Далеко бежит дорога

Он одним из первых узнал, что хитроумное вранье, подобно тонкому льду, дало трещину, и обстановка накалилась.       Во всепоглощающем хаосе из уст перепуганных корреспондентов звучали новости: Америка в кои-то веки не смогла договориться, она проигрывает, террористы взрывают и жгут напалмом.       Первый взрыв раздался прежде, чем они успели получить донесение. Каким образом вообще подобное допустили — до абсурдного неясно, но теперь уже и неважно. Вашингтон горел, Белый дом — надежно охраняемая лучшими из лучших твердыня — горела.       Грязный пот заливает лицо, глаза и легкие жжет от дыма. Леон кашляет, крепко вцепившись пальцами в револьвер, как в спасательный круг — оружие придает хоть какую-то уверенность в контроле над ситуацией. Бежит вперед, увиливая от огня.       Рыжие языки пламени взвиваются до потолка, вырисовывая очертания коридора впереди. Под подошвами перемазанных сажей ботинок хрустит стекло. Обугленные куски перекрытий преграждают путь, вынуждая Леона перепрыгивать с места на место. На голову сыпятся мелкие обломки.       Отчетливо пахнет палеными волосами и одеждой, но Леон не видел ни одного тела и не встретил ни единого живого человека на своем пути.       Неужели всех уже успели вывести?       И если успели, то где был он в этот момент?       Откуда-то с улицы доносится звук стрельбы, вторящий пожарным сиренам. Наверняка уже пригнали кавалерию и возвели металлическую баррикаду из военной техники, взяв территорию в оцепление.       Отвлекшись на окно, чтобы посмотреть, что происходит на улице, Леон спотыкается о балку и кубарем скатывается вниз по ступенькам. Закрыв лицо, больно бьется руками.       Съехав на пол первого этажа, Леон обнаруживает, что рука все еще сжимает револьвер. Стрелять не в кого, и он даже не уверен, остались ли в барабане патроны, но не может выкинуть оружие. Будто само тело этому противится.       Спина, локти и плечи болят, голова трещит от удара о пол. Леон трогает саднящий лоб и мажет кровь меж почерневших пальцев.       Он встает, хватая воздух короткими вдохами. Дышать без риска отравиться угарным газом уже нельзя — пламя распространяется слишком быстро, пожирая комнату за комнатой.       Видимо, пока Леон пытался выбраться, пожарные оставили попытки потушить огонь внутри и бросили основные силы на то, чтобы остановить его распространение по территории.       Сделав над собой усилие и отлепив пистолет от руки — по ощущениям, нагретое оружие отдирается вместе с кожей, — Леон бредет по холлу к дверям. Удивительно, что при таком пожарище они уцелели.       Раздвинув ладонями двери в стороны, он вываливается на улицу. Резко глотнув воздуха, заходится в приступе кашля, из глаз брызгают слезы.       Пожарные и военные машины брошены, по-прежнему нигде нет людей. Леона встречают лишь дым и зарево над разрушенным городом. Внутри что-то надламывается, как ломается прогнившая деревянная балка, к которой крепятся церковные колокола. По телу подобно резонирующему звону прокатывается дрожь. Это конец. Сразу в нескольких смыслах.       Звон-дрожь превращается в противный писк.       Громкий писк прямо над ухом.       Леон с силой бьет по будильнику, чтобы тот заткнулся, и разлепляет глаза. Электронное табло показывает пять утра.       Усевшись на кровати, Леон пытается расслышать запах гари, — очень уж правдоподобным был сон — но пахнет только мокрым асфальтом. Над Вашингтоном больше не висит смог — над Вашингтоном занимается дождливый рассвет, украшенный тысячами городских огней.       Леон потирает глаза. Он привык, что во снах расшатанное сознание подробно рисует картины зверств и разорений, и уже не боится их видеть.       Что по-настоящему пугает — на мгновение было даже приятно лицезреть горящий Вашингтон. Желанно.       Сидя в постели на фоне светлеющего неба, Леон вспоминает один пылающий город за другим, заново убеждая себя, что это жутко.       Он совсем не этого хочет, и не такой ценой.