Кто все эти люди, чтоб учить меня жить? Пускай они отвалят, я решу всё сам! Им никакого дела до моей любви! Все эти грёбаные люди — просто пыль в глаза! © Порнофильмы — Кто все эти люди?
***
— Прикинь, у меня теперь есть кошка! — плюхаюсь за парту и, не оглядываясь на Женьку, начинаю вытряхивать из сумки учебник, тетрадки и тесты-тесты-тесты. Когда ты в одиннадцатом, тесты — то, из чего ты состоишь. Тесты по утрам, вечерам. Вместо завтрака, на обед и на ужин. Ты и есть тесты. — Соболезную, чувак, кошки — зло, — раздаётся басовито за моей спиной. Я дёргаюсь, умудрившись от неожиданности удариться об угол стола, потому что «Женя» отвечает мне как раз в тот момент, когда я пытаюсь собрать рассыпавшиеся по полу ручки. — Ты не Женька, — разворачиваюсь, обнаруживая рядом с собой парня. Парта ему явно маловата, из-за чего ноги он вытягивает в проход между рядами. Удивительно, что я не споткнулся о них, когда влетел в класс. — Женька бы никогда не сказала такого о котах. Он ухмыляется, отчего приподнимается только одна часть рта, а глаза прищуриваются, протягивает руку и представляется: — Иван. — Алексей, — отвечаю, пожимая протянутую ладонь и с неудовольствием отмечая, что моя почти вполовину меньше. А Женька ещё что-то там говорила про пальцы пианиста. Но по сравнению с теми, что я вижу, скорее — онаниста. — Как два деда перед игрой в шахматы познакомились, — говорит блондин. — Это я могу, — отвечаю, усмехнувшись и продолжая раскладывать канцелярские принадлежности. — Что конкретно? Задумываюсь на секунду, а потом выдаю правдивое: — На самом деле, у меня юношеский разряд, а из-за смены погоды ломит суставы, так что, и то и другое. Это всё, конечно, очень интересно… — Тут, должно быть, какое-то «но»? — предполагает Иван. — Но ты кто? — усмехаюсь, замечая, как девчонки на соседнем ряду смотрят на нас и хихикают. Я давно перестал интересовать одноклассников, если интересовал вообще когда-нибудь. Дело явно в Женьказаменителе. — Мы вроде познакомились уже, буду здесь учиться. — Ну, добро пожаловать, что ли, — улыбаюсь, несмотря на то, что неловкость диалога сковывает. — Только тут вроде как занято. Сейчас придёт Женька. — Понял, — он собирает свои вещи — аж целый тетрадный блок и одинокую ручку — и встаёт из-за парты. — Где свободно? Девчонки хихикают ещё громче и рассаживаются по разным партам, от этого шоу закатываются глаза, и я замечаю, что у новенького тоже на лице странное выражение. — Тут, — кивает на место рядом с собой Петрищева. — Я, кстати, Кристина. — Иван, — лениво отвечает блондин, усаживаясь рядом с Петрищевой, которая тут же принимается заваливать его вопросами, не забывая до посинения наматывать соломенные волосы на указательный палец. Типа флирт. За пять минут до звонка весь класс успевает узнать, что Ваня — «Иван, если не составит труда» — приехал из Германии по семейным обстоятельствам, что его отец русский, переехавший в Берлин в студенческие годы, а мать из Польши. Фамилия его Левадовски, но по-русски с «й» на конце — Левадовский. Ему уже почти девятнадцать, но он ещё в школе, потому что российская и немецкая система образования отличаются. Это я и рассказываю шёпотом Женьке в начале урока, на который она опаздывает, из-за чего навлекает на себя гнев русички. Возможно, и она бы могла увидеть на двери в учительскую зарифмованное послание, но Женька её почему-то любит, хоть у старой маразматички с головой и не всё в порядке. Зачем-то ещё добавляю, что Левадовский не любит кошек. Женька хватается за сердце и кидает в него убивающий взгляд ветеранки интернетовских войн кошатников и собачников. К концу дня сплетни о новеньком расползаются по школе, возводя его едва ли не в герцоги баварские, а причины его перевода в нашу школу в выпускной класс приближаются к заговору против королевской семьи. Какие-то даже напоминают «Семнадцать мгновений весны». Удивительным образом блондин, сам того не ведая, сближает весь класс лучше любого тимбилдинга. После уроков класс торчит у ворот школы, где новичок останавливается, решив, что раз это уже не территория школы, то идеальное место для курения. Несколько одноклассников, желающих показаться крутыми, тоже закуривают, а кто-то даже стреляет у него сигареты. Левадовский продолжает рассказывать-рассказывать-рассказывать. У него явно талант травить байки про что угодно, делая увлекательной даже историю о походе в библиотеку, преподавай он физику, Женька, наверное, даже что-то запоминала. Мне становится смешно от того, как усердно она пытается делать вид, что ей неинтересно, весь день троллит одноклассниц, строящих глазки блондину. Даже сейчас, вместо того, чтобы активно принимать участие в разговоре, корчит скучающее лицо, а сама то и дело прячет смешки ладонью. Кашляю я, чего ты пристал, Архипов. Ваня — прошу прощения — Иван курит какие-то явно недешёвые сигареты с кнопкой, от них пахнет яблоком и совсем немного табаком. Вроде отдушки делают, чтобы не воняло, но ловлю себя на мысли, что запах неприятный. Даже немного отстраняюсь. Левадовский стоит рядом со мной, а из-за ветра дым летит прямо на меня. Вытащив вторую сигарету, он вальяжно прикуривает и снова рассказывает. На этот раз смеются все: Лена, стоящая по левую руку от новичка, я — по правую. И даже Женька. В голос, запрокинув голову. Смех у неё очень прикольный. Низковатый, а после болезни ещё и с хрипотцой. Он делает её немного старше, интересней и — боги, и как такое только мне в голову лезет — женственней и сексуальней.***
Видимо, до этих тупиц, наконец, доходит, что курить у школы — не преступление, если рядом нет ментов или чьей-то мамки. Миша тормозит недалеко от ворот. Лена просила подвезти её на какие-то съёмки. Она рассказывала, но Миша не запомнил. Лена вообще много говорит, иногда Миша даже пытается делать вид, что ему интересно, но в основном просто не слушает — думает о своём. В его башке столько всего, что там тупо не находится места для непонятных слов, как-то связанных с мечтами Ленки о карьере в модной индустрии. Миша думает, что у неё есть амбиции, да и внешность подходящая. Флаг ей в руки, думает Миша, её же тут никто не держит. Морозова мечтает о Москве. Миша, так и быть, проводит её на вокзал и пожелает успехов. — Привет, — Миша вздрагивает, когда Лена, непонятно когда успевшая сесть в машину, целует его в щёку. Только что стояла рядом с белобрысым, выделяющимся из толпы. Он на голову выше большинства людей, окруживших его. В прямом и переносном смысле. От пацана прёт уверенностью в себе. Миша в таких вещах разбирается. Сам таким был. Пёр напролом. — Что за пацан? — спрашивает Миронов, не ответив Лене приветствием. Щека противно липкая. Вечно девчонки мажут губы какой-то дрянью, мало того, что нормально не пососаться, размазывается, так ещё и привкус этот потом на весь день во рту. — Высокий? — уточняет Лена. — Новенький. Из Германии… Лена принимается рассказывать, но её голос постепенно сходит на шум сломанного телевизора. Девчонки любят болтать без умолку и мазать губы какой-то дрянью. На длинной шее белобрысого мотается шарф. Эйнштейн своим замотался, как ребёнок, которого мамка отправляет за хлебом в метель. Только глаза видно, и волосы из-под шапки торчат непослушной копной. Женька тоже здесь. Тоже смеётся, искренне так. Сколько Миша ни пытался шутить, она даже не улыбнулась. А вот Женька без шарфа. Дура. Только ведь переболела. Миша слышал, как она кашляла по ночам. — Миш. Миш! — кричит Лена, толкая его в плечо. — Чё? — забыл, что она здесь. — Мы едем? Мне нужно через полчаса уже там быть. А ехать через весь город. Миша ещё раз бросает взгляд на толпу, собравшуюся вокруг белобрысого, встречается взглядом с Эйнштейном, а потом сосредотачивается на скользкой дороге. Ехать, и правда, в какие-то ебеня. И как только там открылась эта сомнительная контора? Среди пивнух и гаражных кооперативов. Ночью снова приходит Женькин кот. Ложится на грудь, точно чувствует, как там, за рёбрами, неспокойно, вылечить хочет. — Чего тебе, пушистый? — спрашивает Миша, пропуская шерсть между пальцев. Кайф. Пацаны раньше смеялись над Мишкой, потому что он вечно кормил ободранных котов. А ещё Миронов дрался с теми, кто в этих самых котов стрелял из рогатки или палкой гонял. А тогда никто не смеялся. Пацаны ныли, а их мамки приходили к его, Мишиной, жаловались, что Миша малолетний преступник. Мать орала, что ему место в колонии, и грозилась сдать в детдом. А котов, каких Миша всё-таки решался притащить домой, за шкирку выкидывала в подъезд. Барсик мурлычет, засыпает. Миша не спит. Снова лезет в телефон. Интересно, Диман уже уснул? Как он там вообще? Сколько они не говорили? Неделю? Последние пять лет и дня не проходило, чтобы они с Диманом не разговаривали. Один раз только две недели не виделись, когда Миша слёг с воспалением лёгких. В санчасти тогда был карантин, и Димана не пустили, как он ни пытался подмазаться к медсестре. Конфеты ей таскал, даже цветы где-то достал в феврале, а она ни в какую. Палец застывает над иконкой с именем друга. Миша сворачивает «контакты». Листает ленту в инсте, каким-то образом оказывается на Женькином аккаунте. Женька пиздец красивая выросла, вот только она, наверное, не думает так. В профиле всего три её фотки остальные посты забиты Барсиком и разными эстетичными штуками. Женька любит фоткать, этого Эйнштейн не говорил. Миша сам понял. Под постами кое-где, есть строчки из стихов. Их Женька сама написала. Миша гуглил — не нашёл. У Женьки не так много подписок. Миша решает посмотреть, вдруг узнает ещё о чём-то, что интересно сестре. Какие-то звёзды, какие-то незнакомые подростки — скорее всего, из школы, несколько аккаунтов с рецептами, какие-то фотографы, чьё-то имя даже кажется знакомым, наверное, Ленка о нём что-то говорила. Миша залипает на аккаунте, где больше тысячи мемов и видосов с котами, сохраняет себе штук сто, наверное. Страшно подумать, сколько времени убивает на это. Снова звёзды, школьники, лайфхаки, поэтесса из Питера пишет о несправедливости жизни и делает рецензии на присланные подписчиками стихи. Почти в самом конце аккаунт — Эйнштейн. Нет, конечно, ник у него другой. Лёха Рхип? Не, нихуя. Лекс Архип. Лекс, бля. Реально, ну какой из него Лёха? У него куча фоток с гитарой, несколько с фейсом. На всех, что с фейсом, фотографом значится Женька. Что и следовало доказать. Под одной из фоток цитата… кто бы мог подумать, Альберта Эйнштейна. «Только дурак нуждается в порядке — гений господствует над хаосом». Жаль, что Миша не знал этой цитаты в детстве. За его фразу о творческом беспорядке мамка обычно начинала орать, что он развёл в комнате бомжатник. Миша смотрит историю в профиле. Котёнок лежит на пушистом покрывале, вверх круглым огромным пузом. «Он может лопнуть? Что говорит по этому поводу физика?» — пишет Миронов в ответ на историю. На часах 03:12. Ответ приходит практически моментально. «Моей кошке стоит переживать, что ты её сталкеришь?» «Кошке?» — Миша усмехается. Надо же. — «Ну ты даёшь, Эйнштейн, ещё школу не закончил, а уже девку домой приволок». «У неё были неудачные отношения. Один котяра подобрал её на улице, отогрел, покатал на тачке, а потом заявил, что не будет брать на себя такую ответственность», — в конце смайлик с разбитым сердцем и смайлик с плачущей кошкой. «Пиздец ты загнул», — несколько смеющихся смайликов. Миша спрашивает, как назвали кошку, смеётся над именем. Заваливает вопросами о том, нормально ли она ест, не царапает ли обои и ходит ли в лоток. Лёша скидывает в ответ свои исцарапанные худые руки. На бледной коже сетка синих вен. Миша скидывает сохранённые мемы. Лёша отвечает ржущими смайлами. Лёша кидает видео, где Октябринка грызёт свой хвост, на заднем фоне играет песня. Она была в фильме «Брат 2». «Скинь песню», — пишет Миша. А потом добавляет: — «Кошка угарная». Эйнштейн отвечает, что в инсте музыку не скинешь, и пишет название: Океан Ельзи — Кавачай. Миша вспоминает, что Диман любит эту группу. Диман до четырнадцатого года жил в Донецке, даже был на их концерте. Песни он знает наизусть. Палец снова зависает над именем в «контактах». Уже половина пятого. Точно не лучшее время для попыток установить мир. Эйнштейн уже не в сети. До пятницы от Ленки скапливается дохуллион сообщений и чуть меньше пропущенных. Вчера Женька впервые сама заговорила с ним. Это был короткий диалог, она искала Барсика, решила, что он снова с Мишей. Но котяра оказался в задвинутой за диван спортивной сумке. Миронов спросил у сестры, как дела в школе, она ответила, что ЕГЭ — зло, и лучше бы она пошла в третий ПТУ на повара. Миша отвечает, что быть поваром заебись, в армейке поварам все завидовали, на кухне тепло, не говоря уж о том, что всегда можно заныкать, че схавать. Женька смеётся. Не громко, не как тогда, возле школы, когда белобрысый что-то втирал. Но всё же. В пятницу вечером Женька куда-то уходит. Миша возвращается домой раньше — в мастерской у Серого прорвало трубу, так что работа накрылась — и сталкивается с сестрой в подъезде. От неё приятно пахнет духами матери, она вроде и выглядит как всегда, но что-то не так. Ресницы длиннее и темнее. Тушь. — На свиданку? — интересуется Миша, как бы между словом, но реально напрягается. Блин, сестре семнадцать. Это пиздец. Она красивая, а пацаны не слепые. Тоже пиздец. — На вечеринку, — отвечает Миронова, поправляя волосы под беретом. На вечеринках бухают и трахаются, где попало. И это архипиздец. — Звони, если чё, — говорит Миша серьёзно. — Чё, например? — усмехается Женька, копируя его манеру, но без зла. Она вообще другая в последние дни. — Хз, может, кто приставать будет, или ещё что, — Миша открывает дверь в квартиру. Женька уходит, стуча по ступенькам низкими толстыми каблуками.***
Квартира у Левадовского в обычной хрущёвке. Пятый этаж. Две комнаты. Вообще, меня удивляет, как сюда влезла такая куча народа. Но ещё больше удивляет, что тут делаю я. И как только Женька смогла меня уговорить? Хватит сидеть в своей раковине. Никуда не денется твоё ЕГЭ. Кошка скучать будет? Лёш, ты стебёшься? Вспомни, когда мы с тобой в последний раз куда-то ходили не вдвоём? Вот именно, нас никто не зовёт, а Левадовский позвал. Ничего я не запала, просто правда засиделись по домам. Отвали, Архипов, я что, похожа на этих куриц? Точно. Вот поэтому. Женьке сто процентов нравится новичок, а кто я такой, чтобы лишать её поддержки? Пришлось идти. Хозяин хаты ловко мешает очередной коктейль. Протягивает мне. Уже второй. Вообще-то, я не пью. Не нравится вкус алкоголя, но тут его, кажется, почти и нет. Совсем не чувствуется. В квартире играет что-то модное. Я не слушаю такое, но звучит неплохо. Хочется двигаться. Твою же… Я не танцую. Но я хочу. Видимо, коктейли просто с замедленным эффектом. Кто-то делает потише, заставляя меня расслабиться. К следующему припеву я бы точно стал дрыгать конечностям. Через пару секунд доходит: тише сделали, чтобы лучше слышать Левадовского. Он усмехается, втирая что-то Толяну. Наконец, улавливаю суть. Речь идёт об ограниченном мышлении русской провинции. Блондин, умудряясь ни разу не повториться и не перейти на личности, выражает свою позицию: пидоры — это те, кто стульчак не поднимают. Пидоры встречаются и среди гетеросексуалов, и среди геев. А агрессия идёт в основном от гетеро, но чаще от латентных. ЛГБТ-сообщество в целом настроено мирно. Он с совершенно непрошибаемым видом демонстрирует татуху — знак мира на запястье. Рассказывает, что такие делают уже много лет те, кто принадлежит к одному из старейших Берлинских ЛГБТ-сообществ. Новичок воодушевлённо рассказывает о том, какими храбрыми были основатели, что не боялись умереть за идею, о том, сколько они сделали, чтобы мир был не только на запястьях, о том, сколько «не таких» погибло от рук уродов, которые взяли на себя роль судей и богов. Все слушают с раскрытым ртом. — Я вот стульчак всегда поднимаю, а ты? — спрашивает он у Толяна. Тот стоит краснющий, и на него смотрят с осуждением. Левадовский хлопает его по плечу и усмехается, уголок рта летит вверх. Он машет рукой — музыка снова становится громче. Не знаю, почему, но речь его цепляет. По-настоящему. Решаю, что нужно переварить в тишине. На балконе холодина — старые деревянные рамы рассохлись, из щелей тянет. Кажется, сегодня ночью уже конкретный минус. На секунду на балкон врывается громкая музыка, а потом снова затихает. — Не холодно? — спрашивает хозяин квартиры. — Ну такое, — отвечаю. — Мозги стоит проветрить, а то я что-то, кажется, совсем пьяный. Он тихо смеётся, протягивая сигарету. Беру в руки и кручу. Она тлеет, от неё тянет яблоками и совсем немного табаком. Противно. Возвращаю. Я же не курю, ты забыл? — Как думаешь, кто больше не протянет мне руку? — снова усмехается он, затягиваясь. Жму плечами и говорю: — Думаю, ты теперь вообще круче супермена. Язык заплетается, и голова немного кружится. Хотя на балконе уже получше, холод отрезвляет. — В Германии все такие… откровенные? — Кроме моего отца, — отвечает Иван. Ты не лезешь людям в душу, Лёша, не лезешь. — У вас плохие отношения? — спрашиваю, не раздумывая. — Он отправил меня в ссылку в Российскую провинцию, потому что я хуевый сын, — со смешком рассказывает Левадовский. — Из-за… — подбираю слово, но язык не поворачивается, — тату? Ваня смотрит с прищуром и как-то понимающе кивает. — В том числе. Но больше из-за того, что я не хочу заниматься его делом. Мне эти его пилы поперёк горла. — Пилы? — не понимаю я. Левадовский смеётся. Говорит, что я реально выгляжу пьяным. Рассказывает про то, что у его отца крупная фирма: они изготавливают и продают бензопилы. Ему это неинтересно. Ване. В Берлине он тусовался с ребятами, которые занимаются искусством. Ему нравится рисовать эскизы одежды. Он даже показывает мне несколько на телефоне. Выглядит круто. У него свой стиль, видно, что не занимался в художке, где всех пытаются загнать под одни стандарты. — Отец тут вырос, в этой квартире. Его родители рано умерли, я их даже не помню. Он уехал учиться в Берлин по обмену. Там осел, потом маму встретил. Она клёвая, но против его решений идти не хочет. Хотя всегда меня защищает, — откровенничает Ваня. Не Иван. Именно Ваня. — За квартирой соседка смотрела. Сдавала. А когда я заявил отцу, что не буду поступать туда, куда он хочет, он психанул, набрал ей и такой: «Галочка, скажи жильцам, чтобы к концу месяца квартиру освободили, там теперь будет мой сын жить. Он уже самостоятельный мальчик, хочет сам распоряжаться своей жизнью. Кто я такой, чтобы ему мешать?». — Пиздец, — отвечаю. Реально пиздец. — Расслабься, Лёш, — он хлопает меня по плечу. — Мне мать деньги обещала слать. У неё свой бизнес, отдельный от отца. Так что, буду воспринимать это как вызов. А ещё лучше, как охуеть какое странное приключение. Он снова закуривает. — Мой отец уже двадцать пять лет Никлаус по паспорту. А по сути, всё тот же Колян. Он вырос тут, а я там. Не знаю, как он не поймёт, что мы разные. Конфликт поколений. Дверь снова открывается, впуская громкую музыку. И Женьку. — Я тебя потеряла, — говорит она и косится на Левадовского, рука которого снова на моём плече. — Женёк, ты как раз вовремя, — улыбается хозяин квартиры. — Ты же хорошо в литературе разбираешься. Проанализировав все книги на тему конфликта отцов и детей, ты можешь дать ответ, разрешим ли он? Миронова смотрит на него, как на дурака. А потом, рассмотрев, что Левадовский трезв, как стёклышко, хоть и выпил в разы больше меня, включается в диалог. Они философствуют, совершенно, кажется, забыв, что я тоже тут. Возвращаюсь с балкона замёрзшим. Ещё один коктейль быстро согревает, но танцевать больше не хочется. Опускаюсь на совдеповский диван, залипаю в инстаграм. Миронов снова накидал мемов с котами. Они реально смешные, странно, что Женьке не удалось меня раньше втянуть в это. Наверное, потому что у меня не было Октябринки. Зачем-то листаю диалог. Там уже прилично сообщений. В основном коты, но есть и другое. Охрененно красивый рассвет, например. Женькин брат признаётся, что не скучает по службе. Только по небу. Когда ты на земле, оно такое далёкое и будто неродное. Ещё есть фотка самого Миронова. С присяги. Он там похож на обычную дворовую шпану: совсем лысый, глаза на ещё по подростковому худом лице выглядят огромными. Он и сам очень худой, форма висит мешком. Но высокий. Да и плечи широкие, точно шире, чем сейчас у меня. На ещё одном на груди у него лежит Барсик. Миронов признаётся, что, пока Женька не видит, тискает его, а кот почему-то всегда лижет ему футболку. Дурак.***
«Можешь нас забрать, пожалуйста? Московкая, 56/1», — пишет Женька. Серый сказал, что мастерскую пока придётся закрыть, у него нет бабла лишнего, а трубам пизда, и их нужно менять. Так что Миша решает, что пока можно потаксовать. Нужно поскорее накопить бабла и съехать. Нет, ему никто и слова не сказал. Отец держится вежливо, но отчуждённо. Женькина мамка вообще чудо, на её месте Миша бы себя послал и выставил за порог. Женька… Женька просит её забрать, хотя ещё неделю назад сказала, чтобы он катился к чёрту. «Буду через десять минут. Что случилось? Тебя кто-то обидел?» — набирает Миша, сбрасывая заказ. Сердце заходится, мотор ревёт, девятка далеко не в восторге; если могла бы говорить, стала бы причитать, что уже немолода, чтобы так гонять. «Все в порядке, просто нужна твоя помощь. Никто не обидел», — приходит от абонента «Женёк». Миша немного скидывает скорость, взглянув на спидометр. Следом прилетает: «Не спеши». Губы растягиваются в улыбку, а в груди теплеет. Беспокоится? Даже если нет, Миша будет думать, что да. Ехать, оказывается, ближе, чем думал, поэтому, как и обещал, через десять минут он на Московской. Дорога во дворе раздолбанная, ещё и скользко. Хорошо, что успел поменять резину, пока не прикрылась Серёгина мастерская. Миша тормозит прямо у подъезда, где стоят трое. Женька, Эйнштейн и Белобрысый. Интересно, Ленка тоже здесь? Не хотелось бы выяснять отношения сейчас. Сейчас Миша собирается быть офигенным братом, разруливающим проблемы. — О, привет! — машет Эйнштейн, а потом обращается к белобрысому. — Это Женькин брат. — Михаил, — Миронов протягивает руку. — Иван, — у белобрысого сухая ладонь и крепкое рукопожатие. А ещё кольцо в носу. Но оно смотрится уместно, не превращая дылду в клоуна. — Миш, Лёшу нужно домой отвезти, — просит Женька полушёпотом. — Я не хочу домой, давайте вернёмся, — возмущается пацан. У него раскрасневшееся лицо, шарф не замотан, как обычно, а болтается на плечах. — Вы зачем Эйнштейна набухали? — догадывается Миша. — Вдруг у него мозги от спирта откажут. — Ваня такие крутые коктейли делает, ты должен попробовать, — убеждает кудрявый, пытаясь сфокусировать взгляд на Мише, но глаза друг друга посылают. Женя подталкивает друга к машине. — Чур я спереди! — доносится громкое. Миша давит смешок: пьяный Эйнштейн — последнее, что он рассчитывал увидеть, когда Женька говорила, что нужна помощь. Она бы и в такси, наверное, его смогла без проблем запихнуть, белобрысый бы помог. — Пристёгивайся, умник, — бросает Миша, когда усаживается на водительское. — Бу-бу-бу, — кривляется Эйнштейн, пытаясь попасть язычком в замок, но тщетно. — Бля, дай сюда, — Миша пытается откинуть руки пацана, тот борется. Гордый. А руки ледяные, видимо, просрал где-то свои перчатки. Когда ремень застёгнут, Миша спрашивает: — Чё он там с ней трётся? Пацан оглядывается. Женька и новенький о чём-то говорят. Стоят близко. Миронова улыбается. — Не волнуйся, — отмахивается Эйнштейн, а потом шепчет заговорщически, приблизившись к Мише, — ему девчонки не нравятся. — О чём шепчетесь? — тут же раздаётся за спиной. Женька села в машину. Лёша прыскает, исподлобья взглянув на Мишу. — Лёш? — не понимает Женька. — Да забей, он же в стельку, — успокаивает сестру Миронов. Женька пожимает плечами, снимает берет. Миша выруливает из двора, не без мата. Правильно, нахуя лампочки в фонарях? Пусть для красоты стоят, подумаешь, кто-то может в столб въебаться. Эйнштейн тянется к магнитоле, за что получает по рукам, ещё и шикает обиженно. Как ребёнок, честное слово. — Нет у меня музла, а с радио какие-то неполадки, — говорит Миша. — Давай посмотрю, там по-любому какая-то фигня, — предлагает пацан. Точно, физик же, ебанитовую палочку ему в глаз. — Лапы свои пьяные убрал, — усмехается Миша, пытаясь быть серьёзнее. Это просто невозможно — нет, ну вы посмотрите на этого чудика. — Аукс работает? — спрашивает Женька. — Провода нет, — отвечает Миронов. — У меня с собой, — она копается в рюкзаке, вытаскиевает длинный USB, подключает к своему телефону. — На твой вкус, — говорит Миша. Как оказывается, вкусы у Женьки совпадают со вкусами Эйнштейна, потому что уже с первой песни он начинает громко подпевать и даже пытается танцевать. Ремень ограничивает его движения, но пацан не сдаётся — вертит башкой, руками машет. — Кем работать, кому молиться, За кого поставить крест в бюллетени, С кем ебаться и чем гордиться, И когда война! — орёт Эйнштейн. Мишу пробирает на ржач, потому что ругающийся матом Женькин друг ещё смешнее, чем просто пьяный и поющий. Это уже край. — Неужееееели в сааааамом деееееле яяя дляяя ээээтооогооо рождёёёён? — тянет пацан, а потом срывается на быстрый припев. Когда эта песня заканчивается в третий раз — ну, Женечка, пожалуйста, давай на повтор — машина тормозит у дома Мироновых. — Сюда ближе было, — пожимает плечами Миша. — Не ссы, на обочине не выброшу, — успокаивает Женьку. Та, помявшись, всё же выходит из машины, прощается с другом. — А можно теперь мне аукс? — спрашивает Эйнштейн. Глаза у него больше, чем у кота из «Шрека». — Только без этой песни, четвёртого раза я не выдержу, — говорит Миша, отдавая провод. — «Задохнусь от смеха», — прибавляет про себя. Оказывается, Порнофильмы вообще чёткая группа. Мише многие песни понравились. Эйнштейн ещё что-то комментирует, рассказывает про истории их написания. О том, что солист сейчас вообще не пьёт, потому что по молодости бухал по-чёрному. Снова поёт, пока они колесят по дороге. Город уже давно кончился, но домой его Миша не везёт. Он же родаков нахер перебудит, ещё пизды получит за то, что пьяный. Пусть отойдёт немного. Они заправляются, и Миша берёт два кофе. Эйнштейн умудряется облиться, растяпа. Шарф давно валяется на заднем. — Отпускает? — спрашивает Миронов, замечая, что пацан стал подвисать. Того и гляди — заснёт. — Типа того, — отвечает он, а потом зевает во весь рот, подтверждая мысли Миши. Допив кофе, они садятся в машину. Пацан снова включает музыку, в этот раз выбирая другие песни, лиричнее, что ли. Походу, он из тех, кого накрывает грусть, когда отпускает бухло. Когда проезжают знак с названием города, Эйнштейн дремлет, уронив голову. Миша не сразу находит его двор — тут тоже один рабочий фонарь на весь район. — Молодой человек, — толкает он кудрявого в плечо. Тот поднимает глаза, щурится смешно, а вид такой растерянный, что хочется то ли смеяться, то ли плакать. — Конечная, — усмехается Миша. Пацан тянется, одиноко хрустит какая-то кость, отстёгивает ремень безопасности, трёт глаза, а потом выдаёт бодро: — Блин, забыл одну песню. Миша закатывает свои, но кивает, давая добро. Эйнштейн больше не танцует, только кивает немного, прикрыв глаза, и подпевает негромко. «Выйди из комнаты, сделай вперёд шаг, с песнями и улыбкой», — поёт солист. «И совершай-совершай-совершай-совершай-совершай ошибки!» — несколько раз перекручивает к этому моменту Эйнштейн, пропевая его себе под нос. Песня заканчивается, он отключает провод, протягивает его Мише. А сам снова копается в замке ремня. — Откуда у тебя руки растут? — спрашивает Миша и тянется, чтобы помочь. Пальцы уже не ледяные. Пацан от этого случайного прикосновения дёргается, сталкиваясь с Мишей головой. — Заклинил? — спрашивает тихо. — Походу, — отвечает Миронов, надавливая сильнее на кнопку. Эйнштейн снова подаётся вперёд, и Миша чувствует тепло на своих губах. Замок, наконец, щёлкает. А вместе с ним и в башке что-то. Что? Как? Бляяя… Пацан прихватывает его нижнюю губу своими. Нужно оттолкнуть. Это нихуя не смешно. Оттолкнуть. Нужно. Рука сама ложится на шею, обхватывает, тянет ближе. Эйнштейн нихрена не умеет целоваться, но как же, твою мать, старается. А потом будто сдаётся, выдыхая Мише в рот. Позволяет будто. Отдаёт инициативу. Язык у него ещё хранит вкус кофе. Миша тянет его себе в рот. Охуеть просто. Нужно оттолкнуть? Точно нужно. А ещё нужно пальцами мягкие кудри растрепать. Языком по нёбу провести — нужно. Нижнюю губу потянуть зубами — нужно. Мокро и тепло — нужно. Даже красные круги за веками — нужно. До жжения в лёгких от нехватки воздуха — нужно. То ли это у Миши всё плывёт, то ли Эйнштейн снова пьяный. Такое бывает. — Я… — начинает он, но сразу теряется. — Пока, — говорит, хватаясь за ручку. Это пиздец неловко, потому что с первого раза открыть не может, дёргает нервно, отвернувшись. Потом ещё долго ищет ключи в рюкзаке у входа, а когда находит, роняет. Машина так и стоит у подъезда. Миша не помнит, сколько. Минуту, две, десять, сорок шесть. В голове засело: «И совершай-совершай-совершай-совершай-совершай ошибки».