— Ты под кайфом? — Сегодня вторник — я пьян. — Сегодня среда!
(с) House M.D
Пятый упускает момент, когда алкоголь, шарахнув по мозгам, заставляет организм мешать кровь с кислородом в ускоренном режиме. Его сознание цепляется за небольшой и лживо устойчивый островок восприятия, когда он, сморгнув плывущий вечер, обнаруживает себя в такси. Левая рука сжимает открытую бутылку чистого джина – еловый запах забивается в каждую пору на его лице. Пальцы правой покоятся на бедре Фреи. Пятый оглаживает спрятанную тканью кожу, пока она, уставившись в окно, вполголоса продолжает отдавать какие-то команды и следить за чем-то, уже явно далеким. — Как же вы меня достали, — тянет она сквозь сцепленные зубы. И это не имеет никакого значения. Лишь констатация факта усталости. Очередная пометка в ежедневнике сознания. Очень скоро понадобится пауза, которую в этот раз вряд ли сможет устроить для неё бутылка текилы и чьи-то губы. Но, пока до этого обрыва у нее есть несколько недель или даже месяцев (если она будет правильно распоряжаться временем, отведенным на отдых). Фрея неплохо научилась чувствовать себя, а это значит, что ответный удар вселенной и её тела действительно наступит чуть позже. Еще немного внутренней энергии плещется в ней, как в стакане с бурбоном в руке Пятого в их первую встречу. Голос в динамике истерично взвизгивает, возвращая мысли в нужный строй. Людей на том конце провода мало беспокоят подобные заявления. Любые её заявления, которые не относятся к жизни фирмы. Они пропускают их мимо ушей, потому что в мире больших издательств, бесконечных фотосессий, печатных станков и последней версии фотошопа мало кого волнует твоё выгорание. Ты либо справишься с этим сам, либо клавиша с точкой на антикварной печатной машинке забьет последний гвоздь в гроб твоего существования. Всё заменяемо. Её многозадачность и вовсе продается на любом рынке вакансий, стоит только поискать получше. Фрея помнит об этом изо дня в день. Поэтому она провожает напряженным взглядом рекламный щит на пути к своему дому и продолжает отдавать приказы по направлению счетов за этот вечер. Её личный счет, сидящий по левую руку, нагловато обещает ей пару часов пустой головы. Стоит только выключить телефон и умереть под его руками. la petite mort* Пальцы Пятого впиваются в кожу сильнее. Она слышит в этом прикосновении немного капризной злости, но слишком занята, чтобы отвлечься на него сейчас. Пятому требуется несколько секунд, чтобы удостовериться, что сознание никуда от него не уплывает, а демоны в его голове говорят на несколько октав тише. Если говорят вообще. Рука Пятого уверенно двигается вверх от девичьего колена к основанию бедер, задирает угол серого пальто, когда Фрея, обернувшись, бросает на него гневный взгляд. Наконец-то. Он пьяно улыбается и сжимает ногу сильнее, впитывая в себе зеленеющую темноту из-под её ресниц. Фрея медленно закрывает глаза, откинувшись на спинку сиденья. Таксист нервно сигналит стоящей впереди машине. Даже в столь поздний час эта окраина тонет в ярких огнях несущихся к воздушному терминалу автомобилей. Они проезжают поворот к аэропорту, и впереди вырастают скелеты многоэтажек целого района. В какой-то момент Пятый ловит себя на том, что он отлично понимает Клауса. Или, хотя бы приближается к призрачному пониманию. Так же быстро, как красный треугольник приближается к цели на треснувшем экране мобильного навигатора, кое-как прикрепленного у самого руля. Выпивка отличного отключала… Отлично отключала Пятого. И всё, что шло с ним в комплекте. И его это устраивало. Потому что он тоже устал. Все эти назойливые мысли, гудящие виски, безостановочные флешбэки, которых он накопил на десять жизней вперед. Нити, опутывающие его шею, слабели. Всё, что он так ненавидел. В себе. Он мог дышать. Он мог не думать. Он мог не чувствовать всей этой внезапно расцветающей в нём бесцельности существования. Пятый разом забыл, каково это — жить с самим собой. Побарахтавшись в липком болоте старых привычек и завалив все экзамены для жизни без апокалипсиса и убийств, он быстро сдался в руки легких способов забвения. Ненавидел себя за это еще больше. Но только, когда был трезв. А это случалось всё реже. Мозг ещё пытался играть с ним не по правилам. Возомнив себя эдаким карманным дьяволом, он заставлял Пятого помнить все поступки, совершенные в пьяном бреду. И мысли. Мысли врезались куда глубже, чем когда он гонял их в своей голове, будучи кристально чистым, но они всегда приходили наутро. В моменте их не было. Как и не было самого Пятого. И утро не наступило. Сейчас. Пятый хмыкает, вглядываясь в мерцающие фары пролетающих навстречу машин, а затем находит еще какую-то болезненную правду внутри себя. Ему показалось, и демоны говорили на октаву выше. О тишине он может только молиться несуществующим богам. Таким же эфемерным, как и он сам. Кажется, там прямой ответ на то, зачем он делает с собой то, что делает. И вспыхнувшая внутри паника почти заставляет его использовать силу. Пятому нужно что-то стереть. Или исправить. Или убить. Он почти расслабляет пальцы на горлышке бутылки, ведь ему нужны обе руки для того, что он хочет сделать, но Фрея в этот момент наклоняется вперед к водителю. Темные локоны попадают в поле его зрения, выглядывающий кончик носа немного дергается, когда она говорит. Перебивка срабатывает почти моментально. С отставанием в секунду. И синий всполох исчезает, едва зародившись. А три глотка джина уже на пути к его желудку. И Пятый жмурится, разом стирая из памяти, как с грифельной доски, все слова, ответы и вопросы. Никогда. Или немного позже.***
— Хорошо, что есть человек, с которым я могу себе это позволить. Голос Фреи бьет по стенкам слишком просторного лифта. Она, прислонившись спиной прямо к испорченному рекламными наклейками зеркалу, рассматривает стоящего напротив Пятого. Железные створки закрываются слишком медленно, а телефон у её уха всё еще не заткнулся. Пятый не понимает, к кому относится брошенная фраза. И имеет ли она значение, если возбуждающий огонь уже сожрал пальто на худых плечах. Пятый слишком хорошо помнит её в сложившихся обстоятельствах. Настолько живо, что бьющие вниз живота спазмы уже приносят почти болезненные ощущения тесноты в штанах. Фрея продолжает исследовать черты его лица, когда лифт, дернувшись, останавливается на нужном этаже, а нервная система Пятого, которая до этого момента играла с его мыслями навылет, сдается, уступая место животной страсти. Пятый не помнит, закончила ли она разговор. Он вытаскивает её из лифта и не дает повозится с ключами. Проталкивает пьяный смешок Фреи в голубую вспышку. — Черт, — она отпихивает его от себя, стоя в своей же прихожей, — предупреждать же… Пятый обрывает её. Три наступающих шага. Нарушение границ гостиной. Грубый поцелуй. Потому, что он устал быть в этом гребанном ожидании спасения. Фрея мычит что-то нечленораздельное прямо в его губы, но Пятый не спешит обращать на это внимание. Он помогает ей стащить пальто и толстовку, не прекращая требовательных ласк, избавляется от своей обуви, и толкает Фрею на ворсистый ковер на полу. Она принимает его прямой, ничем не прикрытый посыл. Позволяет навалиться на себя сверху, раздвинуть свои ноги его коленом и больно укусить за оголенное плечо. Пятый готов сорваться на утробный рык удовольствия, потому что восторженная похоть буйствует и правит в его голове. И больше ничего. Бутылка джина, пережив падение в прихожей, выплескивает остатки алкоголя на голый паркет, пока Пятый вылизывает горячую шею стонущей под ним Фреи. Эта беспрекословная отзывчивость окончательно срывает винты в его голове. Пятый немного отстраняется, прерывая вереницу поцелуев, ловит взгляд затуманенных глаз (точь-в-точь, как у него) и цепляет кончиками пальцев края белой майки. Что-то щелкает в его голове. Так громко в общем шуме, что Пятый едва ли сдерживается, чтобы не моргнуть. Удивленно. Трезво. Сбросив налипший градус. Он даже успевает подумать, что его сила натворила что-то без его ведома, потому что мир вокруг замедляется. Или замедляется он сам. Сложно хоть что-то разобрать в этом кипящем мареве. Но что-то происходит. И Пятый позволяет этому произойти. Во второй раз Пятый дает себе возможность изучить её. Проследить за реакциями откликающегося тела. Проявить заинтересованность. Она вспыхивает в нем в тот момент, когда Пятый обнаруживает внутри себя какую-то новую нишу. Открывшуюся со щелчком. Тем самым. Полбутылки джина заставляют его выборочно фиксировать происходящее. Под майкой Пятый находит кожу. Теплую и мягкую. С небольшим мазком татуировки на ребрах. Как проглядел еще тогда – не знает, но в этот раз губы сами исследуют замысловатые изгибы крыльев черного ворона. И, пока он зубами прикусывает тонкую кожу, вторая его рука уверенно сражается с застежкой на её джинсах. Пальцы Фреи путаются в его волосах, прижимая к себе ближе, а спустя мгновение, стоит только Пятому дернуть замок на молнии вниз, она хватается за ворот его рубашки. У них хорошо получается действовать по наитию, потому что Фрея избавляет его от одежды так быстро, что он даже не успевает заметить, когда. Лишь жадно наблюдает за тем, как упругая грудь ложится в его ладонь. Пятый пропускает затвердевшие соски между пальцев, наслаждается пробежавшей волной мурашек по телу. Он зло сдергивает узкие джинсы и поднимается выше, нависая над разомлевшей девушкой. Опираясь на руки по обе стороны от лица Фреи, он напитывается чистыми эмоциями возбуждения в её глазах. В полумраке комнаты она выглядит темной ведьмой из сказок. Совсем не детских сказок. Сказок той самой ведьмы, которая околдует всё королевство и уничтожит каждый клочок земли, что не был засажен непроглядным лесом. В таких историях всё всегда заканчивается плохо. Для короля, королевы и всех наследников. Но не для ведьмы. Никогда для ведьмы. И даже в этой истории он не находит определения для себя. Блять. Фрея проходится руками по его груди, цепляет короткими ногтями пресс, заставляя плоский живот нервно втянуться, настойчиво сжимает напряженный член через белье. Пространство уезжает, все полки в его голове, перекосившись на одну сторону, теряют последние стоящие на них вещи. Пятый ведет коленом вперед, вжимает его в разгоряченную плоть. Прижимает мокрую ткань трусиков к горячей коже, и Фрея закатывает глаза. Потому, что больше всего на свете она нуждается хоть в каком-то прикосновении. Она бессовестно раздвигает ноги шире. Пятый ухмыляется и, склонившись над её губами, немного шевелит коленом, размазывая влагу по возбужденным складкам. И она стонет. Стонет и сдается. А он глотает этот стон. Прижимается своими губами к её губам. Раздвигает их, проникает языком глубоко в рот, заставляя Фрею подаваться вперед в надежде получить как можно больше контакта. И даже сейчас он изучает её. Это становится идеей-фикс, но Фрея слишком отзывчива, а Пятый увлечен, чтобы это заметить. Времени в его голове хватает только на то, чтобы попытаться снять с неё трусики. Кажется, клочок кружевной ткани так и остается болтаться на одной её лодыжке, когда он, избавившись и от своего белья, снова нависает над ней. Насыщаясь этой безумной властью. Пятый опускает руку между их телами, проводит ладонью по мокрой коже, собирая влагу, заставляя Фрею закусить губу в ожидании. Он щурится — хочет, чтобы она попросила. Трепет ресниц в полумраке выглядит почти гипнотическим. Фрея облизывает губы, очевидно, собираясь сказать, сделать то, чего он так ждёт, но Пятый не может удержаться. С нажимом проведя членом по клитору, он входит в горячее тело. Глаза почти закрываются, почти закатываются от этой тесноты и напряжения, но он продолжает смотреть. На то, как не слетевшая с губ мольба превращается в надрывный стон, а ресницы всё же смыкаются. Во второй раз Пятый не чувствует злости. Только всепоглощающий жар. Импульсы, разлетающиеся во все стороны, разрывающие каждый спокойно двигающийся к цели кровеносный сосуд. Пьянящее блаженство вытесняет джин, заживо сжигает и так захлопнувших рты демонов. Рука Пятого сама опускается на шею Фреи, пока она чуть приподнимает бедра вверх, навстречу к нему. И он даже сбивается с ритма, ускоряется, плененный мыслью о том, что оргазм сотрет его с лица Земли, а потом перезапустит эту чертову Вселенную, и он сможет начать сначала. Спасибо. Её голос в его голове звучит так громко, что Пятый невольно отрывает взгляд от своих пальцев на хрупкой шее. Он даже не уверен в том, что она сказала это. Пятый усиливает давление на кожу, лишая тело под собой возможности вдоха. Выходит из нее полностью только для того, чтобы снова податься вперед, проникая еще глубже. Фрея под ним кончает. Громко. Ярко. Спина поднимается над колючим ворсом ковра. Возбужденная грудь прижимается к его грудной клетке. Она откидывает голову назад, и его пальцы соскальзывают с шеи, подхватывая содрогающееся тело под лопатки. Пятый, не теряя ритма, продолжает трахать её, ощущая, как горячая плоть сжимает его внутри. Она тянется к нему, передавая затухающий стон из губ в губы. Фрея впивается пальцами в его спину, и отголосок боли, словно игла, лопает огненный шар внизу его живота. Пятый отталкивает Фрею на пол и, выскользнув из тугой влаги, обхватывает твердый член ладонью. Он проводит рукой по всей длине, и липкая сперма выплескивается на её живот. Густые капли растекаются по татуировке, пока Пятый, наконец выдохнув полной грудью, падает на ковер рядом с тяжело дышащей Фрей. Блаженный коктейль из пустоты и тишины волной цунами бьет в каждую клетку его тела. Заполняет кончики пальцев ног и рук, забивается в сердце и острия ребер. Фрея встает первая, бросает на него мутный взгляд. Пятый видит, как удовольствие почти сбивается вновь нахлынувшей усталостью. Она подхватывает свои джинсы с пола и оборачивается к нему уже у самой двери в ванную. — Если когда-нибудь еще раз встретимся, — она щелкает выключателем, и полоска света озаряет коридор и лужу джина на паркете, — напомни мне показать тебе кровать. Она исчезает за дверью, но покрасневшая на лопатках кожа отпечатывается у Пятого под веками. Шум воды прячет его побег. В своей голове Пятый знает, что любой другой бы окрестил это позорным бегством. Но он не любой другой. И это их правила. Его. Пятый наскоро одевается. Натягивает на обессиленное тело одежду и мешкает всего секунду. Раздумывая, почему ему не хочется пнуть лежащую у ног пустую бутылку из стекла и тумана. Пятый качает головой, вытирает эти мысли, пытаясь продлить отсутствие самого себя здесь и сейчас. Дверной замок тихо щелкает. Кнопка лифта загорается красным светом. Шахта за железными створками наполняется гулом. Пятый бесцельно рассматривает носки своих ботинок. Фрея не будет удивлена. Он уверен. Не встретимся.***
Клаус выглядит помятым. Пятый натыкается на него в двух кварталах от дома. Когда благодарность Фреи — все ещё единственное, что живёт в его голове. А просьба к водителю такси остановить у блестящей вывески бара только обретает очертания действительности. Клаус не верит глазам. Он хлопает неприметного паренька в чёрной толстовке по плечу и нетвердым шагом идёт к стоящему у края тротуара Пятому. Пьяно щурится, а, подойдя ближе, и вовсе замирает. Будто видит его впервые с момента пропажи в тринадцать. Будто не он представлялся его отцом, тискал пластиковый манекен, бил Пятого по лицу для красочности, и прятал дрожащие пальцы, вернувшись с войны. Или Клаус видит в нем мёртвого призрака. Пятый не знает, что лучше. Незапланированная встреча. Нежелательная. Сказать-то нечего. Однажды я слышал, как отец запер тебя. Слышал, как ты кричал. И ничего не сделал. Клаус медленно осматривает Пятого с ног до головы. Затем, набирая полную грудь воздуха, ерошит грязные кудряшки на голове. Воздух покидает бессонное тело под кайфом, а слова остаются в нем. Только со злости разбил копилку в виде подставки с зонтами в своей комнате. И окончательно укрепился в мысли свергнуть всевластие отца. Или сделать хоть что-то. В следующий раз, но не в тот, самый нужный. Пятый отворачивает лицо. Подставляет под удар взгляда лишь точеный профиль, силясь уцепиться за исчезающую пустоту в голове. Он делает вид, что Клаус просто пьяный прохожий, который вдруг нашёл, на чем остановить взгляд. Сказать-то нечего. Всё ещё. И вот теперь термин позорного бегства действительно вгрызается в его затылок, словно лангольер. Но лангольер ленивый, смакующий свою добычу. Никуда не спешащий. — Я искал тебя. Клаус говорит это и продолжает смотреть. Сверлит и сверлит, надеясь на что-то, что Пятый в жизни совершить не в состоянии. Да и в смерти тоже. — Дома. И вообще. Голос сиплый. Саднящий. Откладывающий десятки обойм для того, чтобы в любой момент схватить одну, затолкать в пистолет и выстрелить в упор. — Нужна двадцатка? Пятый, впившись взглядом в противоположную сторону улицы, пытается представить под собой стонущую Фрею. Получается скверно. Она бьётся в его мыслях. Неистово отталкивает его от себя, прижимает к груди стянутые джинсы и отползает назад. Во тьму. Режет руки об осколки копилки на полу, мажет кровью ковёр, под которым вместо паркета плесневелые стены подвала Академии. Она открывает рот. И Клаус открывает рот. А Пятый закусывает щеку, держа рот на замке. — Нет, — Клаус мнется, жуёт губы, а затем протягивает руку вперёд. Пахнущая табаком ладонь мёртвым грузом сжимает плечо. Пятый чувствует, как щиплет глаза и, дёрнув суставом сбрасывает руку, уничтожая жест. — Мне ты был нужен. И вообще. — Вообще? Пятый вскидывает брови, а Клаус, похлопав себя по карманам чёрного тренча с жирными пятнами на вороте, грузно выдыхает и делает несмелый шаг вперёд, пытаясь поймать такси. — Да, нужно было поговорить. А есть, о чем? — Я слушаю. — Не, — Клаус, уперевшись в какое-то своё решение, отмахивается. — В Академии уже поболтаем. Здесь ужасная атмосфера. А там и вовсе повеситься впору. Двойное самоубийство. Хочешь даже в подвале. Вот бы был символичный номер. Такси, взявшееся из ниоткуда, проглатывает пошатывающуюся фигуру в тренче. Клаус, развалившись на заднем сиденье, просит Пятого закрыть дверь. Пятый сжимает кулаки, пытаясь отодрать от подкорки всплывающие образы. Водитель преклонных лет отпускает стекло у переднего сиденья. — Залезай, малый, без тебя я его никуда не повезу. Кажется, Клаус хихикает, пока Пятый садится в машину. Дверь хлопает, и водитель нажимает на педаль газа. Пятый прячет руки в карманы пальто. Левую ладонь неприятно колет угол какой-то железной побрякушки. Я не помог тебе однажды. Не смогу помочь и сейчас. Потому что я не знаю, как. Тогда, стоя посреди вылизанной до кристальной чистоты гостиной, пока Грейс через три двери, улыбаясь, расставляла тарелки к ужину, пока Ваня прятала свой ежедневник, хранящий слова о поцелуе под подушку, пока все ещё, казалось бы, было на своих местах, Пятый стоял и смотрел на то, как отец следит за каждый несмелым шагом Клауса в сторону подвалов. И Пятый тоже следил. Как Клаус бросает беспомощный взгляд на лестницы, ведущие наверх, как Бен тенью исчезает в коридоре, потому что одного поворота головы отца хватило, чтобы он отступил. Как дверь скрипит. Пятый позволил этому звуку навсегда сохраниться в своей голове. И, хоть слышал его ещё не раз, самый первый был самым громким. Потому, что в той смертельной тишине тогда схопнулась вся Академия. Пятый видел трагедию. Видел-видел-видел. И не смог её предотвратить. И, когда он услышал первый вопль, время его не послушалось. Оно не остановилось. Не шагнуло назад вместе с ним. Оно просто шло. Безразлично шагало вперёд, игнорируя силу в руках Пятого. Подчиняясь лишь отцу. И, возможно, жизни. Номер Четыре стал четвёртой цифрой в бязи формул на листах мирового бестселлера — опубликованного ежедневника их общей сестры. И теперь скрипучая дверь, в комнате которой заперт Клаус, не поддаётся открытию. Но Пятый и не старается. Потому, что не видит в этом никакого нахрен смысла. Только почему-то его видел Клаус. Раз искал его. Снова. Взглядом. Действием. Напоминая о том, кто они все. Я много лет не находил и минуты, чтобы подумать об этом. Путь до Академии занимает 7 минут и десятки лет. Для Пятого, конечно же. Ведь Клаус отключился на заднем сиденье еще в первые сорок секунд. Пятый закрывает глаза. Лишь на мгновение. Просто, чтобы открыть и убедиться, что величественный особняк все еще стоит на своем проклятом месте. Круг отчаянья снова возникает в его голове, так и не разорвавшись. Нет, ты точно слепой.***
Босая нога утопает в влажной тряпке, которой Фрея елозит по полу. Пустая бутылка джина перекочевала на тумбу в прихожей, а остатки её вещей — в корзину для белья. Фрея вытирает джин, периодически поглядывая на мерцающий экран монитора на другом конце комнаты. Желание поспать отчаянно просится в кровать, тогда как незаконченный отчет по мероприятию грозится проваленными сроками. Фрея потягивается, прячась в слои махрового халата, когда её телефон, завибрировав, подает признаки жизни с дивана. Она натыкается на подпись звонящего абонента. Закрывает глаза, сжимая металлический корпус трубки в руках. Фрея ненавидит ночные звонки. Еще больше, чем шумные застолья и корпоративные вечеринки. — Фрея, детка, — развязный голос даже не думает её приветствовать, — доблестные офицеры что-то со мной не поделили. — И? — она, уставившись в пространство окна, разглядывает выполняющий разворот самолет. — Я в участке, дорогая, — он раздражается очень быстро. Быстрее обычного, кажется. — Поздравляю, — крохотный человечек в неоново-зеленом жилете поднимает вверх маленький красный флаг. — И они хотят залог. Пару тысяч баксов. — Я занята. — Это не просьба. Конечно же, это не просьба. Если кто-то захватит самолет и нажмет на кнопку, взрывная волна сравняет мой дом с землей? — Не будь капризной сучкой. Жду тебя через пару часов. Ты же знаешь, мне больше некому звонить. Есть, конечно, отец, но ты так сердишься, когда я беспокою старика… — он картинно вздыхает, и она бесится. — Но, конечно же, если ты безумно занята… Каким-то членом или снова лупишься в экран в надежде на прибавку… то я, конечно же, наберу старику Стэну. Через пару часов. Видишь, я даже даю тебе время всё обдумать, потопать ногами и приехать. Ты же хорошая дочка. И отменная… ш… сестра. Отличная шутка. Давно её не слышала. И столько бы еще. Фрея кладет трубку, не слушая продолжения. Оглядывается, пробегаясь по квартире взглядом. Это не её дом. Она не чувствует себя здесь в безопасности. Потому что даже здесь он находит её. Всегда. В любое время суток. А я думала, не сыщешь. В любом состоянии. Даже, если она рыдает в ванной, печет индейку, принимает гостей или занимается сексом. Находит и ломает. Её. Рамку с фотографией. Старый ноутбук. Челюсть попавшемуся под руку незнакомцу. Кредитную карту. Это оставляет раны. Он оставляет. Всегда. Знаешь ли… Она прячет босые ноги в истрепанные кеды, натягивает джинсы и майку, хватается за пальто, когда угол кровати невольно попадается на глаза. В проеме двери мелькает серое покрывало и смятая подушка. …я бы предложила тебе кровать, чтобы выспаться. Потому что я не слепая. Самолёт, совершив все нужные развороты набирает скорость готовясь оторваться от взлётной полосы.***
Телефонная будка в аэропорту изрядно контрастирует со всем антуражем. На фоне вычищенного блестящего хромом терминала автомат, исписанный похабными предложениями и номерами, выглядит странно. Не к месту. Как и Пятый в нём. Они оба тут некстати. Бессонные. Похмельные. Трещащие. Утонченная леди в кашемировом пальто нервно стучит ноготками по стеклу, пытаясь намекнуть Пятому, что ей тоже нужно позвонить. Он отворачивается, прикрыв веки, твердит одно и тоже. Возьми трубку. Возьми трубку. Возьми… Подними этот блядский телефон. Ничего, кроме гнусных гудков. Пятый швыряет трубку на рычаг. Леди отшатывается в сторону, когда он с грохотом открывает стеклянную дверь. Провожает его презрительным взглядом и заходит в будку, вся поджавшись. Видимо, боится подхватить сифилис или СПИД. А еще, едва ли знает, как этот автомат работает. Но Пятому плевать. Он вообще вряд ли может зафиксироваться на увиденном. Он долго изучает плывущие названия городов на табло, теряет из виду и мыслей саму цель приезда, косится на яркий бар недалеко от стоек регистрации. Почти под утро аэропорт пуст. Сонные пассажиры на неудобных креслах, сотрудники в обнимку с бумажными стаканами кофе. Даже голос из динамиков звучит мягко. Может, пока вы не можете найти какого-то там Шелдона, опаздывающего на рейс, вы расскажете мне что делать с спящим в гостиной братом? С развалившимся мозгом? С налипшим на нёбо образом? Я ненавижу зеленый. Пятый проходит рамки металлоискателей, и они разрываются надрывным визгом. Хмурый сотрудник тут же выставляет ладонь вперед, останавливая Пятого. Он разводит руки в стороны, предоставляя доступ к телу, смиренно выжидая, пока прямоугольник точечного поиска исследует его рукава. Пятый равнодушно изучает табло с отсчетом времени, и ему кажется, что счет идет в обратную сторону. А потом он пытается вспомнить, когда спал в последний раз. Но не может вспомнить даже дня недели. Подсматривает его на табло и тут же забывает, стоит только отвести взгляд. Металлоискатель срабатывает на левом кармане. Пятый, не дождавшись просьбы, опускает руку в гладкую ткань. Кулон, словно маятник, болтается в его сжатом кулаке. Охранник хмыкает и просит отложить побрякушку на стойку и пройти сквозь рамки снова. Пятый даже не сразу понимает, что от него требуется. Пальцы с трудом разжимаются, роняя в металлическую подставку тонкую золотую ленту. Рамки молчат, и его приглашают пройти дальше. Пятый делает несколько шагов, медленно оборачивается на несмелый оклик. Мозолистая рука вкладывает в его ладонь кулон. — Не теряй, парень. Пятый поправляет галстук. Прячется в самых недрах терминала. Окружает себя десятками людей, фигурок, разбросанных то там, то здесь. Они все живы благодаря ему. Наверное. Ходят, дышат, счастливо визжат, бросаясь навстречу парню с букетом лилий в руках. Пятый забывает, зачем. Не помнит, почему. Этот мир не оставляет мне шансов. Он спас их всех. От мучительной смерти. Выжженной земли. Вопросов, оставшихся без ответов. Кулон, звякнув исчезает в тубусе ближайшей урны. Пятый подходит к начищенным до блеска стеклам. У него дергается веко. Ничего, кроме чистой боли, где за короткие минуты его жизни в этом моменте проходит десять веков. Огромный боинг, мигнув лампочками на широких крыльях, набирает скорость на взлетной полосе. А себя не спас.