Just Imagine

      — Ну что, ребята! Всех поздравляю! — достаешь одну из бутылок из ближайшего ящика и, отхватив по-гусарски горловину любимым кинжалом, жестом разрешаешь парням поступить аналогично. — Мы наконец-то отвоевали последний из запланированных на этот год заводов винного производства!       Звучные хлопки вскрывающегося алкоголя сменяются жадными глотками и веселым гоготом. Многие усмехаются, оглядывая бездыханные тела в лужах крови на полу, пока самым невезучим из вашего преступного коллектива накладывают швы и повязки. К сожалению, не ко всем Фортуна была сегодня повернута лицом, поэтому некоторые были отправлены в больницу с тяжелыми ранениями, однако радует, что в ваших рядах пострадавших было в разы меньше, чем у очередного англо-французского ублюдка. И, к великому удивлению всех, вы не потеряли ни одного бойца.       Заполучив последнюю точку, столь необходимую для завершения своего алкогольного пути от западных берегов Португалии до снежной России, ты теперь спокойно могла возвращаться восвояси, оставив здесь пару десятков вооруженных до зубов головорезов поотбитей и кого-нибудь из наиболее доверенных лиц.       Вполне бы могла… Но оставалось еще одно незаконченное, но крайне важное дело…       — А теперь, мои дорогие, — широко раскидываешь руки, сдерживая желание скривиться от тянущей в спине боли – результат неудачного удара во время схватки об стену, — уберите всю эту мерзость и можете идти веселиться.       Очередные овации и одобрительные возгласы предвкушения отлетают от стен склада. Запевая какую-то рабоче-крестьянскую исконно русскую песню и начиная собирать еще не остывшие трупы, мужчины и женщины в пальто и шляпах, засучив рукава, приступают заметать следы своего пребывания в столь подозрительном месте. А ты как можно аккуратнее спрыгиваешь с бочки, но, все-таки не удержав равновесие, чуть не заваливаешься, если бы не сильные руки Майка, который уже давно заметил твое не самое лучшее состояние.       — Т/и, ты как? Здо́рово приложило? — глаза полны обеспокоенности, и блондин даже порывается положить руку тебе на спину, чтобы проверить повреждения, но ты только шипишь, не желая казаться слабой при других подчиненных. — Или, может быть, тебя подвезти? Боюсь, сама за рулем не доедешь.       — Все хорошо, Миш. Ничего не надо, — опираясь о трость, которая сейчас уже служила не способом защиты, а вынужденной необходимостью, стараясь не сгибаться, направляешься к выходу. — Ничего не надо. Сегодня я справлюсь одна.       — Но, мисс Т/ф…       — Одна, Миша! Я взрослая девочка, которая вполне может за себя постоять. А вы с Ромой здесь разберитесь, чтобы ребята подчистили все хвосты, чтобы ни одна дотошная мразь не подкопалась – не хочется потом отвалить х@еву тучу денег полиции или конкурирующей фирме за молчание. А потом можете покутить, — пересекаешь железный порог, но оборачиваешься: — О. И предупреждаю. Не забывайтесь! Я не хочу всю банду разыскивать у спидозных шлюх или в грязных канавах… — уже почти выходишь на улицу, а чистый, не спертый воздух, не пропитанный запахом крови, почти заполняет твои легкие. Однако, подумав мгновение, оборачиваешься: — А, и ни в коем случае не затевайте ссор с Острыми Козырьками. На сегодня достаточно резни. Верно, Ромчик? — обращение звучит даже мягко, однако Рэй, что помогал товарищу вытащить бездыханное тело на улицу, прекрасно различает скрытую в твоем тоне угрозу.       Плотоядно скалится в ответ, но не препирается и, отпустив ноги несчастного, подходит к вам, закидывая руку на плечо Михаила:       — Ну, что? Мисс Т/ф, теперь будем нормальными честными бизнесменами?       — Не думаю, что получится, — понимающее киваешь на его уж слишком наигранную расстроенную ухмылку. — Меня тревожит протяженность и незащищенность нашего «трубопровода». Здесь, в Англии, уж слишком большая его часть находится без присмотра. И я полагаю, что найдется не мало желающих откусить от чужого каравая лакомый кусок побольше.       Парни одинаково хмурят брови и быстро переглядываются, словно близнецы-братья.       — На Шелби с его шавками намекаете? — неопределенно ведешь плечами, так как помимо Томаса в запасе имелись и другие цыгане, и итальянцы. И даже американские стервятники слетались в Европу, словно мухи на дерьмо.       Но насколько умными Рэй и Майкл не были, они видели далеко не полностью всю картину, поэтому следующее предложение тебя даже не удивляет:       — Если хотите, то мы можем грохнуть их всех, чтобы не мешали, — и Микки, чуть подумав, добавляет, вспоминая неподражаемый вкус первоклассного солодового виски из Гарнизона: — а еще у них шикарный паб. Я бы, Т/и, с удовольствием здесь остался. С твоего позволения, разумеется. Присмотрел бы за налаживанием завода. Я тебя точно не подведу. А мистер Шелби – помехой не станет.       Открыто усмехаешься с такой детской наивности. И ведь эта наглость действительно веселит тебя, хотя открыто смеяться не положено по статусу, да и в ребрах немного зудит.       — Нам не следует затевать новую войну. Так что придется не идти по головам, а действовать хитростью: нам понадобится очень хорошее сотрудничество на взаимовыгодных условиях, которое в случае чего сможет обеспечить защиту алкогольному пути и моим казино. Грядут перемены, дорогие мои... Очень громадные и очень скоро... Возможно, они вас удивят и даже шокируют. Но решение уже принято! И менять я его не собираюсь.       — Опять какие-то проблемы? И нам снова надевать портупею, а в воздухе заиграет музыка пуль?       — Ой, только не говори, что ты не будешь этому рад, Ромик – никогда не поверю, — отвешиваешь легкий подзатыльник неугомонному парню, который даже не пытается увернуться. — Если все пойдет по плану, то, скорее всего, музыка будет более радостная, а открывать мы будем ящики с шампанским.       — Но… Это же был последний завод… Ты сама так сказала! Или мы все-таки будем расширяться?       Сама не подозревая, расплываешься в робкой, милой, такой не свойственной тебе улыбке, что ребята даже удивляются.       — Больше никаких стычек и рэкета в этом году. Но расширяться мы реально будем, — тут же спохватываешься, и вновь твое лицо становится неприступнохолодным. — Думаю, я сумею вас удивить, дорогие мои. Главное – верьте мне, чтобы ни случилось. Хорошо? Вы ведь верите мне?       Михаил и Роман хмурятся, так как даже не имеют понятия, что еще могло прийти в твою мятежную голову, но спешат заверить в своей преданности и вере. Мысленно выдыхаешь. Так как это, наверное, к лучшему, что они не знают всей правды, которую ты умело скрываешь уже несколько долгих, томительных лет, полных бесконечного убивающего ожидания. А Майкл и Рэй, впрочем, как и все люди клана, всегда точно были уверены, что все твои идеи – какими безумными они не были – всегда блестяще воплощаются в жизнь, принося только пользу.       Однако голубоглазый цыган, похоже, все это время не давал покоя не только тебе.       — А Шелби? Он не станет помехой? — вдруг неожиданно прилетает вопрос.       — А что касается Томаса… — т/ц/г сужаются, а язык непроизвольно облизывает губу, — то ты слишком плохо его знаешь. Он из тех людей, кто вгрызается в свое железной хваткой и просто так никогда не отдает. Ему проще уничтожить весь город, чем отдать то, что принадлежит ему.       — А что же тогда с ним делать?       — Это уже не ваша забота, мальчики... — сжав ладонью палку трости, около самого набалдашника, медленно проводишь вверх-вниз по гладкой поверхности. А голос становится елейным-елейным и отбивает любое желание у парней что-то расспрашивать. Хотя любопытство все же где-то внутри не замолкает. — На Томаса Шелби у меня свои личные планы... Совсем иного характера.... И скажем так: у меня есть предложение, от которого он не сможет попросту отказаться. А теперь! — твой возглас разносится по всему помещению, обращаясь ко всем присутствующим господам: — Вы все молодцы, джентльмены! Хотя теперь я вынуждена откланяться. Пейте, кутите, но не спалите весь Бирмингем. Удачи!.. — и чуть помедлив с издевкой выкрикиваешь: — Товарищи!       Усмехнувшись и тряхнув головой, надеваешь свою неизменную шляпу и под громкие крики восторга и «конного» ржания, отстукивая быстрый ритм тростью, покидаешь зловонный ангар, который первым твоим распоряжением закопают под землю.       Вдыхаешь холодный воздух, что клубится над темной рекой, и, скрывшись из виду своих подопечных за ближайшей стеной, прислоняешься затылком к холодной поверхности. Металл как нельзя лучше остужает горящую голову и шумящие мысли. На небе быстро плывут облака, иногда открывая тусклые звезды, которые почти и невидно из-за смога, всегда витающего над крышами домов Бирмингема. А ты лишь думаешь, как бы побыстрее добраться домой, чтобы подобно небесным светилам, как раз уже ближе к заре, после горячей ванны, завалиться в кровать и проспать до обеда или вечера следующего дня без сновидений и забот. В приятном предвкушении того, что греет тебе душу долгое время.       Если, разумеется, тебе никто не помешает…       Пару раз выдыхаешь и с усилиями отталкиваешься от шероховатой стены, направляясь к припаркованной неподалеку машине, восхваляя небеса, что сегодня на встречу прибыла не на лошади. Ведь верхом из-за накатившей за весь непомерно долгий и насыщенный день усталости и ужасных переживаний попросту бы не доехала, на полпути вывалившись из седла.       Несколькими ловкими движениями заводишь авто и ловко выруливаешь на дорогу, чтобы буквально через несколько миль завернуть в город. Между делом дотрагиваешься до неприятно саднящей щеки и уже начинаешь жалеть, что не приложила сразу же ничего холодного – скорее всего на завтра, если уже не сегодня, громадный сливовый синяк на пол-лица обеспечен. «Mercedes» сбавляет свой ход, а ты все внимательнее вглядываешься в беспроглядные ряды окон с уже погаснувшими огнями, с целью отыскать свои.       Свет нигде не горит. Странно. А ведь ты до последнего была уверена, что твоя сегодняшняя выходка в Гарнизоне не будет просто так спущена с рук. Неужели, великий и ужасный Томас Шелби, действительно, испугался?       Звонко захлопнув дверцу автомобиля, оставляешь его на соседней улице, охраняемой подкупленным и хорошо знакомым мясником, и, поднявшись по трем ступенькам, родным ключом отпираешь тяжелую дверь уютной квартирки, что была куплена порядка пяти лет назад и уже давно была обставлена по твоему личному вкусу.       Даже не потрудившись зажечь свет, тут же стягиваешь тяжелые ботинки и на автомате бросаешь пальто на ближайшую тумбу – почти все, как всегда. Кобура неприятно давит на спину, а трость оказывается оставлена около большого зеркала, висящего на платяном шкафу.       — Эй, Сандер! Ты, где? Я вернулась! — фраза звучит на родном языке, но ты очень сильно удивляешься, не слыша быстрых-быстрых лап любимого питомца, стремительно направляющихся к тебе.       И казалось, что именно в этот момент мозг должен рьяно вопить об опасности, однако вся настороженность, похоже, осталась еще где-то в баре, когда ты играла с холодным огнем. Ну, или на перестрелке, где предводитель всегда повиновался порыву и был еще менее пробиваемым на слова и необдуманные действия, чем мистер Шелби (в твоем присутствии).       — Малыш, ты где? Мамочка дома, — заглядываешь на кухню, но, так и не найдя своего дружелюбного, но готового убить любого чужака защитника, следуешь в спальню, попутно высвобождая волосы от столь неудобного, уже изрядно раздражающего и стягивающего череп пучка.       Распахиваешь двойные двери в свою мирную, погруженную в темноту обитель и с самого порога с недоумением лицезреешь, как твой верный пес сидит перед кроватью как ни в чем не бывало и весело помахивает пушистым хвостом. Не помнишь, чтобы Сандер хоть когда-нибудь заходил в эту табуированную для него комнату без твоего личного приглашения.       — Эй, ты чего зде…       И стоит тебе сделать пару шагов внутрь, как какая-то повязка стремительно накидывается на твой рот. Руки оказываются скручены за спиной. А к горлу прижимается сталь. Неистово мычишь и извиваешься, пытаясь позвать своего мохнатого обученного стража, но пес все также продолжает преспокойно сидеть, словно зритель на особо веселой комедии.       — Тшшш, «мамочка». Здесь сейчас главным стал папочка. И помниться, ты хотела, чтобы я отсосал, но а я говорил, что непременно отымею тебя, — от столь знакомого голоса, тем более говорящего на русском языке, хоть и с заметным английским акцентом, боль в спине вытесняется немыслимым количеством адреналина, так что все мышцы враз натягиваются словно струна, готовая вот-вот лопнуть. Однако силы, чтобы попытаться вырваться, в раз исчезают. — Что же ты молчишь, дорогая? — в нос ударяет слишком хорошо знакомый запах отменного табака и элитного виски. Горячие губы невесомо прочерчивают дорожку по твоей здоровой щеке и замирают около уха: — Возможно, ломаешь голову, почему твой верный Сандер не идет на помощь? Так знай, хищник на хищника никогда не нападет. Верно, дружище? — обращается к собаке, пока острая скула потирается о твой висок. — А теперь «на место», малыш!       Хочешь уже позлорадствовать, ведь именно эту команду от тебя питомец не всегда воспринимал с первого раза, особенного, когда у него была возможность посидеть в твоей комнате. Но зверь сразу встает с задних лап и, виляя задом, скрывается в коридоре, направляясь к своей любимой лежанке. И если бы твой рот не был занят, то единственное, что бы ты могла выпалить: «Какого, бл@ть, хера!»       — Не волнуйтесь за него, мисс Т/ф. С ним все будет в порядке. Просто, я ему, похоже, симпатизирую чуть больше, чем Вы… А теперь… Теперь мы с Вами немного поиграем, мисс Т/и, — мужчина делает резкий шаг назад, отчего ты чуть на заваливаешься на пол и пользуясь твоей растерянностью молниеносно захлопывает двери, проворачивая ключи и оставляя их в скважине на случай, если кто-нибудь осмелится вам помещать.       Разумеется, если кто-то из твоих людей решит заглянуть в столь поздний час, то такая преграда на пути к твоему спасению не станет помехой, однако замок значительно задержит горе-героев. И вот тогда они точно получат пулю меж глаз из пистолета. Кстати, о пистолете...       В ту же минуту, когда до тебя доходит, что мужчина отпустил твои руки, а в твоей кобуре все еще находится заряженный ствол, она резко оказывается стянута с плеч, а упавшее на пол оружие отпихнуто куда-то под шкаф носком дорогих ботинок. Запястья туго сдавливают ремни, и вот ты уже брошена на собственную кровать животом вниз.       Перебираешь все известные ругательства на двух языках и пытаешься перевернуться, однако тяжелое тело, навалившееся сверху, предотвращает все жалкие попытки освободиться. Лежишь на щеке, а нож в очередной раз касается твоего лица, заставляя рвано дышать и ловить через плечо взгляд голубых завораживающих глаз. Не желаешь мириться с таким положением, хотя и прекрасно понимаешь, что ни выйти победительницей, ни тем более договориться в такой щекотливой ситуации наверняка не получится. Уж слишком сильно ты перегнула палку в отношении мистера Томаса Шелби!       — Ну что, милая, вот мы и одни, — лезвие прочерчивает длинную линию по шее, но без нажима, не имея цели поранить: только забавляется, нагнетает момент.       А вторая рука Томми уже вьется вниз по гибкой спине, по случайности – или нет – надавливая именно в том месте, куда пришелся удар на складе, и соскальзывает на живот. Пытаешься вскрикнуть, но долбаный кляп не позволяет хоть писку вырваться из-под него. Даже не потрудившись расстегнуть твои брюки, Шелби вытаскивает полы твоей белой рубашки, дотрагиваясь до самого низа и вырисовывая ленивые круги где-то в районе пупка.       Вся замираешь и чуть ли не сжимаешься от столь неожиданного, иррационального поведения. Ведь, казалось, что Томми должен быть зол, должен выдрать из тебя все дерьмо, а пока он действовал очень даже плавно, размеренно и терпеливо.       Хотя он ведь вроде сказал, что это только игра?..       Несколько долгих поцелуев в затылок. Рвано выдыхаешь. Нож исчезает, а обе мужские ладони, немного приподняв тебя, уже переключились на грудь. Тягуче, пуговка за пуговкой ткань рубашки перестает облегать твое тело, а брюнет оглаживает твои сочные полукружия, теребя предательски затвердевающие соски сквозь заказанный из столицы бюстгальтер.       И как будто знает, засранец, на сколько ты становишься чувствительной от подобных прикосновений! Раскрывает ладони, оттягивая мешающее кружево вниз, выпуская на свободу отяжелевшие груди, и со всей силы вжимает, поглаживая чуть выше сосков слегка шершавыми подушечками больших пальцев, усиливая восприятие. Заставляет чуть ли не прогнуться под его весом в спине и срывает первый умоляющий всхлип, который ты так уповала сдержать до последнего.       — Прости, но папочка плохо слышит тебя, Солнышко, — мнет как ни в чем не бывало, продолжая тискать твою уже скорее всего покрасневшую грудь, оставляя алые отпечатки на мягкой коже. Однако твой голос звучит приглушенно, а Шелби лишь хмыкает, перед тем как прикусить завязочку тряпки: — Полагаю, нам это больше не пригодится. Уж слишком сильно я хочу слышать, как ты будешь кричать, когда мой член будет пульсировать внутри тебя, моя грязная, развратная Миссис.       В тот же момент импровизированный кляп оказывается на полу, хотя ты бы и предпочла, чтобы мужчина не узнал, до какого именно состояния он довел тебя столь незначительными, но абсолютно секретными прикосновениями. И, словно желая доказать, что находится в родстве с самим Асмодеем, Томми несколько раз толкается затвердевшей ширинкой в твой зад, вырывая еще несколько приглушенных всхлипов и вынуждая сжать ягодицы от нахлынувшего враз возбуждения.       Требовательным рывком стягивает с твоих плеч ненужную шмотку и припадает с укусами на позвоночник. Вьешься, пытаясь уйти от столь одновременно болезненных, унизительных, но в то же время и дико приятных, опьяняющих прикосновений, и почти задыхаешься, когда юркие пальцы ныряют под ремень твоих облегающих брюк.       Неторопливо оглаживает тазовые косточки, немного щекочет. Проходится по кромке белья, отодвигая, ощущает влагу на развратных губах и в очередной раз опаляет ухо томным дыханием, по своей температуре сравнимым лишь с жаром Адских костров:       — Мисс Т/ф, Вы были очень, очень плохой девочкой. И уж простите, душа моя… — обводит языком твое ушко, прикусывая самый кончик, немного оттягивая. Опять неосознанно всхлипываешь, но уже готова навсегда отдать душу за ласки, уготованные тебе Дьяволом, чьи глаза сравнимы с цветом небес, с которых его изгнали. — Мне придется тебя наказать.       Но если он правда думал, что эти похабные речи пристыдят или испугают тебя – то это уж дудки! Ком желания где-то внизу все скручивается и скручивается в голое, неприкрытое возбуждение. Скручивается также, как возникают ужасные водовороты при слиянии двух особо опасных течений, коими и были вы с Томасом Шелби. И этот водоворот грозил засосать вас в свою пенящуюся пучину враз, с головой. И ни один из вас даже не собирался сопротивляться беспощадной стихии.       Все тело Томаса мелко подрагивает, дыхание частое-частое, и ты прекрасно осознаешь, что еще немного и он, не раздумывая, прыгнет с обрыва в эту бездну, утягивая тебя за собой. Но Томми всегда был слишком упертым и никогда не нарушал своего (данного тебе) обещания. Поэтому ты даже не имеешь наглости уповать на легкую, быструю и нежную разрядку.       Окутавшее тебя тепло от сильного тела исчезает, и под твой рваный вскрик Шелби притягивает твое полуголое тело к самому краю кровати. Грубо обхватывает поперек талии, заставляя встать на колени.       А тебе, чтобы не потерять равновесие или не уткнуться больною щекой в простыни, не остается ничего кроме как опереться макушкой. Собираешься грязно выругаться, но громкий увесистый шлепок по заднице обрывает любой поток бранных слов. Мужчина бьет резко, больно, вкладывая всю агрессию и недовольство за твою сегодняшнюю выходку. Немного задерживая пальцы, когда ладонь отрывается от кожи, чтобы прижечь. Чтобы никогда больше не смела выкидывать подобные закидоны при нем.       Совершаешь очередную попытку отползти, но тяжелая рука надавливает на поясницу, не давая хоть на миллиметр сдвинуться с места. И еще несколько звонких шлепков обрушиваются на твои уже наверняка алые – если не синие – ягодицы.       Стискиваешь зубы, пряча немного полоумную улыбку, отчаянно пытаешься сдержать крики мольбы. Не собираешься приносить уж столько удовольствия гангстеру, хотя возбуждение мистера Шелби, и так уже давно терлась о твое немного дергающееся бедро.       — Что, мисс Т/ф? Не надо так гулко и недовольно сопеть, — любовно, еле прикасаясь, оглаживает пострадавшую кожу через плотную ткань, — плохих девочек за их поведение надо наказывать. А ты, Любовь Моя… — ладонь замедляет движение, и ты вся сжимаешься, готовясь к новому обжигающему плоть шлепку… который не следует? — вела себя как очень непослушная девочка.       Брюнет срывает с тебя махом штаны вместе с бельем, а твои коленки проезжаются почти до самого-самого края. Разводит бедра широко-широко и удовлетворенно наблюдает за твоей столь покорной открытостью перед ним. Руки саднит от ремней, в спине немного пульсирует, но все это меркнет перед тем осознанием, как именно ты сейчас предстала пред Шелби. Надеешься, что Томми ничего не заметит, но умелые пальцы, ныряющие между твоих широко расставленных ног, оглаживающие половые губы, и самодовольная ухмылка откуда-то позади говорят за себя.       — О, мисс Т/ф, и это я еще люблю принимать? — три пальца с легкостью проникают внутрь, а ты краснеешь до самых ушей, осознавая, как быстро смогла возбудиться от столь бурной и неуемной атаки цыгана. — Так кто тут у нас любит подчинение, а прелесть?       И Томас настойчиво проталкивает пальцы дальше, но лишь до второй фаланги. Медленно вертит, желает услышать. Гладит другой рукой твои неимоверно горячие ягодицы, отчего по оголенной коже пробегают стайки мурашек. Ты прямо сейчас даже в кромешной темноте можешь прекрасно увидеть, как чувственные губы расплываются в лучезарной нахальной улыбке единственного здесь победителя. Ну, и черт с ним! Чертов засранец и триумфатор! Отбросив гордость куда-то подальше к своему пистолету, несколько раз ведешь бедрами, пытаясь принять грешные почти остановившиеся пальцы еще глубже в себя, но один лишь хлесткий удар по многострадальной заднице заставляет так сильно прогнуться, что все три пальца погружаются в тебя махом и целиком.       — Твою мать, Шелби, — никаких действий от него не исходит, мужчина как будто бы замер, наслаждаясь, как ты извиваешься, преданно поддаешься, юлишь, надеясь дойти до оргазма.       Смазка стекает по похабно разведенным ногам, пачкая темные простыни, а Томми лишь пошло облизывается, чуть отстраняясь. Недовольно сопишь, когда во влагалище становится болезненно пусто. Уже порываешься умолять, но звук расходящейся молнии и внезапная цепкая хватка на икрах не дают гордости пасть еще ниже.       — Ну что, милая Т/и? Мы продолжим игру? Ты попросишь прощения? — ощущаешь, как каменный, слегка влажный член касается твоего истекающего соками лона. Прикусываешь губу в предвкушении и ликуешь, что Томми пока что не пускает уж слишком грязные приемы на штурм.       Но кто тебя тянул за язык? Упругая головка мучительно медленно погружается во влагалище, а брюнет вновь прекращает движение. И только шумные выдохи являются верными свидетелями, что он сам сдерживается из последних сил, чтобы не наплевать на свой «поучительный сладкий урок» и не трахнуть тебя до дальних звездочек пред глазами. Чувствуешь, как ремень, сковывающий твои руки, тянут назад, заставляя подняться корпусом вверх.       — Ты попросишь прощения, милая? Или мы так и будем стоять? Ты только представь, как твои люди врываются в комнату, а тут ты: такая связанная, доступная и беззащитная, стонешь мое имя и умоляешь. А мой член все также находится глубоко в тебе.       — Я… — всю диафрагму сжимает, низ живота неприятно пульсирует, требуя больше движения и скорой развязки, а Томас лишь лениво покачивает своими бедрами, то входя в тебя, то выходя. — Томми...       — Да, дорогая? Я тебя внимательно слушаю, — острый подбородок ложится на твое плечо, а Шелби пристально изучает твой профиль своими потемневшими от страсти глазами. Ладонь проскальзывает между пышных грудей на плечо, проводя указательным пальцем по ключицам и немного смыкается на шее. Трет сгибом локтя призывный сосок: — Я выслушаю все, что ты хочешь мне так сильно сказать. А потом отымею тебя так быстро, страстно, жестоко и больно, что все, кто когда-то драли тебя, покажутся невинными девственниками. Я заставлю тебя скулить, позабыв о своей бл@дской натуре. Мой член будет так глубоко в тебя, что ты будешь даже плакать от дискомфорта. Я буду иметь тебя долго и основательно, и ты будешь кончать с моим членом внутри раз за разом. Раз за разом. Будешь молить о пощаде, а я буду трахать и трахать, пока ты попросту не отключишься от утомления. Так, что ноги сами тебя предательски подведут, и ты просто-напросто шлепнешься на кровать своей задницей вверх, не в силах даже пошевелиться или пробормотать жалкое «Хватит». А потом… а потом я отымею тебя еще парочку раз.       Цепляется носом за особо выбивающуюся завитушку волос и немного оттягивает, неторопливо вводя свое достоинство глубже. Приоткрытые пересохшие губы в непозволительной близости, а ты только кусаешь свои чуть ли не до крови. Так сильно желаешь коснуться. Освободить руки и беспощадно полностью расцарапать мужскую спину, вгоняя ногти как можно глубже под бледную кожу. Желаешь всей душой зацеловать и искусать эти губы, из которых вылетают столь гадкие, мерзкие, самые лучшие на свете слова. Пробраться языком в его рот. Рьяно сплестись с ним языками и даже в этой лингвистической войне покориться ему. И все эти порочные желания отражаются на твоем раскрасневшемся лице, а смазки начинает выделяться еще больше.       И Шелби даже не думает это проигнорировать:       — Оу, я могу это расценить, как комплимент, детка. Но все жжж….       — Томми я… я хочу… — язык проходится по нижней губе, и ты полностью капитулируешь, когда больше не ощущаешь его плоти внутри. Лишь сдавлено рявкаешь, поражаясь своему осипшему от перевозбуждения голосу: — Я хочу тебя, мать твою, Томас, проклятие, Шелби! Я виновата – признаю! Приношу свои глубокие извинения, но трахни ты уже меня наконец-то! А не веди себя как самая настоящая…. Ах!       Одним мощным толчком вгоняет почти до самой матки, выбивая из легких весь дух. Надавливает на твою голову, вжимая в кровать, и, обхватив запястья, размашисто двигается. Громко кричишь от получаемого наслаждения, ощущая как яйца соударяются с твоей кожей. Сжимаешь до одурения кулаки, оставляя лунки-полумесяцев, и жалобно хнычешь, когда Томас, проскользнув рукой вниз, надавливает на твой живот, заставляя почувствовать его достоинство еще острее и жестче.       К твоим всхлипам вопреки всем легендам о почти беззвучном Томасе Шелби, присоединяются шумные вдохи ласкающего слух баритона. Сама отодвигаешься, когда бедра брюнета подаются назад и сильнее сжимаешь мышцы, когда он резко входит вперед.       Ругательства о том, как тебе хорошо, сливаются словно реки из русской и английской речи. И Шелби лишь ухмыляется. Совершает еще несколько глубоких толчков и обильно кончает раньше тебя, наполняя твое пульсирующее в ожидании лоно обжигающей спермой.       — Томми… — находясь в одном шаге от долгожданного сносящего все мосты финала, мечтаешь дотронуться до разбухшего клитора, чтобы довести себя до конца, но кобура, вместе с только усилившейся от оргазма хваткой мужчины, вынуждает скулить и просить уже в голос: — Пожалуйста, Томми. Дай мне кончить, прошу-у-у.       — Я только и ждал этого, дорогая, — отдышавшись, произносит на выдохе и сильно надавливает на эпицентр твоего возбуждения, заставляя перед глазами все потемнеть, а мышцы напрячься, чтобы ты через минуту оказалась вместе с ним за гранью блаженства.       Кажется, что проходит пара долгих часов, прежде чем ты разлепляешь глаза. Однако несколько чувственных поцелуев под лопаткой и размеренные шаги, за которыми в комнате включается свет, говорят, что прошла всего пара минут. Руки не сковывает больше удавка, а кровать рядом с тобой прогибается от еще одного плюхнувшегося на нее тела. Поглаживающие родные движения легко ласкают твою спину, не принося и толики боли.       Переборов окутывающую пуховым покрывалом сонливость и усталость, вновь накатившую от недавних стычек на складе, поворачиваешь щеку и лишь блаженно улыбаешься на улыбку мужчины.       — Ты как себя чувствуешь, любовь моя? — нет больше разъяренного Томаса Шелби, есть только твой любимый всей душой плюшевый зайка Томми. Кристальные, голубые, в раз потеплевшие глаза смотрят с безграничной любовью, но не успевает фраза «Лучше всех, любимый» сойти с твоих уст, как взгляд Шелби в момент темнеет, зацепляясь за громадный синяк на твоей щеке. В его горле клокочет, и единственный вопрос вырывается сквозь плотно сжатые зубы: — Кто это сделал?       — Что? Ах, это… — дотрагиваешься до собственного лица, совсем позабыв о побоях, и неприятно кривишься, когда еще боль в спине напоминает о своем присутствии.       Том сразу же понимает, что что-то не так, и, сев на колени, вопреки твоим заверениям аккуратно стягивает рубашку, оголяя пострадавшую плоть.       — Твою мать, Т/и! Это откуда? — обводит края, но не прикасается. Вновь впивается в тебе взглядом, а громадные желваки перекатываются под его в момент еще более заострившимися скулами. — Кто конкретно посмел?       — Все хорошо, Томми. Я в порядке. Небольшая травма на производстве… —хочешь перевернуться, но оказываешься остановленной.       — Лежать! И молчать! Чуть позже расскажешь.       Беспрекословно подчиняешься этому приказу своего заботливого мужчины. Шелби выходит из комнаты, а ты в момент его отсутствия мечтательно размышляешь: «И как ты – глава русской мафии(!) – докатилась до такой жизни, что позволяешь чопорному англичанину собой командовать». Хотя, наверное, дело было заложено в прошлом, когда цыган однажды вместе с твоей лицензией на букмекерство смог без зазрения совести своровать и твое сердце. А потом втихомолку купил небольшую квартирку в Бирмингеме, где частенько – вдали ото всех – и происходили ваши встречи. И хоть со временем твои ребята узнали об этом жилище, тайна с именем «Любовь Томаса Шелби» (как и впрочем «Любовь К Томасу Шелби») так и оставалась строжайшим секретом. Пока оставалась...       Том возвращается быстро, держа в руке небольшую коробку, где у тебя хранились бинты, шприцы, некоторые редкие препараты, сыворотки и прочее, прочее, прочее варево для оказания первой помощи пострадавшим. Сандер, шевеля ушами, вьется вокруг его ног и всеми силами норовит лизнуть Томаса за руку.       Мужчина усаживается рядом с тобой и, откупорив тюбик, накладывает холодящую мазь на задетые участки. Выдыхаешь от облегчения, вытягиваясь во весь рост, преодолевая отупившееся покалывание в спине.       — И сколько я тебе говорил, что нельзя лезть на рожон, — устало потирает глаза, отставляя аптечку, и, помогая присесть, дотрагивается до твоего подбородка.       — Ага, особенно если он не твой, — игриво подмигиваешь и ластишься к широкой ладони, получая столь желанную нежность. Кидаешь короткий немного недовольный взгляд на своего питомца, что развалился в проходе: — А я говорила, что моей собаке не место в спальне. Ты его балуешь! Неудивительно, что он тебя слушается лучше, чем меня!       — Я тебе этого щенка подарил, так что неудивительно, — отбросив тюбик, Шелби откидывается на кровать. Стараясь меньше потревожить твои раны, притягивает тебя к себе на плечо, накрывая вас невесомым одеялом, что покоилось в изголовье. Похлопывает по месту рядом, и Сандер сразу же пристраивается где-то в ваших ногах.       — Том, прекрати!       — Моя собака – что хочу, то и делаю, — смеется, оставляя поцелуй на т/ц/в макушке и добавляет: — Ну и вредная Вы личность, Миссис Шелби. Вот никогда бы не подумал. Ну, так что? Все ведь у нас в силе?       Не замечая подвоха, легко улыбаешься, собираясь просто начать разговор о грядущем неимоверно важном событии, но только произносишь несколько предложений, как кое-что странное, почему-то ускользнувшее от тебя, приковывают внимание. Сощурившись, впериваешься в Томаса, что сейчас производил впечатление самого внимательного, вслушивающегося и открытого парня.       — Ты следил за мной. Верно, Том-ми? — не спрашиваешь. И так все понятно. Потому что, если бы Томас не знал – хотя бы в некотором приближении – сути произошедшего на складах, то, как только бы заметил повреждения на тебе, сразу же сравнял город и, возможно, страну с черноземом из-под своих ботинок, пытаясь найти и наказать в самом изощренном виде обидчика своей женщины. А тут: он преспокойненько лежит с совершенно безмятежным видом. Произносишь еще раз с нажимом: — Верно? Ты же обещал, что эту сделку я спокойно завершу сама, без надзирательств! — стукаешь мужчину под ребрами и почти переворачиваешься на другой бок, когда ответа не следует, но брюнет не позволяет завершить маневр и лишь усмехается твоему детскому недовольству. Но ты уже завелась: — И еще этот балаган в квартире устроил! Зачем?! — грозно фырчишь куда-то в мужскую ключицу.       — А что мне еще оставалось делать. Сегодня в Гарнизоне ты ясно дала понять, что соскучилась и жаждешь какой-нибудь встряски. Что я не уделяю тебе должного внимания, и что ты рьяно хочешь меня. — И добавляет очень мягко, щипая тебя за щечку: — Но ты явно перегнула палку, любимая. Вот я и решил, что кое-кому наглому не помешает хорошая порка. Только не говори, что тебе не понравилось, ни за что не поверю.       Не можешь поспорить с данным заявлением и уж куда тебе против тех нахальных огоньков, что сияют в его глазах? Лишь сердито зыркаешь, как вредный маленький зверек – Господи, в кого ты превращаешься рядом с этим уверенным в себе, надежным мужчиной! – и спешишь перевести тему, не желая подстегивать самолюбие любимого, который все равно прекрасно видел, что ты была в полнейшем восторге от его шалости.       — А что насчет склада? Мы же договаривались, что ты не будешь вмешиваться и меня контролировать, — поднимаешь голову, получая поцелуй в нос.       — Ты, правда, думала, что я оставлю то, что целиком и полностью принадлежит мне без присмотра? — крепкие руки сильнее прижимают тебя, проходясь по предплечьям. Однако тон становится чуть тише, стоит взгляду лишь задержаться на твоем лице: — Но прости, — касается твоей кожи под глазом, — мои парни не уследили. Я им еще головы за это поотрываю. И прости, если бы знал, что вернешься с побоями, подождал бы с поучительной поркой.       Ну, и как на него такого милого и заботящегося можно сердиться!       — Я не злюсь на тебя, дорогой, — целуешь в сгиб шеи, шутливо прикусывая. — Я бы с удовольствием повторила, однако… Что значит: «Парни не уследили»? А не боишься, что тебя не поймут и слухи пойдут? Что, мол, заботишься о своем противнике. И когда, скажи на милость, я стала твоей?       — Когда на твоей шее начало висеть мое кольцо, дожидаясь своего свадебного часа, — Томас дотрагивается до цепочки с аккуратным украшением из белого золота, которое ты как зеницу ока берегла и прятала ото всех. — Слухов – не боюсь. Мои братья и так уже в курсе, что я считаю союз с «Т/ф Industries» крайне выгодным для всех, — и подмигнув, добавляет: — а не только для нас.       — Томми, Томми.       — Чего? К тому же с соседями надо дружить, особенно когда они отобрали последнюю винодельню в городе, обскакав итальянцев. И если не выйти за меня замуж – то… Для чего ты вообще приехала? Мы ведь все давным-давно решили и обговорили! Ты без памяти любишь меня, я тебя иногда терплю, так что… — И чуть помолчав добавляет: — К тому же Артур всегда мечтал поуправлять казино, когда ты переедешь ко мне под крыло в Бирмингем навсегда.       — Томми, ах ты засранец! Я и без ума от тебя! И в Бирмингем, значит, я должна переехать?! Дудки! Вот она – Шелбья порода! Везде влезете! — беззлобно хлопаешь его ниже солнечного сплетения. — Я Ромчика оставлю скорее, чем кого-то из твоих ребят, а тем более братьев!       Шелби посмеивается, но произносит довольно остро, грозя пальцем, а его рука по-собственнически сжимает твою ягодицу:       — Кстати о нем. Если еще хоть одно «сладкий», «дорогой» или еще что-нибудь в этом роде будет обращено к кому-нибудь кроме меня… То его я живьем скормлю собакам, даже не поморщившись. А тебя, без пяти минут Миссис Шелби, я…       — Успокойся ты, мой любимый ревнивец. Я люблю только тебя, — предотвращая сладостные угрозы в свой адрес, прижимаешься к Тому губами, наконец-то получая столь заветный поцелуй, на который он, отбросив все ненужные мысли прочь, страстно отвечает.       Поцелуй, о котором вы оба мечтали не только во время вашей безудержной близости, но и несколько месяцев долгой разлуки.       Да, вопреки всем страхам и опасениям Гарри затишье в Бирмингеме не понесло настоящей катастрофы для города, однако кто знает, насколько сильно вас занесет во время ваших с Томасом любовных утех. И у вас есть несколько недель до долгожданного бракосочетания, чтобы это выяснить.