***
За почти две недели Миша так и не привык к новой квартире. С какой стороны не посмотри, она отличная. Новый ремонт, здоровенный и удобный угловой диван, светлая и просторная кухня. Ближе к хай-тек, чем к привычному «хай так». Не то чтобы Миша сильно придирчивый, нет. Это второй вариант из просматриваемых. Он бы согласился и на первый — молодожёнку переделанную под хреновенькую студию, но хозяйка её оказалась чересчур дотошной. Миронов не привык отчитываться, так что бесконечная пулемётная очередь вопросов про работу, заработок, девушку, планы на будущее, вредные привычки и домашних животных его просто выбесила. Вторая же квартира куда приятней, как и супружеская пара, решившая её сдать. Они ничего не спрашивали, с удовольствием взяли плату сразу за три месяца и скрылись из виду, заявив, что беспокоить не будут — переезжают в Москву, а деньги ждут на карту до двадцатого числа каждого месяца. К тому же, новостройка удобно расположена, хоть и далеко от центра. В общем, сплошные плюсы. И только Миха чувствует себя в ней минусом, прокуривая модную лоджию даже не айкосом, бестолково пялясь в выключенную плазму и не включая подсветку на кухне в зоне готовки. За столько лет службы он успел забыть, что раньше вообще-то любил готовить, а в детстве как-то и вовсе заявил мамке, что хочет стать поваром. Миша открывает холодильник, откуда на него смотрит одинокая заветревшаяся палка копчёной колбасы. Вспомнив, что сегодня вообще-то тридцать первое, Миронов решительно накидывает куртку, и как есть, в пижамных штанах, выдвигается в «Пятерочку», удобно пристроившуюся с обратной стороны высотки. Решив не останавливаться на оливье, парень конкретно закупается продуктами, совершенно не думая о том, что один он всё это явно не съест. И уже к девяти часам на маленьком круглом столе теснится цезарь, мясо по-французски, бутеры с красной рыбой и авокадо вместо масла, оливье, с которого всё началось, а ещё какого-то хрена имбирное печенье, приготовленное из готовой смеси, да к тому же основательно подгоревшее. Запихав все продукты в охреневший от такой роскоши холодильник, Миронов уходит в душ смывать с себя смешавшиеся запахи еды. Около десяти замотанный в большое полотенце Миша устраивается на диване, вырубает повторяющуюся третий раз за день «Иронию судьбы». Лента инстаграма встречает бесконечными подведениями итогов и целями на новый год, приторно-сладкими фотками «семейного праздника». Может, стоило согласиться и пойти отмечать к Серому? Его жена-то уж точно не сожгла печенье. Чёртово печенье. И почему он вообще думает об этом? В сторисах поживее. Народ уже празднует, отовсюду слышна музыка, а бывший сослуживец, ещё со срочной службы, так вообще решает взрывать салют прямо в руках. Мише становится особенно жалко врачей, дежурящих с тридцать первого на первое в травмпункте. Женька с экрана закатывает глаза, пока белобрысый на заднем фоне отчитывает кого-то по-немецки. Надпись на видео гласит: «И помни, Ханс, у каждой игрушки на этой ёлке своё место». Миша усмехается. Сестра часто шутит о педантичности Левадовского. Как бы Миронов не хотел быть строгим братом, но видя, что Женька по уши влюблена, радуется. Следующее видео — продолжение первого: белобрысый всё еще отчитывает одного из своих друзей, приехавших погостить из Германии. А вот кадр, мелькнувший в самом конце, когда девушка, заметившая, что её спалили, отвела камеру, Миронову не нравится. Он возвращается к началу истории, чтобы убедиться. Там, несомненно, Архипов. Нет, Миша, не будучи идиотом, прекрасно понимал, что и Эйнштейн будет на этой тусовке. Но тот улыбается втирающему ему что-то парню с тоннелями в ушах, а в руке крепко сжимает полупустой стакан. А кто, если не Миша, знает, на что способен этот пацан под градусом. Миша откидывает телефон, снова врубает телек. Но никакая «заливная рыба» не лезет в голову. Там крепко заседает улыбающееся лицо Лёши. Две недели тот не пишет, не звонит. Мише кажется, что пацан смог его переиграть. Самого же Миронова нихреново так ломает всё это время. А один раз он и вовсе, сорвавшись посреди ночи, приезжает к знакомому подъезду. Но вспомнив блеснувшие тогда в спортзале глаза Архипова, даёт газу со двора, чтобы не передумать снова. Отрицать бесполезно: он скучает. Как же сильно он скучает. По идиотским шуточкам, подъёбам, глупому, нападающему на Эйнштейна смеху, по нелепым лохматым кудрям, в которые так приятно руку запускать. Блядь. Мише тошно. Как малолетка себя ведёт. Сначала сам предлагает плыть по течению, потом съезжает, заботясь хер знает о ком. А теперь бесится, что тот, от которого ему «ничего не нужно», улыбается кому-то ещё. Блядь. Блядь. Блядь!***
Слушать, как Ванькин друг Бен пытается выражаться по-русски, невозможно без слёз. От смеха. Может, получилось бы лучше, не накурись тот так, что дым едва не валит из растянутых тоннелями ушей. — Покурим? — спрашивает Ваня, положив руку мне на плечо. — Я не курю, — напоминает Лёша в очередной раз. — Помню, просто постоишь, — толкает меня в сторону балкона. — Дай угадаю, что-то про Женьку хочешь выведать? — осеняет меня, когда балконная дверь за ним захлопывается. Прямо-таки ностальгия. Ваня прикуривает. По балкону тянется запах ментола. — Что с тобой? — спрашивает, не глядя на меня даже. — В смысле? — не понимаю внезапной смены настроения. — Не валяй дурака, Лёш. Ты последнее время так усердно стараешься делать счастливый вид, что аж тошно. Вот я и спрашиваю: что случилось? Вздыхаю глубоко. И когда это Левадовский стал понимать меня лучше, чем Женька? Та вполне ведётся, хотя… Наверное, она просто слишком счастлива сама. Когда так, кажется, что у всех всё заебись. Пожимаю плечами. А что сказать? — Правду, — отвечает Ваня, а я понимаю, что последний вопрос прозвучал не только в моей голове. — Как вариант. — Окей, — тяну, подбирая слова. — Есть один человек… — Да, я в курсе. Твоя бабуля думает, что это я, — смеётся, закашлявшись, Левадовский. Я краснею и сбивчиво извиняюсь, когда он рассказывает в подробностях о тет-а-тете с моей бабушкой, что случился на той неделе, когда они случайно встретились на рынке. Что ты, блин, забыл на рынке вообще? — Так значит, моя интуиция не подвела, — качает головой парень. — Ну конечно, интуиция. Женька теперь спалила, — отмахиваюсь. — О, так Женя уже в курсе, что ты с её братом… Я давлюсь воздухом, резко разворачиваясь к блондину. — Откуда… — не могу выдавить из себя больше. — Давно ты?.. — Догадался, когда он в школе работал. Ну и спросил, когда в курилке пересеклись, — рассказывает Ваня. Видит, что у меня духу не хватает спросить. — Он сказал, конечно, чтобы я не в своё дело не лез, — зная Мишу, наверняка Ваня сейчас перефразировал, — но видно было, что задел его. Я ныряю с обрыва в свои мысли, пока Ванька что-то ещё говорит на фоне. — Что Женя думает об этом? — Она не знает, — отвечаю резко. — Да и не о чем уже, — усмехаюсь, но даже сам слышу, как театрально выходит. — Знаешь, парни вроде Миши зачастую не могут долго определиться. Многие из них в итоге заводят жен и всю жизнь строят из себя жертву. Так что, если он тебе действительно нравится, наберись терпения. — А есть смысл? Я не знаю, действительно ли нравлюсь ему я. — Серьёзно? — усмехается Ванька, снова кладя руку мне на плечо. — Слушай, такие вещи даже со стороны заметны. Как думаешь, Бену ты понравился? — пожимаю плечами, а он продолжает. — Лёш, он уже тебя во всех позах поимел мысленно. Ты не можешь не нравиться… — Вань, а ты… ну, когда-нибудь, — кошусь на Левадовского, который даже не скрывает, что наслаждается моим смущением. — Блядь, просто ответь. Ты понял. — Был ли у меня секс с парнем? — белобрысая зараза, конечно же, сразу берёт быка за рога. — Да. Давай я тебя пощажу, ты же до утра не выдавишь следующий вопрос. Я был и снизу, и сверху, как вы в России говорите. Тупо звучит. Можно ведь быть снизу, но при этом… — Я понял, — перебиваю, пока окончательно не залило краской. — В какой момент ты понял, что готов? — В Европе к сексу относятся немного проще, — затягивается Ваня. — Мы просто играли в приставку, дурачились, а потом как-то оказались в кровати. Мне было шестнадцать, ему на год больше. Не думаю, что мне даже тогда казалось, что я влюблён. Просто… Ты хочешь. Он хочет. Больше ничего не нужно. На балкон буквально влетел, споткнувшись о порожек, Бен, что-то быстро и неразборчиво треща по-немецки и косясь в мою сторону. — Тебя там ищет какой-то… Хм, скинхед, — смеётся Ваня, переводя, и отмахивается от мельтешащего друга. — Бенни говорит, высокий бритый парень, спрашивает, вызвать ли полицию. На негнущихся ногах выйдя с балкона, застаю Мишу, бурно что-то выясняющего с Женькой. Он тут же перехватывает мой взгляд и кивает на дверь, а я… А я просто беру и показываю ему фак. Серьёзно, не знаю, что на меня находит, но я упиваюсь злостью на его красивом лице. — Куртка где? — спрашивает Миронов, подойдя ко мне так близко, чтобы я расслышал вопрос. — Зачем? Я никуда не собираюсь, — ухмыляюсь, а сам уже чувствую, как начинает потряхивать от адреналина: Миша выглядит так, точно хочет меня ударить, а мне очень хочется узнать, ударит ли. Он толкает меня к выходу и исчезает на минуту, после чего пихает мне в руки пуховик и открывает дверь. В подъезде холодно, а я не дурак. Понимаю, что в квартире я вряд ли окажусь в ближайшие… Чёрт знает. Не сразу попадаю в рукава. Пил немного вроде, но тело не слушается под суровым взглядом. Молча спускаемся по ступенькам, садимся в машину. Пахнет новым ароматизатором. Что-то сладковатое, но не слишком. Не могу понять. Миронов заводит машину, и уже через несколько минут мы мчим по трассе, с каждым километром набирая скорость. — Так и будем молчать? — спрашиваю, когда спидометр переваливает за сто двадцать. Миша не отвечает, не смотрит даже. Сосредоточен на дороге. Ароматизатор оказывается с грейпфрутом. Стрелка уже близится к ста сорока. Проносящиеся мимо фуры мелькают в глазах. Сто шестьдесят. — Если у тебя едет крыша, и ты решил суициднуться, то я на такое не подписывался, — начинает накатывать реальная тревога. Трасса, конечно, широкая, но на улице зима. Сто восемьдесят. — Сбавь! — выкрикиваю, в панике хватаясь на его руку, лежащую на руле. — Миш, пожалуйста! Миронов косится на меня и, сбрасывая скорость, съезжает на обочину. Заглушив мотор, выходит из машины. Сижу внутри, всё ещё отходя. Паника не отпускает, несмотря на то, что больше нет перспективы превратиться в расплющенный металлом кусок мяса. — Что за хуйню ты творишь?! — вырывается у меня, когда выскакиваю всё же наружу. — Это смешно, по-твоему? Миша не смеётся. Курит. — Жить надоело? Мы, блядь, разбиться могли! Уже, сука, во второй раз! Он вдруг поднимает на меня глаза и улыбается так, что у меня дыхание перехватывает от возмущения. Открываю рот, чтобы разразиться новой тирадой, но туда абсолютно нагло толкается его язык, наполняя вкусом никотина, а желание орать тут же улетучивается. Миронов сжимает меня так, что, кажется, хрустят рёбра. — Я тебе рот с мылом вымою, — выдыхает, прежде чем снова проникнуть языком. Уже медленней, так плавно и нежно, что подкашиваются ноги. Но меня, к счастью, быстро усаживают на машину. В голове проносятся мысли о том, каково это — трахаться на капоте. Угомонись, Лёша, никто тебя не трахнет. На улице зима. Если бы не толстый пуховик, уже бы жопа от металла заледенела. Миша, не отрываясь, пытается отыскать молнию на моей куртке, но путается в шарфе. — Ненавижу, — целует, — блядь, — снова поцелуй, — твои, — языком по скуле, — ебучие, — стягивает мешающий предмет гардероба, — пледы. Дрожащими пальцами дергаю молнию на его короткой куртке, чтобы руками под свитер нырнуть, пока Миронов мою шею под хохлому раскрашивает губами, зубами и языком эффект закрепляет. Пока сую ледяную ладонь под его одежду, успеваю мимолётом облапать, с улыбкой отметив бугор в штанах. Понимаю сейчас, о чём Ваня говорил. Я готов. В эту же минуту. Не думая о последствиях, не переживая, что он не ответил на моё почти-признание. Потому что чувствую, как его тоже кроет. До ушей доносится протяжный сигнал проезжающей фуры, а я откидываю голову, подставляя Мише больше место для сотворения «искусства». Перед глазами вдруг разливаются яркие вспышки. — С новым годом, Миш, — говорю, когда понимаю, что вспышки, сначала принятые за искры из глаз, — праздничные салюты. Видимо, где-то рядом населённый пункт. Он щекотно фыркает мне в шею и, наконец, возвращается к губам. — С новым годом, малыш. Все эти солнышки, детки, котики и малыши всегда вызвали у меня только рвотный рефлекс. Но сейчас я едва не сползаю по капоту.***
— Есть хочешь? — спрашивает, оторвавшись от меня и выпустив из медвежьего захвата, о чём я его не просил. Оказаться зажатым между дверью и Мироновым — вообще, может, моё новогоднее желание. — Не, — отвечаю, высвобождаясь из расстёгнутой ещё минут пять назад куртки, которую тут же забирает хозяин квартиры, чтобы повесить на широкую вешалку. Прикусываю язык, чтобы не ляпнуть банальное «тебя хочу». Это было бы слишком тупо. Или нет? В любом случае момент потерян, а Миронов уже принимается проводить мне экскурсию по новой квартире, буксируя за руку. Это кухня, где в холодильнике, как он утверждает, куча еды, которую он сам готовил, возомнив себя Гордоном Рамзи. Вот это ванная, а через стену туалет, но там показывать особо нечего, так что туда меня не ведут. По небольшому коридору возвращаемся в комнату-гостиную. От этой комнаты, как и от всей квартиры, веет какой-то пустотой. Не в физическом плане, хотя минимум мебели мне, привыкшему к заставленной тесной хрущевке, и кажется непривычно неуютным. — Тут ещё балкон есть, — с наигранным энтузиазмом сообщает Миронов. — Миш, — торможу его. Имя, произнесённое вслух, звучит как что-то интимное, наверное, виной всему мысли, сопровождая которые, я называл его так про себя. — Ты меня отвлечь пытаешься? — усмехаюсь, но по лицу Миронова понимаю, что попал в точку. Он вдруг становится каким-то слишком серьёзным и взрослым. На лбу прокладывается глубокая морщинка, которую я тянусь разгладить, но Миша ловит мою руку на полпути, сжимая в своей. — До сих пор не знаю, что сказать, — делится он, не пряча взгляда. Такой открытый, что внезапно всплывшая нежность щемит в груди, а большой палец тут же, даже не посчитавшись с мозгом, принимается гладить тыльную сторону ладони. — Ртом можно не только говорить. Есть вещи более приятные, — всё же вырывается из меня нелепая пошлость, заставляя даже покраснеть. — Клоун, — качает головой Миша, запуская свободную руку мне в волосы. — Думаю, пора постричься, — озвучиваю первую же пришедшую в голову мысль. — Не надо, — лохматит, пропуская пряди между пальцев, отчего по коже головы бегут мурашки, переползая на шею и плечи. — Тебе идёт. Вместо ответа скребу несильно по Мишиному затылку. Побрился с последней нашей встречи, снова вернувшись к той длине, которая была у него, когда впервые встретились. Бенни назвал скинхедом, мне же самому тогда в голову пришло лишь слово «гопник». Никогда бы не подумал, что могу считать красивым практически наголо бритого парня. Да, честно говоря, вообще раньше не делил парней на красивых и не очень. В последнее время часто разглядываю одноклассников, незнакомцев на улице. Всё пытаюсь понять: тянет ли к кому-то ещё? В любом из смыслов. Многих можно назвать красивыми. Ваньку точно можно, например. Со мной согласится полшколы, уверен, что не из одних девчонок состоящая. Миша другой совсем. У него грубоватые черты лица, довольно брутальные. Стиль его нельзя назвать выдающимся или привлекающим внимание. Что в нём привлекает внимание, так это рост. Это так глупо и так по-девчачьи, мне кажется. Но сейчас, когда стою напротив, понимая, как удобно было бы просто подойти ближе и уткнуться носом в яремную ямку, меня кроет от этой разницы. — Знаешь, Лёш, я часто думал о том, как привезу тебя к себе, — негромко говорит Миронов. В голосе его проскакивают хриплые нотки. Мишу нельзя назвать классически красивым, это я понимаю. Но ведь и не на красоту на самом деле ведутся. Взять, например, меня. Я никогда не пользовался вниманием девчонок, а Ваня говорит, что я не могу не нравиться, что бы это ни значило. Может, когда-нибудь пойму. Сейчас же понимаю только то, что не может не нравиться Миша. Высокий, широкоплечий, резкий временами. С этой своей колючей стрижкой, горячими руками и большими глазами. С глубоким с хрипотцой смехом, с запахом сигарет. — М-м-м, правда? — говорю, чтобы не молчать тупо, хотя хочется слушать Мишу и просто плавиться. — И мне всегда даже в мыслях было стрёмно, — без привычных усмешек продолжает парень. — Почему? — едва ворочаю языком, потому что Миша продолжает путать свои пальцы в моих волосах, дыша куда-то между макушкой и ухом. — Ну, ты, откровенно говоря, слабее меня, вдруг не хватит сил оттолкнуть, — слышу в голосе Миронова ту самую ухмылку и толкаю его плечом в грудь, якобы оскорбившись. Он подхватывает мой беззвучный смех, наверное, потому что щекочу ему тем самым шею. И вот мы уже оба смеёмся в голос. И это так круто. Просто стоять рядом и смеяться. А ещё круто то, что он всё ещё крепко держит меня за руку. — А если серьёзно, — разбавленный присутствием тревоги голос Миши немного пугает, — обещай, что не будешь спускать на тормозах всё, что мне в голову взбредёт. Ну, если тебе будет некомфортно со мной или… — Всё, Миш, помолчи, — прошу, всё же высвобождая руку, чтобы взять его лицо в обе. — Из тебя то клещами нужно тащить, то не заткнёшь, — дурачусь, пытаясь притянуть его голову вниз, чтобы поцеловать. — Ты не пообещал ещё, а я не договорил, — не поддаётся Миронов, хотя сам уже тащит из моих брюк рубашку, чтобы в следующие мгновение залезть рукой под нее, ребром ладони провести по хребту. — Обещаю, — честно шепчу, прижимаясь снова ближе. — И не нужно больше ничего говорить, я понял. Слова не всегда могут сказать важное. Почувствовать это самое важное куда нужнее. И чувствую. В его дрожащих руках, нежных поцелуях, когда все же наклоняется. В горячем, точно каменном, теле, к которому прижимает. Не парясь ни о чём, тащу с Миши футболку, он — чудеса — не сопротивляется, а потом даже мне помогает пуговицы расстегивать на рубашке. И зачем я только послушал бабушку? Хотел ведь свитер надеть. Тот, с оленями в дурацких колпаках. Миша спиной к дивану пятится, садится, оказываясь в кои-то веки ниже меня. Подрагивающим животом тут же чувствую горячие губы. Они, кажется, везде и нигде. Они обжигающие и короткие, поэтому их невозможно мало. Одна рука Миши на моём бедре, гладит сквозь брюки, перебираясь на внутреннюю сторону, скользит выше, пока вторая расправляется с ремнём. — Знал бы, что меня сегодня будут раздевать, надел бы мешок из-под картошки, — шепчу, когда Миша, чертыхаясь, берётся за неподдающийся ремень уже обеими руками. Вместо ответа он кусает чуть ниже соска, а я так громко втягиваю носом, оказавшийся в дефиците воздух, что слышат, наверное, даже соседи. Точно подтверждая мои мысли, кто-то звонит в дверь. Мысленно проматерившись, спрашиваю у остановившегося Миронова: — Ждёшь кого-то? По растерянному взгляду понимаю, что нет. — Не открывай, — выпаливаю, когда Миша подрывается встать, и давлю ему на плечи. Миша, кивнув, возвращается к пуговице. Ровно туда, где прервали. В дверь звонят настойчивее. — Бля, не могу так, — всё же встает Миша, подбирая и натягивая толстовку. — Вдруг что случилось. Выдыхаю, чувствуя себя сдувающимся воздушным шариком. — Да я с вами, женатиками, себя совсем стариканом чувствую, — усмехается Миша. Кажется, вопрос, как Миронов вдруг сдружился с кем-то настолько моложе, сегодня прозвучит ещё не раз. И учащаться он будет в зависимости от выпитого Сергеем. — Ты и есть старикан, — Мишин друг подливает себе виски в колу, хотя там уже — даже по цвету понятно — колы почти не осталось. Подливает и мне, но я себе каждый раз доливаю до краёв как раз именно колу, чтобы свести к минимуму шансы себя напоить. — Лёх, подтверди, что в этой стране не пьют только больные и закодированные. — Кхе-кхе, — напоминает про ещё одну категорию непьющих жена Сергея, демонстративно поглаживая большой круглый живот, который появился в квартире раньше всех. Уже за ним зашла она сама, её муж. И Айза. Последняя симпатичная, похожая на старшую сестру, к слову, на год старше меня. Жена Сергея даже сажает нас рядом, утверждая, что мы явно найдём, о чём поболтать. Вот только Айза в упор меня не видит, зато Мише буквально в рот заглядывает, не забывая подкладывать ему то одно, то другое. Выпроводить внезапных гостей оказалось практически невозможно, это я сразу понял, как и сам хозяин квартиры. У них было два весомых аргумента: во-первых, они не могли оставить друга одного — меня в счёт никто не брал — в такой праздник; во-вторых, Миша не проставился ещё за новоселье, ну и что, что съёмная. Стол, притащенный из кухни в комнату, за пять минут был накрыт шустрыми девушками. Помимо приготовленного хозяином, на нём красовались блюда национальной кухни. Несмотря на испорченное настроение, я не мог прекратить есть, чуть ли не пальцами подпихивая в рот татарские сладости. Жена Сергея, всячески рекламируя мне сестру, рассказывала, что всё это приготовила Айза. Та косилась на Мишу, наворачивающего своё оливье, а я злорадствовал, потому что в отличие от меня, к сладостям Миронов остался равнодушен. Хотя я прекрасно помню, как он уплетал за обе щеки бабушкины пироги. Надо попросить у неё мастер-класс. В какой-то момент я почувствовал, что Миронов окончательно смирился с внезапным визитом и стал получать неподдельное удовольствие от их компании, даже улыбался хихикающей на любую его фразу Айзе. — Пойду подышу, — я встал из-за стола. Балконная дверь отрезала от меня шумную беседу. Никто, кажется, даже не заметил, что я ушёл. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне, задумчиво пялившемуся на ночной город, на плечи упала куртка. — Заболеть хочешь? — спросил Миша, щёлкнув зажигалкой. Дверь открылась снова, являя Сергея, который тут же и испарился, услышав от жены, что он вообще-то бросил, чтобы они с ребёнком не дышали никотином. — Спасибо, — надеваю куртку. — Мне как раз домой пора. — Лёш, — Миша толкает меня плечом, чтобы я на него посмотрел, — оставайся. — А смысл? Я как инородное тело в вашей милой компашке, — фыркаю, зарываясь носом в воротник. Понимаю, что куртка не моя. Мишина. — Не боишься меня с Айзой оставлять? — усмехается Миронов, выдыхая в приоткрытое окно дым. — Пошёл ты, — выплёвываю ядовито, пытаясь обогнуть Миронова и выйти с балкона, но Миша улыбается, не давая мне пройти. — Хочу уйти. Мне некомфортно, — напоминаю ему о данном не так давно обещании. — Дай мне полчаса, — шепчет мне в губы Миша. — Я их выпровожу, — закрывает собой от окна в квартиру и целует. Долго и сладко. Как будто не было этих двух с половиной часов. Как будто минуту назад всего расстёгивал мне ширинку, сидя на диване. — Хорошо? Киваю, соглашаясь. Полчаса — это ведь мелочи. Все эти полчаса я могу улыбаться Айзе, нахваливая её кулинарные способности, а в мыслях продолжать то, на чём нас с Мишей прервали. Возвращаемся в квартиру и попадаем в настоящий кипиш. Айза ходит туда-сюда, напряжённо слушая длинные гудки из мобильника, поставленного на громкую. Сергею, кажется, стало плохо, потому что жена, держа его за руку, говорит, бормочет что-то успокаивающее. — Вас даже на пять минут нельзя оставить, — закатывает Миша глаза. — Что случилось? — Схватки, — со страхом на лице выкрикивает Мишин друг. Выглядит он так, будто схватки на самом деле у него, а не у спокойной в этот момент супруги. Айза психует, сбрасывая звонок, набирает по новой: — До них вообще дозвониться возможно? — Вот видишь, как хорошо, что Миша не пьёт, — обращаюсь к Сергею, который балансирует на тонкой грани между нервозностью и настоящей паникой. — Зато есть кому отвезти вас в роддом, — улыбаюсь, как будто не в первый раз в жизни попадаю в такую ситуацию. — Собирайтесь, до скорой всё равно не дозвонитесь, Новый год же. Даже если там кто трезвый есть, то у них куча вызовов: кому петардой палец оторвало, кто перепил и шею свернул. Сергей суетливо бежит за куртками, Айза помогает сестре подняться и под руку провожает её в коридор. — Я туда и обратно, — обещает Миша, когда отдаю ему куртку. — Подождёшь меня? Или спать? — Миш, я не могу остаться, — говорю, натягивая уже свою куртку. — У меня поезд через несколько часов, — кидаю Мише его ключи, и первый выхожу на лестничную площадку. — В смысле поезд? — спрашивает Миронов, закрывая квартиру. — К родителям еду на новогодние, — отвечаю, когда уже вместе спускаемся по лестнице, пока остальные спускаются на лифте. — Лёш, — Миша тормозит меня между вторым и первым, — дождись меня, я тебя отвезу потом за вещами и на вокзал. — Да я рюкзак у Вани оставил. На такси доеду, тут недалеко. Он как раз рядом с вокзалом живёт, они с Женькой меня проводить обещали, — проговариваю быстро, чтобы не передумать, не успеть подумать, каково это — ждать Мишу у него дома. — Напиши, как у Левадовского будешь, — говорит Миша с серьёзным лицом, а когда я киваю, быстро целует в губы. — Миш, — отталкиваю, несмотря на то, как сильно хочется обратного. — Иди уже, а то там Серый твой быстрее жены родит, пока тебя ждёт. Этажом ниже открывается лифт, откуда доносятся неразборчивые, явно не по-русски, ругательства.***
Звонок в дверь раздаётся минут через двадцать после того, как последние гости уходят. Ханс и Бенни уже давно дрыхнут в дальней комнате. Женька придремала на кровати, а Ваня только успел лечь. — А я думал за телефоном кто вернулся, — Левадовский демонстрирует Лёше смартфон, оставленный в квартире кем-то из гостей. — Ну и как оно? — Никак, — отвечает Лёша равнодушно. Ване кажется, у того отчего-то совсем нет сил. — Я вообще-то ждал увлекательную историю про первый раз, — ухмыляется Ваня, взлохмачивая белую шевелюру. — Жди дальше, — Лёша стягивает куртку, кидая не глядя на вешалку. — Чего ждать? — раздаётся у блондина за спиной усталый голос подруги. Такой Женьку Лёша видит впервые. В длинной, доходящей ей до середины бедра футболке Левадовского Миронова выглядит настоящей девушкой. Домашней, уютной. Уже не той, сотканной из сарказма угловатой девчонкой. Сердце у Лёши начинает биться быстрее, когда он видит, как Женька обнимает Ваню со спины, устраивая по-хозяйски руки у того на голом животе. — Блин, вы такие сладкие, что у меня или диатез начнется, или задница слипнется, — язвит он, чтобы не разрыдаться от того, насколько рад за друзей. — Лёш, а ты мне ничего рассказать не хочешь? — мурчит Женька, всё ещё прижимаясь к Ване.