***
Всё было так просто, что даже разочаровывало. В положенный срок Хорёк стоял в густой траве у забора, то шкрябая подошвойпотрёпанной кеды голые икры, то переминаясь с ноги на ногу. В руке он держал старую ржавую лопату, позаимствованную из разбитой теплицы, в которой буйно разрослись помидоры, благодаря тёплому дождливому лету превратившиеся из обычных кустиков в тропический лес. Подошедший Фрегат деловито огляделся по сторонам, убедился, что никто не наблюдает за ними, и отодвинул доску, висящую на одном гвозде. За забором был пустырь, усеянный осколками бутылок, проволокой и прочими железяками, мусором, оставленным людьми, и какими-то зловещими останками — окровавленными косточками с кусочками плоти, может, птичьими, может, кроличьими. Пустырь окружала невысокая гряда серых, поросших лишайником камней, за которой открывалась Пустошь с еле заметной стёжкой в высокой, густо-зелёной траве. — Шагай строго за мной, — предупредил Фрегат. — И не шарахайся, если что увидишь или услышишь. По-любому тропинка здесь — самое безопасное место. Вскоре оба путника затерялись в необъятном изумрудном море. Время будто остановилось, и даже солнце зависло в небе в одной точке. Они шли долго. По сторонам проплывали переливающиеся, колышущиеся зелёные волны, перемежающиеся с синими пятнами разной величины. От пятен шёл дурманящий сладковатый аромат, в траве яростно, словно проклиная весь белый свет, стрекотали кузнечики. Постепенно синюшных прогалин становилось меньше, воздух очищался, а к кузнечикам присоединился ещё кто-то, будто успокаивающе повторявший нараспев: «Ки-и-р-р-дык! Ки-и-р-р-дык!» Фрегата вдруг охватила безотчётная радость. Он помчался вперёд по одному ему видной тропе, вскинув руки и задрав к небесам подбородок, и громко крича: «Э-ге-гей!» — «Э-гей! Э-гей!» — ответила Пустошь. Хорёк мчался за Фрегатом, потрясая ржавой лопатой и расправив плечи, подпрыгивая и брыкаясь, как козлёнок. Добежав до изумрудного холма, они, не сбавляя скорости, ринулись на вершину и там, повалившись на траву, принялись в шутку бороться. Крепкие объятия схватки, пыхтение, сопение. Хорёк оказался не таким уж слабаком — жилистый, гибкий и скользкий, как змея, он не позволял прижать свои лопатки к земле, а значит, не сдавался. Наконец Фрегат разомкнул пальцы, стискивавшие предплечья Хорька, тот тоже ослабил хватку, и оба повалились на спину. Пить хотелось, но воды они с собой не взяли. Фрегат ухватился за толстый стебель травы, осторожно потянул, и зелёное колено с лёгким скрипом вышло из своего гнезда. Фрегат принялся грызть нежную травяную мякоть, Хорёк сделал то же самое. — Зачем лопата? — спросил через какое-то время Хорёк. Фрегат сел. Солнце било ему в лицо, расцвечивая золотом огромное родимое пятно, и в этом странном, не вечернем и не дневном, свете он казался благородным и красивым, помеченным особым знаком судьбы. — Я хочу, чтобы ты меня похоронил, Серафин. Прямо здесь, на этом зелёном холме. Хочу лежать здесь и смотреть в небо. — Ты что? Зачем? Хорёк тоже сел и с удивлением заглядывал в лицо Фрегата. — Тут такой покой. Нет всех этих тупиц из шкелымогов. Чуешь, как тут? — Да, — ответил Хорёк. — Но зачем хоронить? — Такое испытание. Пришёл час. Я больше не могу быть один. Вот зачем мне нужен помощник. Тот, кто закопает, а потом откопает. — Тогда я первый, — решительно заявил Хорёк. — Сначала ты меня закопаешь. Я тоже хочу здесь полежать. — Ты не сможешь, — покачал головой Фрегат. — Забоишься. Лежать одному надо. Слушай, ты дорогу запомнил? — Ты стрелки не переводи, — настаивал Хорёк, вдруг обрётший своё мнение и упорство отстаивать его. — Меня первого хоронить будешь. Давай! — Ладно, — сдался Фрегат, взял лопату и принялся рыть могилу.***
Земля на холме была мягкой, рассыпчатой и тёплой. Могила походила на уютную колыбель в окружении трав. Фрегат даже позавидовал Хорьку, живо забравшемуся в эту уютную постельку. Он забросал землёй тощее тело товарища, оставив только лицо — глаза смотрят в бездонное синее небо, впалые щёки гладит ласковый ветерок июня. — Смотри же, вернись за мной, — сказал Хорёк и закрыл глаза. — Я приду за тобой, Серафин, — пообещал Фрегат, сбежал с холма и медленно побрёл по тропе.***
Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик направился к ещё одному убежищу, почти не затронутому синей хворью. Это был небольшой скальный выход на поверхность земли с чистой сухой пещеркой, в которой можно было лишь сидеть, поджав ноги. Снаружи камень покрывал лёгкий синий налёт, искрившийся под солнцем, будто пронизанный льдинками. Но внутри всё было чисто, пахло нагретым камнем и песком и немножко — серой. Фрегат забрался в пещерку и стал размышлять о том, что он увидит, когда придёт за Хорьком спустя несколько дней. Он хорошо помнил, что случилось с кроликом, как он словно растворялся в земле, становясь её частью. Фрегат представил, как Серафин лежит в земляной колыбели на холме. Острые черты его лица разглаживаются, каждая косточка и жила в теле расслабляется. Больше не ноет зад, который пинали верзилы-одноклассники, не болит разодранная коленка и растрескавшийся уголок губ, цыпки диатеза на руках и шишка, набитая на физре после неудачного броска учебной гранаты, которая полетела не вперёд, а вверх, а потом в голову. В этом видении Серафин определённо улыбался — безмятежной улыбкой. Но была и другая возможность. Искажённое мукой, перекошенное от ужаса лицо, неправильный, кривой овал рта, тело, судорожно изогнувшееся в попытке вырваться из могилы, ногти, скребущие землю. Фрегат знал, что сейчас он имеет власть выбирать. И он выбрал первое.***
Когда через два дня Фрегат пришёл на зелёный холм и раздвинул склонённыек могиле травы, он увидел смягчившееся лицо Хорька-Серафина со покойной улыбкой. Ворон Андрус, извечный сборщик дани, выклевал глаза, но это не обезобразило лежащего в земляной колыбели мальчика. То ли роса стекла с густой травы, то ли дождь пролился над Пустошью — в глазницах Серафина стояла вода, а вней отражалось синева неба с проплывающими в недостижимой выси ослепительно-белыми облаками.***
— Слабак! — брызжа слюной заходился от гнева Райхгольд. — Когда ты усвоишь: есть только две стороны — охотники и жертвы. Если ты возомнил себя охотником, не надо жалеть дичь. Иначе вместо жирного оленя получишь пшик, как сейчас. Ты не понимаешь, что ты не в погремушки играешь, а странами? — Понимаю, учитель, — впервые Фрегат стоял перед старым магом распрямившись, не прикладывая усилий, чтобы колени не дрожали. — Так получи, что заработал, — Райхгольдв сердцах наступил на хвост молодой крысе и, не давая ей сбежать, направил на испускавшую непереносимую вонь тварь свой посох. Отчаянный визг, вспышка, треск, сменившийся странным звуком. Металл звенел о металл, что-то возмущённо кричали женщины — противными голосами, переходящими в визг и завывания. — Что это, учитель? — Сковородочный бунт. Твой ход в игре странами. Домохозяйки из приличных семейств вышли на улицы — стучат своими пустыми кастрюлями и сковородками. Требуют у Альенде еды и денег. Если бы ты заплатил жёстко, и ход был бы другим. Охотник обязан быть безжалостным. — Чёрт! Чёрт! Чёрт! — топая ногами, Фрегат прислонился к стене, затем съехал по ней вниз. Надо было выбрать второе. Какая разница? Пара дней — и всё уже кончено. Ты приходишь — и готово. Улыбка или искривлённый рот — для тебя это только пара дней. Пара кроликов. Пара людей. А теперь — получай вот этих тупых бабищ со сковородками! — Тупые бабищи! — вслух выкрикнул Фрегат. Райхгольд неожиданно спокойно произнёс: — Ты не прав, мальчик. Хороший игрок не пренебрегает никакой возможностью. Женщины со сковородками тоже пригодятся. Как ни странно, они тебе на руку. За ними пойдёт волна. Игра пока играет за тебя. Маг приблизился к Фрегату и резким движением посоха побудил его встать. Райхгольд внимательно всматривался в лицо ученика, как будто читая запутанный манускрипт. Его густые седые брови и искривлённые губы с опущенными вниз уголками шевелились. Фрегат заметил, как при каждом выдохе и вдохе вздымаются и опадают волосы, густо торчащие из скрюченного, покрытого прожилками и увенчанного бородавкой носа. — Знаешь, что отличает тебя, коли ты истинный охотник? Ты видишь цель, знаешь свои возможности, ценишь время и идёшь вперёд.Педсовет и «Караван»
— Ты видишь цель, знаешь свои возможности, ценишь время и идёшь вперёд. — Та-а-ак, — Азамат довольно кивнул. — Звучит вполне осознанно. Давай всё распишем и проверим, так ли это на самом деле. — Ну хорошо, сейчас, — произнесла Вера, покачиваясь и сжимая пальцы рук. Тонкие пальцы хрустнули, Азамат поморщился и сказал: — Давай только без этого, Вера. Сидим и спокойненько всё обсуждаем. Никуда не торопясь. Дверь кабинета биологии, в котором они расположились, с грохотом распахнулась и внутрь неуклюже ввалился Ваня Генералов — толстый шестиклассник в профессорских очках с насупленными бровями и сосредоточенным выражением лица. Пыхтя и шаркая ногами, он принялся обходить парту за партой, внимательно осматривая их сверху донизу. — Молодой человек! — вмешался Азамат. — Ничего, что мы тут сидим, беседуем на важные темы, дверь специально закрыли. Мы Вам не мешаем? — Нет, — ответил Генералов. — Вы тут листки по физике не находили? — Нет, — грозно сказал Азамат. — А теперь вон отсюда. И предупредите товарищей, что на полчаса кабинет занят. И что Алекса здесь нет. И не будет. И дверь закройте до конца. — Хорошо, — без тени смущения произнёс Генералов и вышел, по пути чуть ли не с головой заглянув в большой фанерный ящик, служивший ведром для мусора. Снова хлопнула дверь, да так, что её створка вдавилась внутрь, а висящие на стене оленьи рога покачнулись. Из холла послышалось тоскливое: «Нет. Нигде. Даже в помойке» — и полный сочувствия вскрик: «Вот ужас-то!» — Я готова, Азамат, — сказала Вера и, не удержавшись, прыснула. — Вот ведь и вы такими были, несмышлёными. Помнишь, Вера? — Да уж. Переписывали листок от руки или платили по сто тугриков за новый, пока не догадались попросить у товарища и отксерить. — Ну, давай к делу. — Давай. В общем, цель. Хочу творить. В гуманитарной сфере. Писать музыку для нашей группы. И тексты. — Вполне себе смарт-цель. — Ну да. Теперь возможности. В «Кавардаке» я убедилась, что способности у меня есть. Но их нужно постоянно развивать. Ни дня без строчки, как говорит Паша. — Это, на самом деле, более древнее высказывание. Но неважно, пропустим. — Возможностей развиваться в этой школе у меня почти совсем нет. У нас высокие требования по всем предметам. И основные — математика, физика, химия, прога — вовсе не гуманитарные. Хвостов у меня нет. Но я постоянно что-то досдаю, пересдаю, часами сижу над домашкой первого уровня по алгебре. А потом сил нет ничего делать. Тем более творить. — А ты помнишь, Вера, что Гриц говорил на классном часе? — Что у нас в средней школе надо тянуть все предметы одинаково сильно? Азамат кивнул. — Что восьмой класс в этом смысле самый сложный. — А дальше? — А что дальше? — Что в девятом жизнь становится гораздо приятнее, потому что… — Есть кафедры, — закончила Вера. — И можно выбрать, во что ты будешь вкладываться. — Мне кажется, — сказал Азамат, — это как раз то, о чём ты говорила. Надо только напрячься и дотянуть восьмой до конца. — Да, Азамат, но ты забыл про время. Если ценишь время, не будешь тратить год жизни на то, что тебе не нужно. — Полгода, — уточнил Азамат. Дверь снова загрохотала — кто-то пытался втащить створку на место и войти. Азамат встал и пружинящими шагами направился к выходу со словами: — Я вас предупреждал, шестой класс. Дверь наконец открылась, и вошёл учитель Павел. — Зяма, Вера, простите, на спецкурсе задержался. Ну, что тут у вас за новости? — Я тебе об этом уже говорила утром, Паша, — сказала Вера. — А, это. Всё-таки уходишь? Азамат и Павел уселись напротив Веры. — Ухожу. — Бежишь? — шутливо спросил Павел. — Для меня это не бегство, а движение вперёд. — Что ж, — подытожил Азамат. — Мы всё обговорили. Звучит убедительно и вполне разумно. — Когда? — обратился к Вере Павел. — В девятый класс пойду в другую школу. Или на домашнее обучение. — Тогда на педсовет? — спросил Азамат. — На педсовет, — подтвердил Павел. На этом разговор закончился, двери были распахнуты, троица разошлась по своим делам, а кабинет тут же наполнился членами биохима: надевались сомнительной чистоты халаты, доставались пробирки и колбы, в шкафу с вытяжкой зажёгся свет, а из какого-то стеклянного сосуда странной формы отчётливо потянуло сероводородом.***
На педсовете в понедельник персоналки средней школы не обсуждались, поэтому Азамат поднял вопрос о Вере Александровой отдельно. — А вы уверены, что это осознанное решение? — спросила Маша Солоницына. — Что оно не принято под воздействием эмоций? — Да, мы с ней говорили, я и Паша, — ответил Азамат. — И я говорила с Верой, — добавила Соня. — Она прекрасно представляет, чего хочет добиться и к чему стремится. Намного лучше, кстати, чем некоторые из тех, кто никуда не уходит. — Что неудивительно — они же не уходят, — сказал Павел. — А она хорошо понимает, что теряет? — спросила англичанка Марина. — А что она теряет? — возразил Азамат. — Ну, аттестат одной из лучших школ Москвы, или даже страны в целом. А это, между прочим, очень важно для поступления в вуз. — Поступить можно и без аттестата лучшей в мире школы, — вмешалась Маша. — Я из Челябинска поступила в МГУ. А Соня вообще из Бурятии. Туда же. — Так вы по олимпиаде поступили, — не сдавалась Марина. Гриц, недовольно скрививший лицо, наконец вступил в разговор. Он сидел за четвёртой партой у окна, и поэтому все сразу же повернулись спиной к доске и к ведущему педсовет Коле Маслову. — Послушайте, друзья, мы зря теряем время, — начал Гриц. — Здесь нечего обсуждать. Вера Александрова хочет уйти из школы? Пусть катится. Азамат, узнай, что с формальной стороны от нас требуется в таком случае. Когда она уходит? — В девятом классе. — Прекрасно. Тогда надо прикинуть, кто ещё потенциально уходит, и, возможно, объявить добор в девятый класс. Сделаешь, Азамат? — А если она не уйдёт? — не унималась Марина. — Если Вера Александрова не уйдет, будем её учить, — спокойно сказал Гриц. — При условии, что найдётся кафедра, которая будет за неё отвечать. — Думаю, кафедра найдётся, — сказала Соня. — Даже уверена. — Тогда давайте закроем этот вопрос, — предложил Гриц. А затем добавил с лукавой улыбкой: — Я же всегда говорил, что девочки нам не нужны. Девочек надо набирать как можно меньше. А то начинаются все эти роман-газеты, творческие метания, пахать уже не хочется. Правда, Екатерина Ивановна? Гриц обратился с Кате, которая, воспользовавшись паузой, что-то записывала в свой талмуд мелким почерком, одновременно рассылая СМС нескольким людям. — Олег, ты о чём? — спросила Катя, потирая переносицу под дужкой очков. — О девочках. Нужны они нам? — Девочки? Конечно. — Да зачем они нам? — продолжал Гриц. — Мёрзнуть на выживании, делать колесницы на зимоле, кольчуги плести? — А что? — вмешалась Настя Фаронова. — В этом году лучшая кольчуга была у Таси из седьмого Е. — Властью ведущего педсовет я закрываю тему Веры Александровой и перехожу к следующему вопросу, — решительно заявил Коля Маслов, и все снова повернулись к доске.***
Когда спустя два часа Коля отпустил препов на короткий перерыв, кто-то спустился вниз, чтобы наспех в переулке выкурить сигарету, кто-то побежал в «Прайм» за едой, кто-то стал разогревать в микроволновке оставшиеся припасы. Павел направился в мучительскую, чтобы вскипятить чайник и застал там Грица со сдобными баранками и чашкой, в которой плавали два пакетика «Майского» чая. — Присоединяйся, Паш, — пригласил Гриц. — Я тут варенье нашёл. Лена говорит, дети на кружке варили. Очень вкусное. — Спасибо, — сказал Паша и зачерпнул большой ложкой варенье. Оно действительно было вкусным, только невозможно было определить, из чего сделано. — Гриц, — продолжил Павел, проглотив варенье. — Почему ты так не любишь газету и Верин роман? — Паша, — ответил Гриц. — Я очень люблю газету. Сейчас заметку прочитал про Маркелова, как мне кажется. Там и рисунок есть, сходство очевидно. Паша улыбнулся — хорошо, что Игорёк всё-таки успокоился, внял голосу разума и не стал портить публикацию. — Маркелов — это хорошо, но я не о нём, — сказал Павел. — Да я понимаю, что не о Маркелове речь! Верин роман я тоже, кстати, читал. И ничего против не имею. У меня есть серьёзные возражения против того, что можно прозябать и вдруг в одно утро неожиданно проснуться знаменитым. Так не работает в реальной жизни. — Почему? Такое бывает. — Уф, — Гриц стал пыхтеть, подбирая нужные слова. — Это обман. Но чтобы понять, как происходит на самом деле и что в реальном мире работает, надо знать, что такое лестница странников. — Какая лестница? — Лестница странников. Или карьера каменщиков. Это теория, которая работает в жизни. Я её рассказываю на пакете «Миры» для восьмого класса. Ты не слышал? — Нет. — Эх! — искренне огорчился Гриц. — Чтобы понять идею, заложенную в основу нашего профиля, следует обязательно знать, как работает лестница странников. Я вообще думаю, что надо прочитать несколько лекций для новых препов. Чтобы они работали на систему, а не против неё. А ты, Паша, к сожалению, сам того не понимая, часто прёшь против системы. — Уважаемые коллеги! — послышался голос Коли Маслова. — Перерыв закончился пять минут назад. Проходите, пожалуйста, в кабинет. У нас остался один большой вопрос — игра «Караван».***
— Ко мне подошёл директор, — сказала Катя. — и спросил: правда ли, что мы в профиле играем в гарем? Среди всеобщего хохота раздался тихий голос Насти Фароновой: — Между прочим, не только директора волнует вопрос — нужен ли на «Караване» гарем? Коля Маслов восстановил тишину и ответил: — В игре «Караван» главное — не гарем, не медресе и даже не дворец султана. Это всё, как говорится, бантики. Главное — простроить экономическую линию, добиться прибыли, сходить в пустыню и понять, что в одиночку всё это сделать невозможно. — Это правда, — сказала Катя. — Это основная линия. Но в «Караване» есть и другие, в том числе воспитательные. И встаёт вопрос: нужен ли в воспитательной линии гарем, где находятся наложницы султана и, простите, евнухи? Марина хотела ответить, но Коля дал слово Грицу, который уже давно тянул руку. — Коллеги, — начал Гриц. — Друзья! У нас есть воспитательная линия для ребят. Говоря по-простому, есть несколько мероприятий, где мальчишка может узнать, что значит быть настоящим мужиком. Если не брать «Геокомпанию», которая работает в основном во время каникул, таких мероприятий совсем мало. «Выживание», кое-что на зимоле, кое-что в осеннем лагере — да и всё! Где ещё парень узнает, что есть вещи, которые не продаются?! — Честь? — спросил Павел. — Честь тоже. — Я не уверен, — сказал Коля Маслов, — что мальчики в шестом классе действительно понимают, что значит попасть в гарем и стать евнухом. — Ну не скажи, — возразила Таня, классный руководитель 7Е. — Мои на разборе после игры в прошлом году очень хорошо всё поняли. — Поняли-не поняли, — сказала Катя, — покажет игра в этом году. Вот если никто из твоих, Таня, в гарем к султану не пойдёт… — Значит, решено: султанский гарем в «Караване» остаётся. Кажется, это был последний вопрос. — У меня ещё маленький вопрос, — поднял руку учитель Павел. — Я на «Караване» отвечаю за медресе. А восьмой класс мастерит. И Вера Александрова просится ко мне в помощники. — А ничего, что она уходит после восьмого? — спросила Марина. — Ничего, — ответил Гриц. — Пусть мастерит с Пашей.***
Хотя педсовет закончился довольно рано, когда Павел вышел из школы, уже стемнело и небо зажглось по-зимнему яркими звёздами. К ночи похолодало, по щекам бил резкий ветер. Прямо над головой он различил фигуру, которую про себя называл созвездием Косточки. Конечно, в современных справочниках такого не было — но не в мире, который ты творишь сам и который играет по твоим правилам.