К шестому часу педсовет был в самом разгаре, но до персоналок очередь всё ещё не дошла. Азамат встал из-за парты, открыл окно и долго с наслаждением вдыхал холодный осенний воздух, как будто от этого зависела его жизнь. Потом он прошёл в заднюю часть кабинета, туда, где перед химическим шкафом во всю стену оставалось достаточно места для разминки. Он сделал несколько упражнений на растяжку, как журавль, вытягивая длинные стройные ноги танцора. Затем, весьма довольный, вернулся за свою парту.
Наконец-то речь зашла о персоналках. Начали с шестого класса, и дело продвигалось более-менее спокойно, пока не стали обсуждать восьмой. Быстро решили, что парочке бездельников — Копылову и Пшёнкину — надо предложить искать другую школу. Когда перешли к девочкам, атмосфера накалилась. Маша Котик — программу не усваивает, пытается воздействовать слезами, тусит, обманывает, делает один номер, а утверждает, что сдала весь листок, а преп — вот гад! — его потерял. В прежние времена Гриц быстро свирепел, когда речь заходила о Маше; ситуация тянулась с конца шестого класса (ошибка набора, как говорили), но и уходить из школы девочка явно не собиралась.
— Ну её, Машу, — сказал нетерпеливо Гриц. — С ней уже давно всё ясно. Давайте перейдём к следующему.
— А следующая у нас Вера Александрова, — медленно сказал Азамат.
— Вера у меня сильно просела по физике, — вставил Гриц. — И химию абсолютно не понимает. Ключевое слово «абсолютно».
— А она что, на кабале? — спросила Маша Солоницына, преподаватель словесности.
— Да, — ответил Азамат.
— Постойте, — вмешалась Марина, англичанка, не всегда вникающая в происходящее. — А разве кабала у нас официально не со второй половины года?
Этот вопрос уже много раз обсуждался, поэтому Азамат продолжил с некоторым раздражением в голосе:
— Официально да, но для некоторых мы ввели кабалу после второй сессии. Для Копылова, Пшёнкина, для Маши Котик. И для Веры Александровой.
— А она что, плохо учится? — Марина явно решила разобраться в этой частной теме.
— У неё несданные долги с прошлого года, был экзамен по хвостам по геометрии. И завалена учёба по алгебре и геометрии по первым двум сессиям.
— И физика тоже полный аут. И химия, — добавил Гриц.
— А, тогда понятно, — сказала Марина. — А девочка-то хорошая была.
Азамат вздохнул, а Марина принялась за проверку самостоятельных из внешней школы.
— Вере надо вытягивать учёбу, — снова заговорил Гриц, потирая широкой ладонью массивный подбородок. — Азамат, тебе надо плотно засесть с ней и всё спланировать. И не слезать с неё, пока не сдаст все долги, в том числе за прошлый год. Ты знаешь, как это делается. Всю внешнюю деятельность надо сократить до минимума, все эти укулеле и танцы с Настей Базаровой, понимаешь? Музыкальную школу она, к счастью, в прошлом году закончила, а то была бы эпопея с родителями. А что с её обмороками?
— С обмороками вроде наладилось, — ответил Азамат, — но я всё ещё послеживаю.
— Она же проходила медицинское обследование, — вставила Маша. — Что там? Какой результат?
— Со здоровьем всё более-менее нормально, — продолжил Азамат, растягивая слова. — Пониженное давление, гемоглобин. Надо следить, чтобы не переутомлялась.
— И это всё, что было? — спросила Маша.
— Ну, в общем, да. Ещё месячные у неё начались, но сейчас стало полегче. Я слежу.
— Держишь руку на пульсе, молодец! — снова вмешалась Марина. — А Вера — это такая худенькая девочка? У неё же недобор веса.
— Да в нашем профиле у каждого второго недобор веса, — заметил Гриц. — В итоге, Азамат, ситуация с Верой должна быть под твоим строгим контролем. Веру надо вытягивать. Через неделю доложишь педсовету.
Можно было бы перейти к следующей персоналке, но самый главный вопрос насчёт Веры Александровой ещё не прозвучал. Азамат встал, опёрся спиной о подоконник и внимательно вгляделся своими чёрными глазами в лица коллег. Гриц явно ни о чём не подозревал. Алекс углубился в компьютерную игру. Марина проверяла свои самостоятельные. Катя заполняла какую-то таблицу в рукописном талмуде. Соня просматривала дневники, высившиеся ровной серой стопкой на её столе. Сидящая рядом с ней Маша ободряюще улыбалась, глядя в лицо Азамату. Паша тоже смотрел на него, подсобравшись, как спортсмен перед прыжком.
— В заключение насчёт Веры не могу не поставить вопрос перед педсоветом о её проекте.
— Какой ещё проект? — спросил Гриц. — Восьмиклассники с такими долгами никакими проектами не занимаются.
— Вера получила проект от Паши и Сони, в рамках «Газеты», увлеклась им, посвящает о-очень много времени.
— Ну так надо проект заморозить, пока она не исправится, — сказала Маша.
— Тут не всё так просто, — ответил Азамат.
В разговор снова включилась Марина:
— Это же не кафедральный проект, это проект от «Газеты».
— Паша, проясни, что происходит, — попросил Гриц, разворачиваясь лицом к препам.
Учитель Павел встал.
— Вера в прошлом году очень успешно и очень активно публиковалась в «Газете». Соня подтвердит.
— Да, это так, — кивнула Соня, выглядывая из-за своей стопки.
Павел продолжил:
— В этом году ей захотелось перейти на другой уровень. Она задумала писать роман и публиковать в «Газете», главу за главой, как Диккенс.
Не знаю, зачем я приплёл Диккенса. Он у Грица, воспитывавшего себя на Стругацких и Лукьяненко, явно не в фаворе и, возможно, даже и не в ближайшем доступе.
Но учитель Павел ошибался.
— Диккенс, Паша, был при этом социально успешным, — сказал Гриц. — А Вера в данный момент социальный банкрот, она геометрию с прошлого года сдать не может! Кроме того, твой Диккенс и человеком-то был паршивым, явно не пример для подражания.
— Среди писателей вообще мало достойных примеров для подражания, — парировал Павел. — Они как личности часто очень сомнительны. Но мы же ценим их за их творчество, а не за их грехи.
— Вот то-то и оно, Паша! — почти выкрикнул Гриц. — Если писатель — дерьмовый пример для подражания, зачем забивать Вере голову его историями? Не зря же мы приняли литературу как воспитательные линии в нашем профиле!
В это время в кабинет вошёл Гена, отвечающий за кабалу, чтобы раздать препам сделанные детьми отработки. Видя, что страсти накаляются, и хорошо зная, к чему это приведёт, он застыл у двери с исписанными листочками в руках.
— Я считаю, что проект надо заморозить, пока Вера не выправит учёбу, — сказал Гриц, повернувшись к Азамату. — Если нужно, готов поговорить с ней лично.
Учитель Павел в недоумении смотрел по сторонам. Коллеги, вы серьёзно? Соня?! Соня открыла было рот, собираясь что-то сказать, но промолчала. Тогда Павел ринулся в бой.
— Такой проект нельзя заморозить, Гриц. Речь идёт о творчестве, его нельзя запретить.
— Такой проект вообще нельзя было давать, Паша, пойми! — Гриц встал и, переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, пошёл на Павла.
— Не так всё страшно, — испугавшись, пробормотал Павел.
Гриц был уже совсем близко.
Его широкое лицо с крупными чертами побагровело, выпученные глаза, казалось, готовы были метать молнии.
«Гриц волоокий, тучегонитель, свирепого гнева родитель», — вспомнились Павлу строчки из детского текста, написанного на пакете «Одиссея» и опубликованного в «Газете». Тогда все смеялись и шутили, сейчас же он начинал постигать всю меру ужаса ребёнка, попавшего под меч Грицовского гнева. Теперь Гриц действительно кричал:
— Это страшно, Паша! Это очень страшно! Что же ты делаешь?! Ты ломаешь систему! Почему ты сначала не хочешь поучиться, прежде чем влезать со своими проектами? Какая у нас идеология для восьмого? Азамат, скажи ему.
— Умри, но сделай.
— Вот именно, умри, но сделай! А ты чему учишь, чем девочке голову забиваешь? Придёт вдохновение, и тогда… Что тогда, Паша? Ты можешь привести хоть один пример успешного писателя, такого, чтоб твои дети взяли его за образец, могли подражать ему?
— Джон Фаулз? — неуверенно произнёс Павел.
— Тьфу ты, твою мать! — в сердцах выкрикнул Гриц. Затем он отступил на своё место и тяжело опустился на школьный стул, издавший при этом печальный стон.
В наступившей паузе поднялась и заговорила Соня:
— Я хочу вмешаться и — Гриц! — немножко поддержать Пашу. Во-первых, проект Вере Александровой давали мы вместе. Мы думали, что это в рамках идеологии «Газеты»: «Газета» как творческий проект на тугрики*, который дети делают по желанию в свободное время. Что, Гриц?
Гриц был явно обессилен своей атакой, как маг после мощнейшего заклинания. Кроме того, несмотря на холерический приступ праведного гнева, он был мудр и опытен и даже в такой эмоциональный момент мог найти в себе силы прислушаться к мнению коллеги.
— Говори, Сонечка, продолжай.
— Так вот, Вера попросила у нас помощи и руководства в доведении своего замысла до конца. Это тоже соответствует нашей идеологии. Умри, но сделай до конца. Кроме того, Гриц, я тебе снова возражу. Восьмой класс — это ещё и класс самоопределения. Ребята ходят на спецкурсы, выбирают себе кафедру на будущий год. Вера хочет попробовать себя на соцгуме, хочет заняться пониманием людей через написание художественных произведений.
Катя оторвалась от талмуда и удивлённо вскинула брови. Гриц тяжело вздохнул.
— Всё это так, Соня, Паша. Паша, прости, я, наверное, был неправ, — при этих словах Грица Азамат энергично покачал головой. — Но вы поймите, вы сейчас рушите систему, которая создавалась и проверялась годами. Вам надо было бы сначала во всё вникнуть, а потом что-то менять по-своему. Я разве из-за вдохновения весь этот шум поднимаю?
— Вдохновение очень важно, — вдруг сказала Марина. — Без вдохновения как жить? Тоска заест на кабале.
— А с вдохновением вдохновенно провалишь учёбу, вылетишь из школы и куда дальше? Ещё один нищий писатель? — включилась Маша.
— Вот именно, — неожиданно поддержал Машу Гриц.
— Я уже ничего не понимаю, — сказал Павел.
— А ты, Паша, не о вдохновении думай, не о творчестве, а о конкретном человеке, о Вере Александровой. Что даст ей этот проект и твоя помощь? Чему ты помогаешь? Не все двери нужно открывать.
Во время наступившей короткой паузы Гена пробежался по рядам, раздал препам работы и вернулся к двери, чтобы узнать, чем закончит Гриц.
— Знаете, коллеги, с чем мы столкнулись в первые годы, когда заработала наша система? Наши дети, талантливые, гениальные, умные, выходили в этот мир после школы и там загибались. Да, мы создали идеальную школу, в которой детям было хорошо, трудно, но хорошо. Но мы не готовили их к тому, что ждёт их за стенами школы. И тогда мы решили создавать напряжение, чтобы закалить их перед этим неизбежным прыжком в реальный взрослый мир. Идеология шестого, седьмого и восьмого — это и есть напряжение, которое нужно детям, чтобы они стали сильными и не погибли. Творчество должно идти как награда после серьёзных усилий, после безжалостного отношения к себе.
— Я ещё не согласна, но уже начинаю понимать, — сказала Соня.
— А такое понимание, Сонечка, приходит с опытом, — продолжил Гриц. — Когда твой гениальный ученик спивается, или кончает жизнь самоубийством, или бросает мехмат, будучи четырёхсотбалльником по ЕГЭ. Мы должны научить наших детей работать и не жалеть себя, а потом — заниматься свободным творчеством. Вы знаете, что Фаулз долгое время преподавал историю в университете, чтобы кормить семью, и только в зрелом возрасте занялся чистым писательством? У него к тому времени был уже дом, счёт в банке, гарантированная пенсия, автомобиль.
Учитель Павел не скрывал своего удивления. А Гриц говорил дальше.
— Вы знаете, сколько всякого продажного дерьма написал и продал Лукьяненко, пока не скопил денег и не смог писать то, что ему хочется, по вдохновению? Знаете? А я знаю — лично от него!
— Гриц, я понимаю твои тревоги, — сказала Соня. — И меня, откровенно говоря, всё ещё поражает, как ты болеешь за каждого ученика. Так что же нам делать с Верой Александровой? Как поступить правильно?
Гриц явно иссяк. Он поднялся, собрал свои вещи со стола. Его большие сильные руки заметно дрожали.
— Коллеги, можно я пойду? Примите решение по Вере без меня. Паша, прости, ты во многом прав.
Препы молча проводили взглядом Грица. Вслед за ним вышел Гена.
— Предлагаю такое решение, — подытожил Азамат. — Я побеседую с Верой о нашей идеологии максимума и о приоритетах, постараюсь убедить. Ситуацию с учёбой буду курировать лично. Насчёт романа и творчества будем действовать очень осторожно. Соня, Паша, давайте не форсировать события, держите меня в курсе и не требуйте от неё какого-то стахановского графика. Пусть сначала закроет долги. И вопрос о соцгуме до этого момента не поднимаем. Через неделю снова обсудим эту ситуацию и будем решать, что делать дальше. Все согласны?
Никто не возражал.
— Переходим к обсуждению будущего пакета, потом пойдём на перерыв, — провозгласил ведущий педсовета.
Азамат сел за парту, чувствуя, как наваливается усталость. Он закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул.
***
О симпатии к чёрным очкам и военным мундирам
Он закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул. Марк Аврелий Фрегат Мельчор делал так всегда в минуты крайней опасности. Он умел останавливать время. И черпать силы в этой заминке. И становиться бесчувственным. И тогда всё дальнейшее не только не имело значения — он даже не помнил, что было. Тогда те, против кого он возводил эту защитную стену, укреплялись в убеждении, что Фрегат туп, туп безнадёжно, по-звериному, что он, возможно, даже и не человек. Обычно, ещё до школы, он закрывал ладонями лицо, вбирал голову в плечи, садился на корточки, округлял спину, топорщил лопатки — и время останавливалось. А потом, неумолимо тягуче, как в замедленной съёмке, на его плечи обрушивался первый удар. Он действительно ничего не чувствовал, лишь после, когда Кира заставляла его снять грязную разорванную футболку и осторожно прикладывала к рубцам ватку, смоченную перекисью водорода, боль возвращалась, заставляя Фрегата поёживаться и восклицать «Вау!». Уже тогда он много читал и из одной книжки узнал, что в древности монголы особо почитали коней с длинными неровными пятнами на спине: они думали, что это зачатки крыльев и что конь когда-нибудь станет драконом и поднимет их в небеса. И Фрегат говорил Кире, чтобы она не плакала, что рубцы однажды прорастут крыльями и он станет драконом, и вознесёт их ввысь, а затем они ринутся вниз и он — Фрегат прямо физически ощущал, как это будет — станет крушить и давить своими длинными сильными когтистыми пальцами их дома, детские площадки, школы, автостоянки, супермаркеты…
«Не надо, Фрегат, — говорила Кира, — давай попросту улетим».
В Колледже Виртуозов Магии все старые системы стали давать сбой. Но всё же в минуты крайней опасности Фрегат инстинктивно продолжал прибегать к ним, как ребёнок, которому уже объяснили, что Деда Мороза не существует, но который всё ещё ждёт от него исполнения заветного желания.
Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул. Время остановилось. Сквозь просветы между пальцами Фрегат видел застывшие в ярком безжалостном солнечном свете фигуры своих мучителей. Их было пятеро — все в спортивных костюмах (почему китайцы так любят эти ужасные синтетические спортивные костюмы!), рукава поддёрнуты до плеч, на крепких коричневых руках играют мускулы, ноги сгруппировались, готовые к прыжку, ступни пружинят, чёрные прядки волос прилипли к вспотевшим лбам, в воздухе стоит запах пота и насилия. Только у вожака (Падальщик хорошо знал его по прошлым стычкам, которые всякий раз затевали китайцы) была другая причёска — короткий ёжик, благодаря которому все бугры и неровности круглого, похожего на гигантский уродливый орех черепа выставлялись на всеобщее обозрение. Вожак звался Джекки Шуен, но, конечно же, у него было и нормальное китайское имя, по которому его вызывал к доске учитель в классе, чтобы отчитать как следует и поставить двойку по тригонометрии (всё это Фрегат живо воображал себе, когда бросал быстрые, как дротики, взгляды из-за закрывающих лицо пальцев). «Монголы дошли досюда, до северо-запада, и топтали вас, как яичные скорлупки, всех смели разом и всё устроили заново, вот что они с вами сделали». Из угла рта вожака торчала обсосанная зубочистка, он переместил её зубами вдоль пухлых губ и сплюнул на землю. Фрегата затошнило.
— Тебе разве не говорили сто раз, козёл, чтобы ты здесь не показывался? Чтобы не совал сюда свой длинный грязный белый нос?
Вожак размеренно, шагом профессионального бойца прохаживался перед Фрегатом, оттягивая расправу, как кошка, играющая полупридушенной мышью. Марк Аврелий Фрегат Мельчор отлично понимал всё, что сейчас произносилось, несмотря на то что Шуену с его дикцией явно не помешал бы логопед, — иностранные языки были единственным юнитом, который давался ему легко в Колледже Виртуозов Магии.
— Чего, не слышишь? Хочешь сдохнуть? Слабак!
Шуен смачно плюнул прямо под ноги Фрегату. Плевок задержался на носке видавшей виды кроссовки и стёк на плавящийся от жары асфальт. Последнее восклицание вожака послужило сигналом для его своры.
— Хочешь потренировать усилие пэн? — издевательским тоном спросил один и, подняв Фрегата за всё ещё прижатые к лицу руки, резко бросил вперёд.
— А усилие люй? — теперь его швырнули в сторону. — Вас, сраных магов, что, совсем ничему в вашем дурацком колледже для аутистов не учат?
Всё это была только игра перед началом настоящего побоища.
— Может быть, усилие ле? — и третий из своры, подхвативший Фрегата, резко крутанул его в сторону.
— Отставить!
Голос прозвучал внезапно и властно. Все замерли, невольно подчиняясь спокойной и уверенной силе, не предусматривающей возражений. Автомобиль притормозил изящно и бесшумно. Конечно же, это была иномарка. Китайцы пока не научились делать такие хорошие машины. Или уже научились? На серебристой, без единой царапинки или вмятины поверхности не было никаких знаков принадлежности определённой автомобильной фирме.
Бесшумно и чётко ступая, к ним приближался китайский офицер средних лет, стройный, подтянутый, в безупречно сидящем бледно-зелёном кителе и затемнённых круглых очках.
— Смирно, щенки! — уж с его-то дикцией всё было в порядке, слова падали чётко, как отрубленные точным ударом, никогда ещё Фрегат не слышал, чтобы китайский звучал так резко.
Шуен и его свора застыли с высоко задранными подбородками, руки по швам. Фрегат переминался с ноги на ногу, офицер коротко кивнул ему, затем обратился к его мучителям.
— Как вы посмели использовать священное древнее искусство для собственных низменных развлечений с ., — он употребил слово, которое Фрегат раньше никогда не слышал, но по значению корней перевёл бы как «белый невежа».
«Белый невежа, — с гордостью подумал он, расправляя плечи, — это я. Лучше, чем Падальщик».
— Мы, товарищ офицер., — зашепелявил Шуен.
— Отставить! — властно приказал человек в бледно-зелёном френче. Только сейчас Фрегат заметил, что за его спиной маячили два солдата.
— Ещё раз увижу вас за таким занятием или хотя бы услышу об этом — отправлю в колонию Пао на каменные рудники.
Мальчишки стояли смирно с неподвижными лицами.
— А сейчас, — приказал напоследок офицер, — всем сто двадцать отжиманий широким-узким.
Затем нежданный спаситель повернулся к Фрегату и произнёс:
— Садись в автомобиль, мальчик.
Минуя ритмично отжимающихся от асфальта врагов, Марк Аврелий Фрегат Мельчор молча прошёл к автомобилю и сел на заднеесиденье рядом с одним из солдат. Второй солдат занял водительское место, на соседнем кресле расположился офицер. За всю дорогу до ворот Колледжа Виртуозов Магии никто не произнёс ни слова. Фрегат хотел было поблагодарить своего спасителя, но слова застряли в горле. Так что у ворот, когда серебристый автомобиль бесшумно и плавно притормозил свой полёт, Фрегат просто вышел и направился к проходной. В этот момент он услышал оклик.
— Белый мальчик, — офицер опустил окно и манил его кончиками затянутых в белоснежную перчатку пальцев, круглые стёкла очков поблёскивали на солнце, притягивая к себе.
Фрегат приблизился, глядя в упор в чёрные кругляшки, и наклонился к автомобильному окну.
— Ты белый невежа, — сказал офицер, снова используя то неизвестное Фрегату слово, — но ты не слабак.
И он подал знак водителю трогаться. Серебристая птица плавно развернулась и полетела по выбоинам старой бетонки, как будто не замечая их.
Марк Аврелий Фрегат Мельчор миновал проходную и побрёл к жилому корпусу, бормоча себе под нос: »Шкеламогов — вот что это такое. Так что же это такое?»
Всё вокруг, казалось, вымерло. Было воскресенье, в такие дни ученики старались под разными законными и незаконными предлогами улизнуть из колледжа. Вдруг тишину нарушил тягучий звук колокола. Фрегат вскинул голову. Ну да, очередной младшекурсник добрался до старой колокольни и наслаждается, раскачивая язык с помощью почерневшей от времени верёвки. На фоне ясного, без единого облачка, неба хорошо различались проёмы в стенах верхней площадки и узенькая мальчишеская фигурка, цепляющаяся за верёвку. Сначала звуки были неровными, срывающимися, но затем юный звонарь обрёл ритм. В безупречно голубом небе плыли чистые, напевные звуки колокола.
