***
На следующий день Шото проснулся в отвратительном настроении. Дело не в том, что у него были проблемы. Как раз наоборот, его жизнь была спокойной и размеренной, но у кого и были проблемы, так это у людей, которые ему небезразличны. Шото всегда беспокоился о других больше, чем о себе. Потерев глаза и поморгав с секунду, он обнаружил перед самым носом рыжий хвост и мохнатый зад своей кошки. — Кити-и, — спросонья голос был хриплым и более низким, чем обычно. Кошка вальяжно привстала на четыре лапы, всем свои весом точечно надавливая на грудь, затем неторопливо выгнула спину дугой, невозмутимо зевнула и только после этого спрыгнула на пол. В отместку Шото слегка ущипнул её за хвост. Кошка злобно обнажила клыки и махнула передней лапой с растопыренными когтями, но хозяин, уже привыкший к такому обращению, своевременно отнял руку. Глянув на часы, молодой человек обнаружил, что до будильника ещё оставалось время, и снова лёг в постель, уставившись в потолок. Сегодня у него не было операций, и часы в клинике теперь ему должен Деку. Оставалось только одно важное дело — консультация перед операцией, к которой ещё нужно было подготовиться, но это уже по приходу на работу. Больше не о чем было заботиться, однако мысли Тодороки снова и снова возвращались к пациенту-омеге. Теперь, когда его госпитализировали, в участии врача-хирурга не было необходимости. Что ему там делать, чем он там поможет? Правильно — ничем. И всё же, Шото хотелось быть рядом. Хотелось знать, как проходит лечение, которое по сути ещё толком и не началось. «Сегодня он проснётся… — пронеслась мысль в пустой голове, и от этого стало страшно, ведь: — Он всё вспомнит».***
В это время в палате интенсивной терапии.
Кацуки поморщился и еле-еле приоткрыл глаза. Он лежал в небольшой комнате, которую с первого взгляда можно опознать как больничную палату. Окно было зашторенным, но несмотря на это света хватало, чтобы всё подробно разглядеть. Кацуки ещё раз поморщился и поморгал. Хотел поднять руку, но вдруг понял, что на ней лежит чужая, тёплая и большая ладонь. Он тут же резко дёрнулся и повернул голову, чтобы узнать, кто этот человек. Алые глаза непонимающе и беспокойно расширились, когда он увидел своего дядю. Мужчина сидел рядом с его постелью неизвестно сколько. Сейчас он дремал, но не слишком крепко, об этом свидетельствовали его пальцы, которые то сжимались, то расслаблялись, густые брови непроизвольно хмурились, а дыхание было почти поверхностным. Кацуки сглотнул и вдруг его глаза наполнились слезами. Память о вчерашнем дне быстро вернулась, как и боль, и горечь, и раскаяние за то, что он сделал с собой перед тем, как «уснул». «Дядь, не просыпайся», — подумал он, отворачиваясь к окну. Вот зачем он пришёл? Разве ему не отвратительно иметь такого слабого, такого грязного и вонючего племянника? Разве ему за него не стыдно? Кацуки уважал и любил своего дядю. Даже больше, чем родителей. Он всегда старался ровняться на него, по крайней мере, раньше. А сейчас между ним и дядей Кэзу уже пролегала бездонная пропасть. И всё же отношение к дяде не изменилось, просто идеал стал ещё более недостижимым. Его дядя лучший. Это не изменилось. Но… Зачем этому прекрасному человеку такой убогий родственник? Даже то, что дядя Кэзу пришёл сюда, чтобы вот так просто с ним посидеть, говорило только в пользу него. Такой хороший дядя… всегда терпеливый, надёжный, рассудительный. Когда надо мягкий и заботливый, когда надо строгий и прямолинейный. Сейчас он, должно быть, очень разочарован… Дядя был не виноват. Это ему, Кацуки, не следовало приходить в себя. Не следовало делать то, что он сделал в больнице. Конечно, его здесь быстро откачали. И теперь всем его близким ничего не останется, кроме как терпеть это разочарование в лице Кацуки и делать вид, что всё нормально. Ему не хотелось, чтобы его близкие притворялись. Они ведь семья, значит, вынуждены заботиться друг о друге. Вот именно, что вынуждены. От сына ведь не откажешься, даже если тот подвёл по-крупному. Но Кацуки хотелось, чтобы они отказались, не тратили время и усилия впустую. С ним уже всё кончено. Он даже в лицо дяди Кэзу смотреть не хотел. Так было стыдно за себя и горько, так противно, да ещё этот запах до сих пор держался. Долбанный виски словно впитался в каждую клеточку кожи, так что его было просто невозможно не чувствовать. Кацуки хотелось, чтобы близкие бросили его как можно скорей. Им так будет лучше. Но с другой стороны, только подумав о том, что вот-вот дядя его отпустит и уйдёт, стало так невыразимо пусто и страшно. Подушка уже была мокрая от слёз, пока он беззвучно плакал и старался запомнить теплоту дядиной руки. Ведь как только тот проснётся, как только увидит… Он отпустит, уйдёт и больше не вернётся. Кацуки больше не увидит своего дядю и останется совсем один. «Дядь, не уходи», — отчаянно просил Кацуки, поджимая губы плотнее, чтобы ни единого звука не обронить. Его уже начало трясти от беззвучных рыданий, всё лицо было мокрым, а кожа быстро раздражалась и краснела, разъедаемая солью. Стало так холодно, что он даже чувствовал, как ноги окоченели. Только веки были горячими от слёз, и рука дяди на контрасте с его ледяной кистью казалась такой тёплой, что хотелось её обнять и прижать ещё ближе к себе, чтобы она никуда не исчезла, чтобы никто не смог её забрать. Как раз в этот момент, когда Кацуки думал, что дядя больше никогда к нему так не прикоснётся, тёплые пальцы на его руке сжались и послышался шорох одежд и тихий скрип больничного кресла. Кацуки раскрыл глаза в ужасе и застыл. Сердце отчаянно забилось в груди, дрожь стала крупнее, а леденящее чувство в конечностях уже настолько окрепло, что он почти не мог их почувствовать. — Кацуки, — полушёпотом позвал его дядя Кэзу, — Кацуки, — голос раздался уже ближе и стал нежнее, а затем перед лицом парня возникла рука и аккуратно опустилась на его липкую щёку. — Я знаю, тебе нелегко сейчас, но не прячься от меня, — прошептал дядя Кэзу, мягко поворачивая лицо несчастного племянника к себе. Как только расплывчатый и светлый образ мужчины вновь возник перед глазами омеги, тот быстро сморгнул и на его щёки опали новые капли. Этим предательским слезам не было ни конца, ни края. — Ну… — чуть дрогнул голос дяди, — ну иди ко мне, — и с этими словами он приблизился первым. Кацуки очутился в нежных, тёплых объятьях и бесшумно разрыдался. Его трясло всё сильнее и сильнее, его разрывали эмоции, но объятья близкого были хоть и осторожными, но крепкими. — Болит что-нибудь? — раздался тихий голос у самого уха. Мацуда-сан помнил, что племяннику кололи болеутоляющее, но всё равно посчитал нужным спросить. Кацуки судорожно покачал головой в ответ, словно пытался просверлить отверстие в груди мужчины. От него так восхитительно приятно пахло. Такой привычный и, можно сказать, домашний запах в то же время казался новым. Как будто Кацуки никогда раньше его не ощущал и теперь не мог надышаться. Терпкий аромат бергамота напоминал о зимних временах, когда в семье Бакуго принято заваривать чай и обязательно кидать в него дольку лимона или бергамота, что по сути тот же цитрус, только высушенный. Этот аромат был настолько привычен для Кацуки, что он не мог его больше выносить. Поэтому и смылся подальше от родительской опеки, как только представилась возможность, и стал пить исключительно кофе. Каким же он был идиотом тогда. А сейчас, помимо раскаяния за ошибки прошлого, омега остро ощущал отторжение и горечь, потому что феромон дяди был далеко не единственным, что его окружало. Тошнотворный виски смешивался и осквернял своим присутствием родной запах дяди. Захлёбываясь слезами и прерывистыми вздохами, Кацуки чувствовал себя таким грязным, липким и просто отвратительным. Чувствовал себя скользким, слабым и бесполезным опарышем, которого нужно поскорее раздавить, чтобы он перестал липнуть к дяде и пачкать собой его чистейший образ. Но чем больше омега думал, что ему стоит отстраниться, тем сильнее прижимался к родной груди и сжимал в руках дядину рубашку. — Я здесь. Я никуда не уйду, — тем временем нашёптывал Мацуда-сан, поглаживая Кацуки по спине. На его памяти, последний раз, когда племянник плакал, произошёл в раннем детстве, но даже тогда это не было столь отчаянно и беспрерывно. Кацуки никогда не смел лить слёзы. Что бы ни случилось, он больше раздражался и крушил вещи, которые не жалко. Рвал подушки, а после долго ворчал, подметая перья; однажды разбил старый телевизор, и вскоре такая же участь постигла неисправный блендер, а потом и миксер. Мацуда-сан не был свидетелем всего этого, но сестра постоянно жаловалась на сына при встрече или по телефону. Вспомнив о Мицуки, мужчина тяжело вздохнул, ведь даже представить не мог, каково ей сейчас. Успела ли она прочитать сообщение, которое он ей отправил вчера? Смогут ли они с Масару вернуться в ближайшие дни? Но, несмотря на свою неуверенность, мужчина прошептал: — И мама с папой скоро приедут. Услышав это, Кацуки категорично покачал головой. Ему и дяди вполне хватало, чтобы сойти с ума от эмоций. — Что такое? Ты не хочешь их видеть? — осторожно спросил Мацуда-сан, зарывшись рукой в пышные колючки омеги и начав бессознательно их перебирать. Кацуки замер, колеблясь. Его всё равно не послушают, что бы он не ответил, но если бы у него была возможность решать, он действительно не хотел бы видеть родителей в ближайшем будущем. — …Или не хочешь, чтобы они тебя видели таким? — как гром среди ясного неба прозвучал новый вопрос дяди, который в большей степени походил на утверждение. — Не думай об этом, Кацуки, — словно эхо в тумане звучали уверенные, искренние слова Мацуда-сана. — Они любят тебя любым, как и я. Этого не изменить. Сказанное заставляло сердце Кацуки сжиматься. Он безусловно верил каждому слову, ведь его дядя никогда не лгал из человеколюбия, а если чувствовал, что правда неуместна или может ранить, то вообще ничего не говорил. Таков был его дядя Кэзу. «Спасибо, дядь. Я тоже вас люблю», — подумал омега, наконец обмякнув в объятьях мужчины. Если ему ещё и хотелось плакать, то он уже просто не мог физически. Голова начала раскалываться, и тело ослабло от перенесённого стресса. В этот момент в палату как раз вошла юная медсестра и замерла в дверях, обнаружив, что «трудный» пациент проснулся. — Эм… — запнулась она, до конца не решаясь привлечь к себе внимание. — Вы что-то хотели? — обернулся в её сторону Мацуда-сан, при этом ещё крепче сжимая тело племянника и закрывая его собой от чужого взгляда. — По… по предписанию лечащего врача нужно сделать укол, — робела молоденькая омега. — Хорошо, — кивнул мужчина и добавил, чуть поколебавшись, — подождите минутку. Затем он шёпотом позвал Кацуки и попытался отстраниться. Последний был слишком слаб, чтобы сопротивляться и доверился родственнику. — Делайте свой укол, — кивнул тот, продолжая держать Кацуки за руку. Парень уже совершенно не двигался, лежал в постели, как на предсмертном ложе. Личико бледное, с красными разводами от слёз, глаза раздражённые, несчастные и какие-то безучастные. Кровавые и бурые отметины на коже больше не бросались в глаза, ведь все его руки и шея были аккуратно перебинтованы, чтобы эффект специального геля надёжнее держался. Однако, чтобы сделать укол, медсестре пришлось отодвинуть белоснежные лоскуты, и тогда показался этот бордовый ужас, который уже начал переходить в зелень и желтизну. Специальный гель действительно был эффективен. Мацуда-сан тут же припомнил, что после его использования не должны остаться шрамы, и это не могло не приносить некоторого облегчения. Не хотелось бы, чтобы такой красивый омега носил на себе напоминание о том кошмаре, что пережил. — Вот и всё, — произнесла медсестра, вынимая иглу и выпрямляясь. Только она хотела вздохнуть с облегчением и сбежать восвояси из этой палаты, как вдруг мужчина нарушил молчание. — Простите, а в чём дело? Почему мой племянник отключился? — с волнением в голосе спросил он. — О, я… не знаю, — встревожилась юная омега. Она только недавно устроилась в эту больницу, ещё не имела никакого опыта, а тут сразу на неё свалился такой тяжёлый случай. — Что вы ему вкололи, он в порядке? — более строго требовал ответа Мацуда-сан, переводя взгляд с некомпетентной медсестры на Кацуки, который, к счастью, поверхностно дышал и не подавал признаков серьёзных и опасных для жизни отклонений. — Это просто успокоительное, — задрожали губы медсестры. Боже, неужто она ошиблась и взяла не тот препарат?! Да быть такого не может. Поскольку она проработала в больнице всего неделю, то относилась к своему делу очень ответственно. — Извините, я всего лишь медсестра, давайте я сбегаю за лечащим врачом! — скороговоркой выпалила она, поспешно кланяясь и сутуля плечи. Альфа перед ней не внушал опасности, не выходил из себя, просто задавал вопросы. Но всё равно это так пугало… Да ещё и длинный шрам, проходящий через его благородное красивое лицо наискосок, действительно делал мужчину устрашающим. На самом же деле Мацуда-сан не был таким человеком, который будет судить и действовать, до конца не разобравшись в ситуации, но всё же, столкнувшись с такой реакцией племянника, который был для него дороже сестры и пережил столько боли, он невольно забеспокоился и на секунду поддался эмоциям. — Позовите врача как можно скорей, — отрезал Мацуда-сад, с трудом сохраняя самообладание. Юная медсестра действительно поторопилась, потому что врач явился спустя семь-десять минут. Это был спокойный и невозмутимый мужчина средних лет с длинными чёрными волосами, убранными в пучок. Медицинского халата на нём не наблюдалось, вместо этого на худощавой фигуре сидел элегантный чёрный пиджак, а под ним белая рубашка и сизый галстук. — Здравствуйте, я доктор Айзава, — представился мужчина, — медсестра мне обо всём доложила, давайте взглянем… С этими словами худощавый брюнет приблизился к постели пациента и надел стетоскоп. С несколько секунд он слушал сердце и даже не менялся в лице. Его спокойствие и сосредоточенность обнадёживали, так что Мацуда-сан перестал тревожиться ещё до того, как доктор произнёс: — С вашим племянником всё в порядке, он просто спит. Возможно, сказалось нервное напряжение, поэтому я и назначил ему лёгкое успокоительное на первое время, чтобы он меньше беспокоился и ментально страдал. Такие сильные эмоции вполне могут привести к истощению, препарат помог ему расслабиться и ещё больше почувствовать сонливость, но всё же самой вероятной причиной является побочный эффект передозировки феназепамом. Обычно после такого пациенты в течение нескольких дней могут проваливаться в сон ни с того ни с сего, это нормально. — Понятно, — вздохнул Мацуда-сан, опустив голову, — простите, что лишний раз… — Нет-нет, — перебил его Айзава, — все в порядке, вы волнуетесь. К тому же я сам собирался прийти, чтобы серьёзно поговорить с вами. — О чём? — обратился во внимание Мацуда-сан, но при этом не прекращал держать племянника за руку. — Собственно, о препарате, который Бакуго-сан принял до госпитализации. — Это… вы имеете в виду феназепам? — сразу понял, о чём речь, мужчина. — Да всё верно, — подтвердил Айзава и продолжил: — Дело в том, что препарат он нашёл у нас, в смотровом кабинете. Нет, он не украл, — спеша отвергнуть закономерные предположения родственника, добавил он, — препарат оказался в смотровой случайно. Это очень сильное и опасное лекарство, которое не выдаётся без рецепта. Так что это вина больницы и моя собственная, как главврача, что он оказался там. Я просто хотел принести вам свои извинения. Мацуда-сан сразу понял, к чему клонит доктор. Будучи главврачом он, разумеется, не хотел допустить иска за халатность. — Я вас понял, но не мне решать, прощать вас или нет, — бросил глубокий взгляд на врача мужчина, — подождите, пока родители Кацуки появятся, с ними и обсуждайте этот вопрос, а пока сделайте всё возможное, чтобы помочь моему племяннику. — Несомненно, — кивнул Айзава. На том они и порешили.***
В то же время в квартире Бакуго.
Офицер Оджиро прохаживался по небольшой комнате, придирчиво разглядывая каждую мелочь. Быт омеги был довольно скуден, ничего лишнего не имелось. — Я тут нашёл договор об увольнении, — подошёл к нему другой полицейский, — тут сказано, что его уволили за сексуальное домогательство. Как-то это странно… Может, он просто симулирует, чтобы отомстить. — Не спеши судить, — жёстко отрезал Оджиро и смерил напарника хмурым взглядом, — врачи и судмедэксперт уже подтвердили факт насилия, и с этими людьми лучше не спорить, — холодно сказал он, — лучше продолжай искать улики. Тем временем пара криминалистов нашла окровавленное белье в ванной комнате и запечатала всё в прозрачный пакет. Ни один угол в этом месте не избежал тщательной проверки. Офицеры и криминалисты нашли и учли всё, что вызывало подозрение и могло быть привлечено к делу. — Возвращайтесь в офис, — поспешил отослать криминалистов главный офицер, — мы опросим соседей. После этого все покинули квартиру и Оджиро запер входную дверь ключом, который был найден в рюкзаке жертвы и использовался с согласия Мацуда-сана. — Давай начнём отсюда, — с этими словами главный офицер подошёл к двери соседей Бакуго и нажал кнопку звонка. Послышался мелодичный дин-дон, а затем последовала тишина. Оджиро и не думал, что ему сразу откроют, поэтому позвонил ещё раз, потом ещё раз, но уже более настойчиво. — Сонные мухи, — проворчал коллега, который стоял рядом, а за дверью наконец послышалась возня и недовольный женский голос: — Кто там в такую рань? Это ты, Бакуго? — Нет, это полиция. Открывайте, — громко ответил Оджиро, используя командный тон, свойственный людям его профессии. На секунду за дверью повисла тревожная пауза, что понятно, ведь женщина или девушка внутри явно не ожидала такого. А потом она робко открыла дверь и круглыми глазами воззрилась на незваных гостей. Перед компанией в форме предстала взъерошенная и лохматая девушка. Она явно только что выбралась из постели, об этом свидетельствовала помятая кремово-розовая пижама с белыми головами единорогов и радугой. Сама по себе девушка тоже была необычной. Её внешность очень сильно выделялась на фоне других. Причудливо розовые волосы были взбиты и напоминали окрашенную сахарную вату, а глазные яблоки, которые выпучились на полицейских, отличались чёрным цветом. «Зачем она с собой это сделала?» — пришла мысль в голову каждого из офицеров, впрочем, они незамедлительно от неё отмахнулись и перешли сразу к делу. — Извините, что беспокоим, мы пришли за показаниями. С вашим соседом, Бакуго Кацуки, произошло несчастье. Мы расследуем это дело. — Что? — промямлила девушка, — с Кацу случилось что-то плохое? — не поверила она. — Давайте поговорим внутри, если вы не возражаете. — Да, к-конечно, проходите. Стоило офицерам войти в прихожую, как из коридора раздался мужской голос: — Кто там, милая? — а следом показался рослый и достаточно мускулистый парень с красными и не менее растрёпанными, чем у девушки, патлами. Офицеры, не сговариваясь, втянули воздух носами и определили половую принадлежность жильцов. Девушка была альфой, парень — бетой, ведь от него ничем особо не пахло. Тяжёлый запах виски не был свойственен ни одному из них, что несло в себе информацию о том, что насильника нужно искать в другом месте. — Кири, это полиция, они сказали, что с Кацу что-то стряслось, — быстро объяснила девушка, подскочив к парню и обняв того за локоть. — Это… правда? — нахмурился тот, смеряя офицеров бесстрашным и подозрительным взглядом. — Да, — ответил Оджиро, — и в связи с этим у нас есть несколько вопросов к вам. Давайте начнём. Кто-нибудь из вас знает, в котором часу Бакуго-сан вернулся домой днём ранее? Был ли он один или в компании? Молодая пара сперва непонимающе похлопала глазами. Жуткие и тревожные подозрения закрались им в души, особенно когда прозвучал второй вопрос. Бакуго никогда не возвращался домой с кем-то, по крайней мере, соседи не замечали… Неужели какой-то человек, который был рядом с омегой, сделал что-то плохое? — Я не знаю даже… я не помню, — сокрушённо покачала головой девушка, — а ты, Кири? Ты что-нибудь знаешь? — Н-нет, — беспомощно ответил парень и продолжил, обращаясь к Оджиро, — мы были всё время дома и не прислушивались, что происходит за дверью. Последний ожидал такого ответа, ведь криминалисты уже определили, что квартира омеги не была местом преступления, и всё же… — Может, имели место какие-нибудь подозрительные звуки, крики или что-то в этом духе? Вы ничего такого не слышали? — Нет, — в один голос ответила парочка и переглянулась между собой. — А что всё-таки случилось? — набралась смелости спросить девушка. Оджиро колебался, стоит ли говорить. Эта парочка — просто соседи жертвы, ни к чему им знать, а просто тешить чужое любопытство он не собирался, однако следующая фраза, которую выпалил красноволосый парень, переубедила его. — Мы всё равно узнаём, рано или поздно. Кацуки — наш друг, мы хорошо общались. Так что говорите прямо, что с ним случилось?! — Гм, боюсь что, — потупил взгляд Оджиро, — ваш друг подвергся сексуальному насилию. Сейчас он в больнице и находится в тяжёлом состоянии. Офицер говорил это, глядя в пол, и при этом чувствовал, как тишина вокруг становится громче и тверже. Вся атмосфера будто застыла, а когда он поднял взгляд на пару, то нисколько не удивился. Если бы эти люди не были друзьями жертвы, у них не было бы такой реакции. Девушка прижимала ладонь ко рту и сдерживала дыхание, а может быть, и крик, у парня дрожали брови и уголки рта. Шок парализовал их лица. — Я понимаю, что это тяжело, но вашему другу сейчас гораздо тяжелее, — мрачно и серьезно констатировал главный офицер, — если вы не заметили ничего странного в тот вечер, то, может быть, знаете альфу из окружения Бакуго-сана, который имеет запах виски? Стоило Оджиро озвучить этот вопрос, как глаза обоих опрашиваемых расширились в ужасе и гневе. — Боже, — промямлила девушка сквозь ладонь и крупно задрожала. Красноволосый парень в отличие от неё держался лучше. — Мы, да… Мы знаем! — прорычал он сквозь зубы, которые у него имели необычную заострённую форму. — Кто он? — наводяще переспросил офицер, пока другой достал небольшой блокнот и приготовился записать важную информацию. — Начальник… с работы. Кацуки… он, часто жаловался на него, чёрт! — едва сдерживал ярость Кири. Они всегда говорили омеге валить с этой работы, но тот был таким упёртым. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Вот же ублюдочная сволочь! — Спасибо за информацию, — сдержанно кивнул Оджиро, — мы проверим этого человека и обязательно восстановим справедливость. Можете быть уверены. После этих слов офицеры удалились, оставив молодую пару безуспешно справляться с сокрушительной правдой.