Ёрмунганд

      Гермиона не знала, какой она ожидала увидеть комнату Тома Реддла. Может быть, очень роскошной и отделанной вышивкой, как все остальные комнаты Слизерина. Или, наоборот, оформленной в минималистическом стиле, спартанской. Утилитарной. Может быть, похожей на подземелье, как Тайная Комната. Может быть, библиотекой с огромным количеством книг или белой комнатой с чертовой кроватью посередине.       Но нет, это не было ничем из перечисленного.       Это была Оранжерея.       Большая, влажная и жаркая, пахнущая цветами, с растениями повсюду, блядь, и очаровательными маленькими фальшивыми солнышками, парящими у потолка, не подходящего размера для звезд. Красные, желтые и белые. Либо украденные из Теплицы, либо сделанные вручную. Плющ, большие растения с плоскими листьями и смехотворное количество орхидей разных цветов. Ивовое дерево.       В его комнате.       В своем дурацком, аккуратном кашпо в углу, как будто это совершенно нормально, — просто иметь дерево.       Окна выходили на дно Черного озера, и от света в комнате превращались в зеркала. Рядом с окнами стоял чайный столик, а ее шахматы были расставлены так, будто он играл с ними. В углу находилась простая кровать. Здесь были книги. Одна скромная книжная полка…       Набита маггловскими книгами.       Ни одной книги по заклинаниям.       Альманах, набор энциклопедий, что-то, подозрительно похожее на знакомый ей дневник. Книга по британскому праву. Учебник по химии. В конце концов, не так уж и недоверчиво он относился к маггловским наукам. Может быть, только к гуманитарным наукам. Они остались такими же нетронутыми, как и Чудеса Мисси. Словно только что сошли с фабрики.       Что невозможно.       Мир магглов сейчас охвачен войной. Даже если он не прикасался к ним с момента покупки, на них все равно остались бы следы транспортировки. Когда она пришла в книжный магазин, большая часть их запасов была только что поднята из подвала. Там, где они и находились. Для защиты от бомбежек. У книг, которые она купила — совершенно новых, напечатанных в последний год, — загнуты уголки. Даже они не были нетронутыми. Как?       И, конечно же, растения. На полках было больше суккулентов, чем книг, словно он какой-то гребанный герболог. Какого хрена?       — Вы выглядите растерянной, — сказал он, ставя бутылку с кровью на полку с ингредиентами над столом с котлами на другой стороне комнаты. Рядом была еще одна дверь. Наверное, его собственная ванная, удачливый ублюдок.       Он потянулся так, что показалась часть белой кожи, и у Гермионы возникло несколько мыслей подряд. Первая: она захотела лизнуть его, попробовать на вкус, укусить достаточно сильно, чтобы оставить след. Последняя: почему он просто не долетел до вершины?       Если бы его глаза не были все еще бордовыми, если бы на его одежде, на руках, на щеке не было пятен крови. Если бы на нем все еще не чувствовался отблеск чертовой темной магии. Она бы не почувствовала ее сразу после ритуала, но теперь она медленно пробиралась наружу, давая о себе знать. Темнота под его глазами. Исходящая от кожи, как пар от асфальта.       Если бы он не был Томом Реддлом, она бы сочла его симпатичным.       Он хорошо вписывался в обстановку, здесь, в своем логове, все в черно-бело-зеленом. В другом времени она была бы беспомощна.       — Так и есть. Почему у тебя есть своя комната?       Здесь находились мягкие кожаные диваны и кресла, простой ковер, расстеленный на каменном полу, маленький письменный стол в углу, дополнительные комоды. Гермиона засунула руку в мантию и щелкнула пальцами, призывая кольцо.       — Я нравлюсь замку.       Оно не появилось.       Песок в горшке с сочными растениями сдвинулся, и на мгновение оттуда высунулась крошечная змеиная голова. Затем снова скрылась под песком. Оранжерея. Влажная.       О, у него здесь много змей, не так ли? Она наклонила голову, прислушиваясь к шуму чешуи, но они были тихими, хорошо скрывались в дневное время. Ей стало интересно: болтая, не мешали ли они ему спать по ночам.       Или они помогали ему заснуть? Рассказывали ли они ему в детстве сказки на ночь? Шипение змей отпугивало кошмары.       Ей интересно, какие кошмары снились Тому.       — А вы думали, я сплю на кровати с балдахином и изумрудными атласными простынями? — сказал Реддл, поворачиваясь к ней, протягивая руку и бросая на нее забавный взгляд. Гермиона отдала свои книги и пожала плечами.       Нет, она огляделась, простыни у него черные.       — И что же вы принесли мне, мисс Прагматик? — спросил он, листая страницы Шумпетера. — Анализ затрат и выгод от спасения несколько жизней вместо одной?       — Нет, это «Этика», другое маггловское исследование, — сказала она и потянула за воротник, пытаясь снизить влажность. Она не спала прошлой ночью. Если она не будет осторожна, то начнет дремать в этой ленивой жаре. — Эта книга — анализ богатства и власти, которой это богатство и обладает, его влияния на других и тех, кто ему сопротивляется. Благородство обязывает. Ты видел пропаганду Грин-де-Вальда. Это то же самое. Считай деньги маггловской магией, если это поможет.       — В конце концов, это все власть?       — Именно. Мангейм — это исследование относительности, одновременно являющееся порождением и отрицанием релятивизма. Относительно того, что мы можем знать об истинности убеждений. Существуют ли истинные убеждения, или это просто продукт факторов окружающей среды. Все воспитание, никакой природы.       Реддл поднял глаза от книги. Не-красные, не-черные глаза и с густыми ресницами.       — Вы очень интересуетесь маггловской философией, — дипломатично сказал он.       — Ну, их же больше, не так ли? — сказала она, более внимательно изучая его коллекцию. Набор энциклопедий был напечатан в этом году. В Соединенных Штатах. Импортный, безупречный и невозможный. — На каждого великого философа-волшебника приходится тысяча великих маггловских философов. И дело в том, что эзотерическая академия прогрессирует только благодаря разнообразию. Ты можешь в одиночку пройти путь открытия следующей формулы арифмантики, но идеология? Нет, ее можно понять только с помощью сотни рук и сотни умов. И кто был последним волшебником, которого ты слышал, говорящим об относительности истины, о субъективности мира?       — Николас Фламель, — сказал он просто и опустил глаза, быстро читая.       — Да, но его последние выступления были в 20-х годах, я полагаю. И куда он делся? Скрывается от войны. Только один человек на все тайны Вселенной — хороший способ никогда их не разгадать.       — Вы прагматик, не так ли? Проливаете кровь маггловского мира за свои знания.       — Да, не так ли? — она повернула голову обратно к нему. Его голова была опущена к книге. На тыльной стороне его рук были пятна крови, но не на ладонях. Для книги он очистил себя, но не для нее.       — Кажется, однажды вы назвали меня садистом, — бесстрастно сказал он.       — Ты бы пожертвовал знанием из-за источника? — настаивала она.       — Я бы пожертвовал большим ради меньшего.       — Где ты хранишь свои книги заклинаний?       Он пожал плечами.       — В другом месте.       Проклятый ублюдок.       Реддл пролистал Шумпетера, остальные же полетели на полку. Почему он решил использовать магию именно так, а не для того, чтобы добраться до недосягаемой полки, она понятия не имела. Они резко выделялись на фоне его идеальных книг. Он даже не проверил их на наличие магии. Что-ж, это будет для него забавным сюрпризом позже.       Они должны быть защищены, так как здесь влажнее, чем в оранжерее. Иначе бумага начнет скручиваться. Они находились под землей, под водой. Завалены ею.       — Я просто… Как ты можешь находиться здесь? — сказала Гермиона, сняв с себя мантию и оставшись в накрахмаленной рубашке и юбке. — На тебе чертова водолазка.       — Я немного простыл, мисс Грейнджер, — солгал он и указал на шахматный столик: — Может, мы? — он положил книгу открытой стороной вниз на свой стол. Она не стала укорять его за то, что он согнул корешок. Это подарок. Он может делать с ним все, что захочет.       Гермиона стиснула зубы, направившись к его шахматному столику.       Рядом с окнами.       Несколько сантиметров стекла, древние защитные заклинания, а затем миллион литров воды.       Она не знала, насколько они глубоко, но даже на глубине ста метров давление мгновенно вырубило бы их. А потом они потеряли бы сознание и утонули. Никто бы даже не узнал об этом, пока не выловили их трупы. Если бы они вытащили их трупы. Она не знала, где именно они оказались в лабиринте задних ходов замка, но они изрядно попетляли, прошли через два перехода и в конце концов пришли к двери. Комната Реддла находилась в каком-то дальнем углу общежития Слизерина. Сюда мог попасть только он. И только здесь она дерзко предложила сыграть в игру, которая, похоже, ему нравилась. Они стали бы пищей для кальмаров…       — Мисс Грейнджер?       Том легонько коснулся ее руки. Тонкий слой хлопка, а ощущение было такое, словно к ее плоти прижали огненную кочергу. Это отрезвило ее лучше, чем заноза под ногтем. Но ее разум оставался спокойным, она не думала о его языке. Она отказывалась признавать, что учащенное биение ее сердца было вызвано чем-то, кроме страха.       Гермиона прочистила горло. Стряхнула его руку.       — Ох? Вам холодно, мистер Реддл? Поэтому вы обжигаете как огонь?       Она подошла к окнам, посмотрела, как ее усталое отражение приблизилось, и села рядом с ними. Ее рука практически касалась их. Холод от воды ласкал ее, заглушая жжение, и она была крайне благодарна за тепло в комнате.       Может, Гермиона и не такая храбрая, но она могла это сделать.       Он наклонил голову, садясь напротив нее.       — Я обжигаю как огонь?       — Да, ваша кожа горячее солнца.       Его пальцы замерли над доской.       — Вы… — Реддл резко, открыто осмотрел ее лицо, не в силах спрятаться за ровным черным цветом все еще налитых кровью глаз, — чувствуете солнце, когда прикасаетесь ко мне?       Он смотрел на ее губы, на глаза. Словно думал, что она лгала, несмотря на то, что знал, что у нее это ужасно получалось.       — А вы нет? — спросила она. Конечно, нет, это было бы слишком просто. — Я полагаю, что это странное действие… магии. На что я похожа для вас?       Реддл посмотрел вниз, облизнув губы, и дрожащими пальцами установил доску между ними. Фигуры не были заколдованы, ему пришлось делать это вручную. Извилистые змеи белого цвета для него и черного для нее. Длинные пальцы достаточно натренированы, чтобы поместить их в центр квадрата, не сбив ни одной.       Гермиона не вспоминала о Роне, как о погибшем. Он перестал играть в шахматы задолго до этого. Она вспоминала его в детстве. Именно тогда он обучал ее. Когда он уже не мог учиться, и они делали перерыв на партию или пять, чтобы восстановить силы. Или для того, чтобы она перестроилась, а он получил удовольствие от победы в чем-то. Он обретал уверенность, необходимую ему для продолжения.       Она не думала о том, что Гарри убил его. Она, конечно, не винила Гарри за это. Тогда он уже был охвачен безумием, палочка развратила его. И этого было недостаточно, чтобы дестабилизировать суть магии в мире. Но вся эта великая и ужасная магия Смерти должна была куда-то деться, а он был ближе всех к ней. Помрачневшие мысли тянули его безжалостно искать выход для магии, раздирающей мир. Тащили его, потрепанного и растерзанного. Визенгамот, эти бесполезные старые мудаки, ничего не могли сделать, а он был Избранным. Конечно.       Конечно, это была Смерть, конечно, это была Смерть, неужели они не видели ее, неужели они не видели. Она была там. Да. Они просто должны были, должны были знать. Да. Она была всегда. Да. Конечно.       А потом он начал превращать людей в Дементоров. Выпускать понемногу всю ту дикую магию Смерти, что была внутри него.       Рон был первым. Легким. Доверчивым, пока не перестал быть.       Рваный, потрескавшийся ужас. Самый холодный, зимний, топящий ужас. Когтистый мороз по позвоночнику. Это была ловушка, заставившая ее работать с ним, она была нужна Гарри, разве это не очевидно? Она знала. Она понимала Смерть. Разве она не помнила, как тонула? Разве не наслаждалась этим? Умирала много раз, и каждый был лучше предыдущего. Гермиона не бесполезна.       Она бежала. Рыдая, паникуя, крича и дрожа. Но не раньше, чем окровавленные, холодные пальцы, когти, впились ей в спину и напугали до глубины души. Последний подарок от ее давней влюбленности. Гарри смеялся над ее ужасом.       Она надеялась, что в конце концов он нашел утешение.       Нет, она не надеялась.       Она не винила Гарри за многие вещи, но он действительно сломал эту дурацкую палочку, дестабилизирующую магию. Он был уставшим, более хрупким, чем старое дерево, но все они были такими. Никто не хотел новой войны из-за палочки, но он просто снова вверг их в ад.       Все, что было дальше… это был не Гарри.       — Я холодная? Ледяная? Как река зимой? — догадалась она. Жар и холод. Как банально.       Он мрачно усмехнулся, показав зубы.       — Нет, определенно нет.       — Ну, вы меня заинтриговали.       — Выиграйте у меня, и я расскажу вам.       Он взглянул на нее, расставляя фигуры. Темно-красные глаза были слишком внимательными. Словно он действительно наслаждался мыслью о том, что она могла победить. Что у нее был хоть какой-то шанс.       Она нахмурилась.       — И чего же вы хотите, если выиграете?       — Куда делась вся ваша уверенность? — разочарованно вздохнул он и снова уселся в кресло, расставив фигуры и опершись подбородком на руку. — Вы уже готовитесь к проигрышу?       — Я не буду заключать сделку, если не знаю условий, мистер Реддл.       — Хочу, чтобы вы снова звали меня Томом.       Он сказал это страстно.       Слишком страстно, подумала она. Будь она на его месте, не позволила бы кому-то узнать, как сильно она желала чего-то. Но он, казалось, не беспокоился об этом. Не колебался, обнажая свои желания. Он лишь смотрел на ее потемневшие, подведенные глаза и капельки крови на щеке. Не обращая внимания на грубость своего голоса. На остроту зубов.       Как черная магия окутывала его, просачиваясь все дальше из кожи, словно открытая рана, пытающаяся затянуться.       Ей стало интересно, так ли он смотрел на нее, когда слизывал собственную кровь с ее пальцев.       Гермиона вздрогнула.       — Это все, чего ты хочешь, если победишь? — ее голос не дрожал, но это было справедливо, когда он так смотрел на нее. Словно она стояла между ним и чем-то, чего он хотел. И отступление в сторону не гарантировало ее безопасность. — Чтобы я называла тебя по имени?       — И за разрешение называть тебя Гермионой…       — Нет, — огрызнулась она. Вздохнула. Сглотнула. Она закрыла глаза сильнее, продлевая мгновение. Ее сознание было белым, почти спокойным, но это делало ситуацию еще хуже, слишком близкой и пугающей.       Реддл напрягся от ее резкости и перестал смотреть на нее так… так много. Он снова стал настороженным. Ошибка, она не должна была вздрагивать от этого предложения.       Гермиона продолжила мягче:       — Нет, я имею в виду, ты можешь называть меня по имени, если хочешь, но я не буду торговаться этим.       Ее имя Гермиона Грейнджер. Оно только ее. Оно принадлежало ей.       Не Вы…       Это было ее имя. Неважно, что говорили другие. Она больше, чем бездумная тварь.       Пожалуйста, позволь ей стать чем-то большим.       Или, если она монстр, пусть будет упрямой.       Он наклонил голову.       — Хорошо… Гермиона.       Он произнес ее имя как вопрос. Спросил разрешения, потому что даже если она дала его, даже если он использовал его раньше, даже если он был растрепан, испачкан кровью и пытался убить ее в последнюю неделю, формально, он все еще оставался, мать его, джентельменом.       Она кивнула в знак подтверждения.       Том улыбнулся один раз, мелькнула улыбка, а после исчезла. Маленькая победа. Он передвинул пешку.       Гермиона наклонила шею, пока та не хрустнула, и они начали.       Реддл победил ее. За четыре хода. Она начала с ферзевого коня. Солидное начало, и вдруг ей поставили мат.       — Это не считается. Заново.       — Разве ты не из тех, кто соблюдает условия сделки? — он поднял бровь.       — Конечно, Том, — нарочито спокойно ответила Гермиона. Его глаза переместились на ее губы, и он ухмыльнулся, — но я хочу еще одну партию.       — Жадная девчонка, — снисходительно вздохнул он и откинулся на спинку стула, как будто победа над ней снова потребует таких больших усилий. — Ладно, давай выпьем чаю. Ты уже пообедала? Солнышко.       С треском появился эльф.       Гермиона слегка напряглась, лишь дрогнули пальцы на столе, ссутулились плечи. Но глаза Реддла все равно уловили это.       Эльф был не тот, что в прошлый раз. Этот был немного выше и носил шляпу-цилиндр вместо платья. Сбоку были прорезаны два отверстия для рук, а сверху — для головы. Он слегка поклонился Реддлу.       — Чай и обед, — сказал Реддл, оглядев ее с ног до головы, — что-нибудь холодное.       — Да, сэр! — сказал он и громко ретировался.       — Комната, разрешение эльфов, защита, принимающая твою магию крови, лестница, на самом деле удобная. Все эти змеи, следящие за всем за тебя. Слизеринцы в твоем распоряжении. Самые любящие профессора. Ты действительно управляешь школой, не так ли?       — Как я уже сказал, я нравлюсь замку.       Конечно, нравился. Он один из последних наследников Основателей, не так ли? Неудивительно, что она чувствовала себя здесь такой потерянной. Это был не ее замок. Это был его замок. Кирпичи, наверное, вычистились, когда он прибыл.       — Хм-м-м.       — Завидуешь?       — Н-нет.       Реддл разразился смехом.       Громко, со смешинкой в глазах и, на мгновение, совсем не устало. Черная магия слегка замерла, согревая. Гермиона покраснела и отвернулась, начиная возиться со своей королевой, возвращая фигуры в порядок для следующей бойни.       — Ты ужасная лгунья, — усмехнулся он. — Я понятия не имею, почему она выбрала именно тебя. Разве у нее нет целой толпы девушек, борющихся за ее интерес?       Она перевела взгляд на него. Он смотрел, как ее пальцы остановились на доске.       Солнышко вернулся с треском и подносом с едой. Реддл начал готовить им чай. Гермиона непоколебимо смотрела на него, не обращая внимания на еду. Он нарочно заговорил об этом. Он приманивал ее. И она сознательно поведется.       Его чай снова был отвратительно передержан, до черноты. Три пакетика чая, и он провел длинным пальцем по ободку, накладывая чары, чтобы чай быстрее заварился.       — У них есть кофе, знаешь ли, — осторожно сказала она, изо всех сил стараясь соскользнуть с темы, — если тебе нужен кофеин.       — Знаю, — произнес он. — Я предпочитаю это.       Гермиона не помрачнела.       — Ты говорил что-то подобное раньше… — медленно сказала она, закончив расстановку фигур и изо всех сил стараясь казаться слегка любопытной, — до того, как огонь вышел из-под контроля. Думаешь, меня кто-то послал сюда? И что-то о каких-то камнях? Это то самое, что ты… выкашлял? Ты ничуть не удивился, когда моя магия на тебя не подействовала. Как странно…       — Я был очень удивлен, когда ты начала подбрасывать мысли в мою голову, — грубо прервал он ее осторожные махинации, сделав глоток отвратительного чая, — но это совсем другое дело, не обычное колдовство. Теперь я это понимаю. Первое прикосновение магии, которое я почувствовал здесь за многие годы, и которое было похоже на то, как будто кто-то выращивает цветы в моем черепе, распускающиеся в глазницах.       — И ты так и не ответил на мой первый вопрос, — сказала она жестче. — Ты пытался что-то сделать со мной. Что именно?       — Лучше, лучше, — хмыкнул он и передал ей чай, слегка налив в блюдце. — По крайней мере, ты учишься на своей ошибке, которую допустила в том кабинете. Хоть ты была пьяна и плохо соображала, этого все равно было слишком много, слишком рано. Ты не можешь использовать мой собственный трюк против меня. Я это замечу и пойму, что ты делаешь. Хотя это и раздражает, но ты переоценила мой нрав. Ко мне следует подступаться медленно. Ты хочешь моей благосклонности, моего доверия. Осторожные вопросы.       — Реддл.       — Том, — поправил он с легким, острым, как хорошо отточенный нож, выражением глаз, которые стали темнее, ближе к черному. — Я победил. Назови мое имя.       — Скажи мне, что происходит, Том.       — Я считаю, что идет война, Гермиона.       — Однажды мне приснилось, как я душила тебя. Наблюдала, как ты еще больше бледнеешь под моими руками. Ты умолял, как собака.       Реддл снова рассмеялся. С глазами, которые, черт возьми, сморщились в уголках, и он был так по-дурацки расслаблен и беспорядочен. Кровь подходила ему так же хорошо, как галстук.       — Мне снилось похожее. Мягкие пальцы обхватили мое горло, в то время как ты сидела на мне сверху, — он сделал глоток, не обращая внимания на горечь, или же хорошо замаскировавшись. — Это было довольно приятно. Твои глаза были карими.       — Ты наслаждался смертью?       — Совсем немного, — бесстыдно пожал он плечами.       Гермиона закатила глаза, проверила наличие Сыворотки правды, выпила свой чай, не передержанный, слава Мерлину, но и не достаточно…       Два кусочка сахара и вдвое меньше молока.       — О… — она нахмурилась и поставила чашку обратно в блюдце, — Я…       — Ты не получишь необходимых калорий, испортив свой чай. Ешь, — сказал он и протянул ей тарелку с крекерами, сырами и нарезанными зелеными яблоками.       Гермиона ела. Холодная еда делала жару более терпимой, более расслабляющей. В его оранжерее они были словно на пикнике. На природе — обычное дело. Ее первое свидание с Виктором прошло на лужайке Хогвартса.       Она не думала, что это было свидание.       Реддл снова начал игру пешкой.       — В лазарете есть зелья с пищевыми добавками, если они тебе нужны. Они подействуют лучше. Мерлин знает, что молодые игроки в квиддич едят их как конфеты.       Она рассеянно передвинула фигуру, глядя на свой чай.       Гермиона не сделала ни одной приличной чашки с тех пор, как приехала сюда. Во всяком случае, ни одной, которая бы пришлась ей по вкусу. На самом деле, она не готовила приличный чай уже несколько лет, но это было скорее из-за отсутствия ингредиентов, чем из-за отсутствия желания.       О, Боже.       Она снова подумала, что рядом с ним чувствовала себя в безопасности. Том, весь в крови, несколько дней назад чуть не попытавшийся убить ее, вовлеченный в какой-то жалкий заговор и разрушающий ее планы по спасению мира.       И какая-то глупая, рептильная часть ее души решила, что для безопасности лучше держаться за него.       — Спасибо… за эту информацию. Но откуда ты знаешь, что мне это нужно? — медленно спросила она. — Я не…       — Ты колеблешься, — он взял пешку. — Твоя рука замирает на секунду, прежде чем испортить чай. Между вторым кубиком сахара и третьим. По привычке, я полагаю.       Она нахмурилась. Передвинула еще одну фигуру. Она не лгала, когда говорила, что действительно знала только правила, а не стратегию.       — Ты… следишь за мной довольно пристально, не так ли?       Она знала, что да, но… он делал это чтобы вычислить другие вещи. Важные вещи. Не такие, как то, как она пила чай по утрам. Она не знала, что чувствовала к человеку, который с каждым днем все больше и больше запутывал ее, видя каждую ее грань так ясно.       — Разве ты не делаешь то же самое, солдат? — сказал он и взял ладью. — Они не послали тебя сюда с важным заданием, но у тебя зоркий взгляд. Как бы плохо ты не умела собирать сведения о человеке, ты замечаешь то, чего не замечают другие.       И все же в некоторых вещах он сильно ошибался.       И с некоторой ясностью она поняла, что это был ее путь. Ей не надо льстить, или исправлять его. У него и так было достаточно самодовольных дураков. Не полезных, кого можно использовать как инструмент или нож. Ему не нужен был шпион; у него сотня змей, сотня учеников в замке. Она могла бы показать ему новую магию, но это, похоже, интересовало его меньше всего. В его комнате не было ни одного учебника по заклинаниям, он не любил заниматься в библиотеке, бегал кругами вокруг всех.       Дамблдор считал его засранцем. Том не обращал внимания на свое поведение в окружении человека, который знал о нем больше всех остальных. Очевидно, он договорился с ним об ученичестве.       Они были горькими союзниками.       Она и Драко.       Они вращались во времени, пытаясь спасти Гарри от его собственных ошибок. Она спросила его, почему он так стремился спасти человека, которого ненавидел, а он лишь усмехнулся и сказал, что это не ради него, а ради всего мира. Эта дикая магия раздирала мир по швам большую часть года, а они бездействовали в стороне, наблюдая, как все это рушится.       Но она видела его глаза, видела, как они поникли при виде Гарри, Хозяина Смерти, разрушающего мир, который ликовал, насмехался, поклонялся, истекал кровью, превозносил и разрывал его на части. Используя всю эту неистощимую магию на полную катушку. Захватив Азкабан, обозначив мрачную башню Трискелиона как свои владения и наблюдая, как дементоры сбегали в страхе. Дико. В мир, чтобы еще больше его расколоть. Они были не его, видите ли. Они принадлежали другому. Конечно, это была Смерть. Конечно, это была она. Разве они не видели?       Ничего, кроме молниеносных глаз и кровавого шрама, раскалывающего его лицо пополам.       Ужас на лице Драко от предательства друга. Она задавалась вопросом, когда, черт возьми, это произошло.       Гермиона знала о нескольких способах путешествия во времени. Маховик времени Драко был самым простым. Было очевидно, что они будут работать вместе. Они пытались закрутить и запутать свой путь по измененной временной линии. В конце концов, это оказалось безрезультатно. Они могли вернуться на месяц, год, десятилетие назад, но всегда были там, и ничего действительно не менялось. И Драко всегда возвращался гораздо более несдержанным, чем она. Иногда его сердце было таким мягким.       И когда он сдался между десятым и сотым, потерянный и безнадежный, возвращая с раскаянием другую половину своей души, как и она… Уставший, такой уставший, что им пришлось бы разделиться и переделать себя заново…       Драко, блядь, выстрелил в нее и вернулся к Гарри. Чтобы воззвать к его человечности, согласно записке, как будто в нем осталась хоть какая-то человеческая часть. Какой-то план с Камнем. Воскрешения. Как будто Хозяину Смерти было до него дело.       Ей стало интересно, какой катаклизм свел Альбуса и Тома вместе.       (Она надеялась, что они никогда не трахались).       Тому Реддлу не нужен последователь. Ему нужен… партнер.       — Меня никто сюда не посылал, Том, — мягко сказала она, сделав ход слоном. — Я пришла сюда одна, без чьей-либо помощи.       Он отпил чаю и взял еще одну ее пешку.       — Признаю, ты не самый обычный выбор…       — Я лгу?       Реддл замолчал.       Он посмотрел на нее, оторвавшись от доски, от их игры.       Медленно откинулся на спинку стула, пожав плечами и начав рассматривать ее, все еще слегка окровавленную, измученную, с темными кругами под глазами. Только темно-красными, но он без труда сумел вызвать эти бесконечные жестокие, поглощающие черные дыры, чтобы втянуть ее внутрь. Разобрать ее на части, описать и внести в каталог каждый ее вздох.       Гермиона не дрогнула. Что-то в глубине ее живота жарко свернулось, но она не сдвинулась ни на дюйм.       Она наблюдала за ним так же внимательно, как и он за ней.       Пусть он вяло препарирует ее.       В своем собственном неторопливом темпе.       Реддл нахмурился.       Дрогнули губы. Сузились глаза. Его пальцы проследили за королевским питоном с пегим рисунком на Белой Ладье, и Гермиона ждала его заключения.       — Нет.       Она не лгала.       — Если ты с кем-то связан… — мягко сказала Гермиона, разрывая напряжение, — с кем-то за пределами Слизерина. В определенном «неприличном углу», тогда…       Реддл издал звук отвращения, закатив глаза к потолку.       — Ты невыносима.       — … есть определенные меры, которые можно предпринять… — она не смеялась над ним. Он устал. Он не оценил бы этого.       Реддл все равно впился в нее взглядом и достал из кармана жестянку с сигаретами. Щелчком пальцев и беззвучной, хорошо отработанной магией зажег одну сигарету и сунул ее в рот. Медленно затянулся, втягивая щеки и делая конец вишнево-красным.       Возбужденный и пытающийся разгадать ее.       — А я с удовольствием помогу тебе потянуть рычаг силы на два… или что-то в этом роде, — сказала она, игнорируя его взгляд. — Я не очень-то обращала внимание, когда ты читал мне лекцию… Тебе обязательно курить здесь? Здесь нет вентиляции. И это не хорошо для растений.       — Я не так слаб, чтобы не избавиться от этого, — раздраженно сказал Реддл, отмахнувшись от нее. Дым из конца сигареты распространился на дюйм, но не дальше. Гермиона чувствовала только запах цветов и почвы. — Тише.       Она сделала глоток своего превосходного чая. Пусть он смотрит на нее, пусть решает проблему в уме, без маски и курит судорожно подрагивающими пальцами. Он был умным мальчиком, она не могла его толкнуть. Она должна подтолкнуть его. Гермиона была опытной ведьмой. Он знал это. Она была плохой лгуньей. Это он тоже знал. Это был лишь маленький след из крошек от предполагаемого врага к предполагаемому союзнику. Какой прекрасный способ подкрасться к нему и завоевать его доверие. Во что бы не был вовлечен Реддл, Гермиона была ему за это благодарна.       Иногда судьбе нравилась ее ирония, а иногда и ей самой.       — И я должен тебе верить? — сказал он и взял пешку, не сводя глаз с ее лица. — Как будто маленькая ложь — это не хрестоматийный способ сделать правдоподобной большую ложь.       — Я солгала тебе о том, почему я плакала тогда. Раньше. Или когда ты угрожал мне в классе. У тебя есть немного Сыворотки правды во всех этих зельях? — она указала на его стол. — Я не лгу. Ты знаешь это. Ты лучше меня, — просто сказала она.       Реддл хмыкнул, но не возразил. Она передвинула коня; он взял ее ферзя. Она проиграла.       Они не начали новую игру. Он сидел, смотрел на нее, и, положив локти на стол, сложил руки под подбородком, взмахивая сигаретой во рту, используя только язык и зубы. Маленький огонек приманивал к его рту. Он скрупулезно прорабатывал проблему в своей голове. Его глаза потемнели, когда он наблюдал за ней, и бордовая краска засохла еще сильнее. Почти исчезла, теряясь в бездне.       — Никто не посылал тебя сюда, Гермиона? — сказал он наконец, убирая сигарету от губ.       Он произнес ее имя настойчиво, слишком твердо для ласки. Но она почувствовала его в глубине горла, на пульсе.       — Нет.       — Ты не лжешь.       — Нет, я не…       — Но ведь твой ковен должен был отправить тебя сюда, не так ли? Ты рассказываешь, что они отправили тебя сюда в целях безопасности после того, как война стала слишком опасной для грязнокровки во Франции.       Ну…       Дерьмо.       Черт бы побрал его и его маленькие ловушки.       — Почему ты здесь, Гермиона? — он наклонил голову. Ему нравилось говорить ее имя, не так ли? Нравилось ощущать его вкус на языке. — Ты пробралась в мой замок не просто так. И я должен поверить, что это не имеет ничего общего со мной? С тем, что я делаю? Ты…       — Что ты делаешь?       — … одержима мной с момента своего появления. В этой игре два игрока, а не три. Ты на одной стороне или на другой. И ты точно не на моей.       Она хотела сказать, что могла быть на его. Что она могла стать его ладьей, слоном или конем, но он, как всегда, легко разобрался бы в ее отчаянии. Она могла только подталкивать его. Она пыталась предложить себя в качестве партнера, а не фигуры.       А он невозможен. Непонятен. Разочаровывал сверх меры. И она ничего не могла сделать без того, чтобы он не увидел ее насквозь. Она знала, что Камень будет самым трудным, поэтому и начала с него, но это было просто глупо. Ей следовало сначала пойти за чертовым Грин-де-Вальдом. По крайней мере, тогда она могла бы проявить хоть немного жестокости.       — Ты что, дуешься?       — Н-нет! — кисло ответила она. Гермиона не смотрела на него. Она помешивала свой превосходный чай и думала о том, что, хотя так же ревностно следила за Реддлом, она так мало его знала.       — Я просто… — замялась она. Гермиона вздохнула, но не опустила руки. Она держала спину прямо, потому что иногда это все, что она могла делать. Она посмотрела на иву. Кашпо был слишком мал, чтобы спрятать тело в корнях, но ветви свисали длинными лепестками в пол.       Возможно, там были маленькие слепые змейки.       На мгновение она позавидовала.       — Я просто устала, — сказала она.       Том… не посмотрел на нее с жалостью.       Он медленно моргнул и затянулся, осветляя конец сигареты. Выдохнул дым, беззвучно, бесследно исчезнувший. Темные круги под глазами, и черная магия наконец затвердела вокруг него, защищая его, как пластины, чешуя и мех. Ей стало интересно, помогли ли они. Если они были тем, что заставило его глаза, наконец, снова стать черными. Нечитаемыми. Холодными. Пустыми.       Без малейшего следа крови. Она пропустила это. Самая большая звезда в небе зажглась красным, оставив мир во тьме.       — Мы все устали, дорогая.       Он говорил с такой же глубокой усталостью, как и она.       — Не называй меня так, — надулась она.       — Хорошо, — мягко улыбнулся он.       А потом заострился, как кинжал.       — Ты бы предпочла, чтобы я называл тебя Выдрой?       ________ замер… опустошен…       Сердце в ___ горле. Паника, более острая, чем на мосту, даже сейчас, даже при одном слове. ___ разум был спокойным, и ___ был так близок к покою, что это пугало. ___ не мог…       Гарри…       «Ты думаешь, что сможешь перехитрить Смерть, Гермиона? Сыграть в долгую…»

***

      В ее голове была змея, ожидающая, требующая, желающая быть, пускающая горячий яд, яростно обжигающий язык, а потом она оказалась здесь, в теплой берлоге. Она проскользнула сквозь нее, ловко и остро, и содрала белизну, легко, как сбрасывала старую кожу. Она обвилась вокруг ее разума, пока она не почувствовала лишь бесконечный голод и жгучую кислоту.       Это было не ее имя.       Блядь, блядь. Ее звали Гермиона Грейнджер. Блядь.       Гермиона находилась с Томом Марволо Реддлом. В его комнате. Играя в шахматы. Здесь были цветы, плющ, растения и дерево. Окна, такие большие и темные, которые от света становились зеркальными, удваивающими зелень. Жутко влажно для его маленьких змей. Не домашних животных. Гермиона была здесь. Нигде больше. Ее щиты окклюменции в порядке. Она в порядке.       Блядь.       — Очаровательно, — мягко сказал Реддл, наблюдая, как она панически сглатывала, и указал сигаретой: — Что это? Одно слово — и ты размотана. Думаю, теперь я хотел бы знать.       Она могла бы убить его, всю эту наглость, перепрыгнуть через стол и свернуть ему шею. Вырвать глотку тонкими пальцами. Обезглавить его. Дотянуться до его груди и разорвать ребра. Смотреть, как билось бы его сердце. Смотреть, как оно высыхало бы.       Это была пьянящая мысль.       Она покачнулась на своем сиденье.       Все это красное пролилось бы в его безопасную зеленую комнату. Плющ выглядел бы так мило, забрызганный кровью. Его дерево погибло бы. И орхидеи тоже. Слишком много крови, железа и соли в почве. Слишком много смерти для жизни.       В кармане лежала палочка, но Гермиона ни разу не подумала о ней. Она думала о плоти и крови и о том, как бы наслаждалась, убивая его.       Но не убила бы.       Удовольствие не принесло бы ей здесь ничего хорошего.       Но она крепко смаковала эту мысль, вязкую и тягучую, сиропно-сладкую.       — Наслаждаешься собой, Реддл? — ее голос был грубым, а зубы слишком острыми. Гермиона проглотила яд, густой и жгучий в ее венах. — Мелкая месть за то, что я не вписываюсь в тот образ, который у тебя в голове. За то, что я сказала тебе правду.       — Гермиона, дорогая, пожалуйста, зови меня Томом, — легкомысленно сказал он и развернул доску, предлагая ей белый цвет и позволяя ей ходить первой. — Или я буду вынужден извлечь другую пользу.       Эти пустые глаза снова стали черными, слишком жестокими и тугими, как петля. Обжигающе горячими, готовыми укусить.       — Не Томасом?       Он напрягся.       Его глаза стали ледяными.       Она тоже могла быть мелочной.       — Я волновалась, когда ты не вернулся, ты знаешь. Я влезла в голову Амбареллы. Столько любопытных вещей. Почему тебе не нравится, когда тебя называют Томасом?       — Ох? — выдохнул он с сжатой челюстью и загибающимися пальцами, глядя в сторону от нее, на доску, ожидая, когда она начнет игру. — Ты наконец-то использовала эту легилименцию для чего-то большего, чем подначивать меня?       — Просто любопытно, можешь не отвечать, если тебе это неприятно.       Посмотрите на все ее гребанные манеры.       — И ты ешь довольно простую еду, я заметила. Почему?       Он съел только крекеры, но не сыр. Один ломтик яблока. И горький чай.       Его лицо было холодным, он совсем не наслаждался их игрой.       Реддл не ответил.       — А твой отец, — сказала она, изображая сочувствие, — трагедия, я уверена, но что случилось с матерью? Амбарелла отметила, что ты стремишься попасть в ученики к Дамблдору. Неужели семья твоей матери не в состоянии обеспечить…       В окно что-то врезалось.       Взорвалось в футе от ее уха.       Стекло протяжно треснуло.       Огромная трещина в виде звездной вспышки. Как будто что-то разбилось, тяжелое и твердое, с другой стороны. Разбилось с силой, достаточной для того, чтобы повредить стекло. Все стекло погнулось, рассыпаясь мозаикой осколков. Растянутые, но держащиеся вместе с помощью старой, пыльной магии.       Гермиона вскочила со стула, шатаясь, спотыкаясь. Задыхаясь от паники. Она не кричала, слишком хорошо натренированная для этого. Ее палочка была наготове. Заклинание головного пузыря на месте. Она не сводила глаз со стекла, пока бежала назад. Защите тысяча лет, но она не была непогрешимой. Вода еще не хлынула внутрь, но это был лишь вопрос времени, когда она утонет.       Она споткнулась о ковер.       Упала на пол. Глупо упала на задницу, словно никогда раньше не бегала. Словно ткань схватила ее за лодыжку и рывком бросила на ледяной камень.       В тени озера не было ничего. Только ее отражение. Исколотое и расколотое миллиарды раз, гораздо хуже, чем плохо зажившая кость. Растения в комнате. Маленькие солнца, слишком яркие.       — Том, поднимайся, — задыхалась она, весь яд, заставляющий чувствовать слишком много, душил ее. — Мы должны идти. Мы должны…       — Гермиона, — успокаивал он.       И это была ласка.       Шелковистая ласка по ключицам, по шее, по пульсу к уху. Он скользил внутри нее.       Как он наслаждался ее именем. С акцентом, словно говорил со змеей. С шипением. Это было ее имя, и оно предназначалось только для его языка. Оно принадлежало как ему, так и ей.       Змея в ее голове вдруг очень обиделась.       Том спокойно сидел за столом, скрестив ноги, наблюдая за ней, совершенно довольный, расслабленный, потягивая свой чай с коротко зажатой сигаретой между пальцами. В дюйме от окон. Он не вздрогнул от треска стекла, от того, как они склонились.       — Расслабься. Стекло само восстановится через мгновение. Смотри.       И с треском оно восстановилось. Подобно костям, которые срастались и трескались, линии запечатались и вернулись в первозданном виде, как и прежде. С подергиваниями и вздрагиваниями оно снова стало идеальным зеркалом. Оно было целым.       — Все в порядке, — мягко сказал Реддл. — Ты в безопасности.       — Том, — задыхаясь от паники, пролепетала она, — нам нужно идти. Что это было…       — В Черном озере есть существа…       — Кальмар не может этого сделать.       — Там есть русалки и селки, келпи и большие морские змеи. Оно бесконечно, ты знаешь. Связано с семью морями, — спокойно сказал он и встал, без стука поставив свой чай обратно на блюдце и щелчком пальцев затушив остаток сигареты.       — Здесь нет настоящего дна, нет места, где можно спрятаться, только углубляющиеся воды, — он тихо подошел к ней, заложив руки за спину, темные глаза были расчетливыми, он что-то взвешивал в голове. — Постоянно растущая бесконечность, медленно увеличивающееся давление по мере того, как ты продвигаешься дальше в темноту. Разрушающее мягкие органы, раздробляющее кости, выпускающее кровь для акул. Можно подумать, что можно пройти через него, перебраться на другую сторону и достичь Атлантики, но я слышал истории о других океанах, других местах, куда он ведет. Воды чернее смолы и жгучие, обжигающие, сжигающие, заставляющие кожу гнить. Якорь на шею, и кто знает, где ты окажешься.       — Возможно, ты окажешься прикованным на дне пустого моря.       Реддл стоял над ней, глядя вниз, словно она была насекомым.       Затем милостиво наклонился и протянул руку.       Самым любезным образом он поднял свою змею, прежде чем вонзить в ее череп нож.       — Ты веришь в судьбу? — спросил он, предлагая ей помочь подняться. — Думаешь, она будет нежна с тобой? Что ты окажешься в спокойном месте?       Она оцепенело взяла его руку. Его кожа пылала, как солнце. Гермиона хотела бы быть такой же резкой, как змея. Со всеми зубами, клыками и языком. Сжечь ее заживо, как ведьму, которой она была.       — Я не хочу, чтобы она была нежной, — произнесла она.       На его лице мелькнуло удивление.       — Я хочу, чтобы она была быстрой.       Он улыбнулся. Криво и широко. Со сверкающими глаза, даже когда в них не было чернил.       — Нетерпеливая маленькая девчонка, — сказал он, весело и снисходительно, и помог ей подняться на ноги, с холодного пола.       Он не опустил ее руку.       Том некоторое время смотрел на нее с задумчивым выражением лица, и Гермионе вспомнилась рука под деревом. Ей стало интересно, станет ли она его следующей жертвой. Не оторвет ли он зубами ее конечность. Если бы она засунула руку в его челюсти, чтобы сделать еще больнее, схватила бы его за язык и почесала бы ему горло. Задушила бы его своими мягкими пальцами, поглаживающими его легкие. Если бы он укусил ее за локоть, если бы она приглушила его крик. Она бы держала его сердце и чувствовала толстые влажные удары в своей ладони.       А потом Гермиона задумалась, что она чувствовала к нему. Если это был не огонь, лижущий его кровь и вызывающий желание пожирать.       — Расскажи мне об этих животных, — сказал он, глядя на ее обманчиво тонкое запястье, словно оно было хрупким. — Расскажи мне о том, что заставляет тебя бояться их.       — Почему? Ты угрожаешь мне, а я должна рассказать тебе все, что ты хочешь?       Она хотела, чтобы он возмутился, но он был слишком близко, касался ее, распространяя огонь, пока в ее костях не остался только уголь, черный до мозга костей.       И вместо этого она выдохнула.       Реддл уронил ее руку.       Оставил ее кожу.       Переплел пальцы за спиной.       — Да, — сказал он, не раскаиваясь, — я говорил тебе, что хочу всего этого. Бесконечно. Нет никакой выгоды…       — Расскажи мне что-нибудь, Том, — настаивала она.       И совершила ошибку.       Подняла руку, замешкавшись, но потом коснулась его лица. Скользнула большим пальцем вверх, по острой части скулы, к темным кругам под глазами, погладила и позволила пальцам мягко расплестись в чернильных кудрях. На его щеке остались маленькие хлопья засохшей крови, но ее это не волновало — все равно все горело.       Реддл сглотнул.       И недоуменно посмотрел на нее.       Словно он не мог ее разгадать и, возможно, не возражал.       Что так было бы лучше.       — Ты манипулируешь мной, — его голос был грубым, влажные губы — настороженными, но глаза горели черным. Она не могла разглядеть его зрачки, даже так близко не было ничего, кроме пустоты.       — Я не собираюсь вырывать твои волосы, — сказала она и обвела взглядом роскошные, маленькие петельки в его волосах. Удовольствие, потакание, кража чего-то маленького для себя. Шелковистые мягкие локоны блестели от магии, она была бы не против взять часть для себя, была бы не против взять всего его. — Я скажу тебе, только расскажи мне что-нибудь.       Она могла отдать ему свои оскорбления. Ее жалкие шрамы. Все свои ошибки. Они не имели значения. Единственное, что имело значение — это его доверие.       Реддл схватил ее за руку и оторвал от своего лица.       Гермиона позволила ему это сделать.       — Моя мать мертва, — просто сказал он, — и все Гонты тоже. В Литтл-Хэнглтоне теперь только я и Брайс. Я мог бы… — его взгляд метнулся между ее глазами, а затем в сторону, он вернул руки за спину, — пригласить тебя как-нибудь в поместье. Оно прекрасно в Рождество.       … подождите.       — Что? — ошарашено спросила она. — Ты живешь в Литтл-Хэнглтоне?       Что?       — Да. Это совершенно прекрасная деревня, — настаивал он, как будто ее застало врасплох пребывание в смешанной деревне, а не тот факт, что он должен был еще год провести в этом чертовом приюте. Как она вообще могла спросить об этом? Она не должна была ничего знать о нем. Что за чертовщина? Почему? Как?       Что?       — Теперь, — сказал он быстро, — расскажи мне о Вы…       — Том.       Он скривил губы.       — Тогда, осенью?       — Прекрати, — нахмурилась она.       Гермиона подумала, что она, возможно, находилась в немного другом времени. Ключевое слово — «немного». Все не так, как должно было быть. Законы волшебников здесь не отличались. Он не имел права управлять собой. Он был во власти системы до своего совершеннолетия. Неужели Дамблдор что-то сделал? В этом ли была разница? Он пожалел сироту, а не заподозрил его? Миртл мертва, она слышала страшные истории, ходившие по замку о нападении огромного зверя в прошлом году, Хагрида больше не было. Не все было по-другому.       Что за чертовщина?       — Ты угрожала поцеловать меня в прошлый раз, — сказал Реддл, полностью отвлекая ее. — Я должен был попробовать.       Гермиона покраснела.       — Это было не…       — Расскажи мне о слове, — грубо прервал он ее, подталкивая к дивану и горячо надавливая на плечи, чтобы она села. — Или я буду продолжать колоть тебя им, пока ты не поцелуешь меня или не убьешь, — он сел рядом с ней, скрестив ноги.       — Я не…       — Мы заключили сделку, помнишь? — перебил он ее снова, с такими чертовски плохими манерами. Может, ей стоило научить его. — Разве ты не ведьма своего слова? — он поднял бровь.       Реддл невыносим.       Но она не лгала.       — Был один мальчик, — надулась она.       Он поднял брови до линии волос.       — Это из-за мальчика… Скорее, из-за мужчины. Я любила его.       Том замер.       Гермиона скользнула в сторону и закинула ноги на его, вытянувшись на диване, стараясь устроиться поудобнее. Это было что-то неприятное. О чем ни она, ни змея не любили думать. Может быть, его тепло помогло бы. Им было бы в чем погреться.       А он не протестовал. Он пристально смотрел на нее, пытаясь разгадать ее. Несосредоточенно. И она воспользовалась этим. Его рука бездумно легла на ее колено, он все еще смотрел на ее лицо, неподвижное, как доска.       Ее ноги горели. Чулки тонкие. Это определенно было ошибкой.       Она подумала, не это ли было связующей нитью между ними.       Что они оба были жертвами Гарри Поттера.       — В каком-то смысле он был моим братом, — сказала она.       Том не шевельнулся.       — Он сошел с ума от власти, как это бывает. И попытался…       Каким словом можно было сказать, что Гарри сделал с ней? Луна назвала их Великими, своим мягким, прекрасным, сладким голосом, но она говорила много отстраненного и лживого.       Драко вернулся к Гарри, разбитый вдребезги, и совершил то темное волшебство, ради которого они объединились. Она была в Хогвартсе, после того как он, черт возьми, выстрелил в нее, готовясь к последнему этапу путешествия в Азкабан. Восстанавливалась после его глупой, грязной, маггловской пули, помогала всем, кому могла найти убежище. Она всегда помогала всем, кому могла.       Но Драко добрался до Гарри раньше нее. Он сделал что-то, чтобы разрушить Камень, нарушив слово. Он уничтожил ту мизерную защиту, которую им обеспечили предки. Отключил любую древнюю магию, оставшуюся в мире. Оставив им только манию, которая была у них сейчас.       Он топил детей в их кроватках, ожидая, что она все уберет.       Она и убирала.       Всегда. Так и было.       Арка смерти сломалась, вырвалась из Министерства, накрыв почти половину Лондона. Оставив пустое подобие себя. Только иссохшие здания, как кости, общипанные воронами. Дементоры превратились в нечто иное. В чудовищное. Оторванные от своего дома. Одичавшие, голодные и бесконечно бессмертные. Даже Хозяин Смерти не мог заковать их в цепи. Они принадлежали другим, не ему. Разве они не видели? Конечно. Его дети были прекрасными, воспитанными детьми, всегда следящими за своими манерами, и чертовски бесполезными. Нельзя было поссорить Смерть с ее братом. Конечно, это была Смерть. Это всегда была Смерть.       И Гарри, все еще пытающийся исправить мир с помощью еще больших, еще более отчаянных ошибок.       Может быть, его осталось так мало.       Она надеялась, что его осталось мало.       Что это был не тот мальчик, которого она встретила в одиннадцать лет, с яркой улыбкой и слишком худым лицом, не решающимся убить даже Волан-де-Морта, который впечатал в него свою душу.       Гарри нашел их в Хогвартсе, когда школа принадлежала ей, когда она знала все закоулки лучше, чем завитки своих волос. Тщетно пытаясь удержать мир вместе с помощью слишком сломанных рук и слишком хрупких костей, пока страх сжимал ее горло жесткими мозолистыми пальцами. Зная, что единственное, что стояло между ней и океаном чудовищ, — это то, как хорошо они прятались.       Но тогда у нее не было Мантии, она не могла спрятаться от Смерти.       И она так устала.       Однажды Гермиона уже тонула. На нее напали тролль, трехголовая собака, злобные лианы, душившие ее, и испытание зельями и ядами в первый раз, когда она ступила в волшебный мир. Она окаменела, ее преследовали оборотни и убийцы, ее похищали и топили на дне Черного озера. Она создала армию, она вела войну, она победила. Хороший маленький солдат.       Но ведь ничто никогда не заканчивается, не так ли?       И она очень, очень устала. Она хотела мира, она хотела мира, она хотела мира.       И Гарри предложил его.       Дементоры другого озверели, и был только один способ справиться с ними, не так ли? Какой-то странной новой великой магией, известной только Хозяину Смерти. Вот как мы можем победить. Это не навредит. Обещаю. Это будет похоже на мир.       Это был ее выбор. Ее выбор.       Ее выбор — распутать свою бесполезную форму во что-то чистое, что-то пустое, белое и мирное. Луна, Джинни, Невилл и она. Такие близкие к смерти. Они знали. Они видели. Конечно, конечно, это была Смерть. Они видели. Зайца, Бледную Лошадь, Ворона и ее, маленькую Выдру.       Хозяина Смерти и его Великих Покровителей.       Никто из них не был охотником, но все они знали о Смерти. Кроме того, охоте можно было научиться. Их души можно было вырезать и формировать так легко, не обременяя их плотью.       В этом была радость. Быть пустым.       И месть за охоту на монстров Смерти.       Это был не ее выбор — уйти.       Выпутаться из корней дерева, под которым было погребено ее бесполезное тело. Загнанное в ловушку, подавленное и едва питающееся, чтобы выжить без своей души. Голод и голод, голод и голод.       Это была змея в ее голове. Голодная, беспокойная и яростная.       Смерть, конечно же, нашла ее.       «Ты думаешь, что сможешь перехитрить Смерть, Гермиона? Сыграть в долгую игру и выиграть? Смерть не умна. Они не хитры. Они вечны и переживут твой прах.»       И она была злобной, голодной змеей. Никакой феникс ее не спас бы.       — Его звали Гарри, — сказала она, глядя на свои пальцы. Она не хотела смотреть, как он препарировал ее, только не этим. — И ты прав. Я наслаждалась тем, что убила его. Он… Это… Иногда все становится очень плохо, и ты в отчаянии. Он был другом. Я знала его. И когда уже ничего не помогало, когда все стало еще хуже, мы… — она вздохнула, ногти Реддла были короткими и ухоженными, идеальными для сложной работы с заклинаниями и вычерчивания маленьких, снисходительных кругов на ее колене, как будто он не мог остановиться. — Он был моим другом. И без него мы не могли ничего исправить, так что… Д-Драко попробовал с ним, и получилось не намного лучше. Джинни согласилась первой, она любила его, и я думаю, Луна была следующей… Он заставил нас… Это был мой выбор.       Гермионе нужно было это сказать. Проклясть себя собственными устами, потому что это была правда.       Она могла лгать себе без труда, но ее язык — нет.       — Он… был очень талантливым легилименсом. Он научил меня этому трюку с мыслями, — она постучала себя по голове. — Он проник в мой разум, разгадал… изменил меня, сделал из меня что-то другое. Он назвал меня так после. Не Гермионой. Так что теперь мне это не очень нравится.       Том нахмурился.       — А мне нравится это, знаешь, — она улыбнулась горько и дерзко, — быть никем. Пустой. Быть продолжением другого. Просто инструментом.       — Тонко.       Он пытался сарказмом снять напряжение, как это мило, но его глаза не покидали ее лица. Он изучал каждый ее дюйм с ловкостью хирурга.       — Как их фамилии?       — Тонко, — вздохнула она и растянулась на диване, откинув голову назад и вытянув руки. Она внезапно очень устала, глаза были слишком тяжелыми. — Они мертвы. Я же сказала тебе, все мои друзья мертвы. Ты не можешь убить то, что уже мертво.       — У меня есть несколько книг по некромантии, если ты хочешь попробовать.       Гермиона рассмеялась. Она прищурила глаза, пока они не закрылись. Здесь было так тепло, что ее начало клонить в сон. Очень хотелось спать. Она так, так устала. Пахло цветами.       — Почему ты зеваешь? Это мне пустили кровь.       — Другие люди не могут использовать на тебе магию? — спросила она, зевая. — Или только я? Поэтому ты обучался медимагии? Потому что чужие заклинания не могут тебе помочь?       Его рука замерла на ее колене, глаза напряглись.       И это был ответ на ее вопрос.       — Тебе нужно подружиться с фениксом, — сказала она. — Они очень хорошие целители.       — Они непостоянны.       Или он был просто чудовищем.       — И я не спала прошлой ночью, — сказала она. — Здесь…       Гермиона не чувствовала здесь Дементора. Может быть, дело было в жаре, может быть, в близости к Реддлу, может быть, в том, что ее хорошо накормили, но она не чувствовала направления, в котором находился Дементор.       Может, он больше не был на территории?       Нет, эльф пришел, принес чай, он был где-то внутри Хогвартса.       Может быть, Реддл просто так хорошо умел защищать. Не допускать проникновения. Но это был его замок. Для чего ему нужна такая защита?       — Здесь? — спросил он.       — Ничего. Можно я здесь вздремну?       Он кашлянул.       — Что?       — Здесь тихо, тепло, приятно пахнет, — она щелкнула рукой. — На мне нет крови. Позволь мне немного вздремнуть. Часик.       — Ты глупая? Я несколько раз был очень близок к тому, чтобы убить тебя, а ты хочешь поспать?       Она задыхалась.       Фальшиво, слегка насмешливо, приложив руку ко рту, чтобы досадить ему.       Он закатил глаза к потолку.       — Ты хочешь убить меня? — сказала она с изумлением.       — Я сделаю это на днях. Медленно.       — Надеюсь, тихо и холодно. Тогда я буду наслаждаться этим.       — Жалкая, — сказал он и осторожно снял ее ноги с себя, деликатно поставив их на пол. — Ты абсолютно несчастна.       — Да, ты должен использовать это. Вырежи меня на своей ладони, чтобы я была твоей идеальной частью.       — Я же говорил, что из тебя получится плохой экземпляр.       Ох.       В общей комнате несколько дней назад. Он совсем не говорил о мире.       — Тогда как насчет друга? — сказала она и наклонилась к нему, изо всех сил стараясь казаться надежной и компетентной, чтобы он забыл, что ее можно размотать одним словом. — Партнера? Я знаю, что делаю. Я просто не знаю, кто ты.       — Кровать, — он указал на нее так, словно она была ребенком, которого нужно отругать и увести в постель.       Гермиона села прямее.       — Ты дашь мне поспать?       — Мне интересно, сможешь ли ты уснуть.       Конечно, она сможет. Вокруг не было никаких Дементоров, ничто не тянуло ее на охоту, ничто не холодило позвоночник. Только тепло. Гермиона встала и плюхнулась на его кровать, завернувшись в теплые одеяла и мягкие подушки.       — Солдаты могут спать где угодно, — надула она щеки.       — Однажды мне приснилось, что я перерезал тебе горло настолько глубоко, что смог вытащить твой язык через шею. Ты была жива, корчилась и благословенно молчала.       — Ты и на это мастурбировал? — спросила она с легким любопытством. Его подушки были набиты пуховыми перьями, зачарованными для придания формы ее голове.       — Да.       — Тебе следует обратиться за консультацией, — она повернулась к нему на диване. Его рука лежала поверх спинки, все еще грязной, со старой, мягкой одеждой и пятнами крови. Пустые глаза смотрели, как она засыпала в его постели. — Почему ты не привел себя в порядок? Для этого есть множество заклинаний.       — Это удобно.       — Болезненный мальчик.       Она устроилась на его простынях.       — Поспи со мной, Том, — сказала она.       — Капля. Одна капля тонкости в ваших манипуляциях, мисс Грейнджер, пожалуйста. У нас хорошая репутация на факультете.       — Зови меня Гермионой.       Она не сказала это пылко. Она сказала это сонно и приглушенно в его наволочку, доверительно закрыв глаза.       Реддл издал какой-то звук. Вздох или стон, что-то томительное и многострадальное, встал и лег в изножье кровати, окуная ее и путая покрывала. Кровь не была видна на черном. Она задалась вопросом, сколько раз он засыпал здесь, весь в крови.       — Конечно, Гермиона.       Он не произнес это снова таким вкрадчивым тоном. Она была разочарована.       — Ты… расскажешь мне сказку?       — Ты ребенок?       — У тебя приятный голос, — сказала она, кутаясь в его одеяло. — Мне нравится его слушать. Ужасно, не правда ли? Мне все равно, когда ты уклоняешься от ответа, потому что я могу услышать больше твоего голоса. Я бы никогда не хотела, чтобы ты был благословенно тихим.       Он вздохнул.       — Ты такая странная девушка.       — Жил-был волк, — начал он, — он лениво спал под солнцем. Пока однажды не наступила великая зима и не забрала солнце. Но волк был создан для зимы и готов к буре. Он легко перенес ее, а весной нашел себе пару, завел детенышей и откормился на бесконечной добыче.       — Его первенец был ненавистным и диким, бегал по полям и лесам, прожорливый и жестокий. Он пожирал маленьких воронят, лишал их крыльев и крал их для себя, не обращая внимания на уроки своего отца. Что их нужно убивать, иначе они станут мстительными. Он усвоил это верно. Его добыча поворачивалась и огрызалась, пока он не был вынужден бежать в небо, преследуя луну, чтобы спрятаться в фазах ее темноты.       — Второй ребенок был насмешливым и хитрым, перепрыгивая через реки и скалы, не тронутый опасностями смерти. Он хихикал и перепрыгивал через зайцев и змей, танцуя с ними так же игриво, как со своими сородичами, не обращая внимания на уроки своего отца. Что нельзя доверять чужакам, иначе они украдут то, что тебе дороже всего. Он усвоил это на самом деле. Его друзья превратились и содрали с него мех, его защиту от зимней бури, и он был вынужден бежать в небо, гоняясь за солнцем, чтобы не умереть от холода.       — Третий ребенок был добрым. Он хорошо усвоил уроки своего Отца, и умер холодным, одиноким и забытым в глубинах Ада.       . . . . .       — Я уже слышала что-то подобное раньше, — пробормотала она в его простыню. Ей действительно нравились низкие тенора его голоса.       — Мой отец рассказывал мне это.       Это казалось неправильным.       Но ей было очень тепло и она очень устала. А он был рядом, в такой безопасности.       Его кровать пахла жженой бумагой, пряностями и Томом Реддлом. Она заснула, быстро и глубоко. Там было поле белых цветов…       — Он страдал?       — Хм? — сонно произнесла она, мгновенно проснувшись.       — Человек, который причинил тебе боль. Это было медленно?       — Нет. Это было быстро.       — Хм.       — Я обезглавила его.       — Ох?       — А потом вскрыла его ребра и вырастила дерево в его сердце.       И тогда она разорвала мантию и действительно нарушила мир.       Запустила проклятие в своей руке.       Она была гораздо большим чудовищем, чем то, чего она боялась.       Она должна была позволить Невиллу убить ее.       Реддл замолчал. Она едва не заснула снова, но ей захотелось успокоить его. Что его смерть будет лучше. Возможно, он не будет бояться ее так сильно.       — Я заставлю тебя страдать, Том, — тихо сказала она ему в простыню. — Твоя смерть будет медленной.       Он хмыкнул, так тихо, что она едва расслышала, но почувствовала небольшую вибрацию на кровати. Она хотела протянуть руку, возможно, чтобы успокоить его, возможно, чтобы заснуть, касаясь такого тепла, но ее руки были свинцовыми, тяжелыми и медленными.       И она не дотянулась.       — Мне поблагодарить тебя? — сказал он.       — Если хочешь.       — Благодарю тебя, мой ангел смерти, за такую милость.       — Я не ангел.       По какой-то причине ей было очень важно сказать ему это. Чтобы он понял, каким чудовищем она являлась.       — Значит, только моя Смерть?       Нет.       Да.       Часто, но иногда нет.       Может быть, немного.       — Спасибо, — и это тоже было важно. Она должна была сказать это. Пока не забыла. Прежде чем она убила бы его, — за то, что заставил меня думать о тебе.       — Что?       — За то, что ты невозможен. Я думаю о тебе вместо других вещей. Так лучше.       Ей было интересно, почему так легко было думать об этих вещах здесь, в его логове, если оно так пропитано защитной магией, что ничто не могло ее коснуться. Такой странный мальчик. Она не думала о Гарри десятилетиями, держа все в безопасности за окклюменцией, и все же…       — Ах-х.       Том глубоко вздохнул. Она прислушалась к нему, как прислушивались к ветру в деревьях. За несколько дней до бури. Давление в воздухе изменилось, и четыре ветра дули долго и низко, преследуя друг друга.       — Тогда… наверное, я должна тебя ненавидеть…       Гермиона хотела прикоснуться к нему.       Или чтобы он прикоснулся к ней.       — Ты заставляешь меня вспоминать слишком много.       Его кровать пахла жженой бумагой, пряностями и Томом Реддлом. Она заснула, быстро и глубоко, как якорь в океане.       Гермионе снилось поле белых цветов. Она легла, и они прорезали ее кожу тонкими, как лезвия, лепестками. Она истекала на них кровью, превращая белый цвет в красный. Земля была окровавлена. Но солнце вышло, поле поникло. Теплая ласка на ее лице. Ветер, играющий в ее волосах. Горячие и мягкие пальцы на ее виске, на щеке. На ее губах.       Она вздохнула удовлетворенно, поймала ветер на язык, и ей не приснились кошмары.