывая всем видом, что он уже хочет свалить отсюда немедленно, иначе Николай его вконец расшатает своим развязным поведением. - Знаешь, единственное, что я хочу больше всего, это тебя. Твои тёплые нежные объятия обнажёнными в постели, внезапные влажные поцелуи взасос, кусать обветреные мягкие губы, прикасаться к хрупкой бледной шее и запутаться полностью в мягких шёлковых волосах золотистого цвета, так приятно пахнущих мятой и лимоном с мёдом, беззаботно гулять ночью под дождём и пить напитки покрепче, ну и в конце концов почувствовать себя в твоей обжигающей бездне, - Ставрогин в этот миг был богат на сантименты, а потом по какой-то причине стало стыдно, что открыл изнанку своей загадочной неизвестной личности, проявив своё альтер-эго. - Шестьсот один... Николай, для проформы смочив слюной задний проход Петра, сразу вошёл до конца, и для того, чтобы достичь пика блаженства, ему, кроме нескольких интенсивно-бурных толчков ничего и не требовалось, ведь его ещё до этого возбуждал сам только выводящий из себя вид распятого на кровати мучающегося и розовевшего от ударов Верховенского. - Пятьсот пятьдесят девять... Ставрогин, впервые за эту сцену излившись, вышел с довольным от наступившей эйфории лицом. Осмотрелся, как помучать содрогавшегося в беспрестанной лихорадке Петра ещё более. Отлучился в сторону ванной, вернувшись уже с бритвой. - Чёрт возьми, да ты маньяк?! - выдавил сквозь зажатое горло Верховенский. - Ещё какой. Сексуальный. - Но это все границы переходит, я на такое не подписывался! - Да что же ты возомнил наконец, я же не причиню вреда эрогенным зонам, они тебе ещё пригодятся, - Николай приблизился к подвешенной, эстетично напряжённой руке Петра и поставил край лезвия прямо вдоль взбухшей видневшейся вены, сделав мелкий незначительный надрез, из которого просочилась мелкая, в затемнённой комнате бордового цвета капля, которую Ставрогин тут же слизал. - Пятьсот тридцать один...Зачем тебе это? - Пётр поддался странному порыву скабрёзно вытащить из Николая признания. - Мне нравится вкус твоей крови. Для меня она особенная, возможно оттого, что она мне импонирует, внушая и напоминая первое душевное чувство, которое я ощутил тогда, ночью под дождём, - властная и независимая персона полностью раскрылась, проявляя слабые и деликатные стороны. - Какой ты сегодня сентиментальный. Ты серьёзно меня любишь? - с лёгкой иронией произнёс Верховенский. - Я серьёзен, как выстрел в сердце. Послушай, Пьер, мне всего лишь двадцать один год, а это значит, что впереди ещё бессчётное множество дней, проведённых в непреодолимой тоске и бесконечное число сменяемых женщин, от которых меня уже тошнит. Я не могу справиться с собой и направить себя в другое русло. Хоть я и кажусь таким циничным и надменным, но на самом деле мне трудно справиться с собой. Я просто не уверен, что смогу справиться в одиночку. Мне нужен человек, ради которого я захочу вставать по утрам, - Ставрогин продольно разрезал вены, стараясь делать более поверхностно и в то же время требуя наличие крови. Пётр тихо всхлипывал, и на его глазах проступили слёзы, увлажняя пылающие щеки важными дорожками, неприятно стекали и прокрадывались в отверстия ушей, немного промочили волосы...Они запеленили небесно-голубые глаза, которые становились немного красноватыми. Зрачки расширились, когда Николай проводил бритвой уже к запястью. - пятьсотсемь... такдлячеготыменярежешь... психопат...- Верховенский спустил тон на неоазборчивый шёпот, тяжело дыша. Николай сжал кожу по краям новоиспечённого тонкого и длинного пореза, красневшего на фоне белоснежной, нетронутой тростью коже, для того, чтобы красная жидкость проступила в неглубоком следе от лезвия. Кровь показалась на ране, Николай прикоснулся к ней губами, растирая ими по предплечью. - Я хочу попробовать этот жизненный сок, наполняющий тебя изнутри. Ты так прекрасен...Я хочу видеть твои развесёлые зрачки и слёзы на твоих глазах. - Ты свихнулся, Николай. - Да. - Ты ведь потом пожалеешь. - О чём? - Это безумная импульсивная страсть, ты сам на себя не похож. - Я пьянею от твоего вида и слов. - Опомнись. - Если честно, это видимо чай был не совсем обычный. - Это достоверно? - Ну видимо только у меня. - Заметно. - Ты чертовски много болтаешь. И Ставрогин вновь затянул распустившийся галстук, Пётр опять продолжил считать еле дыша. На счёт четыреста пятьдесят четыре его лодыжки были развязаны, а тело перевёрнуто на живот. Ленты, приделанные к рукам скрестились и Верховенский для удобства сложил ладони, бледные от постоянного пребывания вверху и недостатка крови и кислорода. Ноги были протянуты и свешивались с кровати, опираясь на паркет. Его сексуально выпяченные ягодицы, без малейшей отметины, поймали внимание Николая. - Ох, что за водевиль? - засмеялся Ставрогин сжимая ладонями его зад, - надо исправить такую девственную нетронутость. Николай взял трость, проведя линию сбоку от колена вверх и затем сильно шлёпнул Петра по ягодице, вырвав из него короткий вскрик. - Нет, я уже заскучал бить тебя палкой, прости, но мне это действительно осточертело, - Ставрогин снова ушёл в ванную и принёс с собой кожаные перчатки, - ты вставлял в меня мою собственную трость, я отшлёпаю тебя перчатками, принадлежащими тебе, всё станет честно. Николай размахнулся и с силой обдал Петра холодной, почти высохшей темной кожаной материей, оставляя проступающий пятиконечный след. Затем ему в голову пришла мысли насадить перчатку на многофункциональную трость и перевязать лентой, которая до этого находилась в другом месте. В результате получился объект, лишь отдалённо изображавший подобие стека. Итак, эта конструкция позволила Николаю проявить новоявленные скрытые способности и шлёпать Петра с ещё большим рвением и оставлять ещё более очерченные контуры перчатки. Ставрогин увеличивает скорость и темп, с оттяжкой ударяя похотливо стонущего Верховенского, сменяя череду шлепков лёгким заботливым поглаживанием, и вновь в неподходящий момент, когда не ждёшь больше всего, на ягодицы Петра низвергается очередь одичавших пенделей. - Триста четырнадцать, - мямлит полумёртвый Верховенский заглушённым подушкой голосом. - А я только вошёл в кураж, - развязно ответил Ставрогин. - У меня онемели и отекли руки. Может развяжешь? Прошу тебя, - не понятно, на что Пётр понадеялся, но видно, что шанс ему выдался удачный, так как Николай ответил утвердительно и, заодно проведя ногтем по всему телу Верховенского подошёл к спинке кровати и пощадил его обесточенные конечности. Руки Петра в бессилии свесились с постели и только он пришёл в сознание от нового режима перетекания крови в организме, как Николай тут же стащил его за волосы вниз, на пол. Верховенский валялся на коврике и наслаждался мгновением бездействия, пока Ставрогин не принудил его встать на колени. Пётр сел на корточки, оттопырив назад красные ягодицы, опираясь руками на пол и исподлобья бросив выжидательный взгляд, с лицом, измазанным в "йогурте" (как нецивилизованно). Николай нескромно вплотную притянул его голову, чуть ли не уткнув лицом и насадил на себя, наслаждаясь ощущением, как Пётр исступлённо облизывает, скользит мокрыми губами и обжигающе теплым языком, влажно выцеловывает, несмотря на перевязанную шею. Ставрогин, когда он взял полностью, только сильнее начал двигаться и уже лишь только насиловал и разрывал его нежную и горячую глотку, которая с силой рефлекторно выталкивала инородный объект. Петру почти не давалось возможности спокойно отдышаться, он дрожал в изнемождённом состоянии и уже не сопротивлялся, позволяя Николаю каждый раз входить до конца и неразмеренно, жёстко и грубо вдалбливаться ему в рот. После таких бурных излияний на продолжении непонятно какого периода времени, об оргазме и думать было неуместно и абсурдно, поэтому Николай вытащил своё достояние и без этой прихоти. Теперь на лице Петра ещё и слюни образовались, после таких действий. - Сто тридцать два, - прошептал Петр, вытирая с лица нежелетельную смесь жидкостей, так вызывающе сидя с неровно надетыми ушками. Николай поднял и опрокинул Верховенского на кровать, ложась сверху и обсыпая его шею поцелуями и засосами. Пётр же с судорожно дрожащими от недавнего шока руками обхватывал и прижимал к себе талию Ставрогина, запрокинул голову, подставляя бледную шею ласкам, закрыв глаза и приоткрыв губы. На коже оставалось всё больше следов, а рвение Николая всё раскручивалось и возрастало. Когда пошла последняя сотня, Ставрогин сложил руки на груди Петра, наклонил голову, лбом касаясь острого треугольного подбородка, зубами прихватив ленту галстука-бабочки, оттягивая на себя, тем самым причиняя ему самую отвратительную, невыносимо-нестерпимую боль. Верховенский замер и умолк, понимая, что говорить он не в силах, и что сейчас его настигнет неотвратимая кончина. Николай крепко впился в ленту передними зубами, что позволяло ему считать за Петра, создавая не слишком связные шепелявые звуки. Он застыл в крайнем положении, на сколько мог оттянуться зловредный галстук. Цифры медленно катились к нулю по игле выдержки Верховенского. Это был тот судьбуносный момент, когда жизнь Петра была в руках (точнее в зубах) Ставрогина... Двадцать... Тринадцать... Пётр находится на самой высокой точке, переживая те самые милисекунды глубокого, полного сознания самого себя, проживания собственного жизненного пути, переполняющего ощущения светлой надежды и чего-то большего впереди. Это был тот самый великий апогей удовольствия перед погибелью, ради которого стоит жить. Во всяком случае так потом сочинял Пётр, втирая всякого рода пердимонокли почётнику философских изысканностей по имени Алексей. Приводящий в сознание шлепок галстуком в самый кадык. Прохрипев какие-то непонятные звуки и осознав всецелое освобождение тела от тканевых оков, Пётр приподнял голову, еле шевелив шеей, злобно зыркнул на мучителя, который лыбился своим мастерским навыкам проницательности и понимания момента, в который нужно поддать жару. - Минус один, выживший ты мой страдалец. Теперь можно и третий Рим порабощать. - Сначала захвачу тебя. Одним или вдвоём с короной. И он бросился Ставрогину в объятия. *** Молодые люди второпях бежали по улице, расталкивая недоумевающих и ворчащих прохожих. Сюртуки, наскоро найденные в непролазных дебрях пыльных антресолей Николая, развевались на сильном ветру; лужи, невольно попавшиеся спешащим на пути, содрогались упругими, отпрянувшими ото сна волнами. - Через пять минут, ровно в семь вечера, мы должны быть в совершенно другом месте, поэтому обязательно надо поторопиться, - запыхавшимся голосом заверещал на ходу Пётр. - Разве это настолько важно, чтобы мчаться сломя голову? Николай остался без ответа.