— Мужчина, 37 лет, провалы в памяти. — Пусть перейдет с текилы на бурбон, мне помогло.
(с) House M.D
Солнце в зените. Болтается золотым пятном в бездонно голубом небе. Смотреть невозможно. Нет ни облаков, ни осеннего ветра, готового их нагнать. Фрея стоит у края кукурузного поля. Топчет комки грязи в жухлой траве. Напряженно всматривается в высокие и плотные стебли несобранного урожая. Тишина вокруг вакуумная, не слышно даже отъезжающего такси, которое любезно забросило её сюда. Фрея теребит пальцами кулон на своей шее. Маленькое изумрудное сердце в тонкой золотистой оправе. Она передвигает его по натянутой цепочке в разные стороны, но даже этого металлического звука не слышит. Отличное место для фотосъемки к Хэллоуинскому выпуску. Ужасное место для того, чтобы просить Фрею доставить срочные документы из офиса. Тебе же предлагали помощницу. Щуплую девчонку на побегушках. Будет носить кофе, укоризненно смотреть на то, как ты можешь позволить себе виски за обедом, и доносить твоему боссу что ты не стесняешься крепкого словца, когда что-то идет не так. Но по крайней мере… по крайней мере, слышишь? Она бы сейчас топталась на этом поле. Не ты. Она кутается в длинное черное пальто и, сжав в пальцах блестящую неоново-зеленую папку, делает первый шаг к высокой стене кукурузы. Стоит ей нырнуть в сырую прохладу плотно растущих стеблей как все звуки вокруг оживают. Под ногами стрекочет сверчок или даже целое его семейство, а из чащи поля доносятся щелчки тяжелой фотокамеры и гул разговоров. Фрея вздыхает. Устало и немного раздраженно. Длинный острый лист тычет в её щеку самым своим краем. Колется иголкой. Она зло отталкивает растение в сторону и, нахохлившись, пряча подбородок в легкий шарф, пробирается дальше. Спустя сотню метров кукурузные ряды редеют, однако Фрея, полностью погрузившись в свои мрачные мысли, не обращает на это никакого внимания. Непонятная тревога скребется в ней, ломает длинные ногти о деревянные двери, жалобно скулит, просясь наружу. Фрея ощущает невидимый и тяжелый взгляд на своем затылке. Так на неё всегда смотрел Матс. Вне зависимости от того, что она делала. Будь то приготовление завтрака на светлой кухне, просмотр футбола вместе с отцом или прогулка между рядов супермаркета. Липкий взгляд, желающий смерти. А, если не смерти, так долгих мучений. Он не раз в порыве ссоры или прихода говорил о том, что она должна захлебнуться в собственной крови. Фрея сжимает в кулаках гладкую подкладку глубоких карманов пальто. Шаг замедляется, потому что ей кажется, что среди гнилых стеблей под ногами, в жидкой грязи проступает густая, почти черная кровь. В какой-то момент видение становится слишком отчетливым — вишневый кисель выступает под белой подошвой кед, и Фрея отшатывается назад. Папка выскальзывает из подмышки, а хитрый стебель кукурузы тут же ныряет под воротник пальто. Цепляет нежную кожу шеи. Ее волосы собраны первой попавшейся на столе резинкой, и она совсем беззащитна. — Черт, — ругается Фрея. Она вынуждена достать обе руки из карманов. Почесать шею, отгоняя неприятные ощущения одной рукой, потянуться за отлетевшей в сторону папкой — другой. Когда Фрея поднимает голову, взгляд натыкается на столб. Высокая бетонная шпала упирается в небо. Показывает пример кукурузным прихвостням — вот, как нужно тянуться к солнцу. Фрея удивленно моргает, всматриваясь в гудящие наверху пробки линии электропередач. Она не слышит шума съемочной площадки. Только далекие сверчки и этот странный гул. Миллиарды киловатт текут по металлическому сердечнику. Скрытые изолятором. Казалось бы, ничего удивительного, но… Фрея оборачивается. Проверяет, просматривает каждый зазор между кукурузой. Убеждается, что там никого нет. Никого нет. Никого нет. Никого нет. Ты здесь одна. Спокойно. Одна? — Черт, — тянет она снова. Продолжая изучать пространство за своей спиной она тянется к карману, пытается нащупать мобильник. Не находит. Чувствуя себя крайне неуютно, снова ругается себе под нос. Тело само собой разворачивается, взгляд находит столб. Впивается в деревянную обшивку в полный её рост. Она обходит его кругом. Затертые годами, изъеденные термитами доски, скрепленные проржавевшими скобами, хранят секрет. Он, в отличии от обшивки столба, не такой потрепанный, но всё равно пережил пару дождей и прожарился под палящим солнцем. Фрея, нахмурившись, шагает к столбу и сдергивает с искореженного гвоздя фотографию Пятого. Пропал ребенок. Она вдруг вспоминает, как в далеком детстве лицо этого мальчишки смотрело на неё с коробок с молоком. На каждом тетрапаке она видела его нагловатую улыбку и номера телефонов. Какое-то время. Потом его лицо заменила мордашка какого-то ребенка помладше. Джорджи, кажется. В любом случае, память не считала нужным хранить в своих ящиках всех этих пропавших детей. И вот один из них в её руках. И она почему-то его помнит. За спиной раздается шорох, и Фрея принимает решение подумать об этом чуть позже. Пальцы сами собой сжимают потрепанный лист в руках. Улыбка Пятого пропадет в девичьем кулаке, пока Фрея передернув плечами обходит столб. Воровато оглядываясь, она ускоряет шаг, стараясь как можно быстрее попасть к съемочной площадке. Хотя бы услышать их. Где эта пищащая Меделин, когда она так нужна? Фрея чеканит шаг, а через тридцать метров безуспешного бегства снова натыкается на столб. Такой же равнодушно высокий. На него фотографию Пятого прикрепили скотчем. Край его отошел, запылился и приклеил к себе труп мухи. Ей всё это не нравится, но она на полном автомате срывает и второе объявление. Гул проводов становится громче. — Что за… Она щурится до острой боли в висках. Потрепанный и сорванный лист в её руках тлеет, и через секунду после того, как она отбрасывает его от себя, превращается в огненный комок. — Фрея. Голос Пятого звучит над самым её ухом. Внутри испуганной головы. Волной расходится по напряженному готовому к бегству и схватке с неизвестным зверем телу. Он чудится ей всюду. Сплошной Пятый. Тяжелая рука Матса хватает её за локоть. Золотистая печатка сверкает в пробившемся в эту глушь солнечном луче. Последнее, что успевает увидеть Фрея перед тем, как окровавленное лицо Матса заслонит обзор на мир – десятки столбов в пустом поле. Чистом. Срезанные стебли кукурузы устилают промерзшую землю, а осенний ветер бьет в лицо. На каждом столбе по белому клочку бумаги с темной кляксой фотографии. Не единого избранного исключения. Да чтоб тебя. Она распахивает глаза. Прохладный воздух комнаты забивается в легкие. Болезненные ощущения заставляют Фрею застонать. Словно она вовсе не дышала, пока спала. Перевернувшись на спину, она рассматривает серый потолок и не менее серый рассвет. Блеклые, безжизненные лучи ползут по карнизу. Мобильный призывно вибрирует на тумбочке несколько раз. Нащупав его непослушными пальцами, Фрея открывает письмо на электронной почте. С яркой, отретушированной фотографии на нее взирает Меделин в костюме Элли из Страны Оз. Рыжие волосы обрамляют выбеленное лицо, оттеняют кровавые потеки, пущенные умелым гримером поверх пухлых красных губ. Она смотрится невероятно правильно красивой, даже среди всего антуража ужаса. Всадник без головы приобнимает смеющуюся девчонку с поводком Тотошки в руках. За их спинами возвышается зловещее кукурузное поле с расставленными в нескольких местах детьми в нарядах к Хэллоуину. Один мальчишка в строгом костюмчике какой-то элитной школы (эмблема затерта до неузнаваемости), облокотившись на столб, улыбается прямо в камеру. Хитро и задорно. Заслоняя худым плечом наклеенное на деревянных досках объявление о пропаже ребенка. «Ты обалдеешь от того, какая крутая фотосессия вышла, Ф. Жду в офисе. Не забудь про планерку». Она отбрасывает телефон в ворох одеял. Прячет лицо в складки теряющей тепло её тела подушки и обессилено стонет.***
Пятый сидит в абсолютно пустой комнате. Своей комнате. Не осталось ничего, кроме исписанных стен, голых окон и самого Пятого. Он не знает, зачем сделал это. Просто пустота казалась ему правильной. Теперь, чтобы пробраться в его комнату, следует преодолеть заставленный мебелью коридор. Идеальное препятствие. Для никого. Пятый сидит на полу. Прислонившись спиной к стене, у которой когда-то стояла кровать, щурится, рассматривая собственноручно начерченный календарь на противоположной стене. Небрежная работа. Неряшливая. Облезлая кисточка и полбанки черной краски – всё что нашлось в одной из подсобок. А сам календарь и вовсе рисовался глубокой ночью. Бессонной. Одной из… Пятому кажется, что он перестал контролировать время. А рисунок календаря должен был помочь. Каким-то образом. Хэллоуин наступал через неделю. Он думал, что до него еще несколько месяцев. Всё, на что хватает Пятого — расчертить три месяца осени на бледно-зеленой стене. Он выводит жирные круги вокруг дня, когда он вернулся. Отмечает день Апокалипсиса. Дорисовывает рядом кривой раскрытый зонт. День, когда впервые почувствовал, что делать ему здесь ровным счетом нечего. Подчеркивает числа, когда так или иначе пересекался с родней. Когда Элиссон, мазнув ладонью по щеке, юркнула в рукав, ведущий к самолету. Кажется, он хотел попросить её о чем-то. Отдельно краска расходуется на день, когда он сопроводил Ваню на выступление. Пятый подхватывает черную каплю, стекающую вниз, вспоминает Фрею. Раздумывает, достойна ли она отметки на этом календаре. Сам того не замечая, размазывает краску между подушечек пальцев и оставляет отпечаток у числа. Потом был Клаус. Был Диего. И снова провал. Он в полном разладе с числами, потому что сколько, черт возьми, прошло дней между всеми этими вспышками? Что он делал всё это время? Пятый скребет щеку, продолжая пересчитывать десятки подтеков, перечеркивающих меловую формулу. Ему бы поспать, но кровать завалена книгами из шкафа. А пути к любой другой он не знает. Разве что, одна девчонка обещала ему показать свою, если он посмеет явиться на её порог снова. Пятый был уверен, что там в клубе на коленях стояла Фрея. И это пугает его. Потому, что так проморгать всё, что происходит вокруг него, не заметить, кого целуешь, кому действительно наливаешь бокал шампанского — не его стезя. Он всегда замечал всё. Каждую мелочь. Даже, когда старость лизнула сединой висок. Даже, когда всё вокруг заливалось кровью, а трупов было не сосчитать. Пятый всегда видел. Ничего не пропускал. Пятый прижимает испачканные краской костяшки к губам. Тут же отводит руку, вспоминая, что последний раз после такого жеста он обронил чужое имя и получил пощечину. Кэролайн. Её звали Кэролайн. Так какого же черта он… В глубине особняка раздается шорох и скрип двери. Пятый подхватывается на ноги, спотыкается о пустую белую чашку. — Твою ж… Семь чашек расставлены вокруг его места обитания. Все пустые. С засохшей гущей, размазанной по стенкам. Оказывается, Пятый был здесь в компании. Он, кофе и старая добрая тахикардия. Тряхнув головой, Пятый перемещается в коридор. Немного промахнувшись, налетает на сиротливо стоящий шкаф. Плечо, тут же заныв, заставляет его замереть. Пятый натужно выдыхает, уговаривая злость внутри не кипеть. Не переливаться через край, не вскидывать голову так резко. Договариваться с людьми ему, к огромному удивлению, было куда легче, чем с самим собой. Сжав руку в кулак, Пятый прислоняет её к шкафу, и следом прикладывает горячий лоб. Прикрывает тяжелые веки, отсчитывает секунды, чертит точки в полной темноте. Он выходит из вспышки за спиной у Вани. Пугает её. Удивленный вздох разносится по пустой гостиной, когда Пятый с портрета самодовольно улыбается, наблюдая за происходящим. Ваня оборачивается так резко, что полы длинного шарфа, болтающегося до самых колен, смешно разлетаются полукругом. — Пятый! — восклицает Ваня. Половина секунды на осознание, еще половина на осмотр. Пятый прячет испачканные руки в карманы брюк. — Что с тобой? Ваня делает боязливый шаг к нему навстречу. Пятый нервно дергает головой. Пустое. Не стоит даже обращать внимания. Я же не обращаю. — Ничего. — Похож на будущего городского сумасшедшего, — подмечает она, робко улыбнувшись. Мертвого сумасшедшего. — Кофе будешь? — Пятый игнорирует её. Смотрит прямо в грудь. Изучает крупную вязку свитера. И всё внутри мертвеет. Атрофируется. Стоило только выйти из клетки с формулами и календарем. В опустевшей голове только опостылевший вопрос, полный непонимания. Хорошо, что её приход заставил его выйти из комнаты. Пятый снова вспомнил, что можно выпить. И уничтожить эту реальность. Он отворачивается от Вани. Идет в сторону кухни, пытаясь вспомнить, убрал ли с пола измазанные грязью вещи. Нашел тогда в кармане пальто застрявший колос. И, вроде как, оставил на столе. Но к одному-единственному колоску вряд ли возникнут вопросы. То ли дело — чеки из баров. Или чей-нибудь лифчик на спинке стула. Пятый запоздало вспоминает, что никого из всей это вереницы запасных аэродромов (очень смешно, Пятый. Говорить так, когда ты и основного-то не имеешь, ибо незачем) он и на милю не подпускал к своей обители. Ваня уже стоит у кухонного стола, покручивая в руках длинный колос, который растерял несколько зерен. — Это так, — Пятый подходит к плите, зажигает газ. — Здорово, что ты находишь, чем себя занять, — она словно посмеивается. Пятый, обернувшись с туркой, натыкается на Ваню, держащую маленький кулон на цепочке. Она перекатывает в пальцах маленькое золотистое сердечко. Ты же избавился от него. И от неё тоже. — А это, — он выглядит собранным и не удивленным. — Мелочи. — Свидания — это здорово, — Ваня кладет кулон на край стола, пока Пятый нервным взглядом ищет следы колоска. — Немного неожиданно от тебя, но… — Нет у меня никаких свиданий, — Пятый резко обрывает сестру. Желание варить кофе пропадает в желании вытолкать Ваню за дверь. Пятый отставляет турку, выключает плиту. Пока Ваня устраивается на стуле и копошится в своей сумке, проходит мимо стола и, подцепив кулон, отправляет его в непродолжительный полет к мусору в ведре. Он сталкивается с бутылками, звенит немного, но Ваня шуршит какой-то газетой и не слышит стыдливого звука. Пятый все еще не может найти колоска. Прокручивает в голове сцену, случившуюся минутой ранее. Золото к золоту. Показалось. Ты какие сутки-то не спишь, парень? Пятый, облокотившись руками на стол перед Ваней, всматривается в лоб сестры. А демоны нашёптывают на ухо. Не могут не нашептать. И сомнения липнут к затылку лучше любой сахарной ваты к пальцам. На поверхности стола мелькает газета с огромным снимком на развороте, но Пятому не до этого. Всё было не так. — Что? — спрашивает Ваня, подняв на него свои глаза. Я целовал тебя однажды. А потом чуть не умер. Это получается неосознанно. Или почти не. Пятый подается немного вперед, и глаза Вани расширяются от удивления.Наверное, если бы он не понимал всего до конца, то снова бы шагнул в бесконечную пропасть из апокалипсиса. Но он всё еще понимает. И может контролировать хоть что-то. Ваня, стягивая шарф, проходит на их кухню. Оставляет шерстяной комок на тумбе у плиты, проходит к столу. Пятый опережает её на пару шагов. На натертой до блеска поверхности стола валяется надломленный колосок и кулон со сломанной застежкой. — Оу, — Ваня тянется к кулону. — Пустое, — Пятый не дает ей к нему притронуться. Забирает цепочку. Прячет в карман, думая, что еще одного звона столкновения металла со стеклом он просто не вынесет. Придется признать, что половину отцовского бара растаскал не Клаус. Это всё откуда в нас берется-то? — Да нет, если ты… — Ваня усаживается на кухонный стул, уложив сумку на колени, копается в её содержимом. — Прекрати. Она немного сжимается под его взглядом и тоном. Но затем, прикусив нижнюю губу, выкладывает на стол газету. И взгляд её становится совсем уж затравленно-виноватым. Будто это её рук дело. Будто она за три ночи сочинила новый бестселлер, вывернув каждого из Харгривзов наизнанку. «Один из членов знаменитой Академии Амбрелла был пойман на границе штата с….» Дальше Пятый не читает. Только смотрит на четкую фотографию Клауса, прижатого к капоту полицейской машины и гордо возвышающуюся вазу черт пойми какого века рядом с ним. Прекрасно. Молодец. — Всё бы ничего, — бормочет Ваня, — но новость, вроде как, вызвала определенный общественный резонанс и… — И эту проблему нужно как-то решить? — Пятый сворачивает газету. — Нет, просто хотела, чтобы ты был в курсе, да и просто узнать, как у тебя дела, и… — И не убил ли я какого-нибудь журналиста, который сунулся в этот дом? — Пятый вскидывает бровь. — И это тоже, — она почти затухает. Пятый ухмыляется, пока Ваня прокручивает ремешок часов на запястье. Новость яйца выеденного не стоит, но желание проехаться по чьей-то роже в редакции желтой газеты какое-то невероятно приятное. Словно давно забытое. И от того более сладкое. И живое. — Он в подвале, — Пятый с наслаждением впитывает каждую смену эмоций на лице сестры. — Истекал кровью пару часов назад, но сейчас, я думаю, уже умер. Ваня смотрит на Пятого во все глаза. Кажется, даже бледнеет разом. Ты вспомни, что ты сделала с Пибоди. Ко мне-то какие вопросы? — Пятый, — настороженно тянет она. — Сходи проверь. А нет — так не приходи больше без приглашения. Я отвлекся от чего-то важного. И, пока Ваня садится в такси, не находя в себе смелости даже взглянуть на своды своего бывшего дома, газета перемещается в пустую комнату. Составляет компанию пустым кружкам. И пустому Пятому. Который изучает календарь на стене еще несколько часов. А затем подходит к стене, тянется к банке с краской и обводит жирным кругом и этот день.***
Фрея не удивлена тому, что Матс находит её и на работе тоже. В принципе, к окончанию дня Фрея ожидала чего-то такого. Завершающего штриха в общей картине ужасно проходящей среды. Матс с ловкостью проводит строгую охрану на ресепшене, ныряет в пустующий лифт и поднимается на седьмой этаж. Там он не дает и слова сказать растерявшейся секретарше по имени Сьюзен. Он, щелкнув по носу обомлевшую девчонку, крадет чашку с кофе из послушных пальцев и исчезает в лабиринте коридоров редакции. Дорогу к кабинету Фреи он знает не хуже, чем путь к любимому притону на Уэст-стрит. И вот он здесь. Захлопывает дверь в её кабинет и скалится, улыбаясь. Фрея поднимает покрасневший взгляд от монитора лишь на секунду. Мятая рубаха в огромную черно-серую клетку, затертые черные штаны с цепью на ремне, сбитые костяшки. За те несколько дней, что они не виделись, он будто побывал еще в нескольких участках. Собрал тур по всем полицейским углам их города, опробовал все прозябающие койки за решеткой. Просто еще одного права на звонок не дали. Она возвращает взгляд к ряби разноцветных фотографий на экране. Не пронес воняющий бензином коктейль Молотова — и ладно. Только бы рот не открывал. — Дорогая, — Матс растекается по одному из двух кресел, стоящих перед её столом, — я только что из бара. Абсолютно ненужные предметы мебели. Фрея смотрит на свой безразмерный зеленый свитер, валяющийся на соседнем кресле. Шерстяной рукав болтается в непозволительной близости от грязных рук брата. Фрея не любит гостей, редко, кого впускает в свою рабочую обитель. А еще она ненавидит вешалки. И, кажется, своего брата. Матс не получает должного внимания. Хмурится, когда Фрея вскользь проходится по его телу взглядом. Злится, потому что она, конечно же, замечает, как его слегка потряхивает. Легкая рябь, цепляющая даже кончики обломанных ресниц. Скоро ломка скурит его окончательно, и тогда он непременно станет очень злым. — Не могла бы ты оторвать свой блядский взгляд от чертового монитора и поговорить со мной, — Матс, скривив губы, ищет, куда бы закинуть пыльные пятки стоптанных кроссовок. Каждый миллиметр стола Фреи чем-то занят. Он выбирает столкнуть на пол стопку цветастых папок или стакан с карандашами, но убийственный взгляд сестры настоятельно рекомендует ему этого не делать. Матс сдается, вытянув ноги по полу. В конце концов, он пришел, чтобы договориться. — Что тебе нужно? — Фрея, убедившись, что пространство стола не будет тронуто, возвращает взгляд к монитору. Матс вертит головой в разные стороны. Ищет подходящее предложение, которое не будет начинаться с мата. Высматривает, что можно было бы уцепить, когда он будет удаляться из этой чудной конторки. На глаза попадается узкое окно, за которым пышет серостью вечер. На стекла соседнего здания кто-то наклеил плакат с предложением выпить кофе. — У тебя тут такое из окон, — Матс непроизвольно дергает головой, — смотреть неохота. Как выживаешь в этой скуке? — Мне не скучно жить, Матс, — она явно не настроена на долгий разгон перед стартом. — Что ты хочешь? — Соскучился по семейным посиделкам, — он, распластавшись по креслу, прижимает подбородок к груди, глядя на сестру исподлобья. — Прекрасно, — первые пренебрежительные нотки пробиваются в ровном тоне. — Звонил врач твоего отца. — Не настолько, — Матс поднимает взгляд к потолку, поджимает губы так, словно выражает брезгливость к услышанному. — И он наш отец. Вот именно, придурок. Фрея отстраняется. Откидывается на спинку офисного кресла, смотрит на него в упор. В тонких пальцах будто из ниоткуда появляется грифельный карандаш. Она болтает им, несказанно раздражая этим мельтешением Матса. Фрея ждет, пока он что-то скажет. Матс ждет, пока она перестанет упрямится и предоставит прямой путь к своему счету в банке. Или сдохнет. — В общем-то, я думал, ты поможешь мне с одним делом, — Матс пытается придать грубому голосу максимально мягкую окраску. — Нужно порешать кое-что… Её передергивает от этой манеры разговора. И он замечает это. Даже злорадствует про себя. Бесись-бесись. Стерва. Фрея чувствует, как раздражение клокочет в ней всё громче. От этих слов, этой подачи. От того, что он вообще посмел заявиться сюда. Снова. Она заостряет внимание на содранной коже на руках. На запылившихся краях ранок. Если ты не будешь следить за своими ранами, ты получишь заражение крови. Столбняк. Или сепсис. Умрешь, а я даже не заплачу. — Сколько? Она сдается слишком быстро. И это бесит его еще больше. Он даже не успел начать свою основную программу, а Фрея уже тянется к чековой книжке. Старательно пряча недовольное выражение лица. Нет, так просто ты от меня не уйдешь. Но у него есть козырь в рукаве. Наглость, от которой она, несомненно, задохнется. Щеки пойдут красными, алыми пятнами. Не сдержится, рыкнет или наорет, и вот тогда-то получит по заслугам. Он не может разозлится на её высокомерие. Этого недостаточно. Нужны слова. На которые она никогда не скупилась. Слова, которые сделают её виноватой во всем. Не все же ему пачкать свою белую рубашку. Матс наклоняется к столу. Почти расплывается грудной клеткой по вороху бумаг на поверхности. Вынуждает Фрею замереть. — Нет-нет-нет, — медлит он, вызывая в ней тошнотворные воспоминания. — Ты, что, невнимательно слушаешь меня, детка? Мозолистая рука выдергивает из пальцев Фреи чековую книжку. Роняет ей под ноги. Фрея хмурится. Смотрит на брата не понимающе. Подбирается, ожидая болезненного подвоха. И страх пробивается в ней. Совсем немного. Но Матс чувствует его, видит в затравленном взгляде, который она не успевает скрыть. Хорошая сестренка. Отличная. Храни тебя бог. — Что? — Фрея отклоняется от его лица, сохраняет хрупкое равновесие. — Я задолжал кое-кому, - Матс встает на ноги, опирается сбитыми костяшками о стол, нависая над ней. — Крупная сумма, но ты, я уверен, справишься. Собирайся и… Свежие раны оставляют грязные следы на белоснежной смете на ближайший месяц. В одном месте кожа, лопнув, кровит. Фрея, сцепив зубы, наблюдает, как розовая сукровица стекает на ровный лист. — Я не обязана этого делать, — она складывает руки на груди, стараясь защититься. Принять и этот удар тоже. — Конечно, не обязана, — Матс щурится, — ты же никогда ничего не делаешь против своей воли. — Матс, — холостой выстрел в воздух. Абсолютно бесполезный. — Случайно проболтался о том, где ты живешь, — мурлычет он, всматриваясь в её глаза. — Сложно было не поделиться со своими друзьями информацией о столь любящей сестренке… Страх мешается с безразличием, злость с отвращением. Когда она допьет этот коктейль до дна, мир, всколыхнувшись, оставит на лице Матса глубокие царапины. Прямо, как во сне. Или наяву? Она боролась тогда. Кричала, пока связки не надорвались, превратив грудной вопль в хрип. У него и тогда были сбитые руки. И он всегда получал то, что хочет. Кровь, напитанная синтетическими веществами, делала из него всемогущего монстра. Отец в те дни заработал первый инфаркт, она — направление на сдачу анализов, а Матс — тонкий шрам на подбородке. Это сейчас его не видно за неаккуратной щетиной, а тогда он долго гноился, пока слетевший с катушек Матс отбывал своё не последнее наказание в клинике для зависимых. Интересно, сколько на черном рынке стоит убийство? Можно заказать себя? Я не хочу этого помнить, а ты — прямой памятник каждой чертовой минуте. Бередишь и бередишь… — К тому же, — вонючая ладонь с нажимом проходится по её щеке, обхватывает линию челюсти, поднимая голову вверх, — такой красивой… Фрея закатывает глаза, понимая, что отстраняться теперь уже не имеет никакого смысла. И никогда не имело. Если не дать Матсу проиграть весь задуманный спектакль до конца — будет только хуже. А её некому защитить. Кнопка охраны в её кабинете не предусмотрена. По ненадобности. У него водянистая радужка. Воспаленная. Потерявшая некогда яркий зеленый цвет. Грязная. От Матса пахнет дешевыми сигаретами и спиртом. Фрея задыхается, но виду не подает. Пожалуйста, давай покончим с этим. — Сколько, Матс? — она старательно игнорирует истерику внутри. Сотни ядерных взрывов в еле оживающей пустыне. — Другое дело, — он водит пальцем по её подбородку, почти цепляет нижнюю губу. — Тридцать тысяч баксов. На одну секунду всё в ней умирает. Останавливается, споткнувшись. Покрывается ледяной жесткой коркой. А потом злость — кристально чистая, неконтролируемая — побеждает. Ударом сердца срывает защитные механизмы во всем теле. И это уже не она. Она так и осталась на полу ванной. Испачканная кровью с его подбородка. Истасканная его руками и членом. — Совсем ебанулся? — Фрея со злостью вырывается из его рук. — Эй, полегче, — Матс, который от столь резкого выпада чуть не познакомил свою челюсть со столом, потирает ушибленную руку. — И хватит морочить мне голову, собирай свои вещи и поехали… — Морочить тебе голову? — Фрея, всплеснув руками, яростно шипит. — Я много видела в этой долбанной жизни и много терпела, но ты, кажется, никогда не поймешь, где кнопка стоп, если тебя в неё носом не ткнуть. — А кто тыкать-то будет? — он гогочет, а его левое плечо дергается от судороги пущенной ломкой. — Папаша, который на койке гниет? Или… Постой… Ты, что ли? Шлюха, которую не таскал только ленивый? Ты можешь притворяться кем угодно, прикрываться работой в издании, чинными бранчами с подружками за чашкой кофе, и даже попадать в какие-то списки достижений… Он выливает на неё тонны жалящих слов. Заталкивает в улей с пчелами и змеями, пока Фрея безразличным взглядом сверлит его лицо. Игнорирует его. Смотрит сквозь. Громко напевает песню в своей голове, чтобы не вслушиваться во всю эту гадость. Которая уже почти не причиняет боли. Потому, что ничего нового. Ничего из того, чего бы она не знала. Светит звездочка с небес — не понятно, на кой бес… — …но ты так и останешься потаскухой, не предназначенной ни для чего другого, как… — Матс наклоняется прямо к её носу. С пеной у рта, брызгая слюной, продолжает рассказывать ей, кто она. Рассказывать ей о ком-то, кем она никогда не являлась. Пощёчина получается типично женской. Чересчур легкой и не такой, на которую она рассчитывала. Вообще-то, Фрея собиралась проткнуть ему щеку карандашом, но что-то пошло не так. Весь день шло не так. Ломалось, билось, выскальзывало из пальцев. У Матса даже щека не краснеет. Только голова в сторону дергается. Совсем немного. Фрея злобно выдыхает через нос. Сцепив зубы, смотрит на то, как брат секунду рассматривает угол её кабинета. Осознавая. А потом он поворачивает своё безумное лицо к ней. Вот его-то она и видела во сне. Только крови никакой нет. К сожалению. И сердце ухает в колодец. В бесконечно длинную нору. Но Фрея не успевает предугадать и это. Потому, что происходящее и так слишком многого хочет от неё. Матс бьет Фрею наотмашь. Тыльной стороной ладони. Она жмурится, но с опозданием. Не от испуга, а от боли, которая с онемением прилипает к щеке. И вот её голова дергается, как надо. Резко. Так, что пряди волос хлещут следом за ударом. Кажется, она прокусывает себе щеку до крови. Не успевает подумать об этом, потому что в повисшей тишине, словно выстрел, щелкает замок на двери её кабинета. Фрея моргает. Избавляется от золотистых точек, плывущих перед глазами. А затем поднимает голову, отбрасывает пряди волос с лица и перестает дышать. Искренне надеясь, что легкие навсегда отказались сотрудничать с её телом. Потому, что вот теперь мир точно останавливается. Налетает на педаль тормоза с такой скоростью, что океаны должны выйти из берегов от рывка. На пороге её кабинета стоит Пятый. Серое пальто, белое пятно рубашки, тугой галстук. За его спиной Сьюзен в легком платье цвета лаванды теряет мягкую улыбку. Фрея смотрит прямо в глаза Пятому. Чувствует, как щека загорается от прилива горячей крови. Понимает, что он видел то, что произошло. Он знает, что произошло. Помещение полнится неестественной тишиной. Слишком пустой для шумящего офиса за дверью. Одной рукой Пятый сжимает дверную ручку, другой какую-то газету. Фрея продолжает смотреть в его глаза. Мечтая сдохнуть в них как можно скорее. Молясь на то, чтобы никто не открыл рот и не привел застывшее пространство в движение.***
Найти небоскреб, который вмещает в себя почти всю пятую власть, оказывается не сложно. По крайней мере, Пятому поиск обходится в три минуты листания толстого справочника в кабинете отца. Он зачем-то вырывает целую страницу и, скомкав её в ладони, перемещается в комнату. Бросает импровизированный мячик к валяющейся на полу газете, проваливается в пространственную вспышку, чтобы оказаться в ванной. Холодные струи воды немного приводят его в себя. В подобие нормы, в которой он пытается замедлится. Пятому очень хочется смеяться. Обычная защитная реакция на зашкаливающую стрелку стресса в его черепной коробке. Он, закусив губу до крови, пытался сдержаться. Позволить себе засмеяться — нет, прямо-таки загоготать, глядя на свое отражение в заляпанном зеркале. Полное поражение. Будущий мертвый городской сумасшедший. Чистый псих. Пятый худыми пальцами сжимает края грязной раковины. Так сильно, что костяшки вот-вот разорвут тонко натянутое полотно кожи. Уголки его губ подрагивают, а корень языка жжет щекоткой, которая смехом встает в горле. Райское детство не свело его с ума только потому, что рано захлопнулось перед носом книжкой сказок. Апокалипсис, в котором он чуть не тронулся рассудком, воображая, что кусок пластика — живой человек из плоти и крови. Комиссия времени, которая сначала уколола его хлипкий разум, а потом во главе с Куратором поехала крышей следом. Непослушное помолодевшее тело, которое почему-то помнило, как могут ломить кости на смену погоды, но еще и умело снова вырабатывать тонны живой энергии и ненужных мыслей. Родня во главе с Ваней, слетевшая с катушек одним махом. Конец света, остановка которого грозила Пятому не просто походом к психотерапевту, а целым годом в лечебнице для нервно-припадочных. И, в завершении, как вишня микадо на огромном семиярусном свадебном торте жизни — потеря себя. Во всем этом безумии. Пятый не понимает, зачем делает и это тоже. Но ответ искать не хочет. Он в мутном отражении выхватывает выглядывающий с края тумбы для полотенец начищенный и заряженный SAR 9. Не то, чтобы ему хотелось, чтобы на шум сбежалась вся тронутая умом родня. Вкупе с журналистами, которым он собрался нанести не очень приятный визит. Ване бы пришлось много плакать и снова пить таблетки, Эллисон бы подавляла приступы тошноты, отмывая ошметки его мозгов от кафеля, а Клауса бы непременно заставили вытащить уставшего Пятого даже с того света. И вот тогда он бы с превеликим удовольствием послал бы всю свою семейку в длинное увлекательное эротическое путешествие. Семимильными шагами. Нахуй, если говорить точнее. Никаких предсмертных записок, хныканья в трубку или иллюзорных сигналов о том, что ему нужна помощь. Обойдутся, а потом призовут его только для того, чтобы подавиться языками и отправиться в психушку всем вместе. Там всем этим безответственным мордам и место. Поразительно. Он столько раз спасал их тощие (Лютер не в счет) задницы, а они не смогли его уберечь от самого простого. От самого себя. Это же было не сложно. Они даже не предупредили его о том, что в мире, в котором Пятого не было много десятков лет возможно так легко проебаться. Ваня ни словом не обмолвилась об этом в своей книжонке, зато под вспыльчивость Диего нашлось сорок восемь абзацев, растянутых на две главы. Пятый не дожидается, пока волосы высохнут. Затягивает галстук на белоснежной рубашке, шнурует туфли. Перемещается в комнату Пустоты. Забирает газету и листок из справочника, и исчезает из дома, даже не взглянув в зеркало или на свой собственный портрет. Небоскреб проглатывает Пятого, и глазом не моргнув. На ресепшене ему выдают гостевую карту и показывают проход к лифтам. Уже там, когда металлические двери закрываются, Пятый выдыхает весь этот запал, уставившись на перечень изданий на стене. Глаза сами выискивают издание Фреи, а, когда лифт останавливается не на его этаже (зато на её), сомнений в нем нет. Как и в опустошенной комнате. Он делает что-то правильное. Ведь демоны одобрительно кивают своими головами. Его приветствует Сьюзен. Даже узнает. То ли после фамилии, то ли после улыбки. Пятому всё равно, он отвлекается на шум пожарной сирены. Подходит к широкому окну, чтобы посмотреть на то, как толпа зевак топчется у жилого дома. Кондоминиум на последнем этаже пылает ярче сухой новогодней елки. Какой-то парень спешит к телефонной будке, наверное, чтобы вызвать пожарников. Еще несколько минут, и у народа внизу затекут шеи, и все они разойдутся по своим делам. Сьюзен окликает его, и Пятый, встрепенувшись, пытается вспомнить цель своего приезда. Она собирается проводить его, он — отказаться. Но Сьюзен настойчива, и Пятый, смирившись, идет вместе с ней. Опережая на несколько шагов, потому что ему не нужно сопровождение. Он сам себе воин, герой и путешественник. Смог выжить в сухой пустыне, и дверь найдет. Пятый забывает постучать. Демоны в его голове и вовсе сносят дверь. Разбивают деревянную поверхность острыми когтями, словно топором. Мысленно он, конечно же, спотыкается. Виду не подает, но внутри что-то, оборвавшись, падает в бездну. Пятый даже засекает конец удара. Как последние локоны бьются о бледную щеку. Парень, стоящий к нему спиной, тут же напрягается. Не спешит оборачиваться, но это и не важно. Фрея поднимает свою голову, поворачивается в сторону Пятого. Фрея смотрит. И это больно. Он ищет ответы на свои вопросы в её глазах. На сотню тех вопросов, с которыми он шел к ней. Почему-то. И он не видит в этом изумрудном котле ничего, кроме мольбы и ужаса. Цепенеющего. Всепоглощающего. Она почти незаметно — а, если и заметно, то только для него самого — качает головой. Не надо. Я прошу тебя. Ты выглядишь, как человек, способный на убийство прямо сейчас. — Мне пора, — даже трескучий голос не заставляет Фрею отвести взгляда. — Я наберу вечером, сестренка. Матс проходится мимо Пятого, стараясь не задеть того плечом. — Если ты не будешь занята, конечно. Не надо. Это не изменит ничего. Я прошу тебя, сделай вид, что этого не было. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. И Пятый сдается. Ведь это ничего ему не стоит. Фрея уже куда увереннее кивает Сьюзен. Она исчезает, а Пятый заходит в кабинет, прикрыв дверь. Фрея прячет глаза за своей ладонью. Погружает кончики пальцев в линию роста волос на лбу. Пятый садится на место Матса. Обводит кабинет быстрым взглядом, подмечает свитер на кресле. — Привет, Пятый, — бормочет Фрея. — Чего пришел? Голос её звучит надломлено. Так будто вот она вот-вот сорвется на истеричный хохот и сообщит ему что-то вроде «Ну да, вот такой дурдом у меня тут. Не то, чтобы ты должен был видеть эту часть моей жизни». Она сорвется на ту истерику, которую он не может себе позволить. Пятый выбрасывает ей под руки газету с фотографией Клауса. Она, вскинув голову, пробегается по строчкам. Жмет губы, словно перед носом выставили тарелку с протухшим осьминогом. Да уж. Неприятная история — попасть под эти жернова. — Я хочу, чтобы этого не было больше никогда, - твердо говорит Пятый. Но взгляд снова сбивается на зеленый свитер под боком. – Можешь это устроить? — М? – Фрея, слегка приподняв голову, видит, как Пятый тянется пальцами к рукаву её свитера, она тут же прячет взгляд обратно в текст перед собой. — Да, сейчас только посмотрю автора статьи, а потом посмотрю, что можно с этим… Мягкая ткань свитера проминается между пальцами. Пятый всматривается в зелень ткани, вслушивается в обволакивающую тишину мыслей. Ничего, кроме того, как она отвечала ему на поцелуй. Страстно и искренне. Разве в этом был какой-то смысл? Он же сплошное приведение? Кто вообще может целоваться с несуществующим человеком? Фрея собирается окликнуть провалившегося в собственные мысли Пятого. Она откладывает истрепанную газету на край стола и почти открывает рот, когда он, бросив комкать рукав её свитера в своих руках, говорит: — Была когда-нибудь в Академии Амбрелла? Пятый поднимает на нее глаза с чернеющими расширенными зрачками. От него отдает безумством. Но совсем немного. И совсем не страшно. Фрея фыркает. Не даёт себе и минуты на раздумья. — Хорошо, пойдем. .