Кавардак
— А это что ещё за мальчишка? Ты кто такой? Вопрос задал десятиклассник Игорь Маркелов, но и Павел собирался спросить о том же. Мальчик стоял перед восьмиклассниками, удобно устроившимися в креслах, что выстроились вдоль стен в холле четвёртого этажа. Кресла, которые Гена с помощью ребят недавно заново обтянул зелёным дерматином, были такими вместительными, что в них желающие могли сидеть во всевозможных немыслимых позах, а также развалиться, свесив ноги сбоку. Собственно, так и поступили восьмиклассники: кто подтянул ноги к подбородку, уткнувшись лицом в колени; кто полулёжа болтал ногой, другую уперев в подлокотник; кто сидел по-турецки; кто — по-птичьи, на корточках. Недавно кончилась третья пара, и восьмиклассники выжидали, когда дежурные по буфету шестаки закончат уборку. Сдвигаться со своих мест никто не решался, опасаясь праведного гнева владыки кучи Лены, которая следила за процессом от окна, грозно сверкая глазами на нарушителей спокойствия, пытавшихся расположиться в холле со всеми своими папками, блочными тетрадями и альбомами или влететь в мучительскую в поисках Алекса. Мальчик выглядел на несколько летмладше сидящей компании. Он робел, но не был испуган. Улыбка во всё лицо и ямочки на щеках, бледная тонкая кожа вспыхнула румянцем смущения. Блондин с коротко стрижеными волосами и длинной, косо лежащей чёлкой. Мальчик встряхнул головой, отбрасывая чёлку с глаз, повёл изящными худенькими плечами — такой знакомый жест. — Этоже маленький Вер! — дружелюбно воскликнул Азамат, выглянувший из 409-го кабинета и тут же нырнувший головой обратно со словами: — Уважаемые дежурные! Не забудьте полить цветы по графику. И ещё: сегодня пятница, сегодня моем полы — внимание, Ваня Генералов! — бо-о-ольшим количеством чи-и-истой воды. — Ах вот оно что! — воскликнул Маркелов. — И точно одно лицо. Игорёк крутился здесь неспроста. По его торопливо бросаемым взглядам и по тому, как он, кружа, неумолимо приближался к учителю Павлу, тот понял, что у Маркелова дело именно к нему, и даже догадался какое: в школьной газете «Ерундень» вчера вечером появилась заметка шестиклассницы Иришки о человеке, поразившем её воображение. Текст был сочинён на пакетной паре, где шестаки учились сочно и ярко описывать человека, а в качестве примера разбирали портрет Урии Смита. В заметке имя Игоря Маркелова не фигурировало, но его личность запросто угадывалась, тем более что Настя из седьмого класса добавила (за тугрики) рисунок цветными карандашами: мальчик с гитарой с длинными чёрными кудрями и знакомым хитрым круглым лицом. — Это Алексей, — сказала Вера Александрова. — Лёш, иди сюда. Мальчик состроил рожу, но тут же вернул лицу меланхоличное выражение и сел рядом с потеснившейся сестрой. — Правда, Паш, одно лицо? — умилился Азамат. — Вера, а ты можешь надеть очки? Ну пожалуйста. Вера, не всегда пользовавшаяся очками, порылась в рюкзаке, извлекла круглые — точно такие же, как у брата — очки в тонкой металлической оправе, водрузила на кончик маленького аккуратного носа, приобняла мальчика за плечи и оглядела компанию покровительственным взглядом. Сходство Веры и Лёши Александровых было поразительным. — Вы как Пэвенси! — воскликнула крутившаяся рядом Тася из седьмого класса. — Одно лицо! — Я же сказал, — подытожил Азамат, — маленький Вер. Оглядев озорным взглядом своих восьмиклассников и сделав замысловатые пассы руками (это было фирменное Азаматовоупражнение на растяжку, в ходе которого суставы выгибались в обратную сторону, как на дыбе), он продолжил: — А что, сегодня выступаете? Вера кивнула. — Ты — укулеле, Лёшка — клавишные? — Ага. — И петь будете? — Да, — довольно ответила Вера. Павел отметил, что на этот раз она надела простую и очень женственную розовую блузку без всяких надписей — крупной вязки, с рукавами-фонариками. Понаблюдав за Азаматовой растяжкой, дети в восторге завопили: — Азамат! Покажи, как ты руки вокруг себя перекручиваешь, не разнимая! Азамат лукаво подмигнул Вере и спросил: — Если покажу, скажешь, что петь будете? Вера помотала головой: — Нет, это секрет. Приходи на концерт — всё узнаешь. — А как же твои хвосты? — вдруг спохватился учитель Павел. — Тебе уже можно играть на укулеле? — Паша, не будь занудой, — сказал Азамат, к вящему восторгу детей подняв ногу над головой и делая шпагат в воздухе, — у нас же не тюрьма всё-таки. — Но… — начал было Павел, но Вера перебила его: — У меня осталась только алгебра. Володя назначил дедлайн на после каникул. Так что всё законно, Паша. Павел не успел ничего ответить — из 409-го вылетели дежурные шестаки и увлекли Азамата за собою. Восьмиклассники вместе с Маленьким Вером, углядев, что Лена открыла дверь в мучительскую, устремились туда, смешавшись с другими ешками — детьми и препами. Во внезапно — и ненадолго — опустевшем холле на Павла, как коршун из засады, налетел Игорь Маркелов. Этот старшеклассник вызывал у разных людей, детей и взрослых, самые противоречивые чувства в диапазоне от ненависти до глубокой симпатии. Павлу Игорёк нравился, кроме прочего, и по чисто субъективной причине: Маркелов был первым человеком, который встретил Павла в новой, и такой необычной, как скоро выяснилось, школе. — Послушайте, Павел, как бишь вас по батюшке… — Алексеевич, — улыбнулся учитель Павел. — Павел Алексеевич, — голос Маркелова заметно дрожал и стал совсем тонким — признак сильного волнения. — Вы знаете, что у меня есть права, что я в суд подать могу в конце концов? — Можешь, однозначно. Убедившись, что никто не оспаривает его права, Игорёк заметно успокоился и заговорил медленнее: — Я требую, чтобы это убрали. Он подошёл к стенду, на котором располагалась «Ерундень» и ткнул пальцем в Иришкину заметку. — Почему? — Я не хочу, чтобы про меня что-то писали в газете. Я не давал своего согласия. У меня есть права. А вы не имеете права. Я могу в суд подать! Учитель Павел заметил, что их разговор начинает привлекать внимание. Со стороны за ними с интересом наблюдал молодой математик Коля Маслов. — Отчего же ты решил, что заметка именно про тебя? Тут ни разу не упоминается твоё имя, — миролюбиво произнёс Павел, на что Игорёк импульсивно вскинул руки и воскликнул: — Так это и ежу понятно! Кто ж это ещё может быть! — и он ткнул пальцем в Настин рисунок. — Это ж я — вам любой скажет, Павел Алексеевич, простите меня за грубое выражение. — И что ж тебя так обидело? Ни в заметке, ни в рисунке нет ничего оскорбительного, за этим я строго слежу. А что насчёт узнаваемости образа — извини, ты известный человек, ведёшь в школе публичную жизнь, шума много поднимаешь и хочешь, чтобы о тебе в газете не появилось ни словца? — Именно, Павел Алексеевич! — Это невозможно, это как если бы президент страны потребовал, чтобы про него в газетах не писали. Игорь растерялся, Павлу даже показалось, что он готов, как дошколёнок затопать ногами и завопить. — Если вы эту заметку не снимете, я не знаю что сделаю! Я всю вашу газету порежу! — А вот это уже подсудное дело, — заметил учитель Павел, — вандализм называется. — Тогда я только эту заметку порежу, вы уж меня простите! — Игорёк, давай так, — предложил Павел, — у нас есть правило: текст должен провисеть в газете один день, не меньше — потом можно снимать. Итак, заметка висит до завтра. Завтра, если у тебя ещё будут претензии, я её сниму. — Я за себя не ручаюсь, Павел Алексеевич! — Ну вот и договорились. Истощённый эмоциями, Игорёк помчался вниз, на ходу громко разглагольствуя о своих правах, суде и планах по уничтожению Иришкиной заметки. — Как ты думаешь, — спросил учитель Павел у Коли Маслова, — действительно порежет? — Не-а, — ответил Коля, — не решится. — Живёт газета! — вставила своё слово Лена, также наблюдавшая за сценой. — Какие страсти-мордасти. — Да уж, — улыбнулся Павел.***
Большие концерты в школе давали три раза в год: на День учителя, на Новый год и на Последний звонок. На них приходил директор, руководители всех трёх профилей, почтенные профессоры МГУ, преподававшие у математиков, уважаемые выпускники и, обязательно, основатель школы Николай Николаевич Константинов — небольшой древний старичок с ясными, умными и всё понимающими глазами. Говорили, что Константинов живёт прямо в школе. Что здесь, согласно старым советским сталинским планам, есть специально построенная квартира для директора, которую занимает Константинов, но никто не мог сказать, где точно она находится. Николай Николаевич действительно иногда возникал как бы из ниоткуда, подходил к ребятам, беседовал с ними, расспрашивал, проявляя удивительную осведомлённость в вопросах, интересующих молодёжь. Константинов, кстати, мог без предупреждения появиться и на каком-нибудь неформальном мероприятии вроде того, на который собирались теперь Александровы. Этот концерт организовали математики, страстные любители хороших песен под гитару. Концерт был посвящён Галичу, но можно было выступать с песнями и других авторов. Учитель Павел пробежал взглядом по листку А4, небрежно прилепленному к двери актового зала, прочитал, что Вера и Вер выступают седьмыми, и отправился в 416-й проверять давно залежавшиеся сочинения — чувство долга перевесило желание послушать концерт с самого начала. Павел не боялся пропустить номер Александровых: во-первых, 416-й кабинет был совсем рядом с актовым залом, а во-вторых — перед ребятами должна была выступать школьная рок-группа, так что невыносимый грохот ударных, гитарные рифы и сотрясание послевоенных школьных стен должны были сигнализировать о том, что пора переместиться ближе к сцене.***
Услышав бодрящий рок-шум, Павел поспешил в актовый зал. Чтобы не заходить со стороны сцены и не мешать скрипом и хлопаньем двери, он предпринял хитрый манёвр: спустился на третий этаж и поднялся к актовому залу с другой стороны, где был ещё один вход. Народу на концерт собралось много. Павел проталкивался вперёд, невоспитанно сдвигая ритмично дёргающиеся спины в разноцветных футболках с надписью «Школа Константинова». Несмотря на случающиеся иногда казусы со звуком — школьный микшерный пульт всё чаще давал сбои — рок-группу принимали очень тепло, а когда пошло гитарное соло, школьники, как полагается, пришли в экстаз, выражавшийся криками и всплесками рук. Павел уже добрался до центрального прохода, где встретил учителя программирования Ваню Масленникова, который и сам любил отчаянные песни под гитару. «Давай, Паш, зажжём, поддержим наших!» — крикнул Ваня, озорно сверкая глазами и двигая в такт своими длинными худыми руками и ногами. Они побежали вперёд, к сцене, и принялись танцевать в партере. Зал взорвался одобрительными воплями, из первых рядов выскочил и присоединился к ним молодой бородатый историк Михаил Муляевич, и они втроём кружили в неистовом рок-н-ролле. Школьники в зале — те, что могли найти подходящее место, не заставленное стульями, — тоже танцевали. В какой-то момент Павел отметил среди зрителей улыбающееся лицо директора Павла Алексеевича, своего тёзки, а рядом с ним — ясные голубые глаза Константинова. Николай Николаевич слегка покачивался в ритме музыки и одобрительно кивал головой. Гитарное соло кончилось, пошёл медляк, и как раз вовремя: Павел уже готов был рухнуть в изнеможении на покрытый царапинами и чернильными пятнами паркет — давно не случалось ему так отжигать, спасибо Ване и Михаилу Муляевичу. Все трое обменялись дружеским хлопком ладонями и под восхищённый свист из зала покинули партер, пытаясь отлепить от тела взмокшие школьные футболки.***
Приятное потрясение, как физическое, так и духовное, вызванное танцем в партере, не стало для учителя Павла единственным за этот концерт. Он ещё приходил в себя, полулёжа на пахнущем жевательной резинкой засаленном стуле, оттягивая на животе влажную футболку, чтобы слегка охладиться, когда объявили номер Александровых. Название песни он прослушал, но, когда зазвучали первые аккорды, не было никаких сомнений. Размышления о том, как это вообще можно сыграть на укулеле, пришли позже. В первую очередь Павла потрясло, как Вера пела. Он даже выпрямился на стуле и вытянул шею. Зал слушал, затаив дыхание. Константинов улыбался, помахивая в такт рукой. Голос Веры звучал удивительно чисто, на высоких нотах добавлялась подкупающая хрипотца, временами она как бы задыхалась от переполнявших её чувств, пропуская через себя, через своё сердце чужой текст.Это время выбора пути.
Пора подняться и идти.
Смешаться легко с толпой.
Но трудно — так трудно —
В ней быть самим собой.
Маленький Вер, как тень, как эхо, следовал за сестрой, перебирая клавиши своими тонкими пальцами и покачиваясь в такт. Он будто плыл, растворяясь в музыке и словах, постигая их смысл на том уровне, где и слов-то уже нет. Песня кончилась, как долгий выдох, зал взорвался аплодисментами, Вера и Лёша, улыбаясь, прошли мимо потрясённого учителя Павла. Вера кивнула ему, не заметив, что он пытался что-то сказать, что-то банальное, но лишь разевал рот, словно бьющаяся на песке рыба. Ранди объявила следующий номер, и на сцену поднялись Настя и Варя из седьмого класса. Они исполнили под гитарный дуэт песню «Я ешка». Потом Варя играла на саксофоне, а Ваня Масленников — на гитаре. Павел, всё ещё потрясённый, побрёл в конец зала, протиснулся сквозь толпу и вышел, осторожно придерживая дверь, чтобы не разрушить магию плывущей от сцены саксофонной мелодии. Тут же какой-то старшеклассник из математиков ворвался в актовый зал, тяжёлая дверь с металлическим стоном закрылась, несколько раз громко хлопнув, обрывок саксофонной рулады скользнул в холл четвёртого этажа, и Павла накрыла тишина. Он вышел со стороны кабинетов биологов и, чтобы вернуться к ешкам, спустился на третий этаж, а затем рывками взбежал по другой лестнице туда, где за круглыми столами теснились шестиклассники со своими отработками, в мучительской в самом разгаре было чаепитие с выпускниками прошлых лет, которые так и не дошли до концерта в актовом зале, в 416-м кабинете спецматовцы корпели над очередной заковыристой задачкой, а у окна стояла Вера — розовые рукава-фонарики, щёки зарделись, под мышкой — укулеле, пальцы перебирают распечатку нот. — Вера, это было… Потрясно. Вот прямо душу вынула. — Зыко? — спросила Вера. Ещё одно общее слово. Негласный тезаурус. Откуда она могла знать его, давно забытое, вытесненное американизмами? С пакетной пары по сленгу? От Сони, любительницы экзотики? — Зыко, — подтвердил Павел, смеясь. — Я еду в «Кавардак», — сказала Вера. — Это такой творческий лагерь. — Я знаю, — улыбнулся Павел. На миг наступила тишина, про которую говорят «тихий ангел пролетел».