oxygen

      Музыку в запутанных старых наушниках перебивает стук колёс поезда. В метро холодно, пахнет потом, сигаретами, смесью парфюма и антисептиком. Бэй Доу мутит и от запаха, и от музыки (которую не переключить, руки пакетами, сумками заняты), и от настойчивой мысли. Какого хрена спустя столько времени, Судьба (с ней у Бэй Доу были особенные отношения, будь она человеком, девушка не мешкая разбила бы ей лицо до кровавых соплей) решила организовать встречу с Нин Гуан. Будто Бэй Доу недостаточно хреново, будто она живёт каждый блядский день, не балансируя на грани между мнимым спокойствием, стабильностью и нервным срывом, который доведёт её либо до психиатрической клиники, либо до чего-то страшнее и мрачнее. Будто…       Путь из метро на улицу занимает несколько минут. Люди толкаются, говорят, какая-то женщина на эскалаторе с осуждением смотрит на исполосованные запястья выглядывающие из-под рукавов куртки. Бэй Доу наплевать, просто нервов уже ни на что не хватает и только чудом эта тётка, сующая нос не в своё дело, не полетела по лестнице вниз.       На улице холодно, продувает ветер — скоро осень. Бэй Доу кидает сумки на скамейку, застёгивает куртку и достаёт из кармана пачку крепких сигарет. Мятой они уже не пахнут. Только табаком, горечью, такой, чтобы на корне языка оседал гадкий привкус. Зажимает губами сигарету, щёлкает зажигалкой несколько раз и начинает злиться, когда искра так и не вылетает. Трясёт ею, а после злобно кидает в мусорный бак и шипя сквозь зубы, смотрит по сторонам. Только что её окружало множество людей, а сейчас ни одной живой души, у которой можно попросить подкурить.       Дерьмо.       Бэй Доу стоит неподвижно где-то с минуту, старается перебеситься без последствий, потом кладёт сигарету за ухо и тяжело вздыхает, хватая свои тяжёлые сумки. Ни покурить, ни вздохнуть с облегчением, ни прожить эту ебаную жизнь без желания сдохнуть поскорее.       Дома пахнет лекарствами и травяным чаем (Бэй Доу терпеть его не может). Она уже всё в этом доме терпеть не может, но приходится.       Скидывая ботинки у входа, Бэй Доу прислушивается и в очередной раз вздыхает тяжело. С кухни доносится лязг посуды и шарканье ног. Пряча сигарету обратно в пачку — в ближайшее время, она точно не покурит — Бэй Доу идёт на кухню.       Мама в одном домашнем халате в цветочек и босиком, стоит у плиты и что-то жарит. У неё седые пряди, бледная кожа, а на ногах чернеющий варикоз и шрамы от операции на колене. Попала в аварию, когда ехала на вызов к пациенту. Как итог: открытый перелом, раздробленные кости, месяцы реабилитации, постельный режим, костыли. И всё на плечах Бэй Доу.       — Могла бы просто дождаться меня, — ворчит девушка, облокачиваясь на потёртую столешницу, где стоят приборы для специй, разноцветные салфетки и милая плетеная корзинка с хлебом и рисовыми булочками. Уже чёрствыми.       — Ты всегда приезжаешь поздно, — устало отвечает мама и оборачивается. Пытается нежно улыбнуться, но уставшее бледное лицо ничего кроме боли и вины не выражает, даже вымученная улыбка не в силах это скрыть.       — Но я всегда приезжаю. Оставь это мне, я доделаю. Иди отдохни, ты плохо выглядишь.       Женщина послушно уходит от плиты. Она, может, и начала бы возмущаться, но явно пока не в силах скандалить с дочерью. Придерживаясь за грудь, мама уходит в свою комнату. Бэй Доу смотрит на её худую спину, сгорбленную и с выступающими позвонками, торчащими через лёгкую ткань и ей, блять, хочется закричать и расплакаться.       Она не знает, насколько ещё её хватит. Берёт лопатку и переворачивает картофельный блинчик.       Она не знает, какой из одинаково ублюдских дней станет последним для матери, а какой — для неё самой. Но, возможно, это будет один день. Включает чайник и роется в полках на стене в поисках кофе. Он у них в доме есть, просто в маленьких количествах и подальше от глаз мамы.       Она не знает, зачем Судьба вновь столкнула её с Нин Гуан и как теперь избавиться от этой мысли. Кофе дешёвый и на вкус он как эта жизнь, но Бэй Доу выбирать не приходится.       Кто-то получил всё: университет, признание, свою компанию. А кто-то две работы, ночные смены, больную мать, сначала пострадавшую в аварии, а потом пережившую сердечный приступ, и теперь дотягивающую свой срок на кардиостимуляторе. У Бэй Доу незаконченное средне-специальное, долги, мудак-начальник и всё просто идёт по пизде. И Нин Гуан, пусть красивая, богатая и невероятно обаятельная, в список херни в жизни Бэй Доу не входит. Уже не входит.       Сковорода отправляется в мойку, блинчики лежат горкой на тарелке, но Бэй Доу не трогает их. Чашка крепкого кофе, по вкусу схожего со всем тем, что происходит у Бэй Доу внутри, и сигарета, припрятанная в кармане — вот её ужин.       Бэй Доу садится на пол балкона, свешивает ноги через поржавевшие прутья и зябко кутается в тонкую кофту, накинутую на плечи. Щёлкает зажигалкой, наконец-то затягивается и наполняет лёгкие термоядерным дымом. Долго выдыхает и смотрит в чёрное небо над головой. Если там, на этом чёрном небе, кто-то есть, Бэй Доу шлёт его нахер.       Она трётся лбом о холодные ржавые прутья, пьёт мерзкий кофе, курит третью сигарету подряд. Тусклый свет с кухни ложится жёлтым налётом ей на плечи, руки, скулы. На руках — вязи вен, тысячи раз порезанных то лезвием, то кухонным ножом. Бледные татуировки, сделанные иголкой ещё в школьное время и множество других новых, которыми она хотела перекрыть шрамы, но получалось лишь так, что шрамами перекрывала тату. Несколько тонких линий на запястьях не забиты краской, а оставлены чистыми.       Как наказание.       Напоминание. Боль и много чего ещё.       Это те самые, о ней.       Много раз Бэй Доу хотела не то, что забивать это место новыми татуировками, а просто отрубить себе кисть к чёрту. Чтобы ничего вообще в этом ёбаном мире не напоминало ей ни о любви, ни о чувствах, ни о потере. Но какой был бы в этом смысл, если единственная, кого Бэй Доу любила до сжимающегося сердца и недостатка кислорода, то и дело появлялась в новостях по телевизору, в интернете, газетах? Её лицо — красивое, молодое, уверенное — украшало рекламные щиты на улицах. Будто призрак преследовала.       Время, говорят, лечит. Но если это лечение, то Бэй Доу готова засудить врача. Слишком много времени она провела в отчаянии, металась между всё той же стабильностью и нервными срывами. Подальше от маминых глаз, закрылась от неё и отдалилась. Не пускала последнего родного человека в свой мир, а когда впустила… Бэй Доу дала маме лишь крупицы правды, но добила и так уставшую, истерзанную жизнью женщину. Дочь стала финишем.       Бэй Доу помнила день, как в панике вызывала скорую, как пыталась собрать себя в кучу и придумать, что вообще она должна делать и может ли она делать хотя бы что-нибудь. А потом больница, реанимация, долгие часы без сна, стресс, желание отпустить ситуацию, полоснув пару раз себя по рукам или ногам чем-нибудь острым. Это был страшный эпизод жизни. Правда страшный, ведь Бэй Доу в ту мучительно долгую ночь могла остаться одна. Совсем одна. Один на один со своими демонами без крупиц поддержки, которые старалась давать ей мама. Это мог быть тот самый день, когда закончилось бы всё вообще.       Но мама выжила, справилась, выкарабкалась. Только теперь каждый день Бэй Доу жила с мыслью, что что-то может случится и она не успеет.       Бэй Доу устала. Чертовски устала.       — Ты, наверное, ни дня не проводишь вот так, — говорит она охрипшим голосом в темноту улицы, выдыхая сигаретный дым. — Только тебя, блять, мне не хватало, Нин Гуан. Сидела бы дальше на своём троне, в богатеньких районах, какого хрена… Маленькая сучка.       Бэй Доу хрипло смеётся, а потом начинает плакать, прижимая ко лбу руку с тлеющей сигаретой. Плачет бесшумно, но сильно. Кофе покоится на дне чашки влажным порошком, ветер играет в коротких волосах, лижет обжигающими прикосновениями мокрые щёки.       Первая любовь она же навсегда. В других ищем похожих, не всегда можем отпустить прошлое, избавиться от своих привязанностей и каких-то эфемерных надежд, что только в голове.       Бэй Доу не может.       Хочет, но не может.       Щёлкает зажигалка. Это уже шестая. В пачке осталось последняя. От горького дыма уже немеет язык и горят лёгкие. Удушливый запах оседает на пальцах, одежде, волосах. Бэй Доу вся — горечь, мрак, да боль.       Всё прекрасное, что могло в ней быть, сдохло, и это занесло сигаретным пеплом.       Даже любовь к Нин Гуан. Это терновый клубок под сердцем, которое бы с корнями нахрен вырвать и бросить в бездонную яму, чтобы никто никогда не нашёл.       Бэй Доу не может.       Она хрипит, трёт щёки жёсткой тканью лёгкой кофты. Она больная дура, явно.       Потому что хочется увидеть Нин Гуан ещё раз. Так же близко, как за барной стойкой. И, может быть, сказать ей всё, что накопилось и увидеть облегчение, злость, да хоть что-то кроме страха и отчаяния в золотых глазах. Что там вообще, под этим панцирем железной девы? Осталось вообще хоть что-нибудь? Может, думает Бэй Доу, закуривая последнюю сигарету (ей будет хреново), Нин Гуан уже давно нашла себе кого-то по душе, справилась, переболела и живёт счастливее? Хотелось бы, блять, чтобы это было так. Пусть и хочется на неё обрушить всю свою боль, не только накопившееся скорбное, но и то, что неприятно совсем. Всю обиду, злость. Чтобы это так же размазало по земле, как и саму Бэй Доу.       Бэй Доу тянет телефон из кармана джинсов. Листает список контактов и думает, что лучше бы она спрыгнула с этого балкона, чем…       Глупо думать, что она не сменила номер.       Но гудки идут…       Бэй Доу на третьем протяжном писке хочет всё бросить, выключить телефон и забыть об этом, как о страшном сне. Идиотка!       — Алло? — голос сонный, правда, ведь уже за полночь. Но это тот голос.       Не меняла номер? Серьёзно? Совсем безумная?       Хотя, кто здесь более безумен?       — Давай встретимся.       Молчание.       Бэй Доу отводит телефон от уха, думает, что её сбросили. Но нет. Вызов всё еще идёт.       Хочется ещё покурить, но последний окурок она кинула с балкона вниз. Да и кофе давно весь выпила. Начинает трясти от тревоги и пальцы от холода сжимаются на телефоне сильнее.       — Давай, — звучит как будто из-под воды.       В которой тонет Бэй Доу, когда её окатывает болезненной радостью от этого «давай».       Больная дура.

***

      Бэй Доу хотела прибить себя гвоздями к стене, приковать наручниками к кровати, запутаться в одеяле, лишь бы не приходить. Тревога окатывала беспокойными волнами и ворохом крутилась в голове, в груди. От неё ноги дрожат, походка какая-то неуверенная и говорить тяжело. Она сама себе подписала приговор, накурившись и позвонив посреди ночи той, кто разрушила её мир.       Нин Гуан невозможно перепутать с кем-то ещё. Она ослепительная. Как актриса, как звезда с телевизора, которая поёт про конфетки да участвует в кринжовых шоу. С идеальной укладкой, блестящими здоровыми волосами, подтянутая и стройная, одетая с иголочки. В противовес ей (всегда такой красивой) Бэй Доу в рваных джинсах и ветровке, что на несколько размеров велика. Бэй Доу с синяками под глазами, сигаретным перегаром, взъерошенными непослушными волосами и трясущимися руками. Уже то ли от холода, то ли от постоянного стресса.       Бэй Доу сводит пальцы на картонном стаканчике из кофейни неподалёку. Почти центр города, тут дорого и вполне себе неплохо, если точно знать, где покупать. Это американо, без сахара. Обжигающе горячий, прямо как Нин Гуан в своём жёлтом берете и клетчатом пиджаке. Такая официальная, деловая леди. Модель с обложки, на которую Бэй Доу даже не стала бы смотреть, проходя мимо витрины журнального киоска. Но ведь это Нин Гуан, чёрт её дери.       Они молчат.       Нин Гуан пьёт капучино. Сладкий, с сиропом и несколькими ложками сахара. От одной лишь мысли о вкусе напитка в тонких пальцах Нин Гуан, у Бэй Доу дёргается глаз. Это так не похоже на ту Нин Гуан, которую она знала. Та Нин Гуан пила вишнёвую колу пару раз в неделю, чтобы не испортить зубы. Следила за тем, сколько сахара она ест и избегала конфет. А сейчас вот, пьёт приторный кофе и в сумке у неё сдобная булочка с шоколадом и это рушит шаткий мир Бэй Доу.       — Неужели ты больше не следишь за тем, сколько сладкого съедаешь?       — Нет, — спокойно отвечает и припадает вишнёвыми губами к краю стаканчика. — Без кофе и сахара я долго не протяну на своей работе.       — А я вот… — Бэй Доу крутит в пальцах зажигалку и тупит взгляд на стакане кофе. Курить хочется. — Не пью и не ем ничего сладкого.       — И сигареты мятные не куришь.       — Не вставляет.       — Почему ты позвонила?       — Почему не сменила номер?       — А ты его не удалила. Зачем?       — Не знаю.       Нин Гуан отводит взгляд и по её лицу нельзя понять о чём она думает. Бэй Доу вздыхает устало и допивает свой горький кофе. Гораздо вкуснее того, что она готовит дома, но удовольствия от него, по правде сказать, никакого. Нащупывает в кармане пачку сигарет и шуршит фольгой, надеясь скорее вытащить сигарету и поджечь.       — Я думала, мне однажды хватит сил позвонить, — отвечает Нин Гуан, бросая свой стакан в мусорный бак и присаживаясь на скамейку под ветвями дерева. — Но ты оказалась сильнее и смелее.       Для Бэй Доу это звучит не ободряюще. Скорее, как издевательство и пощёчина. И как отдушина. Потому что хотела она это слышать. В одной из своих фантазий рисовала этот момент. И вот она есть. И чувства совсем не те, какие она себе представляла. Больно.       Бэй Доу садится рядом и достаёт сигареты. Скорее всего здесь нельзя курить, но в такой час в парке не так много людей и слегка нарушить закон вполне себе можно.       — Я зла на тебя.       — Я знаю.       Сигарета ложится в уголок рта.       — Ты сучка, Нин Гуан. Исчезла, забыла, а потом взяла и… Маячишь перед глазами постоянно, будто преследуешь. Напоминаешь постоянно, что вот она ты, красивая, богатая, успешная. Улыбаешься со всех экранов, газет и щитов. Это пиздец, ты понимаешь?       — Я никогда не забывала.       — Тогда где была? Боялась, что тебя приструнят родители? Только не ври мне, я не одна из тех, кто пишет про тебя статейки в бульварные газетки. Ты так жалобно смотрела на меня в баре, будто… Чёрт!       Нин Гуан смотрит на неё косо и лицо у неё… Бэй Доу не знает точно, но думает, что ей не доверяют ни грамма.       — А где была ты всё это время?       — Училась жить без тебя.       Нин Гуан напрягает плечи и поджимает губы. Бледнеет слегка.       — И у меня очень хорошо получалось делать это.       Нин Гуан натянуто улыбается. Пытается, по крайней мере. Совсем как мама Бэй Доу. Пытается улыбкой скрыть вину, разочарование, боль, всё гадкое и липкое. Бэй Доу её такую не знает. Эта Нин Гуан холодная, словно спрятанная под толстым слоем льда или за бетонной стеной, она печальная. И осознание колет Бэй Доу под рёбра, словно сунутый с размаху кортик.       Кто из них не разбит?       — Мне жаль, — бросает Нин Гуан. Совсем не искренне. Бэй Доу хрипло смеётся. Ей саму себя ни капли не жаль.       Щёлкает зажигалка и в небо улетает клуб сизого вонючего дыма.       — Не жалей меня, — твёрдо отвечает Бэй Доу, стряхивая пепел на асфальт. — Из-за твоей трусости и моей беспомощности мы те, кто мы есть. Толку кого-то жалеть? Ты костьми легла за другое, а я попыталась жить сама. Как видишь, я здесь и… Не смотри так на меня! Это невыносимо.       — Это всё?       Бэй Доу вдруг будто судорогой сводит. Раздражение вспыхивает под кожей и растекается по всему телу, бьёт в голову и чудом, разве что, глаза не краснеют от злости. Что значит «это всё?» Бэй Доу вмиг становится тем самым вулканом, пороховой бочкой, которая в любую секунду рванёт и её никто не сможет остановить.       — Охренеть! — рычит она. — Ты сама ничего не хочешь сказать? Тебе нечего?! Думаешь, если ты похлопала мне глазками, я всё тебе прощу? Сука, это ж надо!       — Продолжай.       — Я хочу услышать хотя бы жалкое извинение за всё дерьмо, что случилось. И мы разойдёмся.       — Тебе правда станет легче, если я попрошу прощения?       Бэй Доу запинается и долго молчит. Нин Гуан её не тревожит, она, может быть, понимает что-то гораздо больше, чем кажется. Но для Бэй Доу это пустое.       Ей хотя бы хочется себя в этом убедить.       — Нет, — тушит сигарету и не врёт. А потом злится ещё сильнее, когда Нин Гуан сосредотачивает своё внимание на телефоне. — Ох, нахрен! Иди работай, я больше не буду отнимать твоё драгоценное время. Надеюсь больше не увижу тебя, иначе не знаю, что сделаю. Невыносимо просто!       Нин Гуан прикусывает бледнеющие губы и в золоте её глаз что-то знакомо кристально блестит. Бэй Доу игнорирует, потому что, если не будет — всё конкретно полетит в пизду. Хуже, чем есть. Если может быть ещё хуже.       — Не так я себе это представляла.       — Я тоже. Но оно стоило того, чтобы я убедилась в том, что дура последняя, а ты… Чёрт, похрен. Пока.       И уходит, ссутулив плечи и сунув руки в карманы куртки. Вся злая, колючая, но уже не такая взвинченная, какой бывала в школе. Будто она всю свою злость направляет лишь на себя, пропускает через каждую клеточку тела и разлагается от собственной ненависти. Знать бы только, к кому именно.       Нин Гуан смотрит ей в спину, встаёт и идёт в другую сторону. Смахивает слезу со щёки и тянет себя за волосы сильно, до жжения. В наказание.       Всё неправильно.

***

      Сообщение с коротким «Приходи» и адресом.       И Бэй Доу, как на зло, выворачивает все винтики в голове. Она больная дура. Она понимает, что бегает по раскалённым углям и заточенным гвоздям, режется и жжётся, но.       Бэй Доу не может.       С мыслью, что это ничем хорошим не закончится, девушка проходит в клуб по приглашению, которое ей прислали следом после адреса. Там неон, кальянный дым, танцующие полураздетые девушки в клетках, потные тела на танцполе, алкоголь и громкая электронная музыка. Бэй Доу привыкла к таким местам, она подрабатывала в барах, клубах.       Но она не ожидала, что это будет местом встречи с Нин Гуан.       На втором этаже в самом углу вип-ряда с укромными мягкими диванчиками Бэй Доу находит Нин Гуан, тянущую лёгкий кальян с чем-то сладким, похожим на мороженое или какие-то ягоды. На ней белое короткое платье с тонкими бретелями, босоножки с тонкими ремешками, мягко охватывающими лодыжку и светлые волосы собранные в растрёпанный пучок. Нежная белая кожа блестит в неоне, на открытой шее и острых ключицах виднеется тонкий слой пота. Какая же красивая.       Бэй Доу нечем дышать.       Других было так много, что не сосчитать. Но, блять, только от Нин Гуан выворачивало так, что колени дрожали. Только Нин Гуан одним своим видом — всегда элегантным, собранным (а сейчас — сексуальным, немного даже развратным) доводила Бэй Доу до какого-то помутнения, до ощущения, будто она под водой. Бэй Доу садится напротив, смотрит пристально. Внутри мешается ненависть к себе за то, что пришла сюда, злость на Нин Гуан и дикое желание — будто выпущенный из клетки зверь — придавить Нин Гуан собой к дивану и не останавливаться, пока у неё не сядет голос.       Воздуха мало.       Это неправильно.       — Я думала ты не придёшь, — она выдыхает клубы сладкого дыма и сквозь пелену выглядит ещё прекраснее. Словно ускользающий призрачный потусторонний морок.       — Я тоже.       Официант ставит на стол бутылку текилы, вазочку с дольками лайма и соль. Бэй Доу сглатывает ком в горле и растягивает несколько пуговиц на рубашке. Воздуха мало. Дымно. Бэй Доу не курила, она совершенно трезва, но мысль, как можно совместить лайм, текилу и Нин Гуан вклинивается в мозг и внизу живота все заходится горячими волнами. Бэй Доу вздрагивает, то ли тревожно, то ли возбуждённо.       Ничем хорошим это не закончится.       — Бэй Доу, не уходи, пока я не закончу, хорошо?       — Давай, — машет рукой и смотрит куда угодно, кроме Нин Гуан. Тяжело. К ней всё ещё хочется прикасаться, любить до хрипоты, до дрожащих коленей и ослабших пальцев.       Дура. Дура. Дура.       Нин Гуан наклоняется чуть вперёд и начинает говорить.       Бэй Доу от её слов плохо. Физически, морально, во всех смыслах. Нин Гуан пташка, которой переломали крылышки и бросили на дно пыльной клетки. Пташка, которая нашла в себе силы подняться на ноги и залатать крылья, вставив искусственные перья. Всю себя сделав искусственной.       Бэй Доу знала много разбитых людей. Она была одной из таких. Нин Гуан, настолько придавленная чужими ожиданиями, мнением, желаниями, от страха, могла бы этот список возглавить. Она безвольная, совсем. С концами. А то, что имеет сейчас — попытка всё в своей зависимой жизни контролировать и доказывать себе самой, что, хотя бы на что-то способна. Пусть и нужно придумать себя саму, то, что люди зовут душой, ради контроля, стабильности, равновесия. У Бэй Доу ломается голос, когда она пытается что-то сказать. Плакать не хочется совсем, это что-то совсем другое. Это как истерика, только немая, глубоко внутри, которую так просто не выразить слезами, криком. У неё в груди разбивается с треском старый сосуд с болью, и любовь ползёт терновой веткой, впиваясь шипами в сердце, и отчаяние оседает под кожей, и печаль, словно сигаретный пепел, и странное облегчение ощущается в лёгких.       Она хотела услышать.       Извинения, частичку истории, капельку того, чего ей не давали и что убивало её много минут. Чтобы Бэй Доу самой было легче. Чтобы больше не вынашивать обиду, злость и ненависть. Не повторять один и тот же сценарий перед сном или сидя на холодном полу тёмной комнаты. Разломанная на части и не способная себя собрать.       Но когда Нин Гуан наконец-то честна, рушит какую-то из своих стен (с трудом, это видно) и просит прощения, склоняет голову и с придыханием говорит:       — Без тебя этот мир похож на ад.       Бэй Доу наконец-то дышит.       С облегчением. Без тяжести в груди, без спёртого в лёгких воздуха, без застрявшего в горле крика и плача.       Она словно бы наконец-то свободна от этих оков.       И сама же просит надеть на себя эти цепи вновь, когда наклоняется через стол и берёт чужое лицо в ладони.       Ничем хорошим это не закончится.