***
Она ждала, пока поднимались и опускались облака пыли, разбивались камни, скулили умирающие животные. Слишком громко, слишком явно, агенты Оперативной группы по защите Статута секретности собирались устроить настоящий праздник. Возможно, Министерству следовало выбрать здание не в центре оккупированного города. Ни один из коатлов не вылетел. Теперь они были в еще большей опасности. Снаружи не было толпы волшебников. Люди ушли за помощью или ушли, чтобы спасти свою жизнь. Это не имело значения. Разматывание не прекращалось. Кольцо было где-то среди обломков. Оставалось только найти его. Гермиона сделала один вдох. Меловая пыль и горячий камень. Легкий дождь. Петрикор. Что-то сладкое из ресторана запаниковавших магглов на соседней улице. Акцио Камень Воскрешения. Ничего не произошло. Акцио Кольцо Гонтов. Ничего не случилось. Акцио Том… Злой ворон полетел вниз и приземлился на торчащий цоколь. Половина дверного проема на стороне здания, едва удерживаемая костями. Металл под правильным углом для насеста. Кривой. Как ветка дерева. Ворон повернулся к ней и моргнул. Один глаз белый. Авада Кедавра. Убивающее проклятие на самом деле довольно легкое, как только ты сломаешь свой моральный компас. В первый раз трудное. Как будто пытаешься плыть на весу, тонешь и отчаянно пытаешься выбраться на поверхность. После этого оно такое же простое — это как провести мылом по пальцам. Почти случайно. С нетерпением. Как будто, ты только что стал достойным, только что оказался сломленным, и проклятие захотело, чтобы его выпустили. Магия была странной. Проклятие отскочило от ворона. Так же, как ее заклинание, так же, как заклинание Тома. Словно магия просто не могла на него повлиять. Гермиона не закричала. Она осторожно переместилась к месту, где находилась птица, через обломки и щебень, медленно темнеющие от капель дождя, и начала левитировать осколки разрушенного здания в сторону. — Как тебя зовут? — спросила она птицу, и от грохота камней у нее заныли зубы. — Если ты мой фамильяр, ты можешь сказать мне свое имя. Птица каркнула. — Почему ты даешь мне крестражи? Где ты нашел реликвии Основателей? Ворон гоготнул. Гермиона послала следующий камень в его сторону, и он улетел. Идиотская птица. Она вернулась к своей работе. Она не настолько глупа, чтобы доверять ему. Что бы ни находилось в этом месте, ворон должен привести ее в ярость и повергнуть в уныние. Но он был чем-то. Никогда не давал ей ничего. Оставалось надеяться, что это был труп Тома Реддла. Но это был не он. Она сдвинула большой кусок мрамора, и на нее снова уставились пустые карие глаза Флимонта Поттера. Дедушкин парадокс был простым мыслительным экспериментом. В буквальном смысле — путешествие во времени 101. Если бы вы вернулись в прошлое и убили своего деда, вы бы перестали существовать? А если вы перестанете существовать, то как тогда вы сможете вернуться в прошлое и убить своего деда? Если бы время было линией, то эти два состояния были бы непримиримы. Очевидно, что это парадокс. Маховики времени и их чары обратного хода времени работали на этой теории. Что линия времени не поддавалась изменению, и какие бы действия вы ни совершали в прошлом, вы уже должны были их совершить. Мерлин, путешествие во времени было убийственным для глагольного времени. Гермиона знала еще три способа путешествия во времени. Способы, которые позволяли пренебрегать будущим. Выстраивать время не в виде линии, а в виде гобелена. Многие нити переплетались и шли параллельно. Гермиона намеревалась отправиться в свою временную линию, только с более гибкой магией, позволяющей ей украсть Дары. В отличие от ограничения, которое стало причиной ее неудач с магом времени. Но, возможно, она допустила ошибку где-то в расчетах. Она оказалась дальше от курса, чем планировала. Где-то в другом месте. Где-то в новом месте. Несмотря ни на что, это сработало. Вот доказательство. Она должна быть очень счастлива. Вся ее тяжелая работа окупилась. Труп дедушки ее лучшего друга — ее злейшего врага, катализатора всего этого — мертво смотрел на нее, покрытый пеплом обломков. Кровь обильно забрызгала его бровь. Под ним лежало другое тело. Меньше, только рука выглядывала наружу. Кольцо на четвертом пальце. Юфимия. Он пытался защитить ее от обвала, но ее рука была неподвижна и окрашена кровью. Безжизненная. Какого хрена они здесь были. Зачем этот идиот привел свою семью. Где их дочь… Флимонт и Юфимия все равно уже были мертвы в ее время. Это не больно. Они были жертвами. Не больно. Они были призраками. Это не больно. Его волосы были слишком пепельного оттенка. Глаза были карими. Нос был неправильным. Это не Гарри. Это не больно. Она в порядке. Иногда Гермиона очень хорошо умела лгать себе. А иногда — нет. Справа от нее вспыхнул яркий зеленый свет. Гермиона слегка наклонила голову и посмотрела на нетронутую форму Тома Марволо Реддла. Ни царапинки, ни рябинки, ни пылинки от разрушенного здания на его черной мантии. Его волосы были по-прежнему аккуратно уложены, одежда безупречна, черный галстук на прекрасной, бледной ложбинке у горла. Прямая спина, идеальная форма палочки. Глаза черные и скучающие, когда он бросал в нее убивающие проклятия. Она не имела для него значения. Она задавалась вопросом, было бы ему все равно, если бы он снял с нее маску. Когда понял бы, что потерял один из своих маленьких проектов. Гермиона колебалась. Позже, когда она вспомнит об этом, она рассудит. Что она была в шоке. Что она была расстроена. Что она устала. И после целой жизни, проведенной со Смертью лицом к лицу, она должна проявить любопытство. Подумать, что, возможно, это был не самый лучший конец света. Поприветствовать Смерть как старого друга и все такое. Мир. Но это была ложь. Она колебалась вовсе не поэтому. Просто она ненавидела себя, уродливо и злобно. Ненавидела себя за то, какой мерзостью она стала. Что она была гребанным монстром и заслуживала того, чтобы ее усыпили, пока она снова не разрушила мир. Невилл должен был убить ее. А потом Смертельное проклятие приблизилось, и ей предстояла чертова работа, и не имело значения, заслуживала ли она смерти. Гермиона могла сделать это позже. Она аппарировала на другую сторону разрушенного здания. Скользко ступая по обломкам. Еще одно проклятие полетело в ее сторону; она блокировала его. Дала ему вскипеть и разбиться о щит. Через мгновение прилетело еще одно, вдвое тяжелее первого. Оно прилипло так же. Еще одно. И еще одно. Он пытался грубой силой одолеть ее с помощью магии Смерти. Проверял, как долго она может держать щит, пока его едят. У поединков был свой ритм. Толчок и рывок. Момент, когда ты собираешься с силами, и момент, когда ты наносишь удар. В настоящих поединках такого не было. Было только движение вперед. Если ты спотыкался, то либо восстанавливался, либо умирал. Ноги впереди, ровны и готовы к движению. Плечо свободно, рука тверда. Пальцы твердые, но легкие. Она должна быть ловкой. Это была гонка с осыпающейся скалы, и нужно постоянно держать ноги под собой. Убийство Тома Реддла становилось очень надоедливым. Позади нее раздался злобный треск. В дюйме от ее уха. Гермиона вздрогнула, повернулась, подняла палочку на Реддла и отступила назад. Если бы она дотронулась до него, даже до острия ножа, он бы узнал. Пусть он и не чувствовал жара, но он что-то чувствовал… Том по-прежнему был черноглазым и скучающим. Он зачесал волосы назад, его кольцо все еще было на месте. Она собиралась взять его руку. И оставить ее обугленной под деревом. Гермиона обрушила здание на его голову, убила всех, кто остался внутри, послала Громовую Птицу пролететь над Парижем. Рискуя всем волшебным миром. А Том Реддл выглядел так, словно ее убийство было ему совсем неинтересно. Его палочка даже не была поднята должным образом. Он был более сосредоточен, когда они впервые встретились, споря о чертовых Прорицаниях… Что-то ударило ее в спину, повалив на землю. Ее подбородок ударился о камень. Зубы клацнули по языку. Она почувствовала вкус крови. В ушах раздался грызущий стон. Пустое бульканье и некротический запах Смерти — тело надавило на нее, придавив к земле. Когти схватили ее руку, слишком крепко, чтобы быть только человеческими. Больше не связанные разумом, достаточно сознательным, чтобы управлять силой мышц. Инферналы были очень раздражающими. Она подумала о Гарри. Об украденной жизни. О том, как он изменил, испортил ее, превратив в нечто спокойное и умиротворенное, готовое делать все, что ей прикажут. Его великая миссия — уничтожить Смерть или стать ею. Хозяина никогда не было достаточно. Безумный, голодный мальчишка. Она думала о себе, слишком уставшей, слишком сломленной неудачей, о том, как она перевернулась и согласилась. И эта ненависть свернулась в ее желудке. Гермиона не могла призвать Патронуса, но вызов Адского Пламени прошел так же гладко, как нарезка шелка. Малигнис. Гермиона собрала в проклятой руке полный кулак Адского Пламени, перекатилась на труп и засунула яростное пламя ему в рот. Вонь горелой плоти, желчи и гнили пересилила меловую пыль и капли дождя. Инфернал вгрызся в нее, пытаясь прокусить пальцы, но проклятие было жестоким, и он только щелкал зубами. Огонь проникал в легкие, прорывался в желудок, как у дикого оленя. Пока она не увидела тени костей в его черепе, очертания ребер. Он закричал. Как трепещущие скальпели бабочек в ее ушах. Нежно и непрерывно режущие каждый ее нерв. Сегодня было так много громких звуков. Она схватилась сильнее. Пока ее ногти не впились в плоть его щеки. Крики стали хриплыми: пламя топталось и рвалось в горле, пережевывая, перемалывая, пируя, как голодное животное на новой весенней траве. Инфернал бился. Слишком сильная рука впилась ей в запястье, накрыв рот. И она оторвала ее другой рукой. Кости были крепкими, и Гермиона удерживала его на разбитом камне, пока из глазниц не вырвались огненные рога оленя, а зубы не почернели. Это были очень красивые голубые глаза. Труп обмяк. Гермиона жарко дышала под маской. Маленькие прорези для рта давали достаточно воздуха, чтобы она не потеряла сознание, но недостаточно, чтобы почувствовать себя сытой. Во рту все еще была кровь. Железо и соль. Она сглотнула. И тут она поняла, что не умерла. Она успокоила пламя, утихомирила ненависть дикого оленя, пока оно не превратилось в дым и угли, и посмотрела на Тома. Том Реддл молча наблюдал за ней. Он низко присел, положив локти на колени и подперев рукой подбородок. Края его волос еще больше завивались под мелким дождем. Ее палочка вертелась в его пальцах. Должно быть, она уронила ее, когда Инфернал набросился на нее. Он был спокоен, пока она сжигала его работу в пепел. На изготовление инфернала обычно уходили часы. Какая дикая магия позволила ему сделать одного за несколько минут. — Я никогда раньше не видел, чтобы Адское Пламя принимало форму оленя. Обычно это вещь, которую ты ненавидишь, — тихо сказал он, достаточно тихо и мягко, чтобы она была ужасно благодарна за это. Все еще чистый и совершенный и, очевидно, слишком любопытный, чтобы убить ее, когда она была в невыгодном положении, занятая трупом. — Тебе нравится работать с огнем? Нравится смотреть, как горит мир? В его глазах не было скуки. Любопытные и внимательные, прищуренные и хитрые. Невинно спрашивал о ее политике. Даже когда не знал, что это она, он пытался решить что-то, для чего у него была только половина деталей. Идиот. Акцио пал… Том Реддл одним движением перевернул ее палочку, засунул рукоятку между коренными зубами и переломил ее пополам своими острыми белыми резцами. Раздался один-единственный хлопок магии, а затем она лежала мертвее трупа между ее ног. Он выплюнул конец. Палочка покатилась между трещинами обломков. Это была палочка Луны. Гермиона не погибла. Она в порядке. Том улыбнулся ей. В прорезь клыкастой луны. Он медленно выпрямился, вялый при всем своем росте. Глаза, жестоко черные в лучах полуденного солнца, стали намного строже. И вытащил костяно-белую палочку. Но это была палочка Луны. Единственное, что осталось у Гермионы от девочки. Она собиралась засунуть осколки ему в язык и заставить проглотить. Она заставила бы его захлебнуться, пока у него не пошла кровь из горла и он не закричал так же хрипло, как мертвец. Гермиона вскрыла бы свои обугленные кости и позволила темной магии течь через ее кровь, пока единственное различие между ней и Дементором не стало заключаться в том, что она не против поцеловать его. Том наклонил голову. Моргнул один раз. Он не выглядел обеспокоенным, а выглядел лишь слегка любопытным. Возможно, он все-таки был проклят гордостью. Возможно, ему будет не менее интересно, когда она вскроет его ребра, чтобы добраться до сердца. Боже, как ей хотелось попробовать его на вкус. Раздался детский крик. Том дернул головой в сторону звука, резко сжав челюсти и ожесточив горло. Гермиона не заметила. Ее окружали толстые плиты и осколки тесаного камня. Обломки и арматура, разбитый труп здания, похоронивший еще сотню трупов существ. Как людей, так и животных. Так много магической крови. Не стоило быть расточительной. Магия крови была самой простой формой темной магии. Использование жизни, души, магии вещи, чтобы усилить свою собственную. Усилить магию, слишком сложную для самостоятельных попыток, или укрепить защиту, оставшуюся от древних родовых линий, или украсть волосы, чтобы выдать себя за другого. Это была магия для воров и нарушителей спокойствия. Гермиона была и тем, и другим. Реддл повернул голову, внезапно, странно обеспокоенный тем, что ребенок кричал, кричал и кричал. Словно у него были какие-то дела в качестве отца. Она увидела шрам за его ухом. Не совсем неприкосновенный. Гермиона моргнула. Сосредоточилась на крови, на Томе Реддле, на каждом остром камне и зазубренном кусочке стекла. Сто тысяч осколков размером с гальку, тонких, как скальпели. Сто тонн бетона, готового вот-вот разлететься на куски. Кровь под всем этим, капающая в трещины земли. Драконы и Коатлы, существа столь могущественные и чистые. Практически сама палочка. Связь между Реддлом, камнями и гнилью под ними. Она провела языком по порезу во рту. Попробовала кровь на вкус. Железо и соль. Гравитис. Тысяча камней выстрелила ему в лицо. Реддл с треском отлетел в сторону. Поднялся в воздух, оценивая направление камней, устремившихся в небо. Это не имело значения. Теперь он был в центре внимания. Сотни камней, тысячи камешков скользили, кувыркались и падали в его сторону. Аппарация дала ему секунду, пока они поворачивались и приближались к конечной скорости, но он все равно умер бы. Магии не нужно касаться его. Это сделали бы обломки. В здании достаточно крови, чтобы привязать каждый отдельный кусок к Тому Реддлу. Единственная магия, которой она коснулась, — это куски земли. Он был бы раздавлен камнем и землей, погребен заживо. Когда он умер бы, она откопала бы его в любое время. Взяла бы его руку. Она не стала бы ее есть. Гермиона оставила бы ее на растерзание воронам. А потом бы съела ворона. Как нормальный человек. Гермиона медленно встала, смахнула пыль с мантии и позволила сгоревшему трупу превратиться в пепел. Поттер смотрела на обнаженные трупы своих родителей. Тела, окровавленные и испещренные синяками. Смятые до неузнаваемости. Обнаруженные при поднятии камней. Крики, крики и крики. В ушах Гермионы звенело как никогда остро. Гермиона Грейнджер не считала себя злой. И чтобы доказать это, она не стала убивать надоедливую девчонку. Почему она все еще здесь? Юфимия должна была выслать их, как только началось нападение. Что не так с этими Поттерами. Какого черта Флимонт привел свою семью — своего ребенка — разбираться с темным волшебником, контрабандой доставляющим предметы на Континент? Реддл аппарировал к девочке с безжалостным хлопком, заставив ее подпрыгнуть. Неужели он думал, что Гермиона остановила бы магию, чтобы спасти ребенка от гибели? Это невероятно глупо… — Кэтрин, — рявкнул Том. Гермиона моргнула. Девочка подняла голову. Она была вся красная и в слезах. Реддл стиснул зубы от отвращения. Убийственная и жестокая. Самая сильная эмоция, проявившаяся на его лице за весь день. Гермиона была уверена, что Том убьет девочку, обратит эту ярость против жалкого, надоедливого ребенка. Таков был ее конец? Неужели она умерла именно здесь? Но он не сделал этого. Он схватил ее… Поколебался. Том повернул руку и протянул ее, как джентльмен, не желающий хватать ребенка за шиворот. Девочка нерешительно взяла ее. Том взглянул на Гермиону. Темные глаза, темные волосы, темная одежда, идеально сшитая, но губы сжаты, брови нахмурены. Все шло не так, как он хотел. Что-то неприятное. И они исчезли. Раскол и треск расплавленного стекла, и они исчезли. Оставив Гермиону одну. Она обернулась один раз, ища подвох, ища, что он вернется с треском и попытается убить ее снова, ведь он не мог уйти далеко. Он бы не убежал. Может, он и не лев, но Реддл не был трусом. Камень и раствор рухнули на землю, разрушая крыши и мощеную улицу, больше ни к кому не привязанные. Разматывание прекратилось. Кольцо исчезло. Как и Реддл. Она стояла там, на обломках парижской консерватории. Вдыхая холодный октябрьский воздух, пока он не стал похож на металл. Без кольца. Со сгоревшим контактом и сломанной палочкой. Где-то завыла сирена. Маггл закричал о помощи. Если бы она осталась здесь навсегда, солнце зашло бы, и она увидела бы звезды. Гермиона украла палочку Флимонта и исчезла.***
Паб был очищен. Без людей, без стульев, без столов. Преследуемый какой-то контрабандной группировкой, частью которой был Долохов. Антонин сидел за одиноким столом в центре комнаты и чистил зубы резцом. Его руки были в крови, а зубы — нет. На столе лежал труп Гуся. Его кишки и внутренности были разложены, как натюрморт. Печень блестела, как фрукт эпохи Возрождения. Она подумала, была ли она такой же сладкой. — На тебя нельзя положиться, Гермиона Грейнджер, — сказал он мягко и холодно, как горный снег. Он назвал ее идеально. — Даже в смерти Поттер выполнил свою часть сделки. — Слухи правдивы? — Гермиона кивнула в сторону стола. Она не сидела. Она продолжала стоять на ногах. Как бы она ни устала, нужно работать. Все остальное не имело значения. — Есть ли философский камень внутри гуся, несущего золотые яйца? Антонин улыбнулся. С не таким большим количеством зубов, как у вампира, но почему-то вдвое более раздражающе. — Люди, с которыми я работаю, ценят последовательность, — сказал он. — Ты ищешь каких-то ужасных существ, и от тебя нельзя требовать, чтобы ты делала то, что тебе говорят, — Гермиона впилась ногтем в большой палец, пока не почувствовала лишь красную нить боли по руке. — Как я должен тебе доверять? — Ты получил то, что хотел, не так ли? — она держала свой голос ровным, не говоря лжи. — Я просто немного импровизировала. Бурю в зале можно легко рассеять. Нападающий должен быть побежден. — А тебя нелегко победить? Гермиона сжала челюсть. — Он убежал. Я… победила. — Я рад, что ты повеселилась, — Антонин встал и подошел к ней, говоря: — И я думаю, что мы могли бы работать вместе в будущем. Мне нравятся твои зубы, голодная девчонка. Возможно, мы попробуем еще раз… более влажную работу, — он наклонил голову и протянул окровавленную руку. — Моя мантия, — произнес он. — Конечно, — сказала она, снимая ее и вытираясь. Ее платье было дешевым и тонким, но, на удивление, не пострадало. Когда она вернется в дом, ей не придется слишком долго приводить себя в порядок. Гермиона передала его… Антонин схватил ее за запястье. Свет. Не угроза, но обещание. Он не горел. Даже со всей этой кровью. Она бы не вернулась с синяком ни от кого, кроме Тома Реддла. Ей стало интересно, злился бы он вновь. — Не подставляй меня, блядь, снова, Гермиона Грейнджер, — сказал он, с ясными, голубыми и удушающе холодными глазами. Первый момент зимы, когда ее легким стало больно дышать. — Диких собак усыпляют.***
Гермиона вернулась в замок в полночь. Чистая и горькая. Вся в заплатках. Огонь затмил звезды, и в кои-то веки она не тосковала по ним, глядя на небо, как на привычную картину. Туннель к школе был холодным, сырым, пахнущим корнями. В темноте было комфортно. Невозможно тосковать по свету, которого не было. Ей холодно, она злилась, устала и… Она открыла проход за ведьмой, в мягко освещенные коридоры Хогвартса, и силуэт Тома Реддла встретил ее. Его рост, волосы, острота плеч были достаточно отчетливы, достаточно близки, чтобы заставить ее подпрыгнуть. Он был ближе к ней, чем тогда, когда они пытались убить друг друга, чем когда-либо. Он стоял, выпрямившись и заложив руки за спину, в мягком свете факелов. Безликий, пустой, как черная дыра, которой он являлся. Он не спал, ждал ее. Не в общей комнате. Здесь, где шум сражения не разбудил бы студентов. Ах. Он знал. Она была осторожна, но он лучше нее. И он знал. Ее выдало проклятие в руке, то, как она держалась, ощущение ее магии на его. Может быть, Антонин выдал себя, может быть, он уловил каплю ее крови, может быть, он действительно обладал некоторыми навыками в легилименции и все это время лгал. Он коснулся ее разума достаточно тонко, чтобы она не узнала, но он узнал Гермиону Грейнджер. Как именно — не имело значения. — Так это и есть твой тайный ход, — легкомысленно сказал Том, как будто они говорили о книгах, а не собирались убивать друг друга. — Любопытно. Я никогда не знал о нем раньше. — Должно быть, ты не очень нравишься замку. Если бы он первым взял ее за язык, то она не смогла бы выдать свои секреты. Реддл шагнул к ней, в двух шагах от тайного убежища. Еще больше размывая свою форму. Тени легко спрятались в темноте. Гермиона сделала один шаг в сторону. Даже не так. Просто поставила ногу позади себя. Это была боевая позиция, а не страх. Несколько часов назад она бесстрашно сражалась с ним. Это не будет по-другому. Она чувствовала что-то другое. В крови, в костях, в горле. Что-то маленькое и дрожащее, как песок в морской буре. Он не похож на призрака. Не было никакого разматывания. Его кольца здесь не было. Ей пришлось бы убить его. И ничего не получить. — От тебя не пахнет моими духами, — заметил он. — Я не… я не наносила их на себя. — Лгунья, — с любопытством сказал он, наклонив голову. Было слишком темно, чтобы разглядеть его выражение лица. Ей стало интересно, скучал ли он или разглядывал ее. — Ты нанесла их… а потом убрала с себя? Странно. Ему не понравился запах? Что-то было не так. Что-то было не так. Она чувствовала это в глубине своего горла. Гермиона сделала еще хуже. Потому что, по крайней мере, у нее был выбор. — Наверное, от пота. Мы неплохо потренировались. Глаза Тома вспыхнули кровью. Быстрее, чем газовый пожар, и переполненные, чтобы поглотить целиком. С багровым цветом и черным зрачком в центре, выдутым пустотой и пытающимся сожрать ее. Ах. Что ж. Хуже быть не может. Время для второго раунда. По крайней мере, на этот раз у нее была ее настоящая палочка. — Я рад, что ты повеселилась, — сказал он. — Я тоже повеселился. У нас с Аделаидой Флинт был интересный разговор, когда я вернулся. Ох. Половина ее тела всколыхнулась, повернулась и вернулась в исходное состояние. Крестражи. Аделаида. Нет. Это было хуже. Теперь она не могла даже убить его. Ей придется играть роль студентки, вмешивающейся в темную магию. Не то чтобы она не была студенткой, вмешивающейся в темную магию. — О чем вы болтали? — Гермиона судорожно сглотнула. — О бессмертии, — красный цвет обжег ее. Единственное, что она могла видеть в темноте. Оставляя пятна в ее зрении. Она предпочитала лесной пожар. — Аделаида желает стать бессмертной? — прошептала она. — А ты? — бесстрастно спросил Реддл. — Нет. — Лгунья. — Я не лгу. — Ты лжешь себе, — он шагнул к ней еще дальше, занимая ее пространство, пока единственное, что она могла видеть, были красные глаза и темнота. Пока ее спина не уперлась в землю, корни и холодный, холодный камень. — Ты — хищное, испуганное, отчаявшееся существо, царапающееся окровавленными ногтями, чтобы хоть за что-то уцепиться. Возможно, я не знаю твоей конечной цели, но ты проложишь кровавый путь, чтобы добраться туда, не так ли? Даже Смерть не сможет остановить тебя. Если бы она не знала лучше, то подумала бы, что в его голосе звучало восхищение. Но она знала лучше, и Том Реддл не восхищался никем, кроме Салазара. Ему нужна информация. И он умел ее получать. — Я не хочу жить вечно, — честно сказала она. — Есть разница. Реддл вздохнул, чем-то развеселенный, чем-то разгневанный. Она хотела вернуться к попыткам убить его, а не к тому, что это было. — Расскажите мне о крестражах, мисс Грейнджер, — сказал он, и его рука переместилась на ее горло. Не касаясь шеи, он просто провел рукой по коже. Сквозь воздух она почувствовала жар, готовый сжечь ее заживо, заставить ее язык развязаться. — Какой темной магией вы пытались меня приманить. — Это темная магия, Реддл, — сказала она легко, совсем не задыхаясь. — Или ты не знаешь разницы? Том наклонил голову. Так похоже на то, как он осматривал ее во время сражения. Пожалуйста. Пусть они вернутся к сражению. Даже если он смотрел на нее как на пустое место, это все равно было лучше, чем так. По крайней мере, тогда она не чувствовала бы его дыхания на своем лице. Красный цвет в глазах потускнел до глубокого оттенка черной засохшей крови. Ее взгляд достаточно адаптировался, чтобы различить черты его лица, скулы, губы. Бледный, кроме как при подаче. Только сегодня ночью. — Я не знал, что вы так делаете, — сказал он. — Это важное различие в данной области, — сказала она и сглотнула. Ее горло стало ближе к его пальцам. — Часто это разница между жизнью и смертью. — Я думал, вы занимаетесь исследованиями только для небольшого ковена во Франции, мисс Грейнджер, — сказал он, глядя на ее шею, наблюдая, как она дышала, глотала и извивалась, отказываясь прикоснуться к ней. Камень был таким холодным. — Вы, наконец, отказались от этой истории? — Что вас интересует в крестражах, мистер Реддл? — Гермиона посмотрела на него через плечо. Совсем не ожидая его руки. Она прекрасно владела собой. — Вы хотите стать бессмертным? — Нет, — безупречно солгал он. Серьезно и спокойно, придавая всю значимость ответу, которого она заслуживала. — Жаль, — сказала она. — Я могла бы помочь тебе сделать это. Его глаза снова вспыхнули. Том наклонился, чтобы коснуться ее горла… И она поймала его запястье, протиснулась мимо него, вышла из прохода и шагнула в яркий свет коридора. Из темноты. В лучший, чистый воздух. Не пропитанный его дыханием, одеколоном, глазами, следящими за ней, словно она была гротескным произведением искусства или великой мерзостью… Холл тянулся бесконечно. Это был коридор второго этажа между кабинетом трансфигурации на верхнем уровне и кабинетами практики ЗОТИ. Красные окна, огненные и повторяющиеся двери. Бра и мрамор, и одно и то же растение на пятом окне, повторяющееся снова и снова, и снова, и снова. Иллюзия или Том, очерчивающий контур замка. Гермиона не паниковала. Она не бежала и не кричала. Она облегченно вздохнула. Очевидно, Том действительно хотел поговорить. Это прекрасно. Здесь у нее было больше пространства. Она могла дышать. Не тонуть в нем. — Ты хочешь убежать от меня? — сказал Реддл и подошел к ней сзади, слегка постукивая ботинками. — У тебя есть пространство. — Ты хочешь меня преследовать? — спросила она раздраженно. — Вот почему ты не смягчаешь свои туфли? Тебе нравится, когда люди знают, что ты идешь… Том положил свой подбородок на ее макушку, и ее сердце остановилось. Он вжался в ее спину. Поджег ее так же легко, как шальная искра в мертвом лесу. Она не захныкала, не заскулила, но не смогла сдержать дрожь. Вздрогнула. Ее платье было тонким и дешевым, и это оказалось ошибкой. Она хотела вернуть тяжелую мантию Антонина. — Мне не нужно тебя преследовать, — сказал он. Его челюсть переместилась на макушку ее головы. — Ты здесь ради меня, помнишь? — Ты хочешь, чтобы за тобой охотились? — спросила она удивленно, не обращая внимания на то, как дыхание его слов прошелестело по ее кудрям. — Разве у тебя мало людей на хвосте. Сколько людей добиваются твоей благосклонности. Сколько у тебя маленьких пешек? — В замке? Студентов почти пятьсот, — он провел рукой по ее боку, обжигая платье, провел пальцами по мягкости ее живота. Раскаленное железо, готовое разорвать ее на куски. Гермиона почувствовала головокружение. Когда она в последний раз ела? — Я пешка? — Нет, — дышал он над ее волосами. — Ты не пешка. Она ужинала? — Рыцарь? — Гермиона попыталась нахамить. Вышло мягко. — Я наконец-то заслужила твое доверие? — Ни в малейшей степени, — усмехнулся он. Темное дело. Плеск волн в полночь, мягкая теплая вода в ее локонах. — Все еще просто ладья? — спросила она. — Я не сделала ничего, чтобы изменить твое впечатление обо мне. — А ты хотела бы? — размышлял он и опустил голову, зарывшись носом в ее волосы, пока Гермиона не почувствовала его дыхание на своей шее. Какая-то ее часть хотела укусить. Часть ее хотела истечь кровью. Но Том был спокоен. Он заговорил с ее затылком, но дыхание было слишком мягким, чтобы обжечь ее так, как она хотела. — Неужели ты не хочешь быть той впечатлительной девочкой, которая переживает о преимуществах Арифмантики перед Прорицанием. Которая отвлекается на книгу посреди задания. Которая плачет из-за двух пирогов, потому что красивый мальчик был вежлив. Он прижал ее к себе, расположил руку на животе и коснулся большим пальцем ребра, а другой рукой убрал волосы с шеи. Пусть они лежат на ее горле. — Разве не такой ты хочешь быть? — закончил он. — Так вот кем ты меня видишь? — спросила она. — Просто девочкой? Что-то странное закрутилось в ее легких. Ей это не нравилось. Она не ненавидела его. — Нет, — просто ответил Том. Лучше? Хуже? Гермиона не знала. Но что-то было. Реакция на то, что Том Реддл не считал ее просто девочкой. Разочарование? Нет? Хотела ли она вообще, чтобы о ней думали так нежно? Почему она должна быть разочарованной? Гермиона ненавидела это. Она должна попытаться убить его снова. Это было намного проще. Два человека, готовых к убийству. Один будет жить, другой умрет. Легкая, простая математика. Они оба хороши в Арифмантике. Ему бы это тоже понравилось. Вместо этого она откинулась назад, положила голову ему на плечо, вытянула горло. Позволила ему сильнее дышать в шею. Потому что часть ее души желала этого. — Если ты назовешь меня королевой, я вырву твой язык зубами, — сказала она ему на ухо. Глаза Реддла были закрыты. На его лице появилось какое-то выражение, которого она никогда раньше не видела. Оно не было мягким. Оно не было странным. Она не понимала переменчивых настроений Тома Реддла. Его было слишком много. Слишком много масок. Слишком много частей, которые она не могла собрать воедино. Если бы он был хоть на долю смущен ею так же, как она им, это было бы смешно. Боже, как же ей хотелось попробовать его на вкус. — И как ни пьянит эта мысль, — вздохнул он над ее шеей, — ты не королева. — Епископ? — улыбнулась она, и это самое большее, на что она способна, когда его зубы были рядом с ее горлом. — Разве я епископ, мистер добрый маленький католик… — Ты — противник. Гермиона покраснела. Словно ее утопили в лаве, ее лицо было ярким, как лето, в свете зала. Почему он сказал именно это? Это было хуже? Лучше? Боже, она хотела убить его. — Посмотри на себя, — сказал он и провел рукой по ее шее до жара на щеке. С открытыми черными глазами. Не скучающими. Со зрачками, широко раскрытыми, словно они хотели поглотить ее. — Я называю тебя врагом, а ты краснеешь, словно я признался тебе в любви. — Ты манипулируешь мной. — Я? — Чтобы я казалась особенной. — Ты не хочешь быть такой? Нет. Да. Нет. Все, чего она желала, это — Камень. Это было единственное, что имело значение. Верно? Она ненавидела это. Гермиона выпрямилась и повернулась. Ушла от всего его тепла. Его было слишком много. Ей нужно сосредоточиться. Они говорили о крестражах. Она могла бы использовать это. Перестать думать о том, чтобы съесть его. Том позволил ей. Едва-едва. Он поймал ее волосы в свои пальцы, пропустил локоны сквозь них, как будто прикосновение к ней было самым важным делом, которое он должен был сделать. Единственное, что имело значение. — Нет, я хочу быть полезной, — откровенно сказала она. Совсем не ложь. — И я очень сомневаюсь, что ты видишь во мне соперника. А если и так, то не только меня. На скольких маленьких досках ты играешь? Она сосредоточилась на его лице, на том, как дергались его глаза. Не на том, как его рука коснулась ее волос. На том, как его большой палец провел по ее горлу. На том, как его глаза следили за ней. Он улыбался острее, чем луна жнеца. С прорезью кошачьего глаза. И лишь едва заметным намеком на зубы. — Достаточно, чтобы колебаться, чтобы добавить свои, — сказал он медленно. — Зачем ты здесь, Гермиона? Что ты хочешь от меня? — он запустил пальцы в ее волосы, поглаживая череп. — Что в твоей голове, что ты охраняешь ее под горой. Если ты доверишься мне, я доверюсь тебе. — Зачем ты здесь, Том? — закатила она глаза, — Что тебе нужно от меня? Что у тебя в голове, что ты охраняешь под колючей проволокой и кирпичами? Если ты доверишься мне, я доверюсь тебе. Он рассмеялся, как будто она была очень забавным ребенком, но что-то мелькнуло в его глазах. Он отвел их в сторону, прежде чем она смогла определить это. — Я здесь просто для того, чтобы спасти мир, дорогая. Гермиона замерла. Реддл вздохнул, посмотрел на потолок, размотал ее локоны, пока она не замерзла. Забирая все свое тепло. И отодвинулся от нее. — Это немного драматично. Я хотел сказать… Гермиона схватила его за шею и поцеловала. Том дернул головой, пытаясь вырваться, но ее кости были крепкими, а кровь густой, и он был совершенно беспомощен. Она подумала, что могла почувствовать вкус солнца. Или крови. Или огня. Магии. Но нет, он имел вкус тепла тела, слюны и Тома. Сладкое и пряное. Что-то ужасно, пугающе человеческое. Иногда он был просто мальчиком… И это было намного хуже. Она не могла абстрагироваться от того, как его губы двигались по ее губам, превратив их в солнце и звезды. Оставался только жар его рта, вкус его языка и его палец, внезапно ставший уже не нерешительным, а жаждущим, в ее волосах. Реддл отстранил ее к стене, притянув к себе обжигающими руками, словно хотел поглотить ее. Глупый мальчик, этого она и жаждала. Ее зубы были острыми. Не нужно ничего для сильного укуса, чтобы рассечь ему губу. Одна капля крови. Он, наверное, поблагодарил бы ее. Что-то мелькнуло у нее во рту, маленькое, скользкое и странное. Гермиона подумала, не пробовал ли этот вилообразный язык ее вкус по-другому. Если бы он мог почувствовать вкус того, как Том сжигал ее. Ее жар, взрывающийся с каждым вдохом, выдохом и ударом. Чувствовала ли она себя для него добычей. С учащенным биением сердца в горле, в легких, во рту. Если он тоже хотел укусить ее. Это не было похоже на утопление. Это не было похоже на дыхание. Это было похоже на простую кражу чего-то, чего она не должна была брать, и наслаждение этим в любом случае. Ошибка, на которой она бы пировала. То, что она украла для себя. Ей не следовало заживлять порез на языке. С Гермионой Грейнджер происходило что-то очень плохое. Он скользнул губами по ее шее, и поцелуи запылали, как хворост. Его язык прошелся по ее горлу, как факел. На мгновение она прижалась к нему. Провела рукой по шелковым кудрям, слишком крепко ухватилась и впилась зубами в его шею. Заставляя его гореть острее так, словно облизывала языком порез во рту, усиливая боль, просто чтобы взять под некоторый контроль. Том укусил ее. Сильно. За уголок ключицы. В то самое место, которое он заколдовал раньше. Достаточно глубоко, чтобы разорвать ей горло. А потом открыл рот помягче, только с губами, языком и воздухом в легких, проходящим над ключицей, и без капли крови. Со слабым щелчком маленького, более гладкого языка, пробующего ее пульс. — Я не буду тебя спасать, — прохрипел он над красным бархатом. — Я отказываюсь. — Я не хочу быть спасенной, — Гермиона разжала рот, и единственное, что вырвалось, была бессмыслица. Она потянула его за волосы и заткнула ему рот языком. Он, казалось, не возражал. Том предложил открытый рот и горячий язык, и она жадно пировала. Он поймал ее волосы руками и выгнул дугой шею: ее позвоночник выпрямился, и ему не пришлось выгибать спину, чтобы поцеловать ее. Не стыдясь своей твердости у ее живота, он вжимался в нее до тех пор, пока между ними не осталось только пространство из слоев его богатых тканей и ее дешевых. А потом он еще больше выгнул ее шею назад, чтобы поцеловать под челюстью, и она смогла видеть только пляшущее отражение пламени на потолке. Красный горячий язык прошелся по ее горлу, руки сжали кудри, пока она не могла пошевелиться. Вниз по ее горлу, туда, где он укусил. Один обжигающий поцелуй на ее шее, затем по ткани платья. Между грудей. Гермиона задыхалась от смущения, а он был таким томным, сиропным, медленным. Жар его губ, несмотря на ткань, был хуже проклятия. Он взял в рот одну из ее маленьких перламутровых пуговиц… Откусил ее. — Том. Это было предназначено для наказания. Он испортил ее платье. Она не знала, как это вышло, так бездыханно и умоляюще. Какое-то странное колдовство между ее легкими, ртом и разумом. — Да, Гермиона? — Реддл смотрел на нее сквозь слишком длинные ресницы и яркие, как маки, глаза, бормоча что-то непонятное. Едва ли он смог уловить ее имя. Жемчужина звякнула о его зубы. Смакуя какую-то ее часть. Он крепко поцеловал ее. Один раз. Яростным прижатием его губ к ее губам. На одно истерическое мгновение ей показалось, что Реддл проглотит ее. Но он отвернулся, выплюнул жемчужину на пол и позволил ей затеряться в темных щелях замка. Затем его рот вернулся к ее платью и откусил еще одну, и третью. Медленными поцелуями с открытым ртом он целовал ее грудь. Маленькие жемчужины перекатывались по ее мягкому животу и приземлялись на камень, более аккуратнее, чем капли дождя. Раскалывая ее ребра, чтобы добраться до сердца. Она скользнула пальцами по его волосам, под воротник, и галстук затянулся туже, чем петля, но она была ловкой, могла по-своему разнимать его, и все это при том, что его кожа была так близко. Ее пальцы пробрались сквозь галстук к его шее, спине. Ее пальцы коснулись чего-то холодного. Твердого и холодного, как камень, а не кожа… Реддл напрягся, схватил ее за запястье и рывком вытащил из-под галстука. — Мисс Грейнджер, пожалуйста, проявите сдержанность, — дразняще сказал он, откинув голову назад, с красными и влажными губами, мелькая языком между словами. Глаза были яркими, как закат, когда он вытащил пуговицу изо рта и засунул ее в карман, как сумасшедший. Его рука скользнула вниз по ее руке. — Не будьте так похотливы. Мы находимся в открытом кори… Его тело содрогнулось. Глаза вернулись обратно к голове. Так близко Гермиона почувствовала, как он извивался, словно змея на углях. Ширинка штанов приподнялась. — Что это такое, — зашипел Том… Гермиона напряглась. … и отогнул ее руку, лизнув ее от запястья до локтя. Глаза восторженно затрепетали, пробуя на вкус проклятие. Проведя острым тонким языком по слову. — Какой темной магией ты занимаешься, Гермиона? — какой-то рваный болезненный смех вырвался из него, когда он проглотил ее проклятие. — Ты сломлена больше, чем я. Черт. Он не должен был чувствовать его через браслет, через магию. Проклятие, созданное со всей силой, которую могла дать дикая, безжалостная магия на краю света. Лучше, чем что-либо здесь. Но Том осыпал ее руку горячими поцелуями с открытым ртом, и ей стало интересно, чувствовал ли его язык, как глубоко он проникал, ощущал ли он вкус ее костей. Что именно он чувствовал через ее магию. Чувствовал ли он, как что-то кусало его. Почему он, казалось, не возражал. Что, черт возьми, не так с Томом Реддлом. — От… пусти, — пробормотала Гермиона. Ее голова все еще медленно и лениво воспроизводила его поцелуи, говоря ей перестать быть умной и поцеловать его снова. Насладиться тем, как его губы двигались так мягко над чем-то таким жалким, словно он пытался высосать проклятие. — Нет, — грубо сказал Реддл, закрыв глаза. Без сомнения, сейчас они были еще краснее. — Скажи мне. Покажи мне, — он поймал ее браслет между костяшками пальцев и крепко сжал его, едва не защелкнув. — Это то, что скрывает его? Это то, что скрывает тебя? Покажи мне, или я сломаю его. Его голос был грубым, отчаянным, в нем звучала вся мания того времени, когда он пытался убить ее на мосту, но без радости. Если бы это было что-то другое, она бы показала ему. Но не это. Пусть этот злой шрам останется у нее. — Браслет принадлежал моей матери, — сказала Гермиона, не обращая внимания на то, что дыхание перешло от возбуждения к панике. А разница была невелика. — Если ты сломаешь его, я убью тебя. Не ложь. Том улыбнулся, широко, как половина луны, горячее дыхание посылало волны, разбивающиеся о ее кожу. Кипящее море. Как будто он находил эту мысль приятной. — Отпусти или я уйду, — сказала она жестче, собираясь с силами. — Уйдешь? — Том хмыкнул и поцеловал ее руку с открытым ртом, обжигая, как будто все, что бы она ни сказала, не могло быть принято во внимание с такой любопытной темной магией, занимающей его. — Ты голодна? Ты не ужинала? Да и нет, но Гермиона сомневалась, что его это действительно волновало. — Я покину Хогвартс, Том, — сказала она и потянула его за руку. Его хватка была железной. Ее кости могли быть твердыми, но плоть — нет. Если бы она вырвалась из его хватки, он бы содрал с нее кожу. — Отпусти. Он не смотрел на нее. Его ресницы дрогнули, и, забавляясь, показался намек на зубы. — Ты здесь ради меня. Только ради меня. Хороший маленький солдат не оставит… — Я лгу? — сказала она. Глаза Реддла метнулись к ее глазам, кровь и пустота, слишком мягкие, слишком дикие, слишком пьяные, чтобы вырезать. — Я уйду. Позволь мне уйти. — Неужели это так страшно для тебя? — прошептал он ей в кожу, но его хватка на ее руке слегка ослабла. Уйти было лучшей угрозой, чем убить его. — Или ты считаешь меня настолько бесполезным, что я не могу помочь? Том звучал оскорбленным. — Я в порядке. — Лгунья. — Что ты чувствуешь, когда прикасаешься ко мне, Реддл? — сказала она горячо. — Я чувствую тебя как огонь и жар. Я обжигаюсь, когда прикасаюсь к тебе. Что ты чувствуешь, когда прикасаешься ко мне… Том отпустил ее. Она проскользнула сквозь его пальцы, как вода в океане. Его лицо стало пустым, скрывая все, что горело внутри него, под фарфоровой маской куклы. Моргнув, он скрыл каждую трещинку, скол и осколок. Погружение в нефтяное пятно. Реддл медленно, целенаправленно отошел на другую сторону коридора и сел на подоконник. Спиной к огню. Он ни разу не отвел от нее глаз, от ее груди, раскрасневшихся губ и отсутствующих пуговиц. — Исправь это, прежде чем вернешься в общежитие, — нейтрально сказал он, указывая на ее платье в ореоле красного цвета леса. Как будто его волосы не растрепались от ее пальцев, а лицо не раскраснелось от поцелуя. Как будто его галстук не был слегка перекошен с тех пор, как ему удалось украсть ее пальцы. Дышал тяжелее, чем когда она пыталась его убить. Гермиона не знала, забавляться ей или злиться. Он достал пачку сигарет и прикурил одну, коснувшись ее пальцем. Повозился с ней, отвлекая себя пальцами. Широко расставил ноги и расслабился, не стыдясь своей твердости. Она подумала, не пытался ли он скрыть ее вкус. Гермиона медленно выдохнула. Прислонилась затылком к стене. Пляшущее отражение пламени на потолке. Отблеск сигареты — жалкое оправдание звезды. Она закрыла глаза, упиваясь чернотой, и подумала о походе под звездным светом, о поисках потерянной души. Старый медальон Слизерина успокаивал ее кошмары с мечтами об убийстве. — Верни мне мои пуговицы. Если он мог достаточно исказить школу, чтобы заманить ее в ловушку, то мог выловить жемчужину из трещин. — Нет. В жизни не было большего ублюдка, чем Том Реддл. — Я пройду всю школу вот так, — Гермиона посмотрела вниз по коридору, на единственное растение, один класс, один приветственный уголок в конце. Том был сыт ею по горло. Разговор утих, как только он так решил. Гермиона посмотрела на него. Том остался невозмутимым. — Раскрою себя перед каждым профессором и студентом. — Ты еще хуже меня, — рассмеялся он. — У меня нет манер, помнишь? — Да, — вздохнул он и выдохнул дым. — Я живо и часто вспоминаю твою грубость. — Это помогает тебе быстрее, чем мое убийство? — сказала она и провела рукой по своим кудрям. Магия, содержащаяся в ее шампуне, облегчила ему задачу. Том не выглядел заинтересованным в том, чтобы привести себя в порядок. Он даже не провел рукой по волосам. Кудри оставляли только беспорядок. — Иногда, — сказал он бодро, — хотя иногда я люблю посмаковать. — Очаровательно, — сказала она, не думая о Томе, с членом в руке, фантазирующем о том, как она прервала его. Что бы он хотел сделать с ее ртом. — Ты хочешь вернуть свою душу? — О чем ты говоришь, Гермиона? — сказал он, словно точно знал, о чем она говорила. Она не стала его душить. Вместо этого Гермиона начала склеивать свое платье с помощью заклинания. В любом случае, его хватило бы только на то, чтобы вернуться в общежитие. Он мог бы оставить ее чертовы пуговицы. Том следил за каждым движением ее пальцев, за каждым движением ткани. — Медальон. Крестраж. Вот почему ты заговорил об этом, верно? Аделаида Флинт? Ты хочешь его вернуть? — С чего ты взяла, что он мой, Гермиона? Она хотела забрать свое проклятое имя из его рта. Может быть, языком. — Это… — она запнулась. У Гермионы не было хорошего ответа на этот вопрос. Она не чувствовала ничего похожего на этого Тома Реддла. Что она могла сказать? Что она была из будущего. Знала, как сложится его жизнь. — Ну, неужели ты все равно не хочешь его? Похоже, это древняя реликвия. По крайней мере, она будет стоить немало. — Вы из тех, кто закладывает великие магические артефакты, мисс Грейнджер? — спросил он немного напряженно. — Ага! Да, — солгала она, пытаясь задеть его. Том весело улыбнулся, зажмурив глаза, даже не рассердившись. Неожиданно мягкий, как мальчишка. Он видел ее ложь так же ясно, как и раньше, и в то же время совсем не воспринимал ее как девушку. Ублюдок. Мерзавец. Подонок. Черт возьми. Какая разница. Перестань думать об этом. Она хотела убить его. Он хотел убить ее. Так было лучше. Проще. Арифметичнее. Она не верила в Прорицания. Гермионе нужно перестать думать о нем как о мальчике. Том явно не считал так же. — Оставь себе, — весело сказал он, с потемневшими глазами, превратившимися из бушующего инферно в угольки. Только пустота и пространство между звездами. — Носи, продай, брось в Черное озеро. Съешь его, мне все равно. — Я не собираюсь есть твою душу, Реддл, — решительно заявила Гермиона. — Не собираешься? — Том поднял бровь. И что-то похожее на разочарование прозвучало в его голосе. — Неужели ты никогда даже не думала об этом? — Н-нет. Он улыбнулся мягче. Назойливо по-мальчишески. Это было унизительно. Все ее тело покраснело. Ее обнаженная шея стала красной, яркой даже в свете огня, его глаза наблюдали, как румянец распространился от ее горла до самой верхней части щек. Гермиона твердо решила, что лучше его убить. Здесь румянец был вызван напряжением, а не смущением. — Значит, я преуспела? — спросила она беззаботно и, отойдя от стены, направилась к нему и красным окнам. — Я заставила тебя бояться меня? — Ни в малейшей степени. Конечно. Ей было интересно, боялся ли он вообще в Париже. Думал ли он когда-нибудь, что не выживет. Гермиона точно не боялась за свою жизнь. Том Реддл никак не мог убить ее. Он был всего лишь учеником. С сырым талантом и жестокой магией — да, но у него не было ни знаний, ни опыта, чтобы одолеть ее. В конце концов, он сбежал. — Мне кажется, твои ожидания несколько завышены, — сказала она. — Это не так. Том сказал это так, словно это был непреложный факт вселенной. Что-то, на что не могла повлиять никакая магия. Конечно, для Гермионы Грейнджер никогда не было слишком высоких ожиданий. Она не знала, было ли это комплиментом или осуждением. — Как Париж? — спокойно спросила Гермиона и запрыгнула напротив него на подоконник. Стекло было прохладным, несмотря на огонь. И она предпочитала бесконечное инферно бесконечной бездне Черного озера. Ей было интересно, если она попросила бы чаю, позвал бы он эльфа из кухни. Была полночь. Это было бы ужасно невежливо. — Вообще-то, довольно интересно. Много красивых девушек, — размышлял он, как будто с нежностью думал о какой-то глупой ведьме, не заботясь о вопиющей смене темы. Гермиона не дернулась. Том затянулся сигаретой и посмотрел на нее более пристально. — Много хорошей еды. Гермиона нахмурилась. — Ты пытаешься заставить меня ревновать? — Получается? — Я не знаю, — честно ответила она. — Последний раз я ревновала перед войной. Это не то же самое чувство. — Ох? Это был тот мальчик, который сломал твой разум? — спросил он нехарактерно быстро, показывая слишком много. Он думал об этом. — Должно быть, это были исключительно нездоровые отношения. — Нет, — улыбнулась она, — это был мальчик, который научил меня играть в шахматы. Он выигрывал почти каждый матч. Реддл нахмурился и чуть дернул краем рта, убрав сигарету изо рта. Посмотрел на нее безучастно. — Судя по твоему мастерству, он был не очень хорош. — Был, — сказала она просто, мягко, немного тоскливо. — Он был хорошим человеком. Рон был непостоянным и раздражающим, красивым и ярким, и кем-то, кто был слишком похож на дом. В конце концов, она вернется к нему. Одолеет странные приливы и отливы времени и вернется домой. Ей было интересно, сможет ли она по-прежнему быть с ним. Или она сможет выдержать только одиночество. Уизли были такими шумными. В первый же день в Норе у нее может случится срыв. — Я убила его. — Ты часто убиваешь своих любовников? — мягко поинтересовался Том, но его палец дернулся к сигарете, и это было практически криком, исходящим от него. Рон. Драко. Это был короткий, легкий список. — Я убила каждого любовника, который у меня когда-либо был, — размышляла она. — А ты? — Я девственник. Он сказал это идеально. В равной степени смущенный и гордый. С прямым лицом, все еще красным от поцелуя. — Ты никто, если не лжец. Том мерзко улыбнулся. С острыми зубами и губами, все еще слипшимися от ее губ. — А ты — ничто, если не бестактна, — оскорбил он ее мягко, снисходительно, словно это был комплимент, пробежавший по ее волосам, как ночной ветерок. Но Том смотрел в сторону от нее, в окна с темным, беззвездным небом и бесконечным инферно, щелкая горящей сигаретой между пальцами. Ей стало интересно, что произойдет в следующий раз, когда прорвется защита вокруг огня. Сможет ли он повторить то, что делал раньше, бесконечно. И даже если бы смог, в прошлый раз они потеряли сотню метров. За то время, которое потребуется, чтобы сбросить защиту, она снова вырастет. Даже если бы он был совершенен, даже если бы он был бессмертен, даже если бы он никогда больше не совершал ошибок, это продолжалось бы. Тысяча лет, и поглотит весь мир. Гермиона должна пойти внутрь и исправить это. Увидеть его под звездным светом. — Я… убил только одного любовника, — сказал он тихо, беззвучно, скучно. Пальцы не дрогнули. Она подумала, не лгал ли он. — И это было быстро. — Ты убьешь меня медленно? — бестактно спросила она. Его черные глаза вернулись к ней. Ночью они казались мягче. Тень в темноте. — Тихо и холодно? — добавил он как в ни в чем не бывало. — Очевидно. — Я тебя утоплю, — Том подмигнул. — Обещаю.