3.
«Приведи меня домой, Арнама», — вспоминались строки из старой кантри-песни. Знак на шоссе пророчил тысячу километров до Арнамы. Это двенадцать часов пути с остановками в промежуточных городах. Это бесконечное полотно дороги, тошнотворная гнилостная пустыня вокруг и редкие зелёные оазисы. Частные заправки со ржавыми колонками, хорошая музыка на радио, чувство жажды, голода, жары. Вспотевшие ладони на руле, следы на носу от тёмных очков. Разноцветные попутки, обгоняющие и спешащие невесть куда. Пыль в глазах, технический привкус на языке. Это важное путешествие вглубь себя. Кто ты? Какая твоя самая тёмная фантазия? Песню женщины под унылую скрипку сняли с ротаций так же резко, как закинули, но все строчки, вплоть до финального монолога, сохранились в голове. Живи быстро, умри молодым, будь диким и отрывайся. Когда Айзек очнулся, по радио играла «The Man Who Sold the World». Он лежал на задних сидениях, согнутый и беспомощный, со связанными строительной верёвкой руками и ногами. Ллойд услышал шевеление, опустил вниз зеркало. Изредка посматривал назад, наблюдая за попытками въехать в суть. Было хорошо и спокойно, пока Айзек молчал. Но потом он открыл рот: — Где я? Над его головой прокуренный потолок, под головой не самые мягкие кожаные сидения, вокруг — пески, растянувшийся асфальтовый язык шоссе «Ист-сайд-Арнама», чужие машины и напряжение. Физическое напряжение, горячий густой воздух. Тягучая музыка с тяжёлыми словами. Кто-то из них продавал мир, и оба винили в этом друг друга. Айзек попытался пошевелиться, подвигать связанными руками, размять шею, разогнуться. Но было тесно, и двигаться было некуда. — Где — это вопрос лишний, — со своего места у руля Ллойд, как мог, обвёл рукой салон. Хуёво, что Айзек очнулся так рано. На самом выезде из города, в уже не столь богатых восточных районах, Ллойд заехал в аптеку — и после аптеки нашёл лекарство у одного из толстых дядь, который громко с кем-то ругался около своего же казино. Две ампулки — на сейчас и запасная в случае форс-мажора. — Что ты мне вколол? — Айзек пытался щериться и плеваться, но не мог физически, и только хрипел едва различимым полушёпотом. — Я не могу… Блять… Он рванул корпусом вверх, сразу же обессиленно падая. Ллойд убавил звук на магнитоле до минимума. — Транки, — сказал. И добавил, себе или ему: — Ещё пару часов и отойдёшь. Может быть. Айзек болезненно сжал губы, жмурясь, и открыл высохший рот, но промолчал в последний момент. Ллойд думал, что ему следует поискать остановку: вытрясти Айзека на свежий воздух, напоить, благосклонно позволить выговориться. Он не знал, как грамотно похищать людей, держать в заложниках, выбивать показания — это должен уметь Айзек. И Айзек же умел терпеть плен. Айзек терпел, когда они приехали к нему в номер. Собирать вещи, погрузить экзоскелет в багажник. Под дулом пистолета, под гнётом обстоятельств. Терпел, передавая футляр с мечом в руки к конкуренту. Терпел, когда его, ослабшего, пришлось вырубить во второй раз, простым ударом об угол багажника. Терпел сейчас. Ллойд не видел смысла избавляться от машины, зарегистрированной на мертвеца, но не представлял, куда девать оружие и экзоскелет. Последний трясся в багажнике, накрытый брезентом, и рисковал вызвать вопросы у случайных свидетелей. Меч лежал под задними сидениями — там же, где сверху переосмысливал жизнь хозяин. Если бы он мог разорвать верёвки, если бы не носил человеческое тело, если бы знал, что стоит всего-то поднять кресла… Но этого, конечно, не случилось — и не случится уже никогда. — Почему ты меня куда-то везёшь? — спустя некоторое время Айзек продолжил спрашивать. — Почему ты ещё не убил меня? — Потому что иначе было бы неинтересно. Ллойд не знал, шутил он или нет. Как ловко они поменялись ролями. Ллойд не знал, что с Айзеком делать и как с ним поступить. Пустыня большая — никто не будет искать там труп — это верная мысль. Но он ехал по этим пейзажам всё утро, имея сотни возможностей, и ничего не предпринял. Когда-нибудь будет тот самый день. Дорога долгая — бесконечные двенадцать часов. А сейчас Ллойд чувствовал себя так, будто не намерен ликвидировать Айзека вовсе. — И, да, у нас в запасе минимум полдня, пока мы не будем в Арнаме. — Ты хочешь от меня что-то узнать? — Да. — Лучше тебе поторопиться, потому что иначе я сдохну от жажды. У него получилось это сделать — сказать отрывисто, колюче и с плевком. Тогда Ллойд с усмешкой посмотрел назад: Айзек весь красный, от жары и гнева, и грязные у корней волосы спадали на лоб. На правой стороне лица отходила хлопьями засохшая кровь, смешиваясь с потом. В таком положении нельзя ни поправить чёлку, ни обтереть кровь — только размазать плечом об рукав рубашки. — Потом попьёшь, — отрезал Ллойд. — Я планирую доехать до деревни. По пути остановимся. Если сесть, то можно увидеть телефон Ллойда в держателе, на котором отмечена дорога до той самой деревни — полтора часа езды. Айзек сесть не мог, и просто замолчал в неведении. Ллойд ещё два раза оборачивался, чтобы убедиться, что тот лежал с закрытыми глазами и дышал. Не зная, почему и зачем.***
На деревню шёл съезд, начинающийся хорошей дорогой и плавно перетекающий в разбитый асфальт. Ллойд старался ямы объезжать, но, где это было невозможно, не притормаживал. Айзек, напуганный, подскакивал вместе с машиной. Скакали и вещи. Возможно, он хотел что-нибудь сказать. Возможно, хотел выговориться Ллойд. Он продолжал ехать в поисках одинокого места, где можно безопасно остановиться. Место это нашлось совершенно внезапно и никак не вписывалось в здешние тошнотворные пейзажи. На горизонте нарисовалась старинная каменная мельница, давно уже заброшенная, и наезженная колея красноречиво говорила — проехать можно. Ллойд, более ни о чём ни думая, повернул, выезжая на неровную глиняную дорожку. Машина перекатывалась по ухабам, тряслось барахло на передних сидениях, скрипели изношенные амортизаторы. Айзек катался туда-сюда от края к спинкам. Впрочем, если он свалится вниз, там будет ждать свёрнутый ковёр. Выжженная глина с песком потрескалась, сквозь трещины пробивались какие-то растения; первое, что Ллойд сделал, выйдя из машины, — это зашёл в мельницу. Воняло мочой, навален в углы мусор, бутылки и салфетки, и единственный луч света проникал откуда-то сверху, падая на всё великолепие. Место это сейчас использовалось как дорожный туалет. Когда-то давно рядом могли находиться поселения, плодородная почва и зерно, которое сюда свозили; времена стёрли историю, оставив после себя подобные напоминания. Это не было грустно и не было красиво. Ллойд воспринимал подобные вещи как данность. Он открыл дверь и резко потянул Айзека на себя, схватив за связанные лодыжки. Айзек поперхнулся воздухом, как будто воздуха вдруг стало мало; ноги остались висеть, согнутые в коленях, и Ллойд его развернул, сажая. Искусственная кожа на ощупь как натуральная, нагретая на жаре, упругая и мягкая. Единственное, на ногах Айзека не было ни волос, ни тёмных точек корней. Странно, но в целом понятно — кому это важно? Айзек с рук пил жадно, проливая на себя воду. — Тебе в туалет ходить надо? — Ллойд отнял бутылку и отпил сам, не брезгуя. — Надо, — таким же тихим и хриплым голосом ответил Айзек. Как оно должно работать? Что у него между ног? Остались живые почки, присобачили искусственные? Ллойд облизал губы, достал свежую пачку сигарет и закурил. Табак почему-то показался особенно вкусным: то ли такая партия, то ли на голодный желудок и жару воспринималось иначе. — Терпеть до другой остановки будешь, — он стоял прямо перед открытой дверью, закинув руку на крышу, и загораживал собой выход. — Впрочем, если ты обоссышься, я тебя пойму. О как, должно быть, унизительно Айзек это воспринял — нахмурился и отвернул голову. Но вряд ли именно сейчас ноги держали его твёрдо; Ллойд не хотел с кем-то возиться и кому-то держать хуй. Следующей вынужденной остановкой стала заправка. Айзек к этому времени то ли спал, то ли лежал с закрытыми глазами; Ллойду в любом случае всё равно. Пистолет ездил рядом, в двери, и стал верным другом на паутинах южных дорог. Способ заправиться, подзаработать и не оставить вопросов — я рэкетир, сдавай мне кассу. Кассу сдал напуганный до усёру парень-заправщик, что здесь был и заправщиком, и кассиром, и уборщиком — захудалая заправка, едва выживающая на этой забытой людьми (божествами) дороге. У Ллойда не дрожала рука, он вообще ничего не чувствовал; направил волыну в чьё-то лицо как само собой разумеющееся. Парнишка не считал деньги. Сразу вывалил из ящика на прилавок. Ллойд засунул жалкую, тоненькую пачку себе в карман, а единственную монетку из кассы скинул в банку для чаевых. Ну, если этой заправке не суждено боле существовать без выручки — так оно и будет. Это юг. Выживай, принцесса. Айзек пялился в окно, когда Ллойд выходил с обшарпанной коробки-заправки. Лицо его выглядело совсем белым на фоне бордового пикапа и дороги; казалось, смотрел испуганно и будто бы с жалостью. Внимательно следил, как Ллойд затыкал пушку за ремень и шёл к машине. Он сжал губы в напряжении. Да или нет. Нет или да. Ллойд также наблюдал за ним, пока возился с пробкой на бензобаке — начнёт ли кричать, ударится ли лбом в стекло. Такая возможность: здесь был человек, который в теории мог помочь. Однако, едва ли кто-то, уже побывавший на прицеле, захочет геройствовать. Айзек понимал такие тонкости — а может, и не рвался из плена вовсе. Ллойд усмехнулся себе в усы, садясь за руль. — Ты ограбил эту заправку? — как будто ответ не очевиден. — Тебе в моём поведении что-то неясно? — Да нет. Я думал, Файк платит своим наёмникам. В отместку Ллойд врезался в яму на выезде с заправки: Айзека на задних сидениях тряхнуло, и он ударился носом о подголовник водительского кресла. Он надеялся, со злостью, что сломал ему нос. Выёбываться в таком положении — совсем лишнее. Но виделись и плюсы — кажется, рассасывался транквилизатор. — Джефферсон мёртв, а его брат не так щедр. Правда в том, что казённые деньги Ллойд просрал на пистолет. Приобретение, окупающее все затраты разом. Айзеку не обязательно знать. До конца жизни достаточно причины, по которой он вообще сидел в этой машине. — Давай-ка лучше обсудим, хочешь ли ты ссать. До деревни оставалось сорок минут езды. По крайней мере, так говорил навигатор, и интернет здесь практически отсутствовал — обновить карту не получалось. Ллойд услышал, как Айзек выдохнул и упал набок: — Было бы неплохо. Да и в целом, было бы неплохо Айзека подготовить, прежде чем выводить в люди. Когда осталось несколько километров (или десять минут), Ллойд съехал на обочину. Вышел, заглушив мотор, резко открыл заднюю дверь и вытянул Азйека. Узлы были крепкие, поддавались с трудом, — Ллойд вязал их старательно, предугадывая все ситуации наперёд. Он видел картины, на которых Айзек распутывал верёвки и прижимал его же пистолет к затылку. Набрасывался сзади и душил — и машина без управления глохла на пути встречного грузовика. Старый пикап разлетался на части, глаза заливало арбузным соком и наступала ощутимая горячая темнота. Много картин видел Ллойд, плохих и хороших. Но на деле Айзек встал босыми ногами на землю и выставил руки так, будто старался удержать равновесие. На запястьях краснели следы от верёвки, на лодыжках просто остались вмятины — Айзек ухватился за багажник, едва не упав, и поплёлся вокруг. Они делали всё молча. Ллойд всегда держал пистолет при себе, зная при этом, что стрелять в спину — поступок хуже дезертирства. И убеждая себя — он сможет это сделать, если так надо. Убеждая, потому что не верил — и потому что Айзек не сможет бежать, ослабший. Он даже ссал, привалившись спиной к машине. Затем он попросил свою сумку, достал тот самый воняющий антисептиком пакет и, раздевшись до пояса, сел с другой стороны, спиной. Ллойд не захотел посмотреть, как это выглядело. Человеческое тело зависимое и требовало хорошего отношения к себе. Вместо расспросов, как работал его ополовиненный организм, Ллойд наставлял: — Я не стану связывать тебя без надобности, — он старался звучать убедительно, но, скорее, звучал просто злобно. — Но, первое. Ты можешь бежать, и бежать куда угодно — всего-то пустыня вокруг, да самая высокая статистика по преступности. Второе. Ты можешь кричать и просить помощи у местных, но хорошо перед этим подумай, станут ли они тебе помогать. — Я, по-твоему, совсем дурак? — Айзек ответил, пусть Ллойд и не ждал каких-то ответов. — Или на юге первый раз? Это было резко. — А ты не хотел бы съебаться? — Я не хочу объясняться с тобой в ключе похитителя и заложника. «Да и пошёл ты нахуй», — хотел выплюнуть Ллойд, в последний момент оставляя слова при себе. Гнев и азарт — вот что он чувствовал. Ллойд не похититель, а Айзек не заложник. Они просто спорят — и едут. Это борьба за свои идеалы; это гонка без конца, которую Ллойд пытался закончить. — Тогда одевайся во что-нибудь приличное и помой своё ебало, — Ллойд упал передом на сидения, чтобы взять бутылку с водой, и кинул её прямо в затылок Айзеку. — Даже зеркало посмотреться есть. Когда Ллойд думал, что наконец оседлал мустанга, мустанг скинул его обратно на землю, забрасывая пылью из-под копыт.***
Айзек смыл с лица кровь и, как смог, закрыл волосами разбитый висок — благо, патлы у него длинные и лохматые. Переоделся в футболку и тёмные джинсы за неимением альтернативы, сел назад, ехал молча. Ллойд не терял бдительности — не спускал до самой деревни. У Ллойда сводило мышцы в левой ноге; он слишком долго ехал без отдыха. И в полной мере ощутил боль, остановившись около первого попавшегося здания с пластиковой мебелью на улице. Поесть, помыться и лечь — три потребности, долбившие сейчас по его человеческому мозгу. И Айзек, скорее всего, мечтал о том же. Голова его лежала на окне; он чуть не упал, когда Ллойд открыл дверь. — Мы у трактира. Вылезай. Деревней место числилось лишь на картах, на самом же деле поселение живое, растущее. Оно дышало и держалось за счёт проезжающих мимо: трактир, сувениры, магазинчик со всем необходимым и — конечно же — чайная с огромным разукрашенным кальяном на окне. Козы, козье дерьмо, повозки с ослами, нагруженные и цветастые — ещё не Арнама, уже не Ист-сайд. Айзек стёк по сидениям. На ногах у него те же вьетнамки, в которых он припёрся в отель к Ллойду. Ллойд взял их вещи, захлопнул дверь и закрыл машину. На первом этаже трактира можно пожрать и, непосредственно, заказать комнату. Около стойки официанта-администратора сидела компания местных. Голубые бетонные стены обклеены выцветшими плакатами из каких-то журналов, меню написано маркером на листе ватмана — и буквы по углам расплывались синим от когда-то попавшей на лист воды. Мебель старая, вся разная, собранная явно со свалок. Она вписывалась сюда не больше, чем зашедшие Айзек с Ллойдом. Окно, рядом с которым они сели, без стекла и забито ржавой решёткой. Ллойд отошёл заказать еду. Стоя напротив администратора, периодически посматривал назад. — Туристы? — спросил улыбчивый… Администратор? Официант? Сам хозяин? Это не имело значения. — Путь на Арнаму? — Да, — односложно ответил Ллойд. Подумав, подыграл: — Самобытно тут у вас. Не хотелось прикрываться образами, которыми он пользовался ранее. Он просто врал. Ложь, всё ложь. И сальная улыбка на лице мужика-хозяина, и их история. С кухни принесли тарелку лепёшек, глубокую пиалу с подливой, чайник и четыре стопки. Айзек отказался от всех традиций чаепития; просто налил себе чай и просто пил. Это сытный заказ, пожрать и комната на пару часов. Спасёт день захудалого трактира. Ллойд разорвал лепёшку и макнул её в подливу. — Значит, нам некуда спешить, — сказал Айзек утвердительно. — Есть место, куда бы мы могли спешить? Лепёшки явно пекли ночью: они были подогретые в микроволновке, клёклые, застревали в горле. — Вроде как, ты хотел меня убить. У Айзека скучающий, блеклый хриплый голос. Он выглядел бледным и уставшим, заторможенным и сонным. Стопка в его крупных ладонях смотрелась совсем маленькой, чёрный чай играл на контрасте. Ллойд обернулся; сидящие сзади мужики раскладывали карты, курили, не обращали внимания. — У меня есть цель, и я к ней иду, — он откусил лепёшку. Аппетит, важнейшая потребность в еде, проснулся неожиданно, вытеснив остальное. — Это всё, что тебе нужно знать. Просто жди. Это словно сказано самому себе. Убеждение, будто он действительно куда-то шёл. Но на самом деле застрял посреди пустыни — без мустанга, без цели, без правды. И правда есть, её просто надо уметь раскопать в песках. Айзек кивнул, потянулся к лепёшке. Если он различал ложь, пусть так и будет. — Надо было убить тебя ещё на Лейтон-поинт. Что-то в Айзеке переменилось, но Ллойд не заметил, что. Продолжил: — Если бы я только знал, что это ты. — Ты упустил отличную возможность, потому что я был в человеческом теле, — он жевал медленно, как будто его тошнило. — А теперь всё зашло слишком далеко, и ты просто не знаешь, как поступить. — Ты упустил возможности избавиться от меня в самом начале, а сейчас что-то о них говоришь? — Это никогда не было моей задачей, ещё раз. Нет смысла мстить человеку, которому я отрубил руку, но в тебе оно может быть. Ты мстил картелям, думал Ллойд. Папе-Джефферсону и затем Кольту. Джонни Кольт здесь ни при чём, Дэвон просто не захотел копаться в грязном — такова природа мести. Мимолётной, резкой и жестокой. Ллойду насрать на Кольта. Насрать, что его придётся прирезать, он давно был занозой в жопе, — куда важнее сам путь до Арнамы. — И ты можешь извиняться, но я извинений не приму, — Ллойд почти ощутил на себе, как трудно Айзеку глотать. — И я могу извиняться — и это будет абсолютно честно, если ты меня пошлёшь. — Ты мне надоел, — признался затем заёбанно. — Тогда поторопись. Обнадёживало сильнее, чем бесполезная беготня в начале. Сорвётся или нет, поставит ли кровавую точку на непрерывной пустынной дороге — вот что Ллойд не знал, и не мог предугадать наперёд. Отношение к ситуации менялось быстро, как картинки на региональном телевидении — а картинки эти в девяти из десяти показывали ложь. Кто такой Айзек? Что с ним было не так, за исключением поддельных документов, работы на ЧВК, тела? Ллойд не знал. Знал, Айзек обязательно заставит его во всём сомневаться — и заставлял. Спрашивать у хозяина про телевизор или интернет абсолютно бесполезно — ни того, ни другого в комнате нет. Время здесь застыло на определённой точке, никуда не сдвигаясь: ковёр на стене, ковёр на полу, совмещённые солдатские койки с обвешанными какой-то мишурой спинками, пластиковые цветы на тумбе. Пахло затхлостью и пылью. Ллойд скинул их вещи в кресло — оставлять такой багаж в таком месте — глупо. Надо помыться, почистить зубы и поспать пару часов. Сделать это спокойно, пока рядом тот, кого ты собираешься убить, — невозможно. — Идёшь в ванную? Может, Айзек там убьётся сам, и одной проблемой станет меньше. — Иди первый. Если боишься, можешь связать мне руки, — он постарался изобразить усмешку, но на деле был просто недоволен или обижен. Айзек протянул руки. Руки с сухой кожей и сорванным ногтем на указательном пальце, узловатые, выдающие возраст. Рабочие руки солдата. Ллойд не стал играться в доброго копа: так и сделал, как было сказано. Заламывая, связал запястья скрученной простынёй. Всё это его порядком заебало, бесконечные попытки заколоть друг друга. Пистолет остался под рукой. Он лежал на раковине, направленный в сторону двери, и оставался единственным верным другом. И был в руке, когда Ллойд вышел из ванной, не стесняясь наготы. Айзек по-турецки сидел на кровати, сильно сгорбившись со связанными руками, и следил. Не смотрел, не пялился: следил за каждым движением, как любой военный. Взгляд в спину, на шрам до копчика. Взгляд выше, когда Ллойд завернул мокрые волосы в полотенце. — Что значит твоя татуировка? — совершенно неожиданный и ненужный вопрос. Татуировка — Ллойд о ней забыл. Поделённая шрамом, она уже не смотрелась красиво. — Моё увлечение, — значений Ллойд вложил много, сохранилось сквозь пройденное лишь основное. Утончённая исключительность холодного оружия, в которую он трепетно верил. Клинок может стать святым, если наделить его таким свойством. Может стать орудием мести или справедливости. Смотря кто, смотря как, и Ллойд застревал в этих мыслях, лавируя без чёткой цели. Айзек неопределённо ухмыльнулся. Ллойд его развязал и отправил в ванную. Два клинка оставались в закрытых футлярах. Пистолет лежал рядом, охраняя. Что из них орудие, а что инструмент, Ллойд перестал понимать. Что вкладывал, что выкидывал, что чувствовал. И что думал Айзек — Айзек мог много думать в своём положении — чего хотел? Ложь. Всё ложь. Гвоздь, на который должна крепиться размазанная картина мира. Они легли спинами друг к другу, голые и мокрые, и Ллойд боялся засыпать, прислушиваясь к чужому дыханию. Было жарко, сердце гоняло кровь по телу — да или нет. Застанет ли Айзек врасплох, следит ли сейчас так же внимательно? Проснётся ли Ллойд через сакральные пару часов — или наступит вечная темнота? Человеческое тело бесполезное. Оно не умеет держаться на плаву долго. Ллойд придумал много страшных событий, но сон оказался сильнее.***
Пробуждение сродни падению в бочке с отвесной скалы. Паника и ничего больше, кроме ярких картинок собственной жизни перед глазами. Ллойд подскочил с места, сразу же поднимаясь на локте. Пистолет около головы. Тело целое. Никаких запахов, лишь приевшаяся уже старость — и яркое полуденное солнце в окне. Айзек сидел на кровати, полностью одетый, и читал потрёпанную копию «Прощай, оружие!». Наш бизнес война, война всегда была бизнесом. Надо двигаться дальше. Ллойд встал, потёр виски, зачесал назад спутанные волосы. Айзек никак не реагировал, только зашелестела переворачиваемая страница. Погруженный в романтичное писево с головой — это так по-айзековски. Теперь уже Ллойд был уверен в своих мыслях касательно его личности. — Тебе нравится эта книга? — одеваясь, зачем-то поинтересовался. Паника пропала, осталось ощущение неопределённости и растягивания каучука. — Да, — не поднимая головы, вздохнул Айзек. Ни доброта, ни любовь на войне неприемлемы — они превращают людей в дураков. Книга «Прощай, оружие!» встречалась в жизни Ллойда где-то в подростковом возрасте и не оставила ощущений, кроме безразличия — всё казалось скучным и неинтересным. Может, в силу возраста Ллойд не захотел осмыслить сюжет, а может и не пытался вовсе. Он не Фредерик Генри, и Айзек не Кэтрин Баркли. Они вообще не должны были встретиться. И Ллойд думал, будто Айзек сам догадается бросить своё чтиво, но он сидел. Сидел и тогда, когда Ллойд уже стоял у выхода, с их вещами. Ему пришлось сказать: — Собирайся. Собирать нечего, всё в чужих руках. Айзек встал, осмотрев кругом комнату, и вышел первый. Где-то перед смертной казнью назначали последний ужин — а Айзек выбрал читать блядскую романтику. Пикап плыл от жары. Салон разогрелся до состояния духовки; поначалу даже нельзя сесть за руль, на раскалённую кожу кресла. Айзеку проще, у Айзека закрытые джинсами ноги — он упал вперёд, вновь открыв книгу, и Ллойд даже не был против. В конце концов, он не попытался никого убить и сбежать. Ключи от машины в кармане, пистолет на тумбочке, всё оружие в номере, машина под боком, ампула в бардачке — не пользовался, не убегал. Впервые показалось, что, возможно, Айзек просто искал конец. Поэтому не рвался к свободе, поэтому мог спорить. Вкладывал не меньшее значение в открывшееся путешествие. Умерший де-юре, умерший де-факто. Не такая большая разница для вселенной. Они поехали. Сквозь небольшую деревушку, на выезд, плохую побитую дорогу. С плохой дороги обратно на шоссе «Ист-сайд-Арнама», пестрящее чужими авто. Дорога стала привычным местом обитания, дорога снилась Ллойду; он видел сны, в которых куда-то ехал, без начала и конечной точки. Встречал разных людей, смеялся и плакал. Сны, в которых Айзек резко хватал руль, наваливаясь всем своим весом на руки Ллойда. И машина опасно петляла, почти выскакивая на встречку, — и верещали тормоза, свои или чужие. Ллойду удавалось вывернуть руль в противоположную сторону и, едва все колёса оказывались на обочине, он бросал сцепление. Уставший мотор резко затихал, стрелки на приборной панели падали до нулей. Сны, в которых они затем выбегали в бескрайнее поле, злые, гневливые слюнявые псы — и дрались. Разбивали друг другу лица, до мяса и крови. Валялись в песке, плевались. «Убей уже меня, — молил Айзек со слезами на глазах, кривя залитый кровью рот, — убей, блять!» Он, зажатый локтем, всхлипывал больной псиной и беспомощно возил босыми ногами по песку. Ллойд выхватывал пистолет, прижимал к разбитому лбу, лопнувшей коже. Пахло порохом и песком. Пахло смертью, смерть танцевала рядом. И Айзек захлёбывался кровью, смотря вверх мокрыми солёными глазами. Убей, спаси. Где правда? Всё ложь. В последний момент Ллойд отнимал пистолет от чужого лба, стреляя в воздух с болезненным желанием передумать, и — со слезами — прижимал обратно, давясь слюной и желчью. Палец на крючке чугунный, негнущийся. А второй выстрел громкий, оставляющий после себя звенящую тишину. Ему больше не страшно и не больно. Он заглох. Машина заглохла; заглохла в реальности, прочертив колёсами по гравию на обочине, оставляя на асфальте чёрный след покрышек. Ллойд увидел Айзека прямо перед собой — правой рукой держался за руль, а левой вцепился в поднятый ручник. — Ебанулся? — спрашивал, округлив в испуге глаза. — Нормально всё? Ллойд не сразу отличил реальность ото сна. — Не знаю, что в твоём понимании достойная смерть, но в моём — уж точно не въебаться в фуру! Он говорил быстро, громко, проглатывая слова, и выглядел таким несобранным, каким Ллойд Айзека никогда не видел. Ллойд не понимал, почему ничего не чувствовал. Он должен быть зол. Он должен ненавидеть этого человека, задушить голыми руками, выкинуть прямо сейчас, стреляя, оставить умирать с пробитым брюхом — но злость оставалась лишь на самого себя, потому что нихуя не работало как надо. Потому что не было ненависти, не было горького желания мстить. Оно растворилось в пустынях, превратившись в белый песок. Оно… Было рядом и далеко. Отголоски прошлого, яркие и острые, что возникали резко и болезненно. Айзек не дал им разбиться — ни осколкам, ни машине. Он хотел блядской достойной смерти. И — о, божество, — как же хотелось наконец увидеть Арнаму. — Я могу сменить тебя, если ты засыпаешь за рулём, — щерился после всего Айзек. — В этом нет никакой надобности. Ты один хуй должен сдохнуть. Айзек промолчал. Размял шею, наклонив голову сначала налево, затем направо, и вернулся к книге. Боковым зрением Ллойд заметил, что до конца осталось совсем немного.***
Арнама — как Ист-сайд, только зелёный, говорили. Арнама — оазис Империи, писали. «Арнама — начни жизнь сначала», — красовалось на рекламном баннере, что встретился ровно на половине пути. Половина. Не больше, но уже меньше, когда Ллойд поддал газу после баннера. Айзек дочитал книгу и кинул её на торпеду: она сразу, шурша, укатилась под стекло. — Мне это больше не пригодится, — прокомментировал спокойно, словно не нёсся прямиком на смертный одр. — Почему? — ляпнул Ллойд, поняв смысл не сразу. — Почему — вопрос лишний, — наверное, это должно быть передразниванием, но эмоции в голосе Айзека так и не проявились. — И как тебе? Будет что запомнить? — Я её перечитывал. А начал перед Бризом. Мы встретились тогда в третий раз в этом ёбаном Ист-сайде, Айзек, зачем мы встретились? Почему ты не мог опоздать, как в борделе на Лейтон-поинт? Почему вернулся, возник из темноты? Встретился в баре, подвёз, дал свой номер? Дал поводы себя искать, бегать собачонкой по всему Ист-сайду? Зачем? — Они не должны были встретиться, — впустую сказал Ллойд о персонажах, вспоминая, что вообще в книге написано. — Не должны, — согласился Айзек. — Но тогда не было бы этой истории. Или был бы кто-нибудь другой. Сорок семь альтернативных концовок, эффект бабочки. Почему он решил перечитать именно «Прощай, оружие!»? Это имело смысл? Любимая книга? Захотелось? Какие-то предположения Ллойд строил лишь у себя в голове. От этого не проще. Не легче. Просто это естественно, быть человеком, думать, бояться, ошибаться. Вечером они заехали на сетевую заправку, большую и светлую среди сумерек. Ллойд не собирался грабить; он вообще оставил пистолет в машине, вытянув за собой Айзека. Уставшее солнце садилось, беспокойно плыло за горизонт, небо неестественно красное — скоро Арнама. Скоро всё случится. В чью сторону падёт жребий — подброшенный ли Ллойдом? Где откроется правда, набухшим кривым швом? Ллойд ощущал, как ему сдавливало грудь тревожным ожиданием. В минимаркете заправки светло и ярко, переливались ряды разноцветных этикеток и цветастая реклама — и болезненно белый Айзек на фоне. Он никуда не хотел бежать, он замер в ожидании так же, как и Ллойд — от Ллойда зависело, закончится ли когда-нибудь эта бесполезная война. Прощай, оружие. Прощай, война. Фредерик Генри и Кэтрин Баркли никогда не хотели войны, они хотели любить, и Айзек цеплялся за эту идею, которую шестнадцатилетний Ллойд никогда не видел. Любви не было места ни раньше, ни сейчас. Это не чёрствость, это такая жизнь. У бензоколонки Айзек спросил, интересуясь искренне: — Чем будешь заниматься потом? Друг от друга их отделял шланг от колонки к бензобаку, изогнутой толстой змеёй. Резко пахло бензином; солнце почти скрылось, холодало. Как можно ответить на подобный вопрос, если не знаешь, что будет утром? — Я ликвидирую Кольта и вернусь в Пёсий Яр, — так обещала Эл, и так думал он сам. Всё закончится, возвращаясь на свои круги, а об Ист-сайде будет напоминать лишь оставленная книга. Айзек наклонил голову и наклонился сам, прижимаясь к двери. — Я имею в виду, глобально. — Не знаю. Мне всё равно. Нужно быть божеством, чтобы предвидеть глобальные вещи — Ллойд не хотел такой участи; даже не хотел знать, какая херня будет в конце или хотя бы завтра. Он убрал заправочный пистолет на место и прошёл к водительской двери, огибая замершего Айзека. Айзек ещё несколько секунд так и стоял, прежде чем сесть назад. И лечь. Лечь так же, как он лежал в самом начале, когда Ллойд вытряхнул из ковра и обколол транквилизатором. Они поехали — в какой раз поехали? Какая была по счёту остановка? Загорались фонари, менялась почва вокруг, появлялись первые густые деревья, редкие и одинокие. Ллойд не слушал радио, лишь периодически поглядывал на зелёные цифры магнитолы, отсчитывал пройденные часы. — Пока ты меня вёз, я много думал, — признался вдруг Айзек, до мурашек неожиданно. Он продолжал лежать, руки положив на живот, и пялился в потолок. — Ты везёшь меня сейчас, и я продолжаю думать. Искать ответы, перефразировал про себя Ллойд. Думать было поздно. Не осталось злости, нет больше соперничества и пустынь с мустангами. Только дорога перед глазами. — О чём? — У нас разное восприятие. Разные мотивы, я бы сказал так. Но цель одна, и если ты действительно намерен убить Кольта, то моя смерть будет не бессмысленна. — Что не так с Кольтом? Что не так с тобой? Соври — или скажи правду. Она не имеет вкуса, это не больно. Айзек вздохнул. Ллойд мог видеть в зеркало, как он облизал губы. Он рассказывал. — Кольт и его люди тогда занимали важное место в парламенте, и финансировали большинство военных разработок — в частности, кибернетику. Да, всё было легально, но оттого не более правильно. На тестирование подписывали солдат, которые получили увечья в начале Восточной войны и, как ты догадался, я был в их числе, — Айзек запнулся, подбирая слова или что-то такое. Знать правду не хуже, чем держать её в себе. — Это было… Больно и страшно. Люди сходили с ума после имплантации чипов в мозг. Они становились сумасшедшими ублюдками, которые знали одну программу. Военные изымали сирот, одиноких женщин, стариков — и проводили тесты на них. Можно ли создавать целиком искусственных киборгов на основе одного лишь мозга, можно ли искусственный мозг вживлять в живое тело. И так далее. И тому подобное. Мне повезло чуть больше. Я должен был охранять… Послов в горячих точках, если так будет понятнее. — И ты охранял? На самом деле, вопросов не находилось. Слушать и поддерживать поток; Ллойд дорвался до горячего источника. — Да. Сначала в армии, потом мне помогли купить собственную смерть. Потом работал на частные агентства… И знаешь, всё это время я думал, что мне будет легче, если я узнаю, кто за этим проектом стоял изначально. И я нашёл их. — Но они больше не сидят в палате, — Ллойд проглотил вязкую слюну, — они работали на себя. Тот случай, когда люди воскрешают парламент и называют сигареты в его честь. Он слабо помнил политические интриги тех времён, он ходил в среднюю школу и радовался беззаботной дворовой жизни. — Верно. Все документы рассекретили после первого этапа войны, политики ушли в бизнес. Они продолжают спонсировать ЧВК, но не так явно, и не такие ужасы. Ты понимаешь эти связи. Руль казался ледяным, несмотря на двадцать семь градусов жары на улице. — Может быть. И тебе стало легче? — Я не знаю. Это больше не имеет смысла. Ничего смысла не имело. Ни убийство Кольта, ни «Прощай, оружие!» на торпеде, ни всё это путешествие — только война в голове, бесконечная, сложная и убийственная. — Когда я впервые увидел тебя, — Айзек продолжил резко, и неподготовленный Ллойд вздрогнул, — то подумал, что ты тоже работал на кого-то из восточной кампании. Но всё оказалось… Прозаичнее. — На мне военные импланты. Ага. «Это больше не имеет смысла», — возникло в голове совершенно ясно. — Да. У Файка был план заниматься киборгами. Ллойд криво усмехнулся — усмешка умирающего от неизлечимого. — Один у него уже есть. — Потом я встретил тебя в третий раз и решил, что мы можем найти друг друга вместе. Это… Естественно, когда ты долгое время работаешь в одиночестве. Видеть товарища в лице каждого, кто хоть как-то близок к тебе. Но у тебя изначально был определённый мотив, и я тебя ни в чём не виню. Главное, что ты остался верен себе. Себе. Что есть пресловутое «я»? Идея с парнем из Кудака, — долбоёбом из пловной, идиотом из бизнес-центра, — канула в небытие столь же быстро, как и появилась. Потерялась между районами Ист-сайда, стёрлась, невостребованная. Сложно ли быть кем-то другим? Не сложнее, чем остаться собой. И Ллойд не понимал. Не понимал, кто он есть, куда едет, кому мстит и зачем. Каким божествам клянётся, какие ставки раскидывает. Кем был в начале, в кого превратился в конце. Правда это не страшно и не больно, уверен Ллойд, но он ощущал, как его размазывало колёсами по асфальту. На одной из тех картин, где Айзеку удалось перетянуть контроль на себя. Он чувствовал обиду? Ту разрывающую обиду, какая была первым чувством после больницы? Первую фантомную боль? Желание, когда после пробуждения хочешь взять телефон с тумбочки правой, но не можешь? Когда извиваешься червяком в попытке снять футболку. Когда учишься писать и есть заново. Когда приходишь к психиатру и хочешь разбить ему морду. Говоришь с Китоном. Рассуждаешь о мести. Гнев и азарт. Вот что он чувствовал. Гнев — на ситуацию, на эту правду. Азарт — в пройденном пути. Но правда просто есть. И она была изначально. Его меч стал орудием мести. Он не терпел пощады, не знал границ, и словно был продолжением Ллойда, его неспокойной натуры. И его пистолет оставался инструментом. А в инструмент значение вкладывает хозяин. — Ты прав: я не изменю своего мнения. Мне насрать, чем занимается Файк. Насрать, кого спонсирует Кольт. Пожалуй, я просто скажу, что у тебя яркая история. Ночью Айзек заснул, и Ллойд остановился, чтобы вколоть ему оставшуюся ампулу и связать. До Арнамы оставалось сто километров — совсем ничего по сравнению с тем, что они уже проехали. Ллойд много курил, нарезая круги вокруг машины, и думал. Божеству известно, о чём думал, и лишь ему. Бедное божество охуевало от мыслей — Дэвона в начале и Ллойда в конце. Хотелось спать. О, как хотелось спать — в кровати где-то у себя дома, а не в машине на обочине, согнувшись в три погибели. Моя душа похожа на блядский компас, Ллойд. Какое направление ты выберешь в этот раз?***
Утро наступило незаметно. Стоило лишь открыть глаза, вытянуться, сыто зевнуть — и открывалось чистое арнамское утро из детских сказок. Ездить по утренней дороге с опущенным стеклом — настоящее удовольствие: кричали где-то вдалеке птицы, сидящие на кукурузных полях, насекомые залетали в салон, бились о лобовуху, просыпались придорожные кафе. Было хорошо и спокойно. Мир стал простым и понятным, как кристально чистая вода арнамских горных родников. Как комната в детстве, рассекаемая сдыхающим карманным фонариком. Как смысл всех любовных романов, нелюбимых и презираемых. Началась извилистая дорога, появлялись на горизонте горы, выплывающие размытыми пятнами на фоне расцветающего неба. С каждым километром всё ближе и ближе, и иногда казалось, будто можно въехать прямо в молочный туман, теряясь в гуще. Первая сигарета оказалась слаще воды. Ароматный дым мягко парил по воздуху. После знака «Арнама тридцать километров» шоссе уплывало вверх, в гору, окружённую деревьями. Зелёными, яркими деревьями. В воздухе терпкий запах хвои и моря. Правдивый понятный мир на ладони. На каком-то из участков дороги был съезд в сторону, наверх, и Ллойд туда поехал, движимый неизвестным чувством. Здесь нет отвесных скал, нет жестоких бурьянов, просто южные горы, слабые и никак не идущие в сравнение с северными — идеальное место. Айзек не спал, но ничего не говорил. На вершине их ждала выжженная площадка. Ллойд делал всё на автомате: взял пистолет, снял с предохранителя, открыл дверь. Поднял Айзека на руки, закинул на плечо, отнёс к самому обрыву. Поставил на колени, ослабевшего, осоловевшего. На фоне — горы и зелень. Запах хвои, моря и пороха. Крики южных лесных птиц. Ллойд видел его глаза — северные, холодные светлые глаза, — и в них отражался мир. Он выстрелил. Не в голову и не в шею. Не в грудь. Не в пах. Не было развороченных арбузов под ногами, не было красной мякоти на жёлтом чистом песке. Пуля пролетела над самой макушкой, уносясь куда-то в сторону бесконечных зелёных гор. — Я сохраню тебе жизнь. Сохранишь ли ты её себе — вопрос другой. Прежде, чем Айзек мог что-то сказать — если он не потерял способность говорить — Ллойд надавил на его грудь и с силой столкнул вниз. Обрыв не был крутым: он был неровный, поросший старыми кривыми корнями, размытый дождём, пустой, безлюдный, но уходил довольно плавной горкой, по которой возможно забраться наверх. Это прекрасное место, где начиналась жизнь в бескрайних пустынях. Где росли южные кустарники и деревья, где встречались проросшие сквозь песчаную почву одуванчики. Пели птицы и жужжали насекомые. Пробивались в дебрях чистые родники. Здесь есть надежда. Это не пацифизм, знал Ллойд. Это правда. Он развернул машину багажником к обрыву. Скинул вниз экзоскелет, выкатывая его, и следом швырнул с хорошим размахом чужой футляр, избегая смотреть вниз. Все вещи, все воспоминания: тело, футляр, сумка — прощай, оружие! Ллойд не хотел знать, что было до, что есть сейчас, что будет после. Правда в его понимании просто была. По радио играла «Приведи меня домой, Арнама». При резком повороте на горной дороге книга перекатилась по торпеде, ударяясь об угол. До Арнамы осталось десять километров.