A string of paper cranes (Вереница бумажных журавликов)

Холод заставляет Ван Чжи окончательно проснуться. Не то чтобы в самой комнате было невыносимо холодно, но пустота рядом с ним вкупе с тишиной в доме достаточно жуткие, чтобы заставить его беспокоиться. Он выскальзывает из постели, завязывает одну завязку на нижней рубашке, которая распахнулась до пояса, и отправляется на поиски Дин Жуна. Ван Чжи предполагает, что тот работает при свечах в кабинете, и его догадка подтверждается, когда он поворачивает за угол спальни. Волосы Дин Жуна ещё распущены, тёмные и слегка выбивающиеся из косы, каскадом спадающей на его плечо. Сердце Ван Чжи совершает забавные вещи, становясь тёплым и ласковым в его груди. Это зрелище доступно только ему, только он может видеть это, и есть что-то захватывающее в том, чтобы быть посвящённым в тайную уязвимость такого сурового и серьёзного на людях человека. (Его работа всегда была связана с торговлей секретами, но преданность Дин Жуна — самый ценный из них.) — Который час? — спрашивает Ван Чжи, подходя к столу и позволяя раздражению просочиться в свой голос. Им ещё не приходилось сталкиваться с делами сложнее, чем были в Западной Ограде; конечно, этот отчёт мог бы подождать до утра, когда усталость не будет так одолевать Дин Жуна. — Четвёртый час, господин, — отвечает Дин Жун, взглянув на него. — Я разбудил вас? — Да, — это не совсем ложь. — Не говори бесполезных вещей, — огрызается он, прежде чем Дин Жун приносит свои извинения, которые он совсем не имеет в виду. — Возвращайся в постель, — вместо этого мягко произносит Дин Жун. — Дин Жун. — Ван Чжи. Ван Чжи на это корчит гримасу, отчасти раздражённый игрой, в которую они играют, отчасти довольный тем, как звучит его имя в устах Дин Жуна. Дин Жун успокаивающе берёт его за руку, проводит губами по ладони, где кожа ещё не совсем зажила от ссадин, а синяк у запястья ещё иногда болит после того, как Ван Чжи неосторожно упал с кровати к огромному беспокойству Дин Жуна, потому что им показалось, что кто-то постучал в дверь покоев Ван Чжи в разгар их спонтанного секса. (Убедившись, что с Ван Чжи всё в порядке, Дин Жун не смог скрыть своего веселья. Позже он, конечно, загладил свою вину, но только после того как вдоволь насладился смущением своего начальника. Сейчас, думая об этом, Ван Чжи тоже считал этот случай слегка нелепым. Потому что он давно бы лишился головы, если бы такая беспечность была нормой. Но это было простительно, потому что Дин Жун был там. Дин Жун, который промыл и перевязал небольшую ссадину с той же заботой, с которой он всегда заботился о Ван Чжи. Дин Жун, единственный, перед кем Ван Чжи может ослабить свою бдительность. Как бы то ни было, Ван Чжи решил, что для предотвращения подобных происшествий в будущем, их тихие и свободные вечера следует проводить в частном доме Дин Жуна. Именно поэтому Дин Жун ведёт себя соответствующе.) — Жун-эр, — мурлычет Ван Чжи, улыбаясь румянцу, окрасившему уши Дин Жуна. — Баобэй, — отзывается Дин Жун, испытывая терпение Ван Чжи, у которого от этого сжимается желудок. — Это приказ или приглашение? — Приказ, — властно решает Ван Чжи, потому что знает, что он уже победил. Он поднимает Дин Жуна на ноги, даёт ему возможность задуть свечу, а затем тащит обратно в спальню. Ван Чжи возится с верхним халатом, который Дин Жун успел накинуть раньше, дольше, чем ему бы хотелось, в основном из-за пристального взгляда Дин Жуна, как будто душа Ван Чжи обнажена настолько, что он может просто взять её, но дело в том, что Дин Жун никогда не возьмёт без разрешения, дело в том, что Ван Чжи в безопасности, даже оставшись полураздетым и довольно уставшим, даже несмотря на то, как быстро колотится его сердце. В конце концов, Дин Жун уступает, сам стягивает оставшуюся часть халата, и осмеливается заставить Ван Чжи подождать ещё секунду, пока он складывает одежду на комод, прежде чем присоединиться к нему в постели. — Ты так же нетерпелив и с другими? — Дин Жун ищет в памяти пример, в то время как руки Ван Чжи обвиваются вокруг его шеи, притягивая его ближе. — Как с генералом Чэнем? Ван Чжи бросает убийственный взгляд. — Ты действительно хочешь сейчас думать о других? Ну, на самом деле, нет. Дин Жун негромко смеется, наклоняясь, чтобы угодить своему нетерпеливому Ван Чжи. Он целует его между бровей, закрывая глаза, когда руки Ван Чжи убирают волосы с его лица. — Ты единственный, кого я хочу видеть в своей постели, — всё же говорит Ван Чжи, понимая, что Дин Жун спрашивал не в шутку. (Фактически, это кровать Дин Жуна, но всё, чем сейчас владеет Дин Жун, бесспорно, принадлежит и Ван Чжи. Дин Жун обнаруживает много вещей, которые теперь принадлежат им обоим, и разве это не захватывает дух?) Дин Жун слегка отстраняется, чтобы посмотреть на Ван Чжи, лицо которого он держит в своих ладонях, такого открытого и раскрепощённого, лежащего под ним. Эти круглые щёки, тронутые румянцем, его рот, всё ещё припухший от того, что было раньше, и… Дин Жун сделал это. (Просто чудесно и удивительно, что сегодня ночью они такие тёплые и живые.) — Я думал, вы хотите, чтобы я отдохнул, господин, — шепчет Дин Жун, прокладывая дорожку из поцелуев от скулы Ван Чжи к его горлу. — Да, — соглашается Ван Чжи, тем не менее не останавливая его. — Я только что завязал, — считает нужным заметить он, когда Дин Жун тянет завязки его нижней рубашки. Дин Жун раздевает его уже не в первый раз, и он столько раз видел его в ванне, но Ван Чжи не уверен, что когда-нибудь привыкнет к явной благодарности в глазах Дин Жуна. (Как будто Ван Чжи — не просто слуга, не просто евнух, не просто начальник Дин Жуна. Как будто Ван Чжи больше, чем любовник Дин Жуна — потому что так и есть.) И всё же, ему не нужно бояться, что такое внимание вскружит ему голову, потому что Дин Жун всегда будет здесь, чтобы принять его обратно, когда Ван Чжи почувствует, что может взлететь от восторга. Дин Жун, такой дотошный и прагматичный, всегда будет возвращать Ван Чжи домой, всегда будет напоминать ему. (Не только об их местах. Но и о самом главном. О том, что они люди. А любовь — это самая человеческая черта из всех…) Зубы Дин Жуна касаются обнажённой груди Ван Чжи, и с губ Ван Чжи срывается довольно непристойный звук. От удивления он выпускает волосы Дин Жуна. Когда Дин Жун нежно целует это место, извиняясь, его тёмные волосы скользят по животу Ван Чжи, и тот не может не вздрогнуть от щекотки. — Расслабься, — тихо говорит Дин Жун, как будто это так просто, и убирает с пути руки Ван Чжи, продолжая своё дело, методично, как и всегда. Ван Чжи никогда не уклонялся от вызова — он старается заставить себя сохранять неподвижность, даже когда его кожа становится всё теплее и чувствительнее с каждым поцелуем Дин Жуна на его мягком животе, вокруг пупка, всё ближе к его поясу. Желание разливается внутри него, горячее и низкое. Дин Жун улавливает его так, словно он настроен чувствовать каждую потребность Ван Чжи. На короткое мгновение он тянется вверх чтобы поцеловать Ван Чжи в награду за терпение. Дин Жун обращается с ним так бережно — не в покровительственном смысле, будто он боится, что Ван Чжи расколется в его руках, потому что знает, что Ван Чжи точно не расколется, — а потому что это так ново для них обоих, ново, но в то же время не совсем незнакомо. Возможно, близость была между ними с самого начала, но намерение и признание придали ей новый смысл. Так же, как Хэтао — это буквально новая территория, но их действия и идеалы остаются неизменными. (Это своего рода откровение — иметь возможность прикасаться друг к другу таким образом и не чувствовать вины за то, что наслаждаешься этим.) На самом деле, Ван Чжи, вероятно, более опытный из них двоих, но он не привык получать тот уровень искренней близости, который даёт ему Дин Жун — по крайней мере, не в постели, потому что Дин Жун заботится о Ван Чжи во всех сферах его жизни, абсолютно. Дин Жун обхватывает колени Ван Чжи сзади, свободная ткань нижних штанов Ван Чжи собирается у его бёдер, когда Дин Жун подтягивает его ноги вверх. Это абсурдно, но Ван Чжи чувствует, что его нос щиплет от опасности близких слёз, когда Дин Жун целует внутреннюю сторону его бедра, медленно и целенаправленно, скользя тёплым дыханием по обнажённой коже. Кому ещё позволено такое снисхождение, кто ещё осмелился бы так беззастенчиво смотреть на Ван Чжи? (Небеса, кто пробуждает в Ван Чжи человека и радуется этому? Радуется ему?) Однако. Среди всего. Дин Жун выбирает поцеловать лодыжку Ван Чжи. (Прямо там, где находится красная нить.) Дыхание Ван Чжи сбивается. И Дин Жун сразу чувствует изменение. Он осторожно опускает ноги Ван Чжи, садится сбоку, завязывает шнурки на его нижней рубашке, убирает с лица Ван Чжи часть волос и ждёт. — Если ты хочешь что-то сказать — говори, — бросает Ван Чжи так, будто не был полностью ошеломлён тем, что сейчас произошло. Дин Жун дотрагивается рукой до щеки Ван Чжи, чтобы помешать ему отвернуться. (Ван Чжи не собирается прятаться, потому что не боится. Но Дин Жун… Вот к чему всё всегда сводится, вокруг чего всё вращается. Дин Жун.) Дин Жун мог причинить ему нестерпимую боль, уже причинил. Но Ван Чжи верит, что он не сделает это снова. — Дуцзюнь, — начинает Дин Жун, не заставляя Ван Чжи смотреть на него, но надеясь, что тот посмотрит. — Я слышал легенды ойратского народа, когда приехал сюда. Сердце Ван Чжи колотится в горле. — Они верят, что небожитель соединяет суженых вместе, повязывая им на лодыжки красную нить. — Дин Жун делает паузу, пытаясь сохранить быстро ускользающую уверенность. — Ваш покорный слуга хотел спросить… Ван Чжи смотрит Дин Жуну в глаза. Дин Жун заслуживает этого, по крайней мере, после того, как заботился о нём так долго. — Я могу видеть красную нить судьбы, — подтверждает Ван Чжи, и ему почему-то становится ещё больнее оттого, что Дин Жун не выглядит удивлённым или задетым этим. Ван Чжи гладит его запястье, и Дин Жун даёт ему сесть так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. — Повернись. Дай мне посмотреть на твою спину. Дин Жун повинуется, хотя и немного озадачен. Он стягивает с себя нижнюю рубашку и убирает волосы. Дин Жун так много прикасался к нему этой ночью, и Ван Чжи рад, что теперь он делает это, его маленькие руки прижимаются к сухим мышцам, проводя дорожку вдоль позвоночника Дин Жуна. Всё в Дин Жуне кажется острым, угловатым, всё кроме того, что предназначено лишь для глаз и прикосновений Ван Чжи. На теле Дин Жуна немало старых ран, хотя на спине их почти нет. Он никогда не совершал ошибок, которые стоили бы ему мучительной порки, но Ван Чжи знает, что руки Дин Жуна грубые и мозолистые. Даже его верный помощник не был рождён знающим всё — навыки Дин Жуна в ядах и оружии получены в результате разных инцидентов и практики. На спине Дин Жуна есть только один действительно заметный шрам, он тянется тонкой полосой через лопатку, слегка закругляясь над дельтовидной мышцей. Ван Чжи обхватывает руками талию Дин Жуна, прижимается ухом к его спине и чувствует, как напряжение покидает тело Дин Жуна. — Думаешь, из-за этого ты жив? Дин Жун не отвечает, возможно, чтобы не разочаровать Ван Чжи. Вместо этого он переплетает свои пальцы с пальцами одной из рук Ван Чжи и целует их костяшки. (Ван Чжи не может винить Дин Жуна за его неуверенность. Не тогда, когда столько было посеяно самим Ван Чжи.) — Долгое время моя нить была разорвана, — шепчет Ван Чжи в спину Дин Жуна и чувствует, как тот резко вздыхает. Он пытается собраться с мыслями, но его язык всё ещё заплетается от всего, что привело их к этому небольшому конфликту. (Дело не в том, что он обязан делиться с Дин Жуном всем, всеми своими секретами. Но Ван Чжи хочет отдать их в знак взаимности.) — Это было неважно. — «Для такого слуги, как я» — Ван Чжи позволяет Дин Жуну самому дополнить это. — Ты жив не из-за этого. Ты жив, и сейчас здесь со мной, несмотря на это. — Ван Чжи, — резко говорит Дин Жун, но Ван Чжи подносит их руки ближе к груди Дин Жуна, успокаивающе поглаживает большим пальцем то место, где должно быть сердце, чтобы он смог закончить. — Ли Цзылун сказал, что я сам разорвал её. — Призрак уже не кажется таким грозным, когда Ван Чжи произносит его имя вслух. Какие шансы у призрака преследовать двоих людей, познавших прелесть жизни вместе? — Я никогда не узнаю, что он имел в виду: то ли я не смог понять, куда она ведёт, потому что не верил, что заслуживаю родственную душу, то ли тот, к кому была привязана нить, действительно каким-то образом умер от моей руки. Ван Чжи благодарно целует шрам. — Дун-эр мне написала, что нить — это не приказ, а руководство. Дин Жун, ты можешь поверить в это? Что моя порванная нить была не проклятием, а благословением. Небеса дали мне выбор. Ван Чжи ослабляет объятия, помогает Дин Жуну снова натянуть рубашку, а затем помогает ему развернуться к нему лицом в его руках. Дин Жун смотрит на него блестящими глазами. Ван Чжи прижимается к его лбу своим, не убирая руку с плеча Дин Жуна. — Вот поэтому ты жив. Поэтому я не смогу жить без тебя. Он тянется вперёд, улыбаясь в губы Дин Жуна. Дин Жун издаёт низкий, горловой звук, отвечая на поцелуй страстно, почти отчаянно, и импульс его порыва бросает их обоих обратно на кровать. — Жун-эр, — предостерегает Ван Чжи без запала, близость приближается к тому чтобы стать наивысшей потребностью и благом, когда его руки скользят по спине Дин Жуна, а тот продолжает прижиматься к нему, как будто не в силах остановиться. (Небеса. Это как знать, что изменения необратимы, но вопреки всему идти в пылающий огонь. Это знание, что он изменится, перекуётся, превратится в нечто совершенно иное. Знание, что в конце дня, столкнувшись со всей силой преданности Дин Жуна, он сможет превратиться лишь в дым и пепел, но всё равно сделает это без колебаний. Что Ван Чжи не сделал бы для него?) Поцелуи в конце концов замедляются, становятся менее настойчивыми, менее болезненными, и губы Ван Чжи трепещут, когда Дин Жун отстраняется. — Цинь ай дэ, — говорит ему Ван Чжи, протягивая руки вверх, чтобы провести большими пальцами по розовым ушам Дин Жуна, а остальными зарыться в его волосы. Ван Чжи не спрашивает, действительно ли он стоит слёз Дин Жуна, потому что Дин Жун не плачет без причины. — Эй, ты хорошо меня слышишь? Дин Жун кивает. Ван Чжи не может удержаться, чтобы не вытереть влагу на щеках Дин Жуна, прежде чем продолжить. — В последнее время я думаю, что было бы лучше, если бы мои убеждения ослепляли меня. Потому что, хотя я и ошибался, это значит, что я был прав всё это время, находя и выбирая тебя. Если я не любил тебя с самого начала, я должно быть, почему-то знал, что приду к этому. Дин Жун дрожит. Самый верный помощник Ван Чжи, фиолетовая тень, всегда следующая за ним по пятам, всегда на его стороне, и говоря откровенно, самое смертоносное оружие, каким когда-либо владел Ван Чжи. (Какой судьбы может бояться Ван Чжи, когда Дин Жун всегда был его судьбой? Какой мир может проклинать Ван Чжи, когда Дин Жун дышит в этом мире? Должно быть, они сотканы из одного материала, скроены из одной ткани, ткани вселенной, разорванной на части. Но здесь, сейчас, они вместе. Они дополняют друг друга.) Ван Чжи уговаривает Дин Жуна лечь рядом, чтобы Ван Чжи мог положить голову ему на грудь. (Ван Чжи доверил свою жизнь Дин Жуну в тот день, когда встретил его. И жизнь Дин Жуна тоже в руках Ван Чжи. Чьё сердце так неистово бьётся в груди Дин Жуна?) Руки Дин Жуна сходятся ниже спины Ван Чжи. — Ты не оправдаешь меня, а я не освобожу тебя. Но даже такие люди, как мы, всё ещё способны любить. — Ван Чжи на мгновение приподнимается, чтобы посмотреть ему в глаза. — Дин Жун, — и это одновременно руководство и обещание. — Не забывай об этом: ты заставляешь меня верить, что я заслуживаю счастья. — Ван Чжи. — Дин Жун улыбается. — Моя родная душа. (Вереница бумажных журавликов висит над дверью в их дом — несовершенный, но, безусловно, их. Ван Чжи хочет запомнить всё. Ранний утренний свет, расплывающийся перед его сонными глазами, мягкое движение руки Дин Жуна, потянувшейся к нему. Завтрак ждёт на кухне, начало нового дня. У них так много времени.) Как бы то ни было, красная нить вокруг лодыжки Ван Чжи теперь завершена и она связывает его с Дин Жуном…