Ёрмунганд

      В Тайной комнате не пахло человеческим дерьмом.       Гермиона была очень благодарна за этот факт.       Там пахло лесной водой и мхом. Старыми, древними камням. Земляным воздухом и волной влажности. Она уже бывала здесь раньше, во время битвы за Хогвартс — и нескольких бесполезных последующих битв, которые все равно привели к тому же плачевному результату. Тогда был холодный, грубый тесаный камень и старые, хорошо отшлифованные кирпичи, сглаженные веками скользящей змеи.       Сегодня все было по-другому.       Потому что, конечно же, было.       Все в этом времени было чертовски другим. Неправильным. Том Реддл все испортил.       Маленький туннель, ведущий в Тайную комнату, оказался оранжереей, такой же пышной, как комната Тома, суетливого змея. С растениями и горячим, влажным воздухом. Маленькие плавающие светильники, покачивающиеся под потолком, питали зелень. Согревая бесчисленных змей. Здесь и сейчас они выглядели тусклее. Несомненно, они были заколдованы и вращались вместе с днем и ночью. Солнце садилось, а Гермиона стояла, вдыхала густой воздух и следила за легким движением змей в подземном ходе.       Изредка она ловила одну из них краем глаза, пока шла по медленно темнеющему коридору. Но самой неприкаянной змеей была Ашехза. Она скользила по растениям и деревьям, по грязи и вросшим в землю корням, раскалываемым камням. С таким же нетерпением, как щенок, исследующий новое место.       Она была очаровательна. По-своему. Невинно и игриво.       Она пнула что-то ногой. Оно со звоном покатилось по камню. Подзорная труба, которая не была портключом. Должно быть, упала, когда она открывала дверь. Оставалось надеяться, что Мисси не решит ограбить это место. Это было бы ужасно неудобно.       Гермиона пожалела, что сделала это. Как будто это была ошибка, которая прорастет как сорняк и доставит ей неприятности в будущем.       Может быть. Но это будет потом.       Сейчас ей нужно узнать, хранил ли Том свою реликвию здесь, в темноте, вместе со змеями.       Пока не было никаких позывов, не было разворачивания ее души. Она последовала за змеей дальше, миновала наклонные ветви и широколистные папоротники, густые заросли мха в подлеске. Яркие зеленые змеи спали на лианах, а коричневые и песочные шныряли под ногами.       Пока она не подошла к двери.       Ашехза скользнула к входу, такому же, как и у раковины, и заговорила быстро, возбужденно. Может быть, она была вовсе не щенком, исследующим новое пространство.       Может быть, непослушным ребенком, пробирающимся в запретное место.       — Ты не донесешь на меня, — приказала Гермиона.       Змея не обращала на нее внимания. Она просто смотрела, как медленно поворачивались тумблеры сдвоенных, изумрудноглазых змей, отпирающих дверь. При отпирании раздался ритмичный стук.       Что ж, это не могло быть более хлопотным, чем ворон, рассудила Гермиона. Эта птица, казалось, была полна решимости втянуть ее в неприятности. А вот Ашехза, похоже, хотела лишь разозлить Тома Реддла. Гермиона могла бы использовать это? Она не знала как, но, возможно, она могла бы…       Дверь перестала двигаться.       В Комнате было тихо.       Дверь приоткрылась, и в щель просунулась Ашехза.       Гермиона достала свою палочку и последовала за ней в Тайную комнату, за которой садились кованые солнца.

***

      Разгадка была мгновенной.       Как только она переступила порог, не успев даже взглянуть на Комнату, Гермиона почувствовала, как ее сердце начало разворачиваться, как нить ткани потянулась к ее костям, плоти, крови и всему тому, из чего она была сделана. Через трещину в груди, через раскол в душе. Ей пришлось закрыть глаза, чтобы не поддаться этому, найти покой в темноте.       Кольцо было здесь. Камень был здесь. Дар был здесь. Оно было здесь.       А Тома Марволо Реддла не было.       Гермиона сглотнула, наклонила голову на одной бок, а потом на другой, впаяла в свой разум столько белого, сколько могла, и позволила змее забрать остальное. Возможно, это был плохой выбор — обвязать себя Мантией, но путешествовать во времени было сложно, а Гермиона была достаточно умна, чтобы втянуть себя в неприятности.       Она вздохнула… Медленно… Глубоко… Сосредоточила свой ум.       Она не была в безопасности, но и не собиралась умирать в течение следующего часа. Том был занят под деревом. Не нужно спешить, не нужно паниковать. Ее коса достаточно простого края принесла ей удачу. Она в порядке.       Гермиона специально выдохнула. Считая до конца. У нее не будет приступа паники. Она не позволит своему телу и голове необдуманно действовать. Она будет плавной, синхронной, целеустремленной.       Она охотилась за Дементорами и разрывала их на части всю свою жизнь; ей не составит труда выследить Камень Смерти.       Тайная комната не была старым, затопленным святилищем, построенным в честь давно потерянного основателя.       Конечно, она была не такой. Гермиона ничуть не удивилась этому.       Гермиона была удивлена тем, что она была знакомой.       Знакомой, уютной и захламленной.       Комната Тома была теплой, наполненной жизнью, но прежде всего функциональной. С аккуратно разложенными книгами, аккуратно организованным столом для зелий, аккуратно организованным чайным сервизом. С только слегка заляпанным постельным бельем.       Она уже бывала в Выручай-комнате, искала, искала и искала потерянную Диадему. В Тайной комнате не было такого хаоса, но…       Но здесь был настоящий беспорядок из безделушек, побрякушек и величественных вихрей магии, поразительно напомнивший ей кабинет директора во времена Дамблдора. Со старой магией и странными украшениями, расставленными в почти безвкусном беспорядке. Каталог его жизни и что-то, что могло понравиться только старому чокнутому волшебнику.       Или, возможно, кабинет самого Салазара Слизерина.       Возможно, именно так он выглядел очень давно.       В Комнате на камне лежали толстые уютные ковры, покрывавшие почти каждый дюйм. Ярко красные, зеленые и желтые ковры с замысловатым рисунком. Она была освещена теплым светом, таким же влажным, как в туннеле, как в комнате Тома. В центре стояли четыре больших плинтуса. Упрямо возвышаясь в беспорядке, они стояли достаточно гордо и высоко, чтобы Гермионе пришлось напрячь шею. Бесчисленные книжные полки, все в беспорядке. Книги лежали на боку или были повернуты не той стороной, а между страницами застряли записки.       Еще больше книг лежали стопками на полу, на партах, на стульях. Проклятия Арканиста Эйуина, Неопознанное и Ненайденное: Тайны меж Звезд, Некромантия и Права Духов. Сотня других на языках, которых она не знала. Совершенно неорганизованные. Ни одного автора. Стол для зелий между змеиными колоннами, выстроившимися вдоль комнаты, был в еще худшем состоянии. Шкаф с ингредиентами рядом с ним представлял собой россыпь темных и крайне запрещенных веществ.       Это определенно была чья-то голова в банке.       И что-то, похожее на клык василиска.       Гермиона вздрогнула, когда подошла к нему, ее туфли еще тише застучали по ковру. Она не видела даже намека на великого змея. Она надеялась, что он спал. Глубоко в сердце камня.       Там были и кровавые лозы, и трупные цветы, и вареный чага, надежно запечатанные в банки, не выпуская никаких вредных испарений. Несколько горящих перьев. Яйцо с чешуей. Полная бутылка Сыворотки правды рядом с полупустой. Варящееся зелье было красного цвета с блестящими радугами на масляной глади. Гермиона оглядела стол в поисках заметок, всего, что Том мог посчитать достаточно важным, чтобы записать, и открыв ящик, нашла коробку, крышку которой также открыла.       Нашла красивый красный камень.       Дюжину таких камней.       Каждый из них был помечен циклическим сценарием и помещен в свой собственный аккуратный квадрат в коробке.       {PS H. S. mH-h}, {PS U. M. 28/mH-r}, {PS A. M. 28/mH-g}. {PS N. F. MB-ii}…       И так далее. Дюжина философских камней. Сырые и неограненные, они выглядели одинаково, несмотря на этикетки. Она не могла их отличить.       Непослушный мальчик.       Что задумал Том? Имело ли это какое-то отношение к тому красному камню, который был не камнем, внутри него? Как он получил доступ к одному? К дюжине? Или он их сделал? Здесь, внизу, в какой-то секретной лаборатории. Знал ли Дамблдор? Так вот как они были связаны? Дамблдор дружил с Фламелем. Неужели он украл, одолжил или выпытал у него рецепт?       Зачем?       Что он делал?       Неужели он думал, что она шпионила?       Гермиона почувствовала голод. Том был таким соблазнительным. Она хотела разобрать его на части, каждый дюйм кости, каждую мысль, моргание и подрагивание губ. Каждую его частичку она хотела… познать. Так же глубоко, как она знала себя… Нет, даже больше. Гермиона была достаточно проницательна, чтобы понять, как она извращала свои мысли, лгала себе.       Она хотела знать Тома так, словно они были чем-то большим, чем просто одним целым. Словно Том был чем-то, что она создала. Из пыли и глины. Мучительно осознавая каждую грань и изъян.       Он был невозможен и…       И в этом было искушение, не так ли?       Вечно неразрешимая проблема для самой яркой ведьмы ее возраста…       Ей никогда не нужно беспокоиться о том, что она насытится, потому что всегда будет что-то еще.       Она хотела решить ее. Она хотела узнать Тома. Она хотела до боли внутри, как фантомная конечность, отчаянно пытающаяся ухватиться за что-то более твердое, чем океанская вода.       Вот только то, чего она хотела, не имело никакого значения, не так ли?       То, что разворачивалось внутри нее, не ослабевало за стеной непроницаемости. Она здесь ради кольца, Камня, чтобы спасти мир. Желания Гермионы Грейнджер не имели значения. Загадки Тома Реддла не имели значения.       Она была так близка к своей цели, что чувствовала ее вкус. И как только у нее будет кольцо, она сможет сосредоточиться на Поттерах. На проблеме получения Мантии без того, чтобы она полностью разорвала ее на части.       Конечно, это было не менее интересно, чем проблема Тома Марволо Реддла.       Затем Палочка. Переключение внимания на континент. Аберфорт и Антонин.       Потом расформирование их, дорога домой и отдых. Времяпровождение со своей настоящей семьей.       Может быть, снова встреча с родителями.       Она закрыла крышку шкатулки и положила ее обратно в ящик, где она ее и нашла. Вокруг не было пыли. Не было необходимости оставлять потенциальный отпечаток магии, чтобы нанести на нее слой.       Между змеиными столбами стояла дюжина меловых досок с нацарапанными формулами и наклеенными записями, на которые у Гермионы не было слюны при взгляде. Она чертовски сосредоточена на кольце. Она не собиралась отвлекаться на то, что Том любил мастерить в своем тайном подземелье. Гермиона искала змей среди беспорядка, и не удивилась, обнаружив их на книжных полках и стульях, под столами, на глобусе, рядом с витриной с мечами, кинжалами и бриллиантами.       Так много, много змей. За все его семейные неприятности.       Она не искала эту полоску яркого, венозного зеленого цвета. Ашехза была там, где хотела. Забота о ней не входила в обязанности Гермионы.       На четырех постаментах в центре зала были выгравированы письмена и линии, которые Гермиона сначала не могла разобрать. Она думала, что это заклинание, что-то старое и древнее, пока не обогнула одну из них и не увидела четко вырезанное «Кадмус Певерелл», и поняла, что это семейное дерево, на котором выгравирована родословная основателей здесь, в Тайной комнате. Непохожее на Черный гобелен, старинное магическое плетение, прослеживающее кровь от одного поколения к другому.       Ее палец проследил за именами, запечатленными в холодном камне: Сейр и Стюард, Гонты, Марволо и Морфин, а затем Меропа. «Томас Эллиот Реддл».       И в самом конце — последнее имя Слизерина: «Том Марволо Реддл».       Том, должно быть, был так горд, когда нашел свое имя.       Гермиона не смогла подавить улыбку, которая прокралась на ее лицо.       Какая-то странная. С примесью чего-то немного мягкого.       Потом она вздохнула, не обращая внимания. Это не имело значения.       Акцио Кольцо Гонтов.       Ничего не произошло.       Акцио Воскрешающий Камень.       Ничего не произошло.       Акцио Том…       Запела птица.       Отчетливая, радостная мелодия, которая могла исходить только от феникса, разнеслась по старой каменной Комнате.       Что ж.       Непослушный, непослушный Том.       Под всей этой водой и камнем застряло нечто огненное и воздушное.       Гермиона снова принялась рыться в беспорядке в поисках феникса, стараясь обращать внимание на то, какие частички ее тела разматывались. Искала кольцо по тому, как ее растащили на части. И Ариадна прокладывала путь, и Тесей следовал за ней. Оставалось надеяться, что у нее не будет очередного приступа паники. Гермиона погладила свою косу, в которую была вплетена атласная лента. Может быть, ей просто нужна ниточка удачи.       А Воскрешающий Камень, похоже, лежал в том же направлении, что и феникс. Конечно, самая благородная из птиц согласилась бы охранять его.       Умный мальчик. Ей стало интересно, знал ли Дамблдор…       Ей стало интересно, была ли это идея Дамблдора.       Если он знал о Реддле из семьи Тома, то наверняка знал и о Гонтах.       Конечно, он знал о камне и одержимости его бывшего возлюбленного Дарами.       Какова была игра Дамблдора во всем этом?       Гермиона прикусила язык. Он не имел значения. Она почти вышла из замка, и даже если они узнали бы, что это она его украла, и попытались бы выследить ее, то не нашли бы ее.       Феникс запел, и она побрела дальше по лабиринту, проходя мимо новых книг. Заклинательных книг, отметила она. Книги с потертостями по краям так и подталкивали к тому, чтобы она их прочитала. Ее разум был слишком спокоен, и в голове все было твердо, чтобы обращать на них внимание, но если то, что сказал Том, было правдой, и ему не нравилось, когда книги заклинаний все время болтали с ним, то зачем ему держать их здесь…       Зеркало Еиналеж было одиннадцать футов в высоту и три фута в ширину.       Стекло блестело так, как она никогда не видела. Хорошо отполированное, ухоженное, с позолоченной рамой без единого пятнышка потускнения. Словно оно было новым. С одной стороны стояла небольшая стопка коробок, с другой — вешалка для одежды.       На вешалке лежали черные парадные мантии. Гермиона посмотрела на них, а не на Зеркало.       Они были очень красивыми. Тонкая, толстая ткань и плотный черный цвет притягивали взгляд. Том бы в них хорошо выглядел. Она знала. Она пыталась убить его, когда он в последний раз надевал их. Ей было интересно, пахли ли они пылью, обломками и некромантией, или он после этого пошел к мисс Флокс и…       Гермиона просто моргнула, посмотрев на Зеркало. Небольшая оплошность. Одним уголком глаза. Слишком любопытно. Лучше смотреть на него, чем думать о чем-то другом.       Сначала она ничего не увидела.       Поэтому, очевидно, она полностью повернула голову. Единственное, что она могла сделать.       Ошибка.       Гермиона вглядывалась в зеркало Еиналеж. Большое, даже в комнате с высоким потолком, оно, казалось, занимало очень много места. Позолоченные края и инкрустация мелкими драгоценными камнями притягивали взгляд. Какая злая ловушка. Злые фейри могли заманить тебя в нее. Чем-то блестящим, чтобы привлечь взгляд, чтобы они смогли околдовать тебя навсегда. Чтобы ты потерял себя, глядя на свои самые большие желания.       Она не могла не двигаться к нему.       Гермиона ничего не видела.       Нет, нет, она видела только себя. Девочку с коричневой косой. В зеленой форме Слизерина и зеленой лентой Слизерина в волосах. Может быть ту, что немного поправилась, но не костлявую, какой она была раньше. Здесь была настоящая еда. Если ее глаза выглядели запавшими, то это было скорее всего от истощения, чем от здоровья. У нее были веснушки и несколько шрамов, прямые плечи. Красные глаза.       Не такого оттенка, как у Тома.       У него были вишневые и огненные. Как предупреждающий восход солнца в открытом океане. Иногда яркие, как маки, иногда глубокие, как кровь. Но почему-то всегда прекрасные.       Ее глаза были похожи на мокрое мясо.       И в Зеркале ничего не было.       Ни кольца на ее руке, ни палочки, ни мантии. Ни Гарри, ни Рона, ни Драко. Никто не стоял за ее спиной. Не было мира, где она выжила и победила. Преуспела в своей миссии.       Не было даже Тома.       Не было даже самых порочных ее частей, искушаемых им, отраженных в зеркале желаний.       Была только одна Гермиона.       Такая же, какой она была сейчас, ничего не желающая.       Она вздохнула.       Это прекрасно.       Ей не нужно, чтобы глубокие, темные желания тянули ее и тяготили. Ей нужен только Камень. Это хорошо. Лучше не поддаваться искушению. Что случится, если она отвлечется на глупые желания в зеркале? Ужасные вещи. Вероятно, существовало вполне разумное объяснение, почему оно ничего не показывало. Было то, чего она хотела. Покоя.       С ней так, так много всего не так. Она в порядке.       Гермиона сглотнула.       На секунду ее передернуло. Она увидела его. В зеркале. Тяжело вздохнула от комка в горле. Как глупо.       А может, это была ложь. Да. Это было не зеркало Еиналеж. Каким бы идентичным оно ни казалось, это была подделка. Она была вполне нормальной девушкой с обычными желаниями. Это зеркало ошибалось.       Она в порядке.       Но разворачивание внутри нее не прекращалось. Гермионе нужно найти кольцо.       Это единственное, что имело значение.       Кольцо. Камень. Задание.       Птица пела.       Она оставила себя в зеркале.

***

      Гермиона нашла Феникса в небольшой соседней комнате рядом с главной. Это был уютный маленький кабинет, освещенный жарким огнем и обставленный антиквариатом. На стене висел великолепный гобелен, иллюстрирующий что-то со змеями и что-то со школой. Двое мужчин и две женщины, и четыре сияющие реликвии.       Прекрасная птица с богатыми красными и золотыми перьями, клюв и когти которой раскалились настолько, что золото казалось расплавленным, покоилась в гнезде в камине. Большая позолоченная клетка, разрезавшая комнату пополам, служила ловушкой для нее. Она взглянула на тихо чирикнувшую птицу, глаза которой обуглились, став черными, и наполнились бесконечным огнем.       Затем она вернулась к прихорашиванию.       Рядом со шляпой.       Распределяющая шляпа крепко спала на крошечной кровати. Ее охранял бессмертный феникс.       А за пределами клетки спал мальчик.       В черном кресле у стены. С длинными шелковистыми черными волосами и квадратной челюстью, закинув одну руку на глаза. В помятой школьной рубашке и черных подтяжках, без галстука. Дыша легко, явно находясь в дремоте.       С толстым черным перстнем на пальце.       Острый камень торчал из замысловатой золотой оправы.       Гермиона остановилась.       Кольцо не было причиной.       Она потеряла равновесие на вершине огромной высоты. На мгновение ей показалось, что она сорвется, упадет в пропасть. Порыв ветра в ее волосах — и она пропала бы. Он был так похож на…       А потом он протер глаза, зевнул и посмотрел на нее, и глаза у него были карие, а не серые.       Как бы он ни был похож на Сириуса Блэка, это был не он.       — Альфард Блэк? — спросила она, стараясь не дрогнуть, стараясь не думать о давно умершем человеке.       — Полагаю, ты — замена, — сказал он, слегка почесываясь и слегка потягиваясь во сне. Но все равно идеально. Сидя с неловкими плечами, которые говорили, что он предпочел бы продолжить спать, и только вежливость заставила его встать и оценить ее быстрым взглядом сверху вниз, как свою сестру. — Хотя… я тебя не узнаю. Ты украла эту одежду? Или тебе ее кто-то подарил? Никто никогда не обращает внимания на пуффендуйцев. Надо было догадаться, что Реддл обратит.       Он говорил, снимая кольцо.       И протянул его ей.       Теперь она могла убить его. Палочка была у нее в руке. Это заняло бы всего один щелчок. Меньше, чем вдох. Одна мысль об этом, и проклятие выскользнуло бы в мир. Не сделать этого было бы еще труднее. Он беззаботно смотрел на нее сонными карими глазами. Он даже не заметил бы, что произошло, пока не стало слишком поздно. Это было бы милосердно. Кто знал, что Том сделает с ним, когда обнаружит, что кольцо пропало.       Смерть была бы лучше.       Альфард слегка покрутил рукой, показывая, что она должна взять его.       Гермиона вздохнула и спокойно пошла вперед, ее разум был слишком белым для паники или ликования. Существовала явная вероятность того, что это какая-то ловушка. Более чем вероятная. Она должна убить его, забрать кольцо и уйти.       Розье был прав, от драгоценного камня исходила странная тьма, притягивающая взгляд и одновременно заставляющая отвести глаза. Даже когда свет огня мерцал, заставляя его блестеть, в нем было что-то поглощающее. Необъятность внутри.       Почему Альфард оказался здесь? Почему на нем было кольцо Тома?       Возможно, они были любовниками.       Она вырвала кольцо из его пальцев.       В ее ладони оказался блестящий, черный, драгоценный камень.       Она приветствовала Смерть, как старого друга, даже не вздрогнув. В ее голове все успокоилось. Добыча поймана. Она была права, на поиск камня ушло всего несколько недель. Вестибюль Хогвартса, пройти защиту, а затем аппарировать — это было бы быстрее всего. Потайной ход за ведьмой был под угрозой, но она сомневалась, что Том сейчас в состоянии преследовать ее, и она могла воспользоваться этим.       Первая часть была выполнена. Теперь к Поттерам. Ей даже не нужно убивать Тома. Она оставит его здесь, в целости и сохранности, в центре заговора, который, возможно, убьет его. Повезло ей, все завернуто в бантик.       Альфард ничего не сделал, только снова зевнул.       Возможно, он просто глуп.       — Да. Да, — быстро сказала она, камень в ее руке потяжелел. — Пуффендуй. Ты должен обратить внимание на них — на нас. Я та, кто заменит тебя на… — она помахала кольцом, — этом.       Альфард моргнул.       А затем вздохнул.       Гермиона держала руку на своей палочке, мысленно готовя убивающее проклятие.       — Точно, — растягивая слово, медленно кивнул он, — тогда неважно. Ты — ученица по обмену, не так ли? Из Франции. Та, кто не умеет лгать. Гермиона… — он почесал пальцами за ухом, размышляя, — какая-то маггловская фамилия.       Она напряглась.       — Реддл… — Альфард ухмыльнулся, посмотрев на ее лицо, волосы, палочку в руке, еще не поднятой в его сторону, — упоминал тебя.       — Том говорит обо мне со многими людьми, похоже, — сказала она сдавленно.       — Том? — Альфард широко улыбнулся, словно только что узнал секрет. — Да, Том любит слушать свой собственный голос, когда рядом с ним кто-то постоянно говорит: «Да, мой Лорд» и «Нет, мой Лорд». Можно научиться разным вещам, — он слегка наклонился к ней. — И, между нами говоря, я думаю, что он немного влюблен.       Гермиона пришла к выводу, что он на самом деле немного глуп.       — Я думаю, он хотел бы, чтобы ты поверил, что он влюблен.       — Какая разница? — Альфард наклонил голову, оттолкнувшись от коленей, чтобы встать. Он оказался выше, чем она думала. — Он думает о тебе. Неважно, потому что ты красивая или сложная, или потому что он хочет задушить тебя до смерти. Он часто думает о тебе. И… разве это не похоже на влюбленность?       — Нет, — сказала она. — Я не хотела бы убивать того, кто мне нравится.       Его улыбка стала шире. Чтобы согреть половину лица.       — А Реддл хочет.       И все же он говорил холодно. Предупреждающе.       Как будто она и так не знала.       — Ну! — объявил Альфард, хлопая в ладоши и маневрируя вокруг нее. — Лучше уйти. Спасибо, что приняла смену. Наслаждайся ношением этой, — он ткнул пальцем в кольцо на ее руке, — штуки. Постарайся не умереть. Том будет дуться несколько дней.       Ей стало интересно, как он потом расскажет эту историю Тому. Назовет ли он ее великой обманщицей. Она ухмыльнулась при этой мысли. Конечно, Альфард подумал, что у нее было разрешение находиться здесь, ведь, конечно, никто не мог проникнуть в тайное убежище Тома.       — Мистер Блэк, — сказала она ему в спину. Оглядев маленький, теплый кабинет. Где он мирно спал. Рядом с красиво поющим фениксом, — Том намекнул, что вас за что-то… наказали.       — Да… — Альфард оглянулся через плечо и ухмыльнулся, как кот. — Я рассказал дорогой Лукреции о его мерзкой привычке к крестражам.       Гермиона даже не моргнула.       — Ох?       — Очевидно, я не должен был этого рассказывать, — он закатил глаза. — Ну что ж! Было довольно неприятно находиться здесь несколько дней подряд. Ничего, кроме домашней работы и объедков. И здесь так много гребанных змей, — он резко вздрогнул. — Но я благодарю тебя за облегчение, — Альфард кивнул и отвесил ей шуточный поклон.       — Не за что, — Гермиона сглотнула. — Значит, это было все? Ты рассказал сестре о его крестражах, а он запер тебя в теплой комнате с фениксом?       Альфард прислонился к дверному проему.       — Я один из его драгоценных маленьких змеев. Зачем ему мучить меня?       — Он плохо заботится, — пробормотала она.       — Совершенно верно, — сказал он, глядя в потолок, словно размышляя. — Он вырос из этого… три-четыре года назад. После Декстера, я думаю. Последний раз он распинался перед кем-то, когда Эйвери расправился с Хепзибой. И это было довольно милосердно, я думаю. Эфраим заслуживал гораздо худшего.       — Я не… понимаю его, — призналась она.       — Реддл… многое потерял в своей жизни, — сказал Альфард, внимательно глядя на нее, — поэтому он стремится к тому, чего не может быть. Люди могут умереть. Места могут разрушаться. Предметы, артефакты, реликвии могут быть разбиты. Сила… сила может быть потеряна, но она не может исчезнуть. Сила всегда есть где-то в мире. Вопрос только в том, чтобы искать ее.       — Он сказал тебе это?       — Я внимателен.       — Ты очень отличаешься от других Слизеринцев.       — Ухищрения наводят на меня скуку. Я предпочитаю прямой подход.       — Как гриффиндорец?       — Скорее, как гремучая змея, — сказал он и широко улыбнулся, показав зубы. — Ты знаешь, что я там, и я все равно убью тебя.       — Как приятно.       — Все это воспитание безупречных Священных Двадцати Восьми должно куда-то деваться, — сказал он. — Доброго вечера, мисс Грейнджер, — он снова кивнул. — Мне нужна горячая, черт возьми, еда.       Что ж, она не могла его остановить.       Кроме того, Альфард Блэк не имел ни малейшего значения. Возможно, он имел какое-то отношение к заговору, в который был втянут Реддл. Том, очевидно, доверял ему настолько, что тот охранял его кольцо. Он думал, что его нужно носить? Носить его по очереди? Но он принес его на конференцию? Все это очень странно.       Но не то, о чем ей стоило бы беспокоиться.       Гермиона покончила с ним.       Камень был у нее.       Какая удача.       Ей что-то нужно из своей комнаты? Хоть что-нибудь? Она могла бы взять новую одежду, новые книги, новые вещи… Новый экземпляр Чудес Мисси. Школьные принадлежности ей больше не понадобятся. К черту Прорицания. Ее самые важные вещи находились в доме в Хогсмиде. Было ли что-нибудь для нее здесь? Сейчас?       Нет.       Гермиона посмотрела на шляпу.       Она Знала Ее.       Гермиона должна уйти. Сейчас. Не беспокоиться. Это не имело значения.       Но у нее было время, не так ли? Реддл будет отсутствовать несколько дней. Занимаясь бог знает чем.       Гермиона сунула кольцо в карман. Тяжело и уверенно. Она не носила бы его. Ей не нужно видеть своих призраков.       Клетка была из чистого кованого золота с замысловатыми позолоченными краями, чтобы показать, как можно красиво поймать животное в ловушку. Гермиона не трогала ее, а только наблюдала. Очевидно, что животное было бы в ловушке. Даже если бы она находилась в этом тайном убежище, Распределяющая шляпа была еще одной реликвией основателей. Том сделал все возможное, чтобы сохранить ее.       Она подумала, смог бы ворон украсть ее. Похоже, ему нравились реликвии основателей. Ей стало интересно, хранились ли здесь раньше меч и медальон.       Гермиона достала записи Тома Реддла по Прорицанию. Пролистала его тетрадь. Он был дотошным, даже в двенадцать лет. Он написал свое имя и дату чернилами вверху каждой страницы. Вплел магию в ее ленту, и вплел свою магию в каждую змею здесь. В каждом волоске этого места так много его.       Не было ничего страшного в том, чтобы взять немного для себя. Проникнуть в клетку. Вытащить шляпу.       Старая шляпа зашуршала, зашевелилась, словно просыпаясь, когда Гермиона посмотрела на нее. Как будто она знала, о чем думала Гермиона.       Гермиона размотала ленту.       Она предпочла бы воспользоваться часом удачи, чем обезглавить одну из его змей. Даже если они были творениями магии, они все равно оставались живыми существами. И довольно милыми.       Кольцо у нее уже было.       Это просто дополнительное удовольствие.       Гермиона украла его имя из записки, обернула ленточку вокруг пальца и одним легким движением открыла задвижку.       Феникс поднял голову, расправляя перья, и моргнул, но не двинулся к ней.       Он просто наблюдал, как Гермиона шагнула внутрь, вырвала шляпу и выскочила обратно.       Она оставила клетку открытой, ожидая, что птица вылетит на свободу.       Но она не вылетела. Она просто вернулась к прихорашиванию.       Что ж.       Отлично.       Гермиона села в кресло и осторожно надела шляпу на голову. От нее пахло старыми тканями и немного пеплом, ведь она жила рядом с огнем. На этот раз ей лучше, и она лучше соображала. Понятно, что тогда она была не в духе — усталая, голодная и слабая.       Привет, — подумала она.       Ты! Опять ты! Разве я не распределила тебя? Ты бы хоть дала старой шляпе еще несколько лет покоя.       Гермиона вздрогнула. В ее голове эти слова прозвучали слишком резко. Она не смогла произнести это мягко.       Прошу прощения. Мне просто любопытно, когда ты видела меня в последний раз?       Да? Несколько недель назад в кабинете директора. Кстати, когда вы меня туда уберете? Я не против змей, но мне не нравится, что меня держат с этой птицей. Я довольно легко воспламеняюсь, знаете ли.       Шляпа захлопнулась.       Гермиона сжала челюсти. А потом расслабилась. Это важно. Сосредоточься.       Нет, ты узнала меня. Что странно. Я никогда не встречала тебя. Где ты видела меня раньше?       Разве я это говорила?       Я разорву тебя на чертовы клочки так же, как и Мантию. Дар Смерти и я распутаюсь так же легко, как катушка ниток. Не испытывай меня, ткань.       В ее сознании наступила тишина. Феникс еще больше погрузился в огонь.       Грубиянка, — проворчала шляпа, — я имела в виду, что обычно ты не появляешься так скоро. Обычно твои маленькие путешествия во времени происходят немного позже.       Нет, это не так. Да и откуда тебе знать. Они еще не произошли.       Разве ты, из всех людей, не знаешь, как работают души?       Говори, черт возьми, прямо, или я брошу тебя в огонь.       За кого ты меня принимаешь, глупая девчонка?       За сгоревший лоскут ткани.       В ее голове раздался торопливый вздох.       Формально я крестраж — или, еще более формально, четыре крестража, — но, по-моему, я хорошо поработала над тем, чтобы стать собой, не так ли?       Гермиона напряглась.       Ты крестраж?       Ох.       Ох, Боже.       И ты прекрасно знаешь, что души — скользкие штуки. Не живые и не мертвые одновременно, и способные существовать немного в стороне от дерева. И у меня их четыре. Иногда мне бывает довольно скучно, и я спрашиваю себя: Распределяющая шляпа? Скоро ли произойдет что-нибудь интересное? Или это всего лишь церемония приветствия на ближайшее десятилетие? И другая часть меня отвечает: Да, Распределяющая Шляпа! Есть еще один глупый путешественник во времени, который пытается спасти мир. И я скажу: Это та самая Гермиона Грейнджер? Она делает это чаще других. И тогда я отвечу: Да! Разве я не видела ее только что? Что она делает, вернувшись так скоро?       Шляпа без устали болтала. Гермиона не паниковала. Души были скользкими штуками. Она не знала, что видела эта. Шляпа в ее время была… Она не знала. В последний раз она видела ее до того, как Гарри…       Создатели сделали крестражи? — спросила она вместо этого.       Я ненавижу путешественников во времени, — сообщила ей шляпа.       Расскажи мне о реликвиях основателей. Их тоже превратили в крестражи.       Они глупы, и не знают, что делают, и никогда ничего не добиваются. Я думаю, они существуют только для того, чтобы у меня болела шляпа.       Достопочтенная Распределяющая шляпа, это очень важно. Пожалуйста. Реликвии основателя.       Разве это важно? Разве ты не уходишь? Отправляйся на поиски остальных Даров, отправляйся в 1247 год и договорись со Смертью, чтобы они никогда не были созданы. А потом возвращайся домой в целости и сохранности.       Гермиона нахмурилась. В животе у нее заурчало. Она не должна была удивляться, что шляпа знала это, ведь та читала мысли.       Это сработает, Гермиона Грейнджер, если тебе нужно успокоение. Если ты будешь следовать своему плану, то проживешь долгую жизнь и умрешь счастливой, в окружении своей семьи.       Я не хочу, — упрямо подумала она. Она знала, что это сработало бы. Она проверяла это. — Диппет знает, что я из будущего? А Том?       Ни тот, ни другой не почувствовали необходимости снова надеть меня. На мой взгляд, это ошибка. Я думаю, что другой сопляк, Том Реддл, сделал бы… Ну, я не знаю, что бы у него было, но у него довольно много этого.       Объясни.       Надеюсь, вы не убьете друг друга. То, что вы оба невыносимы друг для друга, — лучшее правосудие, о котором я могла бы просить.       Объясни, Шляпа.       Она изо всех сил старалась выплюнуть слова в ее сознание.       Мысли?       Да, девочка? — невинно произнесла она.       Ты ужасна.       По крайней мере, я не чудовище.       А кто ты тогда?       Ты назвала меня тканью.       Которая очень легко воспламеняется.       Правда, — засмеялась она, — Том закончил сжигать свою душу. Он вернулся в Комнату со Змеем Салазара. Теперь ты, наверное, умрешь.       Гермиона не запаниковала.       Не могу сказать, что мне особенно жаль, девочка. Ты была очень груба…       Гермиона сняла несносную шляпу и бросила ее в клетку. Альфард исчез. Было очевидно, что кто-то его подделал. Даже если она выберется незамеченной — а она, черт возьми, выберется — потрепанная шляпа в углу не выдаст ее больше, чем все остальное.       Она не стерла память Блэка. Том будет знать, что она сделала.       Это нормально. Лишь бы она выбралась первой. Он не сможет поймать ее. Он не узнает, куда она направилась.

***

      Она ждала в тишине. Только с тихим потрескиванием огня. И стуком крови в ушах. Без скрежета чешуи по камню, без гудения феникса. На мгновение ей показалось, что шляпа солгала…       Крик.       Гротескное, булькающее нечто вырывалось с мякотью и выскребалось из глубины легких, пока ребра не стали белыми и чистыми. Влажное удушье, рвотные позывы, он задыхался, а затем раздался жесткий лязг металла.       Она услышала его за дверью.       Не василиска, двигавшегося в беспорядке Комнаты, но крик, достаточно громкий, чтобы…       Том снова закричал.       Гермиона закрыла глаза. В ее животе свернулась черная жижа. Все ее тело напряглось, превратившись в кирпич и камень. Она была готова сражаться, готова убивать, готова кусать, ломать и сжигать все вокруг себя, все на свете.       Контроль на войне был невозможной, смехотворной мечтой. Можно подумать, что она это уже поняла.       Гермиона сглотнула, горячо и сухо.       Ей будут сниться кошмары об этом, позже, когда она будет в безопасности и целости с Гарри и Роном и своей семьей в своем собственном времени, она проснется вспотевшая и испуганная, с пеной рвоты на задней стенке горла. Гермиона думала об одиноком, сломленном мальчике, который гнался за силой, потому что она всегда была рядом.       Ей никогда не избежать Тома Реддла. Он будет преследовать ее до конца света.       На одно истерическое мгновение она подумала о том, чтобы помочь ему.       Разоблачить себя, мужественно принять последствия, пойти к Тому и использовать свою совсем не обученную медимагию, чтобы облегчить то, что она могла. Она быстро училась, и он мог бы показать ей что-нибудь…       Но нет, магия на него не действовала. Она бесполезна.       Он был один.       Вместо этого она захлопнула дверь.       Его крики тут же оборвались, и она смогла дышать.       Ее живот разжался, мышцы расслабились. Она не была существом, сделанным из камня и страха. С окаменелой душой.       Затем она поняла, что не сможет ничего услышать, и не услышит его, если он подойдет ближе, не услышит змею, если она появится. Она будет застигнута врасплох.       Что хуже?       Уязвимость крика или уязвимость тишины.       Гермиона глубоко вздохнула, медленно вдохнула, еще медленнее выдохнула, и завершила…       Крики прорезались, захлебываясь, треща и хрипя.       Бесконечные.       Вечные.       Гермиона обхватила себя руками и опустилась на прохладный каменный пол, подтянув колени к груди. В самом теплом, самом маленьком шаре, который она смогла сделать. И заставила себя слушать его крики. Он действительно не был один. Даже если он не знал об этом.       И это… хорошо.       Да.       Хорошо.       Он будет отвлечен. Слабо. Ей будет легче ускользнуть. Возможно, ей даже не придется действовать аккуратно. Если бы она была достаточно быстрой, достаточно сильной, достаточно ловкой, она могла бы опередить его. Добраться до входа. До вестибюля Хогвартса. Проскользнуть мимо защиты. Аппарировать. Это быстрее всего.       Может, он потеряет сознание от боли.       Она в порядке.       Том снова закричал.       Она начала задыхаться. Комната вокруг нее помутнела. Она не могла дышать.       Черт.       Она толкнула свой разум в белое.       Спокойное. Пустое. Так близко к пустоте, как никогда раньше. Были вещи и похуже. В ней не было уязвимости. Она в порядке.

***

      Том отключился через час.       По крайней мере, тогда крики прекратились.       Она наложила темпус и смотрела, как тикали секунды. Пустые, белые цифры и ее мигание вместе с ними.       Это было довольно приятно — быть никем. Она могла быть гораздо больше и меньше самой себя.       Гермиона выскользнула за дверь. С прямой спиной. С глухой обувью. Устремив глаза на огромного чешуйчатого зверя. Но его не было. Хаотичный беспорядок в Комнате оставался прежним. Ни одна книга не находилась на месте. Шляпа стояла неправильно. Смешно.       Сначала она почувствовала запах крови.       Густой, медный и удушливый. Он пропитал заднюю стенку горла и ямки легких.       Том лежал без сознания около зелий.       Он облокотился на стол, едва удерживаясь на сиденье. Его накрахмаленная рубашка была красной, а не белой, кровавой, и темнела по мере высыхания. Его лицо, шея, завивающиеся кончики волос были забрызганы кровью. На нем не было обуви. Только черные носки.       Одна рука была мокрой. В красной перчатке.       Другая отсутствовала.       Что-то белое, серебристое, мягко светящееся, густое, как кровь, вытекало из обрубка его запястья.       Медленно, пока она наблюдала, оно заживало. Белое затвердело, превратившись в кость и связки. Мышечная ткань окрасилась в красный цвет, затем появился бледный слой кожи. Отрасли аккуратные ногти.       Еще больше крови заляпало поверхность стола и жирными каплями стекало на пол. Его кожа была ужасающе бледной. Если бы она не видела, как медленно поднималась и опускалась его грудь, она бы подумала, что он умер.       Его губы были синими. Цветом льда на реке зимой. Слишком тонкого, чтобы идти по нему, но который можно проломить.       Попасть в течение и утонуть.       Над ним скользили змеи. Большой коричневый удав обвился вокруг ножек его табурета. Принюхиваясь, черная кобра провела языком по его лицу. Дюжина, еще меньше, молочных змей и коралловых змей пробирались сквозь его кудри, над его ушами, красные, желтые и черные, смертоносные и лживые, одинаковые.       Время шло.       Она смотрела, как он дышал.       Она видела, как влажно работали его легкие, как растягивалась его рубашка, как красная, мокрая кровь прилипали к его коже, вытягиваясь в линии, а затем опускалась в медленном покое. Складки на рубашке смещались вокруг его кожи, пока он жил. Отказываясь умирать и защищая свою школу, свой дом.       Со своими маленькими змеями, приходящими и уходящими вокруг него.       Она тихо подошла к нему, ее туфли оставались бесшумными. Она была тихой. Ее мысли были белыми голубями и спокойными водами. Она не хотела, чтобы они были чем-то другим.       Гермиона положила руку ему на спину, позволила пальцам пропитаться кровью.       Пусть ее пальцы блаженно горят. Жарче, чем солнце.       Выдохнула с облегчением.       Том не был сломан. Он в порядке.       Гермиона позволила спокойствию своего разума раствориться, и замок, построенный на песке, унесло течением. Чтобы отправиться обратно на дно океана. Змея в ее голове зашипела и свернулась в клубок, недовольная тем, что ее игнорировали. Гермиона расслабилась. Склонила голову с одной стороны на другую.       Том был в некотором состоянии.       Она запустила пальцы в змей, стерегущих его, и почесала кобру под подбородком.       Альфард знал, что это она взяла кольцо. Когда он проснется, то обнаружит, что она ушла, что оно пропало, и Том будет знать, что именно произошло.       Она может совершить ошибку.       Она уже столько их совершила.

***

      Гермиона не могла наложить на него заклинание, чтобы левитировать его в теплый кабинет, поэтому положила его на кресло. Он был всего на дюйм выше пола, так что она могла без проблем протащить его через дверь. Он был длинноногим и удивительно тяжелым, но она была сильной и легко усадила его в кресло. Сложила его руки и ноги на себя, чтобы согреть. Подложила ему под голову подушку. Уловив последний намек на его одеколон с запахом корицы.       Он удивительно хорошо сочетался с металлическим запахом крови.       Он не дергался, а крепко спал, даже веками не зашевелил.       Она посмотрела на него, спящего и окровавленного на диване рядом с фениксом, который отказывался освободиться, и подумала, не принести ли ему одеяло, стакан воды или что-нибудь еще.       Но потом она поняла, что это глупо, и она потратила достаточно времени, и уже давно пора уходить.       Хогвартс никогда не был ее домом. Она слишком много потеряла для него.       Но она будет скучать по нему.       — Я надеюсь, что ты… — сказала она, наблюдая, как песчаная змейка свернулась калачиком и уснула на его коленях.       Она не знала, на что надеялась, думая, что именно Том Марволо Реддл мог бы сделать. Она не хотела, чтобы он победил. Она не хотела, чтобы он умер. Она хотела, чтобы он изменился, может быть, отдохнул в милом, сонном коттедже вдали от всех своих амбиций. А может, и нет. Может быть, она хотела, чтобы его амбиции были смягчены более мягкой рукой. Может быть, она хотела, чтобы он был добрым. Хотя она знала много добрых людей, и все они в итоге погибли.       Все в итоге погибли.       — Надеюсь, ты изменишь мир, — сказала она вместо этого и вложила свою руку в его, нежно переплетая пальцы. Кровь на ее коже уже высохла, а его была еще влажной и покрывала ее еще больше.       Она горела. Как всегда. Играла огнем сквозь пальцы, как капельки пламени свечи.       Ее Волан-де-Морт почти ничего не изменил. Ни в лучшую, ни в худшую сторону. После его первой смерти в мире остались все те же проблемы. Не было создано никаких новых законов, даже ничего, что могло бы защитить бедного волшебника-сироту. Визенгамонт, Орден, волшебный Лондон в целом считали его причиной, а не симптомом, и просто успокаивались и шли дальше. Они были, к сожалению, прежде всего британцами.       Хотя она полагала, что то же самое можно было сказать и о Грин-де-Вальде. Еще один темный волшебник, который не сильно изменил мир.       А вот Гарри — да.       — И… в конце концов, я надеюсь, ты не испугаешься… нечего бояться Смерти. Ты не боишься, когда доходишь до конца книги. Каждая страница продолжает существовать, даже когда ты закончил историю и положил ее обратно на полку. Если время — это серия моментов, нанизанных друг на друга, как жемчужины на нитке, то каждая маленькая жемчужина будет продолжать существовать, независимо от того, когда ожерелье порвется.       Его длинные, чернильные ресницы оттеняли слишком бледные скулы. Его глаза были бы цвета рубина.       — Твоя жизнь не перестает… существовать после твоей смерти. Ты не исчезаешь из мира. Ты все еще там, в каждом месте, где всегда был, в каждой вещи, которую всегда делал, в каждом человеке, которого ты когда-либо встречал. Твоя жизнь все еще там… Ты все еще там.       На его губах была полоска крови.       — Спи спокойно, Том.       Это было невежливо, она не поцеловала его на прощание.

***

      Она оставила дверь открытой. Несколько змей проскользнули к своему хозяину. Гермиона стояла в дверном проеме и смотрела на феникса. Его черные глаза, прищурившись, наблюдали за змеями.       — Не надо, — приказала она. — Они не еда.       Птица тупо смотрела на нее.       — Я знаю, что фениксы умны. Я знаю, что ты можешь понять меня. Или согласись не есть ни одну из его змей, или я снова запру клетку.       Феникс сузил глаза. Затем ворчливо чихнул и кивнул.       И Гермиона ушла.       Она вернулась к его коллекции. Прошла мимо его все еще окровавленного стола зелий. И не потрудилась убрать его. Она не настолько увлечена им. Не хватало нескольких бутылочек, и, похоже, он использовал то, что варил в котле, пока был под угрозой. Половина содержимого отсутствовала. Жидкость была цвета крови, пахла тоже, но не тем, что она узнала. Значит, что-то лекарственное? Может быть, то, что исцелило его руку, остановило утечку души?       Но это не имело значения.       По дороге она все же поискала Ашехзу. Она не слишком горда, чтобы признаться себе и только себе, что, может быть, немного хотела попрощаться.       Детеныша василиска нигде не было видно.       Гермиона в порядке.       Она открыла дверь Комнаты. Змеи-близнецы с изумрудными глазами медленно распутали дверную раму, громко скребя по камню. Она забеспокоилась, что могла разбудить Тома, но если человек, возившийся с ним в Тайной комнате, не разбудил его, то он был в полном ступоре…       Красные.       Огни.       Обугливающие черную каменную твердь, задыхающуюся под тяжестью собственных разрушающихся легких, превращающих ее в бесполезную, утаскиваемую в больницу, тонущую в одиночестве в своей голове в течение нескольких месяцев, с только ее мыслями; наблюдающие за тем, как тела громоздятся дальше и как запах крови сгущается, с единственным способом измерить время; застрявшая в темноте, она даже не могла видеть, свет не проходил мимо ее зрачков, ее синапсы окаменели…       Змея в ее голове вырвалась наружу.       Она защищала ее, как могла, от взгляда тысячелетнего василиска, когда, заикаясь, отступила от входа.       Это не было совпадением. Не против чего-то столь древнего. Она почувствовала, как ее легкие затвердели, обесцветились до костей. Она начала задыхаться от камней и смерти. Гермиону охватила паника, когда змея в ее голове вздрогнула, отступила, перестала пытаться быть, слишком боясь зверя старше, больше и смертоноснее нее.       Шляпа была права. Она собирается умереть. Смешно.       Змей Салазара был более глубоким и насыщенным изумрудом, чем Ашехза. Его почти черная чешуя была огранена, как малахит, с темными прожилками. На свету он сверкал тысячей чешуек тысячи оттенков. Массивный зверь проскользнул в Комнату, не потревожив ни одной из вещей Тома. Убаюкивающее звяканье чешуи раздалось по ковру. Глаза цвета инферно буравили череп, и Гермиона подумала, было ли его тело пустым, без мышц, без костей, а только бушующим огнем, скрытым под чешуей.       Гермиона прикусила язык. Наполнила внутреннюю часть рта чистым вкусом железа.       И слизала кровь Реддла со своих пальцев.       Она глотала огонь, проникающий сквозь зубы, язык, в горло. Пальцы пламени ласкали ее внутренности, клинически изучая ее рот, шею, грудь. Проверяя, достойна ли она, или ее лучше сжечь. Порез у нее во рту зажил, но не раньше, чем его кровь смешалась с ее. Вместе, одинаково, бесконечно, вечно.       Она почувствовала, как струна ее магии спазмировала. Словно арфа, на которую нанизывали струны, отдающиеся в тихом рассвете.       Чудовище смотрело на нее сверху вниз.       Гермиона умерла не сразу.       Она сделала один панический вдох, ее легкие снова стали похожи на плоть.       А затем бросилась назад, споткнувшись о край ковра и выпрямившись. Было бы бесполезно отводить глаза от чудовища, если бы она могла это пережить. Ей нужно следить за тем, когда зверь сделает выпад. Змей протиснулся дальше в Комнату. Отвратительные красные глаза сфокусировались на ней. Изучая ее. Находя ее грани и недостатки. Змеи поменьше разбежались в стороны, испугавшись или просто озираясь.       Ее плечо ударилось об угол книжного шкафа, а затем о стопку. Гермиона проигнорировала боль из-за слишком большого страха и адреналина, голодным потоком хлынувшего в кровь.       Ее кровь пылала.       Мысли мчались слишком быстро, чтобы их можно было поймать.       Комната была круглой. Если она заманила бы василиска, то смогла бы вернуться ко входу.       Здесь так много книг, что одна искра — и все сгорит.       Василиск не собирался нападать, он только наблюдал за ней и преследовал ее. Он высунул длинный черный вилообразный язык, чтобы почувствовать воздух. Клыки длиной с ее предплечье были покрыты вязким ядом. Возможно, от нее пахло кровью Тома.       Ошибка.       Гермиона проскользнула мимо стола зелий, столбов с родословными основателей, Зеркала Еиналеж, пятясь назад так быстро, как только могла, чтобы не споткнуться о ноги, не упасть, не растянуться на полу и не оставить себя открытым, легким мясом. Древний василиск сожрал бы ее внутренности, наматывая кишки на зубы, как мишуру. Или подбросил бы ее вверх и проглотил бы целиком одним большим куском.       Том бы все еще дулся, когда василиск съел бы ее, или его больше расстроило бы кольцо в ее кармане…       Рука зажала ей рот, рывком отбросив назад и прижав к окровавленному телу.       — Вы нарушаете границы, мисс Грейнджер, — низко проговорил Том ей на ухо. — Сто очков со Слизерина.       Она почувствовала пулю в своей голове, пронзившую ее глаза. Утопление. Удушье. Мягкая, пупырчатая темнота. Она почувствовала вкус цитруса. Острого лайма. Совсем не гнилого. Но его давили на запекшуюся рану до тех пор, пока она не закричала.       Одна в своей голове в темноте.

***

      Гермиона проснулась от холода.       Она дрожала так, что зубы стучали друг об друга. Родители как-то говорили ей, что у людей, живущих в более холодном климате, часто бывает более изношенная эмаль из-за того, что их зубы стучат круглые сутки. Она должна была обязательно брать с собой дополнительный свитер и шарф, куда бы ни пошла.       Она не знала, придумали ли они это.       Но сейчас у нее болела челюсть, а язык казался слишком толстым и сухим во рту. Она попыталась сглотнуть, чтобы получить немного жидкости, но внутри был только лед.       Что-то удушающее, как разрушающийся ледник, вокруг нее сдвинулось, сдавило все тело. Ее ребра ломило, в груди болела пустота. Она могла только дышать. Только чуть-чуть. Гермиона моргнула, кашлянула и увидела Тома, сидящего за столом в нескольких футах от нее.       Читающего.       Перелистывающего страницы красной книги так, словно он находился в библиотеке и занимался.       Его глаза горели ярче, чем она когда-либо видела. Как будто кто-то поднес рубин к закату. Круги под ними были черными, измученными.       Одежда была вычищена. Мягкая черная водолазка. Волосы аккуратные, со слегка влажными локонами, как будто он только что принял душ.       Он все еще был в носках, без обуви.       Гермиона поняла, что оказалась в ловушке в холодных объятиях василиска. Едва она могла пошевелить пальцами ног, как он обвил ее. Его тело было тяжелым. Чешуя противостояла магии. Неплохая клетка. Она не могла аппарировать, не могла убить его, она застряла. Чешуя, царапая ее кожу, замораживала плоть. Зажата так же крепко, как и любая еда.       Одно слово Тома — и она здесь.       — Как ее зовут? — прошептала Гермиона.       — Афеснезестия, — Том не поднимал глаз от своей книги.       То тепло, которое дала ей кровь Тома, оставило ее душу странно тихой и онемевшей. Разум был слишком медленным.       — Как много букв.       И Том закрыл книгу, коротко зажмурившись. В глазах что-то вспыхнуло, как при затяжке сигареты. Он смотрел на нее из глубины своих глаз.       — Ей более тысячи лет, — сказал он негромко и повернулся к ней. — Ее полное имя требует нескольких минут, чтобы произнести его. Ты бы хотела умереть, слушая, как я его произношу?       — Сейчас ты не выглядишь способным убить кого-либо…       Он прошипел что-то на парселтанге, черной вилкой, приказ, которого она не поняла. Василиск плотно обхватил ее. Сдавливая ее грудь, ребра, легкие. Сдавливая их, как пойманную добычу. С каждым выдохом все сильнее.       Гермиона пискнула. Это был бы унизительный способ умереть.       — Эликсир жизни — вещь непостоянная, — резко произнес он, встав и медленно подойдя к шкафу с алмазами, кинжалами и мечами.       Он вытащил нож Беллы. Трехгранный, созданный для того, чтобы пронзать и пускать кровь.       У Гермионы не началась гипервентиляция. Ее скоро раздавят насмерть. Это невозможно. Вся ее паника должна остаться внутри, заражая ее кости и разлагая кровь, пока сердце не забьется белым и ядовитым.       Том провел большим пальцем по краю. Уверенно. Непоколебимо, пока тот раскалывал плоть и красные капли стекали по металлу.       — Как и большинство темной магии, он требует затрат.       Он взял чашку из ящика, бутылку со стола для зелий, пушистое белое полотенце с полки и вернулся к ней. Придвинул кресло поближе, так что они оказались друг к другу слишком близко. Она, зажатая в спирали, едва способная дышать. И он, бледнее трупа, с огнем в глазах.       — Вас когда-нибудь пытали, мисс Грейнджер?       — Конечно, мистер Реддл.       Он кивнул. Издевательски смущаясь за то, что задал такой глупый вопрос.       — Я не собираюсь вас пытать, — солгал он с язвительной улыбкой, — я задам вам несколько вопросов и вы скажете правду. Если не скажете, или будете… сложной, — он быстро и глубоко проткнул ладонь ножом, пролив струйки в чашку…       Гермиона посмотрела на кубок в его руках. Он был блестящим, золотым и с двумя ручками, конечно, черт побери, но она даже не знала, для чего он. Том? Почему он здесь? Она должна была догадаться. Медальон был не там, где должен быть. Зачем ему Кубок Хельги Пуффендуй?       Неужели это тоже крестраж?       Окутанная зимним льдом василиска, она не могла этого сказать. Ее душа дрожала. То ли от огромного чудовища, то ли от его чешуи.       Черт.       — Я раскрою тебе голову, — сказал Том, повязывая полотенце вокруг руки с большой усталостью, чтобы лечить ее сегодня, — всей своей свежевыжженной магией и оставлю тебя… — он вытащил зубами пробку из бутылки и вылил всю дозу в чашку, — ну, я оставлю твою проблему бездейственной.       Он широко улыбнулся, показывая резцы.       — А Зестия получит десерт.       Улыбка не достигла его глаз.       Его глаза были синими.       Опаляющими и сжигающими кожу до крови. Даже в ледяных объятиях василиска, задыхаясь, едва дыша, она чувствовала исходящий от него жар. Чувствовала, как его взгляд скользил от ее глаз к губам, к шее. Полоса смолы, зажженная спичкой. Готов испепелить ее душу, рассыпать ее кожу в золу и пепел. Покарать ее за грехи.       Она никогда прежде не видела его таким злым.       Даже не убийственным.       Он был расстроен.       Он снова заговорил, наклонив голову к змее и обнажив бледное горло во весь рост зверя. Василиск мгновенно сдвинулся с места, и Том выдернул ее руку из ледяных спиралей, обжигающих кожу…       Она жаждет. Она желает. Четыре пальца и большой палец, раскаленное железо и маленькие язычки пламени. Она вырывает зубами его запястье, глотает, пока ее рот не принадлежит больше ему, чем ей, и это согревает ее изнутри. Она снова кусает за мясо, за его плоть, за бьющееся сердце, погребенное под землей и ветвями его костей. Его магия мерзка, она сжигает мир и должна быть уничтожена. Как и он сам. В конце концов, они — одно целое. Его кровь слишком стара, чтобы забыться. Он не будет кричать, он будет просить, умолять, чтобы она разорвала его на части, выпустила на свободу. Есть только один конец.       … И вложил кубок в ее руку.       — Пей.       Это было сказано далеко.       Кем-то, кого она не знала.       Ее губы коснулись металла в тот момент, когда он протянул его ей. Она уже пила из чаши, прежде чем приказ успел прозвучать из его уст. Она пила так, словно это было единственное, что она могла пить. Словно это была чистейшая вода, не загрязненная даже микробами, в самые темные дни конца света. Она чувствовала только вкус металла, но был ли это вкус чаши или его крови, она не знала. Если воды было слишком много, то она этого не заметила.       Может быть, это был целый океан.       Бесконечные воды мира. Наполненные ничем, кроме морей на луне, звезд, между которыми можно плыть, не руководствуясь ничем, а только ложью будущего. Она пила и пила, пила и пила мир, бесконечный, безграничный и блаженный…       Том отдернул прекрасные воды.       Голова Гермионы прояснилась.       Ее вырвало на змею.       Два литра воды или больше, она отплевывалась до тех пор, пока не перестала чувствовать себя неряшливым водяным шариком.       — Возможно, я позволил вам пить слишком много, — сказал Том. — Прошу прощения, мисс Грейнджер.       — Ты…       Ее язык застрял между зубами, застыл и уперся.       Том невинно приподнял бровь.       — Я…?       Ох. Сыворотка правды.       — Твои родители были венчаны. Я не могу назвать тебя ублюдком, — сказала Гермиона, ее язык был слишком скользким. Она облизнула зубы, — что забавно. Я имею в виду это только в уничижительном смысле, а не в прямом.       — Это то, что вы думаете обо мне? Как о холоднокровном ублюдке?       — Я думаю, что ты слишком умен наполовину, и это делает тебя глупым.       Сыворотка правды раздражала, но с ней можно справиться. Ее больше волновало то, что он думал делать со своей кровью.       — В этом нет особого смысла, — он отставил чашку и снова сел напротив нее, на уровне глаз, словно они были равны.       — Ты довольно невозможен.       Она сказала это не как оскорбление, не как комплимент. Она сказала это как правду, и Сыворотка правды позволила ей это.       Его губы дернулись. Достаточно, чтобы растянуть щеку и прищурить один глаз.       А потом все исчезло.       И он вернулся к испепеляющему гневу и холодному, скучающему тону.       — Почему вы здесь, мисс Грейнджер? — спросил он просто, сцепив пальцы и опираясь локтями на колени.       Ее рот был гладким и легким, жаждущим излить правду, несмотря на то, что путы были настолько тугими, что ей пришлось сосредоточиться на дыхании.       — Ты поймал меня и не позволил уйти.       Вот только Сыворотка правды не заставляла говорить правду; она делала тебя неспособным лгать. В ней столько же трещин, сколько и в любой другой магии. Если ты знал это, то не было бы проблем с тем, чтобы вообще ничего не говорить.       А Гермиона все равно никогда не умела лгать. Она не понимала, почему он беспокоился. Разница была невелика.       Только его кровь в ее желудке, просачивающаяся в вены, как талый снег.       Что, собственно, сделала чаша Пуффендуй?       — Если ты хочешь быть сложной, — вздохнул Том, — то мы можем быть сложными, — он произнес быстрое слово на парселтанге.       Витки вокруг нее сжались, удушая ее. Покраснев, обмороженные чешуйки впились в кожу. Она услышала тошнотворный треск, а затем удар копьем боли в грудь. Она поняла, что это трещина в ребре.       И тут змея сжалась еще сильнее.       Сердце не выдержало, зима на коже, воздуха не хватало. Оно заколотилось, толкаясь, и попало в горло. Она почувствовала головокружение.       — Гермиона, — зевнул Том.       Он зевнул.       Когда ее ребра разлетелись и осколки кости пронзили ее органы. Он зевнул. Мучить ее было недостаточно интересно, чтобы заставить себя обратить на это внимание. Он потер черные круги под глазами, как ребенок, готовый вздремнуть.       — Я не хочу заниматься этим всю ночь.       Комната начала тускнеть, только по краям, по мере того как она задыхалась. Только красный цвет глаз Тома оставался в фокусе.       — Ты хорошо сыграла. Я… достаточно благосклонен к тебе, чтобы дать тебе шанс на мольбу. Я бы посоветовал тебе воспользоваться им.       Вкус гнилых яблок на задней стенке ее горла.       — Или ты умрешь здесь. Холодная, одинокая и забытая.       Гермиона поняла, что он находился в ее голове, душил ее, заставляя сгибаться и ломаться под тупым напором его разума. Неукротимый, как змея. Его кровь в ее венах, в мозгу. Она не могла вырваться. Над ее сознанием царила лишь тьма, медленно, плавно, все глубже погружаясь в пустую бездну, чтобы поглотить ее, раздавить под тяжестью океана.       Он делал это раньше. Довольно часто, черт возьми. Тому, похоже, нравилось причинять боль людям, используя только зубы и костяшки своего разума. Она не хотела, чтобы ее снова поймали тем же способом.       Она обрушила свой разум, раздавив его до щепотки. Ее зрение погасло, как вспышка фотоаппарата. Однажды она уже вырвала Гарри из своего разума, Том был не лучше него. Он был просто мальчишкой.       Она почувствовала, как он хватался за пустоту ее разума, как потерянная рука искала за что зацепиться, за край окклюменции, за лепесток цветка, за стенки щита.       Но не было ничего.       Ее разум был белым.       Не за что было зацепиться, не за что было ухватиться, и он неуклюже выскользнул.       Гермиона моргнула один раз, привела свой разум в порядок, посмотрела на Тома достаточно долго, чтобы заметить замешательство на его лице. Затем послала копье ему в голову.       Совсем не деликатно.       Простую мысль.       Дамблдор играет с тобой.       Он сильно вздрогнул. Слишком хрупкий. Его маска рассыпалась в пыль.       Он выглядел таким, таким уставшим.       С черными кругами под глазами и сутулыми плечами. Она даже не заметила, что он не мог держать спину прямо. Он медленно, скованно передвигался, едва держась на ногах. Он сидел в кресле тяжело, бессистемно согнув ноги. Выглядя больным. Его кожа была достаточно бледной, чтобы можно было заметить пульс на горле и его биение. Дыхание затрудненное и густое. Красные глаза были предупреждением как для него, так и для нее.       Ему нужно остановиться. Отдохнуть.       Или умереть.       Его губы все еще были бледно-голубыми.       А потом он злобно улыбнулся. С зубами острее, чем у чудовищной змеи.       Его рука вырвалась, быстрая, как гадюка, чтобы обхватить ее горло. С когтями. Острый ноготь его большого пальца вонзился ей в челюсть. Еще один ряд полумесяцев врезался в ее волосы. Его длинные, тонкие пальцы, как бледная проволока, оказались на ее шее.       Ее коса была уже испорчена. Он не заботился о ней.       — Гермиона, — тихо сказал Реддл и притянул ее ближе, вытягивая шею и затуманивая красными глазами тусклый свет. Она почувствовала его горячее дыхание на своем лице и над зубами. От него пахло свежей корицей, — ты думаешь, я этого не знаю? Думаешь, я не знаю всего, что происходит в моем чертовом замке?       — Я часто удивляю тебя, — прохрипела она, — одно неверное слово, и ты выглядишь так, будто хочешь выпотрошить меня и извлечь что-то из моих внутренностей. Прости за то, что я думала, что это обычное дело.       Он сильнее впился в ее горло. Она подумала, что он смог бы обезглавить ее одними пальцами.       — Скажи честно, Гермиона, ты хочешь умереть? Этот кошмар, которого ты жаждешь, прикованный во тьме океана, и выбор, жить или умереть. Что ты выбираешь чаще? — Том наклонился достаточно близко, чтобы прошептать ей секрет: — Это даже близко?       — Я же говорила тебе, — задыхалась она. Его руки были намного крепче, натиск змеи, — это зависимо.       — Ты можешь даже произнести эти слова? Я достаточно часто был под Сывороткой правды. И знаю, как она смазывает язык. Ложь становится как камень во рту. Кто-то достаточно опытный еще может говорить… Но ты, как всем известно, ужасная лгунья.       Его рот искривился, а в глазах блеснул черный юмор.       — Если ты будешь честна, я отпущу тебя, — солгал он.       — Я не хочу, чтобы ты меня отпускал, — сказала Гермиона.       Том напрягся.       Что-то нечитаемое пронеслось по его лицу. Даже усталость не могла раскрыть это. Он не хотел, чтобы маска сползла.       Его улыбка померкла, искра в глазах погасла, осталась только зола. Пальцы на ее горле слегка ослабли. Недостаточно, чтобы стать лаской, но достаточно, чтобы перестать сдавливать.       Синяки останутся. И она все еще будет смеяться.       — Я хочу, чтобы ты рассказал мне все и чтобы я смогла решить, стоит ли тебе помогать.       Он наклонил голову и провел большим пальцем по ее горлу. Поскреб ее учащенный пульс.       — Ты хочешь мне помочь? — пробормотал он.       — Я хочу узнать тебя.       — Только один человек знал меня по-настоящему, и он безмерно пожалел об этом.       Гермиона улыбнулась ему, показав резцы. Его взгляд скользнул вниз к ее зубам.       — Пожалуйста, заставь меня пожалеть об этом.       Том вздохнул. Медленно и с просачивающимся разочарованием.       Он закрыл глаза. Прикрыл горящие красные блики. На мгновение ее глазам пришлось снова приспособиться к тусклой комнате. К бледной коже, длинным чернильным ресницам. К несправедливо аккуратным кудрям. Его хватка ослабла, превратившись в ласку, а плечи опустились. Гермиона сглотнула. Ледяная чешуя змеи все глубже впивалась в ее кожу, и она не хотела терять тепло Тома. Она не хотела, чтобы он уходил, ей было холодно…       Он рывком притянул ее к себе.       Обхватив рукой ее шею, челюсть, и на мгновение ей показалось, что он поцеловал бы ее.       И она позволила бы ему. Позволила бы. Ужасная животная девочка, она бы позволила.       Но он не позволил.       Он прижался к ней лбом. Только нижние щели его глаз смотрели на нее, на заходящую кровавую луну, досконально препарируя ее. Как мясник, оценивающий мясо, чтобы нарезать и продать или съесть самому. Когда он заговорил, она почувствовала на губах горячие струйки его дыхания.       — Ты не хочешь, чтобы я тебя ненавидел.       — А я должна предпочесть альтернативу?       Его глаза потускнели. Стали тусклыми и мертвыми, и она никогда не видела, чтобы свежая кровь выглядела такой пустой.       Страх.       Она подумала, что это был страх.       — Альтернативы нет, — холодно сказал он.       Затем Том вошел в ее голову.       Она не сопротивлялась. Он был хуже, чем пуля в ее глазу, метеор, пробивший ее щиты и проникший в мысли. Лед змеи, шероховатость чешуи, его обжигающие пальцы на ее горле — она не могла остановить его погружение в свой разум. Да и не хотела.       Но она могла направить его.       Так же, как и направить подводное течение. Он не был искусным легилименсом. Ему не хватало ловкости. Он был метеором, звездой, врезавшейся в нее, и только с силой и огнем, бьющими в воду. Кипя в ней, чтобы получить то, что он желал.       Она двигала своими мыслями, расчищала путь с достаточными барьерами, чтобы не выдать ловушку, и вела его в самые глубины себя. Меньшее его не устроило бы. Ей нужно дать ему что-то, что причинило бы ей боль, что-то, что он смог бы укусить, прожевать и проглотить. Но что-то такое, что, когда все закончилось бы, не разрушило все, что она так тонко создала.       Гермиона должна причинить ему ужасный, жалкий шрам, иначе он сделает ей еще хуже.

***

      — Ты победила, Гермиона? — говорит Гарри. — Ты перехитрила Смерть и спасла мир?       Его шрам стал еще хуже, замечает она.       Он расколол лицо настолько, что она видит связки его глаза, проваливающегося в глазницу. Скула обнажена, видны идеальные белые зубы. Словно кто-то рассек его лицо топором, а он так и не удосужился это исправить.       Гермиона сидит на белом полу, в белой комнате, на самом верху башни.       Потолка нет. Она видит звезды.       Бесконечные тела Вселенной. Маленькие и большие одновременно. Полосы темного неба, полезные лишь для того, чтобы прочертить их булавочными уколами. Неважно, что пустота затмевает даже самые яркие и крупные звезды. Даже Бетельгейзе не может затмить черноту.       Это может сделать только солнце.       Гарри тихо подходит к ней. На нем поношенная фланель и джинсы, ботинки с потертостями. Небритый. Всегда сирота со всей своей силой. В его руке нет палочки. Она полагает, что сейчас она ему не нужна.       Она чувствует, как его магия прокатывается по ее коже, словно гром, и понимает, почему дикие животные боятся бури.       Гермиона смотрит на мел в своей руке. Она пишет заклинания, необходимые для их сокрытия. Простые, больше подпитываемые бушующей магией, чем ее собственными навыками. Разочарование, замечание, отталкивание. Гермиона не часто поднимается сюда, но тогда, когда естественный поворот звезд выводит заклинание из равновесия настолько, ей приходится все размазывать и переписывать.       Она планирует уйти и в конце концов найти Драко. Как только закончит учить Невилла, как продолжать заклинание самостоятельно. Возможно, он немного предал ее, но это не означает, что они могут сдаться. Они должны продолжать.       Они должны.       Здесь, с этим, жить нельзя. Нет никакого «после». Нет извинений, прощения и движения вперед. Они должны исправить свои ошибки, должны продолжать, пока не решат эту проблему. Гермиона просто еще не нашла правильного способа сделать это.       — Так вот как ты теперь себя называешь? — спрашивает Гермиона.       Но Гарри пришел раньше, чем она закончила свою работу.       Она гадает, привел ли он Драко.       Она откладывает мел.       Теперь прятаться бесполезно.       — Не будь дурой, Гермиона, — говорит Гарри. Он приседает так, что их глаза оказываются на одном уровне.       Ее — карие, как у свежей и мокрой от дождя могилы.       Его — кислые, резко зеленые. Как первая жизнь весны.       — Я еще не… — Гарри опускает взгляд и крутит кольцо на пальце, — еще не закончил, — камня больше нет. Теперь он носит простое кольцо на четвертом пальце, словно он женат. Возможно, Драко сделал ему предложение. Может быть, поэтому он оставил ее. Он устал и предпочел безумие страданиям.       Она не приветствует его как старого друга.       — Ты пришел убить меня, Гарри? — говорит Гермиона.       Его лицо искажается от гнева. Оно выглядит особенно жутко, когда кости лица обнажены.       Гермиона не достает свою палочку.       — Ты это видишь?       Он говорит это жестко, словно она — самая умная ведьма своего возраста и отличница в каждом классе. Ожидает, потому что если кто и понимает его, так это она.       — Разве ты не понимаешь? Ты была в Лондоне? Видела Арку смерти? Я знаю, что Дементоры приходили сюда. Я видел оболочки людей, которых они оставляют умирать с голоду. Они взбесились, потому что кто-то посмел играть с игрушками их Хозяина. Смерти, конечно же. Всегда этого ублюдка. Разве ты это не видишь?       Он не отводит от нее взгляда. Он закрыл дверь, когда вошел в комнату, чтобы убить ее. Здесь только она в старой мантии, и он в старой одежде. И белая комната. Она слишком устала, чтобы поднять против него свою палочку.       Ей не победить.       Гарри не выглядит уставшим.       — А ты, — он сузил один глаз, второй дернулся в глазнице, — здесь в такой безопасности. Еще и решила уйти? — он выплевывает это слово так сильно, как только смог, с лицом, разрезанным пополам. Молния сверкает между его зубами. Искра ударяется о кость. — Тебе нравится прятаться в замке? Оставив меня одного сражаться. Я никогда не думал, что ты трусиха, Гермиона.       Она вздрагивает.       — Гарри…       — Ничего, кроме змеи. По крайней мере, у Драко наконец-то появилось сердце.       — Не надо.       Гермиона закрывает глаза в белой комнате.       В темноте за ее веками стоит мужчина, которого она не узнает. Он красив. Так же цел, как и она. Странно наблюдает за ней.       — Это ты, Гарри, — говорит Гермиона, — это то, что ты сделал. Не пытайся выкрутиться. Ты сломал палочку. Ты убил своего лучшего друга. Ты превратил Рона в Дементора, в монстра, ради… экспериментов? Ради власти? Любопытства? Я знаю, что он был не единственным. Кто, черт возьми, знает, что с тобой…       — Я сделал это, чтобы он жил, — шипит Гарри. С еще одной вилкой освещения на языке. — Хватит быть глупой. Ты самая умная. И ты уже умирала раньше. Ты знаешь.       — Гарри…       — Хватит лгать, Гермиона. У тебя это плохо получается. Я знаю, что ты это понимаешь. Знаю, что понимаешь.       — Гарри…       Ее голос ломается. Она не может смотреть на него. Зарывается головой в руки, за колени, внутрь себя, чтобы быть в безопасности. Она не понимает, почему он затягивает это. Он должен просто убить ее сейчас и покончить с этим.       — Ох, — говорит Гарри.       А затем:       — Нет, нетнетнет, — бормочет Гарри мягче. Он придвигается ближе к ней, настолько близко, что она чувствует на нем запах крови, — мне жаль. Я не… Я просто хотел сказать, что доверяю тебе, Гермиона. Больше, чем кому-либо. Прости, что накричал. Я… мой характер не намного лучше в эти дни, — смеется он.       Он гладит ее по голове.       Она напрягается.       Он вздыхает.       — Драко рассказал мне, что вы двое делали, пытаясь все исправить, — холодное копье вонзается в ее сердце. Она не боялась до той секунды, пока не поняла. Есть вещи похуже Смерти… — И я думаю, что вы сбились с пути. Я пришел помочь.       Она вскидывает голову.       Он нервно смотрит на нее. Словно он предлагает какой-то глупый, детский план и ожидает, что она ударит его газетой.       — Помочь?       — Ты не можешь воскрешать мертвых, Гермиона, — он болезненно улыбается. — Ты не можешь изменить прошлое. Мы должны принимать то, что нам дано, и довольствоваться этим. Я понимаю, ты хочешь, чтобы я… — Гарри прерывается и оглядывает комнату с обнаженной половиной лицевых костей, — был больше похож на того, каким я был.       Она хочет, чтобы он был целым. Счастливым.       Она не думает, что он когда-либо был по-настоящему счастлив.       — Но теперь уже ничего не поделаешь, — торопливо заканчивает Гарри. — Мы должны двигаться вперед. И у меня есть план.       — Правда? — говорит Гермиона достаточно спокойно, чтобы не выдать горечь.       — Просто доверься мне, хорошо?       Гарри говорит это мягко. Словно они дети, отправившиеся в большое приключение.       — Я знаю, что ты устала, Гермиона. Вы все устали. Но я… обещаю, теперь все позади.       Он тянется к ее голове.       Она не двигается.       Его пальцы холодны в ее волосах. Как ледяной холод трупа. Она не знает, бьется ли его сердце. Из открытой раны на его лице не течет кровь.       — Все в порядке, — говорит он. — Я знаю способ победить.       — Я не… я не хочу побеждать. Я хочу быть… — шепчет Гермиона, — Я хочу быть счастливой.       Она думает, что это не ложь.       — Ты хочешь отдохнуть, — он понимающе кивает. — Чтобы все закончилось. Чтобы… все исправилось. Я могу подарить тебе это, — говорит Гарри. Мягко и со слабой улыбкой, которая прищуривает глаз и подходит к его лицу, несмотря на все, что с ним не так. — Это не займет много времени. Это даже не больно.       Она смотрит на него, пока он моргает.       Только одним глазом. Зеленым, тошнотворным и сосредоточенным на ней. Другой остается открытым с обнаженными мышцами.       — Тогда объясни, — говорит Гермиона. — Я хочу знать.       Если оглянуться назад, именно здесь она проиграла.       Гермиона — существо гедонистически снисходительное. Чрезмерные часы в библиотеке, чрезмерное количество заметок, написанных на бумагах. Бесконечные, бесконечные книги. Она не сдерживает свои желания. Она питает их жиром и сытостью, думая, что в этом пороке нет ничего плохого. И этого быть не может. В учебе есть только добродетель. В понимании. В знании.       Она — самая умная ведьма своего века. Никогда не будет ошибкой неустанно стремиться ко всему.       Чтобы насытить голод по вселенной внутри нее.       Гарри объясняет все достаточно просто. Она думает, что он стал довольно умным во всем своем безумии. Может быть, ему на ухо шепчет древний призрак.       — Я могу переделать тебя, — говорит Гарри, — вытащить твою душу, немного изменить ее и вставить обратно. Могу проникнуть в твой разум и очистить его. Сделать тебя более сосредоточенной, сильной, лучшей. Тогда твоя магия будет более стабильной, я обещаю. Ты сможешь помогать, а не просто прятаться. Они будут бояться тебя.       Гермиона вздыхает.       Она не хочет, чтобы ее боялись.       — Это не повредит, — категорично заявляет Гарри, — Джинни согласилась. Луна тоже. Я поговорю с Невиллом, и что-то мне подсказывает, что он тоже согласится.       — А Драко? Ты вырвешь и его душу?       Он леденеет. Рычаг поворачивается.       — Драко нужен в Азкабане, — холодно говорит Гарри.       — А если я откажусь?       — Тогда я покину тебя, — еще одна вспышка молнии на его зубах. — Я спасу всех, кого смогу, а ты умрешь холодной, одинокой и забытой.       Гермиона не говорит «нет» сразу.       Она вообще ничего не говорит.       Какая-то больная часть ее скучает по нему. Даже если он сошел с ума от власти, он все равно является для нее самым близким братом. Самым близким, что у нее есть из семьи. Она не хочет, чтобы он ушел так скоро.       Но у нее нет бесконечного времени.       — Гермиона, — говорит Гарри после глубокого вздоха, — вот так мы победим. Так мы спасем мир. Это будет покой. Ты будешь спокойна. Там есть все, чего ты хочешь. Твоя семья. Я и Драко. Джинни, Луна, Невилл, я обещаю…       — А Рон? Где Рон в этом плане? Он…       — Он в Азкабане, как я и сказал, — раздраженно отвечает Гарри. Гермиона думает, что он не знает, что лжет. — Мои… еще не закончены. Я еще не закончил.       Она не понимает его.       Она слишком устала, чтобы пытаться.       — Тебе придется открыть свой разум, — говорит он. — Ты должна впустить меня. Я не могу забрать у тебя твою душу. Ты должна отдать ее.       Она смотрит на звезды. Они такие маленькие и такие большие, такие бессмысленные, важные, красивые и простые одновременно. Ей интересно, все ли вещи в мире могут хранить в себе такие бесконечные противоречия, или только небесные тела заслуживают такой чести. Если что-то еще сломается под натиском диссонанса.       — Я не Дементор, — смеется он. Один глаз морщится. Открытое мясо другого подергивается в знак подражания.       — Я устала, — говорит она.       — Я знаю, — говорит он.       Гарри колеблется достаточно долго, чтобы она смутилась, а затем берет ее на руки, прижимая к себе, как ребенка. Он холоден.       — Я знаю, — повторяет он, — ты так много сделала. Больше, чем кто-либо другой, я думаю. И ты заслуживаешь отдыха. Ты заслужила это.       — Я? — говорит Гермиона. — Я не добилась многого, кроме более творческих способов потерпеть неудачу.       — Ты не проиграла, — говорит Гарри. — Драко и ты сделали все, что могли. Он говорил мне. Больше ничего нельзя сделать. Нельзя пытаться делать одно и то же снова и снова и ожидать другого результата.       И несмотря ни на что, Гермиона смеется. Необъятность неба, разрушенность ее дома. Холод и ужас этого мира. Она смеется над его глупой шуткой.       — Это и есть определение безумия, — говорит Гермиона.       — Именно, — говорит Гарри.       И он улыбается рядом с ней, и она не видит ни шрама на его лице, ни холода его тела, ни безумия в его глазах. Она видит только ямочку на щеке.       — Ты знаешь, что я ненавижу научные журналы, — говорит Гермиона.       — Ты знаешь, я никогда их не изучал, — говорит Гарри. — Мой последний год в начальной школе был посвящен пищевой цепи, я думаю. Львы — хищники, знаешь ли.       — Я знаю, — уныло говорит она.       Он обводит пальцем один локон. Тянет за него, как в детстве, когда находясь в библиотеке, ему было скучно. Сейчас ее волосы слишком сухие и не возвращаются назад.       — Все будет хорошо, Гермиона, — говорит Гарри. — Это последнее. Я обещаю. Ты в безопасности. Война закончилась. Настало время мира.       Гермиона долго смотрит на него.       Его глаза яркого, нового зеленого лесного цвета, а волосы грязно-черные. В нем так много от Гарри, которого она знает, и так много от него неправильного. Безумие и сила, и что-то глубокое и извращенное есть в его душе. Какая-то ужасная магия Смерти, о которой она еще не знает достаточно, чтобы даже догадаться о ней. В нем что-то потерялось. Что-то не связанное. Гермиона тянется к нему, чтобы прикоснуться.       Она не думает, что это что-то новое.       Гарри всегда жаждет любви. Семьи. Дома.       Даже в своем самом безумном состоянии он того же характера.       Поэтому она, конечно, соглашается. Ради Гарри она готова на все.       — Хорошо, — говорит Гермиона.       — Блестяще! — говорит Гарри.       И его улыбка может соперничать с солнцем. Затмив тьму и звезды для нее.       Он легонько касается ее головы. Холодными пальцами, но она привыкла к этому. Она чувствует, как буря его магии накатывает на ее сознание и стучит легонько, вежливо. И она открывает дверь. Было бы ложью сказать, что ей не интересно, что он будет делать. Магия души странная и часто эзотерическая. Ее трудно изучать, даже если ты знаешь, что делаешь, как в случае с Патронусом.       — Это не будет больно. Обещаю. Это будет похоже на мир, — сказал он.       Это была правда.       Гермиона смотрит на звезды и видит маленькие огоньки в темноте. Она чувствует, как что-то в ее сознании сдвигается, какое-то маниакально счастливое воспоминание о том, как Гарри убивает Люциуса, и прежде чем она успевает подумать об этом, ее душа ускользает…       Звезды становятся ярче.       Ночь становится мягче.       Она видит что-то, так далеко, через завесу, свет триллиона звезд, и ночь так ослепительна без пустоты между ними, чтобы скрыть ее. Во Вселенной так много всего. С горящим каскадом атомов, прижавшихся друг к другу в поисках тепла. Она плывет. Что-то плещется и играет в водах ее сознания. Легкое и нежное. Она умиротворена.       Пуста.       Время проходит.       Человек в темноте за ее веками уходит.

***

      Том уставился на нее.       Обнимая ее лицо. Рассматривая ее с нежностью. Гнев на нее утонул в замешательстве, любопытстве, созерцании.       Беспокойстве.       Его брови нахмурились так, словно он действительно беспокоился за нее.       — Что ты видел? — задыхалась она. Она пыталась направить его, но не могла быть уверена в правильности, пока он не заговорил.       Он сказал что-то на парселтанге, черный вилообразный язык мелькнул вместе с красным человеческим. Что за маленькое чудовище. Василиск ослабил хватку, и она смогла вдохнуть глубоко, полно и долго. Воздух имел кровавый привкус. Ей было на это все равно. Это был рай.       А потом змея ускользнула. Ледяные витки соскользнули, оставив ее на ковре. Том согрел комнату простым движением руки, потратив на нее магию. Гермиона не понимала, насколько ей было холодно, пока не начала оттаивать. Она подумала, не переохладилась ли она.       Том мог это знать. Он обучен медимагии.       Он соскользнул со стула, снял с вешалки свою очень красивую мантию и уселся перед Гермионой, пеленая ее в нее.       От мантии не пахло некромантией. От нее не пахло незнакомой женщиной. Она пахла жженой бумагой, пряностями и Томом Реддлом. Она пахла, как его простыни.       — Это был тот человек, который уничтожил тебя?       Он спросил мягко. Словно он был настоящим человеком, который заботился о ее благополучии, не настолько, чтобы умерить свое любопытство, но достаточно, чтобы быть деликатным в этом вопросе.       Он выглядел довольно уязвимым, поскольку жалел ее.       Если бы у нее был нож, она бы вонзила его в бок, только чтобы увидеть, как изменится его выражение лица.       — Нет, — сказала она, только честно, — я сама себя уничтожила. Никто другой не виноват.       Он вздохнул. Закрыл глаза. Позволил своей голове упасть так, словно она ответила неправильно. Черные ресницы коснулись скул.       — Гермиона…       Она вонзила нож в его голову. Совсем не деликатно.       Он обладал большей силой, метеором, врезавшимся в нее, но она обладала деликатностью тонкого скальпеля, способного вскрыть его и обнажить мозг. Тонко и точно, и только то, что ей было нужно.       Гермиона почувствовала вкус крови.       Она спиралью пронеслась вглубь его головы, ловчее змеи, мимо кроваво-красных шипов и сквозь кирпичи, нанося удары в темноте иглой своего разума. Гермиона истончилась и сосредоточилась, скользя по гладким чешуйкам. За воротами было двухэтажное здание. Кроваво-красная дверь. Она ворвалась в нее с точностью ломтя.       Гермиона надеялась, что у него начнет болеть голова. Она надеялась, что он вздрогнет. Она надеялась, что он закричит в уюте своего дома.       Мягкая мебель и ковер. Гостиная и старая пыльная кухня. Лестница, ведущая в три спальни.       И тут Гермиона узнала место, по образцу которого Том Реддл создал свою окклюменцию.       Это был дом Поттеров.       Обстановка была такой же, мебель была новая и старая. Большой обеденный стол с кольцами кофейных пятен, диваны заменены на темные, стены выкрашены в более чистый и строгий цвет, обшивка стен удалена.       Она не стала размышлять об этом. Не было времени думать о чем-то настолько неправильном.       Это было небольшое осознание в ее голове. Она слишком занята тем, что впивалась когтями в его разум. Она искала секрет, спрятанный под камнем, под подвалом, под самой темной тенью половиц. Она нашла бы его бьющееся сердце.       В задней части дома был старый подвал. С наложенным на него заклинанием.       Место, где Поттеры прятали свою Мантию.       Возможно, Том был из тех, кто прятал секрет не в самом темном ящике, а где-то в стороне, безобидно скрывая больший секрет с помощью меньшего. Гермиона вспомнила, как Волан-де-Морт спрятал крестраж в Выручай-комнате, кусочек своей души в своем доме, прямо под носом у своего старого врага.       Он действительно любил хитрить.       Гермиона мысленно повторила его путь. Покинула стены дома Поттеров, прошла в сторону, посмотрела на маленькую неприметную дверь подвала. В прошлый раз, когда она ее видела, она причинила ей боль. Эта Мантия, разрывающая на части ту, которую она вплела в волокна своих костей.       Сейчас она казалась довольно инертной. Ничто не разворачивало ее душу.       Она открыла подвал легко, одним движением пальца.       Позже она подумает, что это была счастливая случайность.       Судьба. Любила свою иронию.

***

      31 октября, 1981       Дата была важной…       День Всех Святых…       Он ждал этого…       Целый месяц, здесь, в старом доме. Холоднее, чем он помнил. Теперь стало тише.       Конец света был вполне мирным.       Не грандиозной оргией разрушительного неистовства, не ликующим столпотворением, а медленным засыпанием. И ох, как крепко он спал. Спокойный, бесконечный сон ребенка, уверенного в своей безопасности, охраняемого родителями и никогда больше не просыпающегося.       Часы не тикали. Снег не хрустел. Солнце взошло и опустилось тридцать первого октября.       Тишина, в которой могли кричать только мертвые.       А потом пришло время мужчины.       Волан-де-Морт щелкал пальцами в тусклом, прохладном доме, протягивая руку к любому прогорклому намеку на магию, который мог найти, пока искра не попала к нему, и камин не зажегся. Довольно жалко и тускло. Не намного теплее.       — Я в порядке, — сказал мужчина, дрожа и сидя в центре кровавого круга, с нервными пальцами и без рубашки в мертвую зиму. Молодой, слишком молодой, мальчик все еще брил лицо, но в глазах магии он был мужчиной, и только это имело значение. Магия буквальна. Никогда не умна, никогда не заботлива, слишком часто жестока.       Мужчина сглотнул один раз, дрожь подкатила к горлу — слишком красноречиво, мальчик так и не научился — затем рывком кивнул.       — Начинай уже.       Ужасно, глупо, смело.       Это не было сюрпризом. Этот мужчина был прост. И что еще хуже — упрям.       Маленькая, трусливая часть Тома хотела, чтобы он был еще смелее. Чтобы взял нож, убил его и убежал. Убежал, прожил жалкую, короткую жизнь и погубил мир, чтобы Тому не пришлось его спасать.       Волан-де-Морт вздохнул, засучил рукава, встал на колени над мужчиной.       И начал вивисекцию.       Этот особый ритуал неприятен, но его руки были тверды, хорошо натренированы с ножом. Они не дрогнули бы. Он препарировал людей и раньше, тысячи раз, в качестве пытки, для сбора органов или просто чтобы развеяться. Этот ритуал требовал живых тканей. И они будут предоставлены. Темная магия взывала к нему так же истошно, как стигийский сироп, и густая в его венах, всепоглощающе сильная. Больше не с чем несоперничающая.       Магия могла быть мертва, но она оставила после себя великолепный труп. А Лорд Волан-де-Морт был талантливым некромантом.       Мужчина разделился пополам в верхней части круга, складки кожи живота разошлись в аккуратном сечении, отражая практику и в основном желающий образец. Он остался жив, ни одна артерия не задета. Органы извивались, слегка страдая, а сердце билось слишком бурно. Сначала желудок и печень. Веревки кишечника, блестящий желчный пузырь, пестрая поджелудочная железа были не нужны. Они были выброшены в кучу запекшейся крови за пределами круга.       Его руки были в крови. Перчатки были не нужны, мужчина собирался умереть задолго до того, как началось бы заражение.       Кровь запеклась под ногтями. Он провел пальцем по ней.       Красная, густая и липкая, как смола, до локтей. Она заляпала манжеты его закатанных рукавов. Грязная работа.       Печень готова, такая же красная, в грудной полости мальчика.       Магия мертва, и его окклюменция провалилась, зашипела, зацепилась, как толчок аэроплана в нисходящем потоке, свободно падающего, надеющегося, что его поймают…       Ему Было Всего Двадцать Один Он Почти Не Знал Этого Мира Ребенок Принесенный В Жертву Ради Великого Блага Он Понимал достаточно Чтобы Согласиться Недостаточно Чтобы Понять О Чем Его Просят Слишком Эгоистичен Были И Другие Способы Сделать Это Ему Не Нужно Было Так Много Если Бы Он Не Возвращался Назад Так Далеко Какая Разница Между Двадцатью И Сорока Годами Избегай Жены Он Мог Бы Использовать Кого-То Другого Пришить Его Обратно Канун Всех Святых Это Была Единственная Ночь Когда Магия Была Достаточно Бодрствующей Чтобы Исцелить Ему Не Нужно Было Убивать Своих... .. . .. .       … Волан-де-Морт вырезал печень мужчины.       Мужчина наконец закричал.       Низкий, воющий звук вырвался из глубины открытой диафрагмы, медленно набирая силу и живость, пока не превратился в гортанные, захлебывающиеся хрипы, считающие раз, два, три.       Затем перешел в хныканье.       Волан-де-Морт продолжал свою работу. Холоднее, тише.       Крики были странными, всегда думал он.       Для такого низменного выражения человеческих страстей они так разнообразны.       Это и пустые стенания отчаяния, и вопли радости, и несносное хрюканье задыхающегося мужчины с ножом в груди. Плюшевый голубиный вой приближающейся женщины, праведные завывания мести, надломленные, захлебывающиеся крики горя.       И, конечно же, бесконечные подвиды боли. Проклятие, распятие и кухонный нож — все они звучали так по-разному для хорошо тренированных ушей.       Разные ноты в зависимости от случая, разная музыка для создания настроения.       Сегодняшним сонетом была старая метель.       Изредка нарушаемая воплями страдающего мужчины.       Изредка нарушаемая воем голодного волка.       Он проникал в уши Волан-де-Морта достаточно вежливо, с холодными криками и холодным ветром. Изредка раздавался хлюпающий звук человеческих органов, когда он переставлял внутренности человека вокруг себя. Волан-де-Морт хорошо знал человеческое тело и был осторожен. Он не хотел убивать мужчину слишком рано. Мужчина знал, что должен умереть, и смирился с этим. Крики были просто животной реакцией на боль, а не ужасом.       Мужчина не боялся смерти.       Это было ради высшего блага.       Он мог сильно ненавидеть Волан-де-Морта, но идеалы были ему очень дороги.       Нынешнее убийство произошло в Годриковой Впадине…       В Ее Доме Обугленные Останки Не Годятся Для Укрытия В Бурю И У Него Нет Магии Чтобы Защитить Их Мужчина Умрет Но Мальчик Останется И Умрет Холодным Одиноким И Забытым В Глубинах Ада Он Должен Убить Ее Снова Но Медленнее На Этот Раз Он Был Лучше Опытнее А Она Так И Не Попробовала Разбитую Гнилую Магию Мира Какая Ошибка Смешанные Цветы Свежая Кофейная Могильная Грязь Соль В Океане. ... .. .       … Волан-де-Морт не хотел сюда возвращаться, но это было идеальное место. Магия здесь старше, Основатель зарылся в ее почву, и Волан-де-Морту нужно было все, что он мог наскрести.       Мужчина снова закричал, пока Волан-де-Морт не разрезал его диафрагму, чтобы добраться до легких и сердца.       Затем он предпринял доблестную попытку вырвать кляп.       Волан-де-Морт закрыл рот мужчины рукой. Он был быстро укушен, словно ребенок.       Его пальцы были в крови, извлечение органов было неаккуратной работой, а рука размазала влажные красные линии по бледной щеке. Волан-де-Морт разложил органы по кругу, мягкие ткани все еще соединяли их. Они все еще качались, все еще работали, в конце концов, все люди были животными, сделанными из простых вещей. Ему нужны желудок, печень, сердце. Легкие могли остаться. Мужчине нужно дышать.       Важно убедиться, что он останется жив до конца.       До апофеоза.       Тогда он сможет умереть.       Волан-де-Морт держал его конечности у рта мужчины, когда подцепил свою руку под ребра до локтя и вынул сердце. Скользнув пальцами под быстро бьющуюся мышцу, он произнес заклинание…       Гнилое Черное Мертвое Мясо На Задней Стороне Языка Горячее Ядовитое Испорченное Годное Только Для Мух Он Собирался Блевать В Открытую Грудную Полость И Убить Мальчика Бесполезного Слишком Молодого Для Этого Он Был Гребанным Ребенком Со Сломанной Рукой От Падения С Метлы Нет Мы Не Пойдем В Больницу Сегодня Мы Не Пойдем В Больницу Сегодня Мы Будем Учиться Лечить Кости Тогда Сладкие Конфеты Которые Разрушают Зубы Взрослых Больше Не Будут Конфетами Которые Ребенок Засовывает В Рот Пытаясь Испытать Его Делая Его Слабым Никаких Сладостей На Завтрак Девочка Хорошо Только Одну Но Сначала Ты Должна Победить. .. . .. .       … удлиняя артерии, вены и желудочки, и вытягивая их в длину по всему телу мужчины. Желудок и печень уже были выведены и прижаты к кругу. Сердце было последним, но самым хрупким. Волан-де-Морт должен быть аккуратным.       Он вынул сердце и положил его в центр круга, у ног мужчины. Убрав руку, он позволил мужчине снова задыхаться и булькать от крови. Он мог бы быть заботливым.       — Джеймс, — успокаивающе произнес Волан-де-Морт и кивнул вниз, на борющегося за жизнь мужчину, — все почти закончилось, — солгал он.       Ненавидящие, лесные глаза. Маленький Джеймс ненавидел его. Не так сильно, как девочку, но даже в этом они соперничали друг с другом.       — Лжец, — жалко пробормотал он, на его лице проступили кровавые пятна.       Джеймс знал, что Волан-де-Морт все равно поймал бы его. Он хорошо знал Волан-де-Морта. В каком-то смысле они были друзьями, а в каком-то — врагами.       — Сколько времени это займет, сэр? — раздался позади него дрожащий голос.       Волан-де-Морт напрягся.       Мальчик не должен здесь находиться.       — Ты должен был ждать в своей комнате, — Волан-де-Морт повернулся и уставился на мальчика.       Тот по-идиотски выглянул из-за дверной рамы, словно не хотел привлекать к себе внимание, намеренно сделав именно это. Мальчику было шестнадцать. Его голос сорвался год назад. В гормональных муках полового созревания, в предсмертных муках мира. Какой хлопотливый идиот.       Он был слишком похож на своего отца.       — Я хотел попрощаться, сэр, — сказал мальчик.       Джеймс издал отвратительно хрипящий, булькающий звук, пытаясь говорить или смеяться, захлебываясь кровью.       — Джеймс сказал, что это мило, теперь возвращайся в свою комнату, — сказал Волан-де-Морт. — Ты слишком мал для этого.       — Я не ребенок, — глупо солгал мальчик.       Том выпрямился и поднял бровь.       — Сэр, — добавил мальчик.       В конце концов, не было особой разницы между глупостью и храбростью.       — Я вернусь за тобой, — заверил Волан-де-Морт. — Обещаю. А сейчас тебе лучше уйти.       Это была ложь. Идеальная.       Настолько идеальная, что часть Тома сама поверила в нее.       Как будто все, что выходило из его уст, имело хоть какой-то вес.       Волан-де-Морт умел лгать другим, но не имел привычки лгать самому себе. Он знал, что этот путь вел только к ошибкам. А их у него достаточно, чтобы хватило на всю жизнь.       — Вы не обязаны, сэр, — сказал мальчик. Его голос дрожал, он пытался быть не трусом, которым являлся. — Я знаю… Я… Я понимаю, что происходит.       Мальчик ничего не понимал. Но он хорошо усваивал уроки, и это было важнее.       — Это хорошо, — солгал Волан-де-Морт и кивнул. — Если понимаешь, то ты знаешь, почему должен уйти сейчас. Твое присутствие может испортить ритуал.       — Да, сэр, — мальчик кивнул и угрюмо уставился в пол. Он ушел, тихо постукивая ботинками, обратно по коридору, как полагал Волан-де-Морт, в сторону своей комнаты, как хороший маленький мальчик.       Джеймс схватился за колено. Два негнущихся пальца слабо потянули ткань его брюк, словно ребенок, добивающийся его внимания. Лазурные глаза и залитое кровью лицо, открытая полость тела, Джеймсу не хватало воздуха, чтобы говорить. Он едва мог дышать.       Он молчал. Какая трагедия.       Джеймс бросил на Тома взгляд.       Волан-де-Морт хорошо знал Джеймса. Они не были друзьями в одном смысле, и не были врагами в другом.       — Джеймс желает тебе добра, — отозвался Волан-де-Морт через плечо, выписывая по комнате рунные линии. Жизнь. Река. Зима. Смерть. Весна. Железо. Огонь. Корень. Змея… и так далее, пока круг не был завершен.       Путешествие во времени было деликатным.       Волан-де-Морт услышал мягкое постукивание ног, возвращающихся в столовую. Он не повернулся.       — И он считает тебя храбрым, — неловко сказал Волан-де-Морт. — И он очень тебя любит.       Джеймсу удалось рассмеяться.       Из его рта вырвалась струя крови, забрызгав лицо. Был один ужасающий момент, когда Том увидел, как его сердце икнуло, пропустив удар в открытом воздухе в центре круга, прежде чем оно вырвалось…       Волан-де-Морт бросился на него и произнес заклинание исцеления…       Жидкий Гнилой Труп Исчезло Брюхо Остались Только Кости И Гнилые Мокрые Внутренности Он Задыхался Прикасаясь К Грязной Неряшливой Работе Ты Знаешь Что Можешь Сделать Лучше Еще Раз Еще Раз Пока Не Станет Идеально Мне Все Равно Сколько Ты Пройдешь Мы Сожжем Мир Вместе Это Не То Чего Ты Хотел Не Умеряй Свои Амбиции Теперь Я Буду Так Разочарован Магглы Созданы Для Того Чтобы Ими Управляли Я Понимаю Но Не Смотри Слишком Высоко Реддл Или Он Обернет Цепь Вокруг Твоего Сердца И Ошейника Что За Вкус Она Тоже Потомок Мантии Как Фатально. .. . .. .       … ткань сердца Джеймса, прежде чем оно разорвалось и обрекло их всех. Он не мог умереть. Он должен жить до конца, потому что магия жестока, а Том не знал другого заклинания, чтобы отправить свою душу во времени.       — Уходи, мальчик, — прорычал Волан-де-Морт.       Мальчик бросился прочь.       Джеймс остался жив.       Время шло.       Ночь затянулась.       Стало холодно, сердце Джеймса замедлилось, и Волан-де-Морту пришлось потратить еще одно заклинание на очаг. На этот раз его вырвало в углу.       Сочельник ушел.       Наступил Праздник Всех Святых.       Волан-де-Морт вздохнул. Пришло время убить его.       — Если тебе станет легче, Джеймс, для меня это будет гораздо мучительнее, чем для тебя.       Джеймс не ответил. Его глаза были закрыты. Шея была вялой и бледной. А сердце билось в центре круга. Это единственное, что имело значение.       Так было лучше.       Он не позволил своему взгляду задержаться на живом теле.       Волан-де-Морт наклонил голову и прислушался к топоту ног. Мальчик не должен видеть этого. Он должен спать спокойно, уверенный в безопасности, и видеть сны о своей сестре. Они всегда были самыми близкими.       Мальчик был слишком добрым, а она — слишком жестокой.       Волан-де-Морт взял свой нож, старую реликвию его матери, еще одну реликвию Слизерина. Хороший для кровопускания, он нес в себе проклятие, жаждущее магии, знаний и многого другого. Его предок был таким странным человеком.       Он не считал их очень похожими.       Том схватил с пола качающееся сердце, прижал его к своей груди и проткнул их сердца вместе.       Между четвертым и пятым ребром и под углом к центру грудины, чтобы задеть бьющуюся мышцу. До этого он убил много мужчин, женщин и детей. Найти нужную точку на себе оказалось на удивление легко. Он не вздрогнул.       Он знал, что его душа не умерла бы.       Ему было больно.       Волан-де-Морт не удивился. Он не стал напрягаться, стискивать зубы, напрягать мышцы — это только усилило бы боль. Это была буря в его душе. Расколы, трещины и молнии разрывали его в кровь за то, что он посмел обмануть законы времени. Он позволил. Он был метеором, несущимся к земле, и горел так ярко, что хотелось загадать желание. Он позволил боли разорвать его. Развязать его.       Вырвать его душу и отправить ее в новое место.       Куда-то в старое.       Куда-то еще.       Он проснулся от простого вздрагивания ресниц. В одежде, которая была ему великовата. В комнате было липко и жарко. Волан-де-Морт вспомнил жару того лета и запах дюжины испуганных, немытых сирот. Здесь их было еще слишком много. Бомбы еще не упали. Джейни и Билли были еще живы…       Что-то ужасающее сдвинулось внутри него. Полное, свежее и жгучее, жаждущее мира. Такой гнев.       Такой страх.       Не гнилая, хитрая черная штука.       Волан-де-Морт вздохнул.       Похоже, ему снова придется иметь дело с душой. Слишком молодой и слишком мертвой.       И с очень короткими ногами.       И с драками из-за еды.       Он нахмурился.       Нет, подумал он, глядя на заплесневелый, заляпанный водой потолок в приюте, так не пойдет. В этой жизни все изменится. Он здесь, чтобы спасти мир. Он не будет делать это в бомбоубежище. Его ждало целое поместье, которое он еще не успел сжечь. Он снова сможет убить отца.       Хотя сначала он должен найти этого старого дряхлого ублюдка и спасти его бесполезную жизнь.

***

      Гермиона моргнула.       Гермиона посмотрела на Тома Реддла.       Гермиона посмотрела на Тома Марволо Реддла.       И удивлялась, почему он просил ее называть его Томом.       Черные волосы, черные ресницы, черные круги под глазами, он сидел перед ней с усталыми плечами. Наблюдая за ее реакцией, он был раздраженным и слишком уставшим, чтобы скрывать это. Зажмурив глаза так, словно у него от нее разболелась голова. Яркие и красные, как бьющееся сердце. Даже с изможденным и усталым лицом его красота резко резала, пробирала до костей. Отвлекала ее.       Она смотрела на ночное небо и видела убаюкивающие звезды вместо поглощающей их тьмы.       Гермиона поняла, что была очень глупа.       И, возможно, немного поверхностна.       И что она вот-вот умрет. Шляпа была права.       Она слышала, как сглатывало горло, как билось сердце и как звякало кольцо в кармане.       — Что ты видела? — спросил он спокойно. Как будто его не волновал ее ответ.       — Ты путешественник во времени, — сказала она тихо.       Том не моргнул.       Он сделал вдох.       Медленно, через нос. Затем поднял брови и вздохнул.       Разочарованно.       — Похоже, ты удивлена, — сказал он.       Его лицо не двигалось, руки не дергались. Согревая, пальцы держали концы его мантии вокруг нее. Здесь, под землей, под водой, в холодной сырости земли и камня, была только тишина.       Гермиона не могла найти в себе силы, чтобы заболеть.       Путешествовать во времени было сложно.       Гермиона знала четыре способа сделать это.       Первый был прост. Маховик времени. Песок из драконьей кости и пепла возрождающегося Феникса. Заколдованный с помощью часового реверса, с помощью которого можно успешно переместиться на час или пять назад. Или, при более изменчивой магии, на годы. И ты ничего не можешь изменить. Ты все еще находишься на той же линии, на том же пути, на той же судьбе. Драко и она, конечно, усвоили это на собственном опыте.       Но это срабатывало, если тебе требовался дополнительный час или два на учебу.       Или, для более снисходительных, быстро вздремнуть.       Второй был ужасен. Ты умираешь. С помощью старого ритуала темной магии, который она обнаружила в Катакомбах, когда она была… когда Гарри…       Неважно, когда.       Гермиона обнаружила его после того, как они разогнали живших там Дементоров, и легко рассказала об этом Гарри, потому что именно такой она и была. Он взял книгу, сказал ей, что она бесполезна, они в мире, они побеждали, иди сюда, Вы…       И все. Она не знала, как, но прочитала достаточно об этом.       Предположительно, это позволяло изменить прошлое. По крайней мере, свое прошлое.       То, что Гермиона никогда больше не видела эту книгу, не имело значения. Важно то, что семя было посажено, пусть и зарыто, и когда у нее появится возможность, она соберет урожай.       Третий был глупым и опасным. По некоторым теориям, Арка смерти позволяла путешествовать во времени, или что-то подобное. Она читала документы об экспериментах с яблоками в Министерстве и о том, как иногда, когда они бросали яблоко с надкушенным краем, оно снова становилось целым, а затем исчезало в небытие.       Это не то, что могло быть надежным, безопасным или полезным.       Четвертым способом была Мантия.       Тысяча нитей, сотканных Смертью. Единственное содержимое вне законов времени. Существовала как суперпозиция, одновременно с самой собой.       Гермиона, конечно же, разорвала ее. Убрала смерть из мира. Но сейчас это не имело значения.       — Я удивлена, — сказала она.       Последнее, что она выпила, было из чаши Пуффендуй, а потом она все выплеснула. В ее желудке ничего не могло быть.       Он пожал плечами, совершенно расслабленный, не заботясь ни о чем на свете.       — Разве не для этого ты здесь? Почему тебя послали и…       — Меня не посылали…       Она задалась вопросом, начнется ли у нее гипервентиляция, или паника придет позже.       — … Почему ты приехала в Хогвартс, — сказал он, — и сразу же сосредоточила свое внимание на мне. Только на мне. И ничего, кроме вопросов. Что ты хочешь от меня?       — Я хочу поцеловать тебя, — призналась она.       Она была в шоке.       Ее пальцы были холодными, а в крови была Сыворотка правды. Она делала ее глупой и медлительной. И восприимчивой к слабостям.       Его маска треснула.       Он совсем не был спокоен.       Какая-то жалкая тоска пронзила его черты, скорее боль, чем желание. Словно она что-то украла у него, как вор в тихой, темной ночи. Он не знал, что оно исчезло, пока не стал искать это. Слишком сильно бьющееся сердце, красные глаза, судорожно ищущие в ней ту частичку его самого.       Она должна сказать ему, что оно в ее кармане. Кольцо было таким тяжелым, что она не смогла бы стоять.       Гермиона также должна сказать ему, что он не один.       Спасение мира было сложным делом, как казалось.       Она ничего не сказала, а он поцеловал ее.       Провел рукой по ее шее, притянув к своим губам. Поцеловал ее горячо и сильно, прогоняя холод своим жаром. Приник к ее губам, ища то, что потерял. Вот дурак. Его руки потянули за мантию вокруг ее тела, прижимая и притягивая к себе ближе. Слишком голодный и жаждущий, чтобы она смогла погубить его.       Он держал ее осторожно.       Пока она не перестала дрожать.       А потом его пальцы обвились за ее шеей, в волосах, более грубо и требующе. Вилообразный язык голодно мелькал в ее рту, погружаясь под язык и пробуя ее на вкус, как странно горячий дротик, без бугорков и более гладкий, чем его человеческий. Она довольно смущенно захныкала. Наклонившись к нему и обхватив его тело, пока не оказалась привязанной к огню.       Какая ведьма не хотела увидеть, как она сгорит.       Гермиона пропустила его кудри сквозь пальцы. Ее зубы были острыми, но для этого нужно так мало. Его кровь уже билась в ее сердце. Больше — не хуже. Он был бы благодарен ей. Она горячо чувствовала его между ног, пожирающим, тонущим в голоде, и жаждущим дать ей все, чего она захотела бы. Если бы она попросила, он бы сам вырезал себе язык.       А потом отдал бы свою душу.       — Ты лжец, — вдохнула она в его губы. Сбивчиво и беспорядочно. Она сосредоточилась только на том, как его рука, забираясь под рубашку, обжигала ее бок.       — Да.       Он целовал ее шею, слушая, как она задыхалась, и нащупывая зубами пульс. Оттягивая ее голову назад, открывая вид на горло и унимая сердцебиение.       — У тебя вообще никогда не было видений, — сказала она, в ней было слишком много Сыворотки правды. Он скользнул по ее ребрам, подушечки его пальцев вонзились в долину ее позвоночника. — Ты солгал мне. Прорицания — это чушь, ты знаешь и…       Он рассмеялся. Смех отдавался эхом в комнате, пока не вернулся обратно, как ласка.       Гермиона отстранилась и перестала целовать его достаточно долго, чтобы увидеть смех в его глазах. В ярко-красных, с морщинками в уголках. Она провела большим пальцем по его скуле.       Бледной.       Такой бледной.       Даже румянец от поцелуя не мог окрасить его щеки. Его губы были белыми.       — Это первое, о чем ты подумала? — весело спросил он.       — Что еще я должна сказать?       — Что ты видела?       — Тридцать первое октября 1981 года.       Он замолчал.       — Ты провел какой-то ритуал — для путешествия во времени, я полагаю — это было сложно. Я не знаю, что это было за заклинание. Мне не разрешили его прочитать. Ты можешь объяснить…       — Что ты видела? — снова спросил он.       Гермиона однажды тонула.       Она видела, как пушистый белый заяц скакал по полю, не оставляя следов. Была зима, снег стоял идеально фарфорово-белый, почти бесконечный, бескрайний. Зайца там быть не должно было. А Гермиона от природы была любопытной девочкой. Она пошла следом. Побежала за зайцем по бесконечному идеальному снежному полю, пока не вышла к покрытой льдом реке. Заяц стоял на льду. Его глаза-бусинки наблюдали за ней, ожидая, когда она перейдет реку.       И она перешла.       Ах, снова раздался заглушенный голос Реддла.       Пульс бился в горле так сильно, что казалось, будто там были камни. Она едва могла сглотнуть.       — Я видела Волан-де-Морта, — произнесла она, задыхаясь от страха, — я видела другого мальчика с тобой. Я видела, как ты убил Дже…       Его глаза залила чернота.       Щелчок выключателя — и багровый цвет исчез. Это было единственное предупреждение Гермионе. Если бы она успела что-то сделать в тот момент, в тот миг, возможно, это спасло бы ей жизнь.       Его руки обвились вокруг ее горла.       Сжали ее крепче, чем это могла сделать любая змея, любое заклинание. Он резко опрокинул ее на спину, обхватил за талию и сдавил диафрагму. Начал душить ее своими хорошо натренированными пальцами. Его ногти впились в ее шею до боли. Она начала задыхаться и хвататься за его руку.       Он медленно наклонился вперед и надавил всем своим весом на ее шею.       С черными глазами, которым все это наскучило.       Раздался хруст, треск и взрыв боли в горле. Хрупкий кусок хряща смялся, трахея разрушилась. Кровь попала на язык. Горячий металл и соль.       Что-то внутри нее повернулось, змея в ее голове, запертая и тихая. Она потянулась к нему. Она не могла применить к нему магию, не могла убить его простым проклятием. Сейчас самое время появиться змеи.       Она не появилась.       Не повезло.       Она крепче сжала его запястье, как кулек горячих углей, и скрестила эти маленькие косточки на запястье. Все крепче и крепче, пока не услышала тошнотворный хруст гравия и пыли, когда запястье красиво хрустнуло.       Том не дрогнул. Он навалился на нее всем своим весом, а его большие пальцы обхватили ее сломанную дыхательную трубку, в то время как маленькие укусы ногтей пронзали всю остальную боль.       Мир начал темнеть.       Она вскинула руку, выпустив свою магию, левиосу, и потянула книжную полку на себя…       Они исчезли. Полка и края ее зрения.       Его глаза были такими темными. Старыми, обугленными, черными и пустыми.       Глубже, чем пустота. В конце света, когда звезды погасли бы, когда закончился бы грандиозный эксперимент творения, когда в огромном очаге вселенной остались бы только тьма, тишина и пустые, неподвижные атомы. Там были бы его глаза. Смотрящие на нее с конечной судьбы мира.       Такого ли бессмертия он хотел?       Пережить все? Даже звезды? Сидеть в темноте и холоде? Как одиноко.       Гермиона смотрела на темнеющий мир. Она надеялась, что Том…       Его руки вокруг ее горла дрогнули.       Сжались еще сильнее.       Один раз.       А потом он отпустил ее.       Толчок в шею, и он уселся на нее сверху, тяжело дыша и ругаясь в потолок.       — Ты чертовски изменила меня, не так ли? — сказал он, задыхаясь. Словно проиграл великую битву. — Перевоспитала меня, извратила по своему вкусу. Хорошая, черт возьми, маленькая змея.       Гермиона задыхалась, ее трахея была сдавлена, и она не могла дышать. Она втягивала собственную слюну, кровь и мясо из своих легких…       Он успокаивающе провел рукой по ее искореженной шее. Мягкими движениями, словно успокаивая испуганное животное, проводя вверх-вниз и стараясь не причинить еще большего вреда, но все равно причиняя ей боль. Нервы были слишком оголены.       А потом они онемели.       Опираясь на руку, заложенную за голову, он осторожно наклонил ее шею и начал клинически прощупывать ее. Осмотривать рану, которую только что нанес.       Какая-то целительная магия влилась в нее, мягкая и ласкающая. Появился пронзительный толчок боли, когда что-то сдвинулось в ее горле, и она снова смогла дышать. Большими глотками воздуха. Испуганная, уставшая и измотанная. Холодная, на берегу реки.       Глаза были черными.       — Тебе лучше?       Она не могла ответить, она могла только дышать, отчаянно вырываясь, под его руками.       — Ты хотела знать. Когда я прикасаюсь к тебе, я чувствую смерть, Гермиона.       Том тихо говорил в темноте, опираясь своим весом на руку рядом с ее головой. Нависая над ней и затмевая потолок. Он ласкал ее горло, четырьмя пальцами, и большим пальцем, скользящим огнем вверх и вниз, над биением ее сердца.       Медленно исцеляя ее.       — Когда я прикасаюсь к тебе… — он слегка нахмурился, лишь краешек бледных губ дрогнул, почти в замешательстве, — это похоже на то, как если бы я ступил на свежую землю своей собственной могилы. Я прикасаюсь к своему концу, с которым по странному стечению обстоятельств я столкнулся… Интимное уничтожение, — он поднял брови, забавляясь. — Даже не жестокое. Нет ничего, кроме безразличия. Словно ласкаешь горизонт событий черной дыры. Я знаю, что это поглотит меня, распутает и убьет, как и любая другая обычная вещь, и все же…       Он скользнул ладонями по ее горлу. Каждый палец тяжело ложился на хребты ее дыхательного горла.       Пока она не исцелилась.       Еще более бледный сейчас, без красных глаз, он выглядел так, словно был сделан из чернил и бумаги. Свеча могла бы убить его.       — И все же мысль о сдержанности разжигает голод еще больше. Я потерянный. Беспомощный, чтобы поцеловать нож у своего горла. Это сводит с ума.       Он наклонился, крепче сжал ее горло и притянул к себе, чтобы снова поцеловать. Раздалось торопливое бормотание губ. Секрет для комнаты.       — Это заставляет меня чувствовать себя ничтожно.       Он провел ладонью по ее ключице, а потом — вниз, между грудей, по ее колотящемуся сердцу. Его аккуратные ногти впились в него. Как будто он думал, что именно там она хранила его частичку.       — Это то, что я представляю, как чувствует себя Бог.       Поцелуй, не пожирающий голод, а просто ласка. Словно он пытался говорить прямо в ее легкие. Втискивал слова в ее рот, которые она не могла услышать. Что-то, что он не мог произнести, но отчаянно хотел, чтобы она все равно поняла.       Она думала, что это был страх. Или ненависть. Или еще хуже.       Она поцеловала его в ответ.       Конечно, поцеловала.       Он пытался убить ее, а она поцеловала его в ответ, провела пальцами по его слегка влажным, еще не высохшим кудрям, позволила ему шептать сладкие слова и облизывать их, позволила ему обнять ее крепче, чем шторм обнимает море, потому что, конечно, она это сделала. Пусть он не был мальчиком, а она не была девочкой, но, тем не менее, они оба были животными.       И Гермиона была не одна.       Она притянула его ближе.       — Авада Кедавра.       Реддл втянул слова в ее рот, высекая искры на зубах. На ее языке.       Деликатес.       Лакомство.       С руками, обнимающими ее. Вплетая пальцы в ее волосы также крепко, как и любой мальчик держал любую девочку. Как любой хищник держал свою жертву. Как человек держал Бога.       То, что он не мог потерять.       Но что-то, что он мог убить.       Он был ужасным чудовищем, не так ли?       Смерть имела вкус молнии.       Резкого удара летней грозы. То, чего ты ждешь, сидя на крыльце, когда ветер развевает твои волосы. Родители зовут тебя в дом, но ты остаешься там слишком долго. Наблюдая, как полуденное небо темнеет от чего-то более мощного, чем солнце. Химический запах озона поднимается в легких, когда ты приносишь частичку бури внутрь себя.       И ты понимаешь, что это — магия.       Что все вокруг — волшебство.       Солнце, дождь, ветер, освещение. Деревья и трава, грязь и земля. Твой дом, газета, почтовый ящик и велосипед, который ты оставил ржаветь. Твои мать и отец.       И ты.       Разница между магией магглов и магией волшебников в том, кто лучше говорит Вселенной, что делать.       Буря надвигается стремительно, и ты должна быть внутри, но ты — ведьма. И мир прогибается под тебя.       Затем молния ударяет в дерево, раскалывая его, убивая и воспламеняя в пламени в промежутке между одним ударом сердца и следующим. Ты прыгаешь, скрипишь и пытаешься разлепить глаза, наблюдая, как огонь пожирает что-то такое старое, такое полное жизни, что мгновение назад было лишь пищей для постоянно разрастающегося огня.       И ты понимаешь, почему в честь него назвали Богов.       Ты задаешься вопросом, будет ли твой дом следующим, который сгорит.       Магия в грозе, в небе, в звездах и океане, более сильная, чем может быть у любого человека, маггла или ведьмы.       Она должна была спросить, была ли гроза. В ночь перед лесным пожаром.       Гермиона совершила множество ошибок.       Времени на сожаление было достаточно, прежде чем ее душа ускользнула, оторвавшись от тела. Последнее, что она увидела, была не ярко-зеленая вспышка, а мягкий, глубокий алый цвет заката. Тени в его глазах.       Том Марволо Реддл не выглядел раскаявшимся, он не выглядел покорным. Он был решительным. С холодным, резким лицом, смотря на нее пренебрежительно, незаинтересованно. С пустотой во взгляде. Он ни капли не пожалел об этом.       Лорд Волан-де-Морт не совершал ошибок.

***

      Гермиона Джин Грейнджер умерла в 12:03 ночи 18 октября 1943 года. Причиной смерти стало Убивающее проклятие, наложенное Томом Марволо Реддлом. Ее труп был зарезан, а затем скормлен василиску. Вкус у еды был не тот, как у старой, темной смерти. Следующие несколько дней Том Реддл оставался в Комнате под охраной огромной змеи. Это была самая ценная реликвия, переданная его семьей.       Она рассказывала ему сказки о его предках, помогая ему заснуть в своих объятиях, помогая отдохнуть и восстановиться. Да, она была хладнокровным существом, но она тоже обладала магией и могла согреться для своего сына.       Иногда она становилась голодной и вынуждена была уползать прочь, через трубы, в Черное озеро. Она проскальзывала мимо маленькой зеленой каморки сына с маленькими звездочками на потолке и смотрела, чтобы убедиться, что там безопасно, что никто не вторгнется, пока его не было дома. Она не стала бы снова разбивать окно, если бы ему или его детям не угрожала опасность. Но она бы запомнила.       Тогда она поплыла бы дальше вниз. В бесконечный океан.       Василиск была охотницей по натуре.       Ей нравился вкус свежего мяса. Как кровь и кости ломались под ее зубами. Акулы, кальмары и огромные киты семи морей были ей не по зубам. Ей нравились теплые, солнечные воды в центре мира, но ничто не могло сравниться с ощущением, когда она пробивалась сквозь зимний лед, чтобы утащить ничего не подозревающую добычу и утопить ее.       И в последний раз она была в заточении, холодная, одинокая и забытая — она не знала, сколько прошло времени, сколько лет, она просто знала, что это было слишком долго, и она стала слишком голодной. Опустошенной и лишенной разума.       Она пыталась съесть себя.       Свой хвост. Съесть свою плоть.       Это было больно.       Но потом ее нашел маленький Лорд Слизерин. Он был таким маленьким. Таким молодым. Просто мальчиком.       Она не должна снова причинять себе боль.       Она должна заботиться о нем.       Вот только то, как мальчик смотрел на нее…       На ее древнюю чешую и одинокое логово.       Как будто он и не мальчик вовсе. Как будто он уже бывал здесь раньше. И уже знал ее. Как-то знакомо.       Он смотрел ей в глаза, совершенно не боясь и спотыкаясь о свои крошечные ножки, чтобы добраться до нее. Его собственные глаза горели ярко-красным, защищенные от ее взгляда, и он говорил с ней так, словно она была чем-то потерянным и вновь обретенным. Старым другом. Он приблизил ее к себе, положил на нее голову и прошептал ей на ухо страшную историю. Она не поняла большую часть истории. История была длинной и печальной, и в ней было слишком много маленьких человечков, о которых она не заботилась. Но она крепко обхватила его, прижала к себе и позволила ему говорить. Бормотать. Шептать ей на ухо, пока его голос не стал хриплым и скрипучим.       Пока он не затих.       Пока не заснул.       Должно быть, он устал, этот самый маленький Лорд Слизерин. Она позволила ему спокойно отдохнуть, здесь, с ней, в темноте и тишине. Глубоко под землей, под водами, в земле, камне и покое ее дома. Она позволила ему уснуть, а сама задумалась над этим странным обстоятельством. Великий василиск был очень стар. Настолько, что она даже не помнила начала своего имени, только конец. И она никогда не видела, чтобы ее наследники Слизерина приходили к ней с такой теплотой. Они были напуганы. Всегда. Сначала… пока она не заговорила, и они не поняли, что они — семья.       Какой странный мальчик.       В его жилах текла самая быстрая, самая умная кровь. Как он мог так потеряться в этом мире? Он крепко вцепился в нее, словно она была единственным, что держало его голову над водой.       Ах, бедный маленький Лорд. Может, он и не так мал, как те дети, только что прибывшие в замок, но он все еще был таким маленьким.       Ему нужна была мать.       Пока не появилось бы какое-нибудь другое чудовище и не сожрало его целиком.