Кэпертон Майклз, 1823
Дуб и Сосна из Леса Дин,
Проклятие для Воров и Вероломных Дураков,
Служащих Благородному и Древнейшему Дому Блэков.
Слова были аккуратными. Они были написаны зелеными чернилами, а затем закреплены магией. В отличие от магглов, которые оставляли свои подписи на дереве резными ножами или клеймами, волшебники часто оставляли свой почерк, своей собственной рукой, на своей работе. Часто оставляли слишком много своей магии. Эхо своего «я», так небрежно оставленное там, где его мог найти любой. Ей повезло. Это должно быть легко. — Почему волшебники всегда такие гордые? — прошептала она, очень осторожно проведя кончиками пальцев по имени. Гермиона вытащила свою палочку. — Такие беспечные. Фурор номен. Она сплела заклинание маленькое, точное, и только имя поднялось и запечатлелось на ее пальце. Подпись на ее указательном пальце с малейшим намеком на магию, которую он использовал для ее установки. Она чувствовала ее в себе. Его магия была острой, но закаленной, как хорошо отточенный нож. Хорошая для оберегов, рун и создания проклятых предметов. Плохая для трансфигураций. Без сомнения, у Майклза была блестящая карьера. (Было бы еще лучше, если бы она могла взять его имя из его голоса. И еще одно — из крови. Но она не собиралась выслеживать какого-то случайного парня, когда у них в запасе было только десять минут. В любом случае у нее оказалось то, что ей нужно: немного магии из его палочки, немного имени из его руки и немного чернил из его пера. Достаточно, чтобы просунуть туда палец.) Она осторожно соскользнула вниз, пока нога снова не зацепилась за подоконник, и спустилась на последние несколько футов. — Вы сказали, что они лишены чувств? — спросила она, отряхивая платье. По колену ее чулка пробежала стрелка. Она, надув губки, исправила ее. — Да, — ответил Реддл. Она взмахнула палочкой, и половина света в комнате погасла. Огонь начал гореть слабее, становясь тусклее и мягче для глаз того, кто, возможно, вынырнет из небытия. — Нам нужно поесть. — Зачем? — раздраженно спросил Эйвери, потирая затылок. Десять тридцать. Гермиона проигнорировала его, оглядев комнату. Было тихо, ничего, кроме негромкого потрескивания огня и случайного перелистывания страниц Розье. Он читал новую книгу. Двадцать Пять Трюков, чтобы Приручить Тимберлинга. В воздухе висел запах Черного озера, но так пахло в большинстве общежитий. Не то, что расстроит возвращающихся детей. Это легко. Было прохладно. Шотландский октябрь действительно наступил, и подводные воды сделали его еще более… — Выдра. Реддл назвал ее по имени. *** Почти нараспев. Легкий ветерок в ____ волосах. Плеск прозрачных волн о берег с белым песком. Любящая рука над белой трещиной шрама на ____ груди, на ___ душе. Солнце, такое яркое, что выбелило небо. Нежное, теплое, не топящее ___. Самое доброе, что когда-либо было сказано. ________ моргнул. . . . .пуст… Вы… «Ты думаешь…» . . . . . В [твоей] голове жила змея. Она жила в океане, согретая солнцем. Пока однажды не разразилась великая буря, полная молний и войны, и не унесла солнце. — Где мое лето? — заплакала Змея. — Я замерзну и умру зимой, — и тут перед ней появился Заяц, пушистый и теплый. — Иди сюда, — прошипела Змея. — Я приготовлю из тебя еду и отращу мех, а потом мне будет тепло в холоде, — и она сделала это, и она сделала это. В [нашей] голове жила змея. Она жила в снегу, теплая под своей шерстью. Пока однажды великий огонь не опустошил землю, полную смерти и голода, и не унес снег. — Где моя зима? — заплакала Змея. — Я сгорю и умру в пламени, — а потом перед ней появился Ворон, летящий высоко над пламенем. — Иди сюда, — прошипела Змея. — Я приготовлю из тебя еду и отращу перья, а потом благополучно полечу над землей, — и она сделала это, и она сделала это. В [моей] голове жила змея. Она жила в небе, согретая, над пламенем и под бурей. Пока однажды не решила, что хочет снова увидеть солнце. — Я скучаю по моему солнцу и моему океану, — плакала Змея. — Я полечу, чтобы увидеть их, — и она пролетела над бурей молний и войны, смотря в черное, как смоль, небо, и заплакала от потери звезд. И она летела под огнем смерти и голода, смотря на черный как смоль океан, и заплакала от потери своего дома. — Глупая Змея, — засмеялся Волк, появившийся перед ней с клыками, острыми, как Луна Жнеца, и Пламя освятило его легкие. Он съел звезды и выжег землю, а теперь хотел закончить свою работу над концом света. — Я сделаю из тебя еду и буду расти бесконечно, а потом сожру Всех, — прошипел Волк. И он бросился на Змею с огромными клыками. Змея улетела так быстро, как только могла, с оперенными крыльями Ворона и паническими заячьими инстинктами, и нырнула в океан под огонь и лед. Она плыла так быстро, что растянулась над миром, окружив его своей чудовищной формой. Пока не стала холодной, несмотря на свой мех, и медлительной, несмотря на свои крылья. И голодной. В [Хейхейхей, все будет хорошо. Ты в порядке. Вот как мы можем победить. Это не будет больно. Обещаю. Это будет похоже на мир] голове жила змея. Она жила голодной во тьме океана. Пока однажды не увидела свой длинный-длинный хвост, охватывающий весь мир, и не открыла пасть, оскалив клыки, пока снова не начался мир… *** В ее голове была змея, запускающая горячий, кислый яд в рот, в горло, пока острый язык не щелкнул и не выскреб ее легкие. Злая, яростная она гнездилась, обвиваясь вокруг сердца идеальной петлей чешуи, которую нужно было намотать, привязать к тому, в чем она нуждалась, ожидая, требуя, желая быть. Она проглотила ее целиком, и задыхаясь, захлебываясь, выпила, как амброзию, яд и песок. Змея согрела ее желудок. Поддержала ее. Заставила ее выжить назло, а затем нетерпеливо бросилась, чтобы сжечь дотла и уничтожить. Ворвалась в ее сердце и расцвела чертовой «Гермионой Грейнджер». Ох. Верно. Ее звали… Гермиона Грейнджер. Она спасла Гермиону. И Гермиона ненавидела ее. Она снова спасла Гермиону. Гермиона пыталась вырвать ее из своей души. Она спасла Гермиону в начале и в конце. И Гермиона, конечно, убила его. Того, кто пытался украсть имя Гермионы Грейнджер. Убила его и наслаждалась этим. Он был мертв. (До того, как это перестало быть выбором.) Это ничего не исправило, кроме того, что теперь он был мертв, и Гермиона могла продолжать. Всегда продолжать идти вперед. Не отдыхай. Продолжай двигаться. Твари найдут тебя… Он был мертв. (Но на самом деле ничто никогда не заканчивается, не так ли?) Нет, он был мертв. Ушел. Не проблема, с которой нужно иметь дело. Принеси Дары. Спаси мир. Не ее имя. Не уходи. Сосредоточься. Сосредоточься. Сосредоточься. Теплый зеленый яд во рту. Горячий и кислый. Что-то скользкое и бурлящее в ее груди, злое на нее за то, что она ушла. Желая быть. Сосредоточься. Но черт с ним, ее звали Гермиона Джин Грейнджер. Гермиона Грейнджер. Гермиона. Миона. Грейнджер. Джини. Мисс Грейнджер. И больше ничего. Если бы мир сгорел, почернел и рухнул, она бы вырезала свое имя, свое гребанное имя, это было ее имя, и ничего больше. Это ее. Она бы вырезала его в себе. В своей крови. В своих костях. В своих зубах с ядом и огнем. Желая, ожидая быть. Все остальное можно отнять, украсть у нее. Она бы отдала все с радостью. И была бы рада разбиться, если бы смогла использовать эти осколки, чтобы взломать нити времени. Чтобы спасти всех. Она не слишком горда, чтобы проклясть весь мир ради чего-то столь глупого и мимолетного, как ее жизнь, ее смерть, ее душа. Но ее имя? Она чужачка, оторванная от своего дома, затерянная в открытом океане с беззвездным небом. Это был не традиционный план. Оставалось только рисковать. И она с жадностью принимала это. Пиршество ошибок. Вырезая каждую из них на кости. Жертвуя собой в щепки. Отдавая всю себя, пока не осталось ничего, кроме желания продолжать. Воля, желание, ожидание, ожидание, желание быть. Но Гермиона сохранила свое гребанное имя. Его больше никогда не отберут. Она поглотила весь мир. Разрушение в конце всего сущего. Великое бытие из… Гермиона провела большим пальцем по палочке, пока заноза не зацепилась и не вонзилась ей под ноготь. Она толкнула ее дальше, согревая кислоту в своей крови. Пока то, что окружало ее сердце, не успокоилось и не перестало яростно пытаться быть. Пока она не оказалась в комнате в школе в сороковых годах. В зеленоватой гостиной для курения. Рядом с шкафом из темного дерева, который ел детей. В школе с одиннадцатилетними детьми. Хогвартс — школа дикарей, всегда пытающихся убить. Пока ее глаза не сфокусировались. Пока она не увидела Тома Реддла, чернильные глаза и чернильные волосы, мягкие локоны, щекочущие воротник сзади, чернильно-черный галстук, хотя сегодня утром он был изумрудным, что заставило поменять его. Его голова была запрокинута назад, взывая к воздуху, как к молитве. Расслабленно. Розовые губы приоткрылись, когда он произнес имя. Айзек Розье на диване изнеможенно читал, смуглая кожа и копна белых волос, которые могли быть естественными или зачарованными, или, может быть, он являлся Метаморфомагом, и Реддл счел это полезным, вот почему они были партнерами на занятиях. Эфраим Эйвери в кресле, стреляющий в нее кинжалами из глаз, потому что он «немного задница», здесь, потому что мог занять почти треть мест в Визенгамоте. Аделаида Флинт в углу, смотрящая в пол, симпатичная и нервная, — всегда тревожное сочетание. Гермионы не было меньше секунды. Ее окклюменционные щиты не сдвинулись ни на дюйм. Это было не ее имя. Боже, зачем он это сказал… Со злым хлопком появился домовой эльф. Гермиона сильно вздрогнула. Достаточно, чтобы издать звук писклявой маленькой мышки, и заставить Эйвери самодовольно ухмыльнуться. Эльф посмотрел на Реддла. — Да… Так звали эльфа. Так звали эльфа. Только не ее. Реддл не знал ее. Он не разговаривал с ней. Он не знал ее. Это совпадение. Судьба. Ирония судьбы. Блядь! Он не знал ее. Шляпа знала ее. «Почему ты так скоро снова пришла сюда? Обычно проходит немного времени, прежде чем ты появляешься снова.» Она сразу узнала ее. В каком-то смысле неестественно и сбивало с толку. Но она была рождена магией Основателя. Чем-то старым, неизвестным и диким. И она была одержима временем. Может быть, ей пришлось делать это снова и снова. Может быть, шляпа узнала ее из будущего. Может быть, она встретила ее до 1943 года в путешествии, которое не могла вспомнить. Они пытались бесконечно разогнаться с помощью сумасшедшего маховика времени. Возвращаясь обратно бесчисленное количество раз, пытаясь исправить магию, разделяющую мир на части. Достаточно путешествий с достаточным количеством трещин, чтобы все стало немного размытым. Сломанная, затем склеенная вместе, затем снова сломанная. Теперь она цела. В основном. Ну, не совсем, но она достаточно хороша, чтобы продолжать, и это все, что имело значение. (И, конечно, что бы они ни делали, он всегда взмахивал палочкой. Иногда несколькими часами позже, иногда несколькими часами раньше. Но всегда. Вот почему она…) Так что нет ничего странного в том, что шляпа узнала ее. Она могла быть первой из многих или последней из многих, и она была частью старой, забытой магии. Птица знала ее. Или, по крайней мере, что-то о ней. Ворон узнал, когда на нее напали, и принял ответные меры, подобающие фамильяру. Это было оправдано. А вот статья в газете, которую она могла использовать позже в течение дня — нет. Он знал, что она собиралась сделать. Но, возможно, она случайно связалась с этой тварью, позволяя своим мыслям просочиться в ворона. Она не понимала как. Такое должно было быть намеренным, но к черту. Мир — странное и опасное место. Все когда-то случалось в первый раз. И Живоглот был грамотным, хотя и немного ленивым. Не было ничего странного в том, что птица уловила одну-две мысли и узнала что-то в газете. Гнездо действительно не имело значения. Какого хрена ворон делал с зайцем. Том Реддл не знал ее. Он думал, что знал ее. Думал, что она солдат, здесь, чтобы использовать его в своих целях, возможно, катаясь с мерзкими персонажами по мерзким углам. И все это, конечно, было правдой. Но он не знал. И не узнает ее. Он не мог проникнуть в ее голову. Он умен, проницателен, хитер, и изучал ее, пока они разговаривали. Мог прочитать ее за пять минут, чтобы выяснить, в каком пабе она была. Мог поймать ее на лжи дважды за пять секунд. Мог научиться магии за считанные минуты, на которую у нее уходили часы. Лучше, чем она. Но он не знал ее секретов. Не знал ее стыда. И это не то, о чем он мог догадаться, наблюдая, как она вздрагивала. Этой магии еще даже не существовало. И если бы он смог догадаться, ее бы невероятно измучили, и с таким же успехом она могла бы запереться в Тайной Комнате, чтобы ее сожрал василиск. Ее звали Гермиона Грейнджер. Она с трудом сглотнула, расслабив руку, и сунула палочку в карман. Ее ноготь кровоточил. Она желала жестокости, той сосредоточенности, которую она придавала ей. Но ничего не пришло. *** — …сэр? — закончила эльфийка. Она была невысокого роста, с персиковой морщинистой кожей, в милой маленькой шляпке и черно-белом платье, сшитом из разбросанных осиротевших носков. Реддл махнул Гермионе, чтобы та сделала заказ, не обращая внимания на мысли, проносящиеся в ее голове. Десять тридцать одна. Гермиона присела на корточки до уровня глаз и улыбнулась так искренне, как только могла. Если не вышло, то она надеялась, что эльфийка не приняла это на свой счет. — Привет. Меня зовут Гермиона Грейнджер, — она легко протянула руку. Эльфийка покраснела. Реддл медленно моргнул. — Что вы делаете? — Манеры важны, — она взглянула на него и подмигнула. Улыбнулась, ругая, поддразнивая, отгоняя свежие прошлые мысли. Восстанавливая себя единственным известным ей способом: игнорируя это. Реддл на мгновение закрыл глаза, потер переносицу и тихо, прерывисто вздохнул. Глядя на нее с такой высоты, что его глаза казались маленькими черными щелочками. Она снисходительно погрозила пальцем. — Нехорошо грубить тем, кто готовит тебе еду, хм-м? Затем он закатил глаза. — Здравствуйте, мисс Грейнджер, — сказала эльфийка высоким и менее густым голосом от эльфийского диалекта. Она сделала глубокий реверанс, который Гермиона никогда не надеялась повторить. Сороковые, должно быть, это ад для коленей. — Могу я вам чем-нибудь помочь? Я Выд… — Да, пожалуйста, — быстро перебила Гермиона. Ее кровь была уютно-теплой от яда, а в груди спало существо, готовое вернуть ее, если понадобится. Она не дрогнула. — Ты можешь принести сюда немного еды? Мягкие фрукты и хлеб. Что-нибудь полезное для желудка. — Сию минуту, мисс, — эльфийка резко аппарировала. Гермиона медленно встала, расправляя локоны, сосредоточившись на ощущении кончиков пальцев в волосах. Мягкие с ароматом шампуня. Глубоко вдохнула, наполняя легкие озерным воздухом и сосредоточиваясь на запахе. Она вспомнила, что сегодня от Реддла пахло корицей, и уже подумывала подойти к нему и спрятать лицо в то место, куда он нанес свой одеколон. Сосредоточиваясь на настоящем, а не на прошлом. Одиннадцать часов. — У вас есть какая-нибудь музыка? Пластинки или радио? — спросила она Реддла. Он наклонил голову в размышлении. — Зачем? — рявкнул Эйвери. Она проигнорировала его. Из всех присутствующих здесь, Реддл, вероятно, был единственным, кто вообще знал, что такое радио. Чистокровные в ее время обычно использовали зачарованные инструменты, если у них не было настроения играть. Пластинки только недавно вошли в моду, прежде чем мир разрушился. — Грейнджер готовится к четвертому курсу. Заземление чувств для облегчения сенсорной депривации. Постарайся не отставать, Эйвери, — сказал Розье, положив книгу на живот. Видимо, теперь все стало достаточно интересно, чтобы отвлечь его от чтения. Он вопросительно взглянул на нее. — Я думал, у вас нет опыта в Прорицаниях. — Э-э… — это была случайность. Реддл не мог рассказать о ней другим, создавая маленькую сплетню. — Нет. Реддл постучал палочкой по боковому столику рядом со шкафом. Появился черный с бронзой граммофон. — Есть какие-нибудь пожелания? — Что-нибудь нежное, — тихое потрескивание огня после сублимации, технически, обеспечило бы правильный вид стимуляции, но Гермиона нашла музыку гораздо более полезной. Она понятия не имела, какая конкретная музыка популярна в сороковые годы. Может быть, джаз? Или свинг? Ей никогда не приходило в голову изучать это. — Легкое для ушей. — Тогда Синатра, — сказал он, и между его пальцами в перчатках появилась пластинка. Он положил ее на корпус и осторожно опустил иглу. Заревела труба, прежде чем затихнуть, и мужчина запел сентиментальную песню о любви. Гермиона моргнула. Если бы учащенное сердцебиение и бешено вращающиеся часы не были таким непрекращающимся дедлайном, она бы полностью отвлеклась на музыкальный вкус Тома Реддла. Впервые она была полностью благодарна ему за то, что он мог так легко направить ее мысли в произвольное русло. Еще один хлопок — Гермиона поморщилась, поджав губы и постучав ногой — и эльфийка вернулась с подносом, полным еды. Набор нарезанных бананов, хлеба и печенья. — Вот пожалуйста, мисс. — Спасибо, — сказала она с улыбкой. Она схватила поднос и поставила его на стол, а после подошла к Реддлу. Странно, что у него был доступ к вызову домашних эльфов. Обычно он давался только префектам школы и профессорам. Пластинка лениво вращалась, чисто черная, без этикетки, и в идеальном состоянии. Должно быть, это была одна из его личных записей. Хм. Если бы у него действительно были проблемы с ловкостью, он не смог бы преобразить запись с достаточно детализированными канавками, чтобы она так четко звучала. Или, может быть, он солгал ей об этом. Хотя зачем ему было лгать о слабости? И иногда он так неуклюже пробирался в ее голову. Если бы она слегка наклонилась, то смогла бы почувствовать запах корицы, исходящий от него. Разрушило бы это все, если она это сделала бы? Украла бы что-нибудь маленькое для себя? Хотя это было бы полезно, верно? Простительная снисходительность во имя сохранения головы. Она почувствовала пульс в большом пальце и грубо прижала занозу к подносу. Сосредоточься. Гермиона скользнула к шкафу, поворачиваясь спиной к комнате. Ее пальцы легли на дерево. Все еще прохладный, все еще стучащий нестройными ударами. — Это все, Выдра, — сказал Реддл эльфийке, но взглянул на нее. Гермиона вздрогнула. Ничего не смогла с собой поделать. В ее крови находился яд зеленой горячей кислоты, согревающий ее, удерживающий ее здесь, но это все еще было не ее имя. Конечно, он уловил, что Гермиона оторвалась от своего разума менее чем за секунду. Он все улавливал. Как глупо было с ее стороны думать иначе. Эльфийка резко аппарировала. Одиннадцать тридцать. Вам не нравится Выдра? Она одна из самых быстрых эльфов, — мягко послал Том Реддл. Медленные чешуйки вились в ее голове с задумчивыми глазами, не встречаясь с существом в груди. Осторожная змея. Проверяющая щелчком языка. Держащая это в секрете между ними. Но теперь это имя находилось у нее в голове. В ее голове. В ее голове. Он находился в ее голове, изменяя ее. Распутывая ее бесполезные… Вы… «Ты думаешь, что сможешь перехитрить Сме…» Под большим пальцем была заражающая заноза от ее палочки. Она кровоточила, но дерево крепко прилипло, и под ногтем образовался толстый черный сгусток. Черное пятно. Отмеченное старым способом, чтобы показать миру ее неправоту. Гермиона Грейнджер засунула большой палец в рот и резко вырвала занозу зубами. Нож под ногтем. Кончики пальцев содержали почти десять тысяч нервных окончаний. Боль растеклась по ее руке медовым, медленным и сладким потоком. Она провела языком по щепке, попробовав на вкус магию своей палочки, затем закрыла глаза и высосала соленое влажное пятно с пальца, пока он не стал чистым, незапятнанным. Том Реддл бесстрастно наблюдал за ее губами. Без малейшего проблеска в глазах. Она была согретой от яда, и голодной, да, всегда голодной, и кровь на вкус была противоположностью яду, да, но сейчас здесь. Сосредоточься. Мертвых детей нужно спасать. Всегда нужно спасать людей. Гермиона проглотила щепку от своей палочки. Одиннадцать сорок пять Мисс Грейнджер? Вы, кажется, переживаете. Хотите я убью эльфа? — вновь произнес он у нее в голове. Мягко и низко, сейчас больше тепла, чем чешуи. Совершенно серьезно. По какой-то причине он сделал бы это для нее. Гермионе понравилось, как Реддл мысленно произнес ее имя. Ей нравилось, что он так формален с ней. Всегда «Мисс». Нравилось, что он придерживался хороших манер, даже когда она этого не делала. Иногда ей нравилось, когда его маска трескалась. Иногда ей нравилось, когда она разбивалась вдребезги. По крайней мере, угрожающий и убийственный он нравился ей больше, чем заставляющим ее заикаться. С мыслями, ограбленными до бессмысленной темноты и бесполезного звездного света. Но когда-нибудь он будет называть ее Гермионой. Это было ее имя. Ей придется дать разрешение. Старательно связанная общественными условностями, как и он сам. Галстук ни на дюйм не сдвинется с места. Завтра. Если он перестанет говорить об этом, она вознаградит его этим. Тебе нравятся шахматы, Реддл? Твоя рука еще не отбросила фигуру. Придумай другой ход, — ответила она мягко, как лепестки весеннего цветка, заплясавшие на его щитах из черного кирпича. Кованое железо изменилось с прошлого раза. Сверху уже находилась не колючая проволока, а кроваво-красные шипы, вьющиеся сквозь прутья. Вы угрожаете мне, мисс Грейнджер? Я уже угрожала вам раньше. Не расстраивайтесь. Я солдат, и это единственное, что я понимаю, верно, мистер Реддл? Одиннадцать пятьдесят. Гермиона открыла шкаф. — Мисс Грейнджер! — это был крик рядом с ней. Реддл. Сердитый, раздраженный, и она бы не сказала, что он был в панике. Но дверь шкафа заслонила его. Она не смогла увидеть, промелькнуло ли что-то на его лице, в бесстрастных черных глазах. Она не могла наблюдать за ним, так, как он наблюдал за ней. Жаль.***
Четыре человека вывалились наружу в слезах. Два мальчика, две девочки. В цветах Слизерина, в перепачканной одежде и пахнущие алкоголем. Одной из них была девушка, которая на днях за обедом спросила ее о карнавалах. Четверокурсница с черными волосами и, по-видимому, слишком жадная для собственного блага. Гермиона осторожно помогла ей подняться. Она дрожала, рыдая навзрыд и задыхаясь от панической икоты. Ее глаза были красными и затуманенными, а сама она сильно дрожала в руках Гермионы. Гермиона неловко похлопала ее по спине. Поддержка — не то, в чем она была лучшей. — Э-э… вот, вот… — она не знала имени девушки. Гермиона схватила поднос с едой. — Вот, ешь, — девочка продолжала всхлипывать, цепляясь за нее и впиваясь ногтями в руку Гермионы. Они были ухожены, рассеянно отметила Гермиона. — Друэлла! — Розье скучающе крикнул. — Как хорошо, что ты присоединилась к нам… — девушка оставила Гермиону, подбежав к нему со снастями, и зарыдала ему в рубашку. Он выглядел раздраженным, но отложил книгу в сторону и помог ей дойти до двери, прижимая ее к себе. — Ты абсолютно глупа. Что подумает мама, если ты попыталась украсть у… — его голос затих, когда он вышел из комнаты, оставив книгу и в одиночку позаботившись о своей сестре. Гермиона села на пол, протянув еду другим четверокурсникам, попытавшись их успокоить. В комнате тихо играла музыка. Слишком много «Все в порядке» и «С тобой все будет хорошо», и «Вот, вот». Похлопывания по спине. Она не знала ни одного из их имен и, вероятно, должна когда-нибудь выучить их. Светловолосый мальчик с разрезанным пополам галстуком попытался встать, но тут же снова рухнул. Честно говоря, по сравнению с некоторыми из ее предыдущих попыток утешить других, это было не самое худшее, что она когда-либо делала. Еда делала большую часть работы, но они медленно успокаивались. — Вы ужасны в этом, — неожиданно сказал Реддл. Мерзавец. Она делала… Блондина вырвало на пол. Гермиона сморщила нос и отстранилась. — Эйвери, — небрежно окликнул Реддл. Эйвери вскочил на ноги, — отведи их в лазарет. Их нужно высушить. Бедные маленькие змейки. Выброшенные в пустоту с ограниченными возможностями и другими разумами, втиснутыми в их. Это, должно быть, было неприятно. Эйвери на удивление мягко подхватил их, помогая подняться и заставляя держаться друг за друга, и начал выталкивать их за дверь. — Мисс Флинт, тоже идите и оставайтесь с ними, — мягко приказал Реддл. Она яростно закивала. Как же крепко он держал факультет на привязи, что стоило ему только повысить голос, и все тут же вскакивали. Если он привык к такому, то Гермиона никогда не пройдет мимо ладьи. — Дайте им знать, что я поговорю с ними позже. Эйвери, пусть мисс Блэк знает, что ее выздоровление не прошло незамеченным. — Да, сэр, — Эйвери твердо кивнул, и они ушли вместе с раскачивающимися, рыдающими студентами. Дверь тихо щелкнула, и они остались одни. Только Том Марволо Реддл и Гермиона Джин Грейнджер. — Это все, что тебе от меня нужно? — спросила она невинно и совершенно бестактно. Она прошла его испытание. Настал конец дня. Пришло время расслабиться с помощью какой-нибудь ужасной магии от Мисси. Разобраться с ядом в ее венах, пока ей не приснились кошмары. Хорошенько поплакать в одиночестве. — Нет.