***
Иорвет выходит из дома Саскии под пристальным взором Маэваринна, который затаился в проулке, не желая быть замеченным. Определенное уважение к командиру все же теплилось в его сердце, где все же поселился иной, более яркий образ, завоевавший не одно сердце среди повстанцев, — некое подобие Аэлирэнн, пускай и отдаленный, — тем не менее, даже если бы Маэваринн вышел перед Старым Лисом нос к носу, вероятность того, что тот заметил бы его и вообще как-то отреагировал, была минимальной. Мизерный шанс, который глупо тлел где-то внутри, окончательно потух, неприятно ударив под самый дых. Глупо, конечно, и весьма самонадеянно. Ходили слухи, будто бы Дева из Аэдирна любит краснолюдов , а потому для успеха любому желающему заполучить ее расположение эльфу стоило как минимум отрастить бороду, однако на такие глупости Гроза Понтара старался внимания не обращать. Теперь же ему и вовсе стало плевать. Не на Саскию, не на борьбу, не на Верген, а на саму концепцию светлой и чистой любви, которую глупо было ожидать в его положении. Образ — вот чем брала Драконоубийца. Какой образ мог быть у какой-то там ведьмы из стаи волколаков? Чем она могла зацепить? Собственно, сразу так и не скажешь, если скажешь вообще. Хотя именно он ней подумал Иорвет, когда остался один на один со своими мыслями, и губы сами скривились в едкой ухмылке. Он чувствовал себя конченным имбецилом. «Ты не безразличен ей, seidhe», — сказал ему Владемер, и в груди как-то странно кольнуло. Вряд ли то была совесть, орущая в три горла как неправильно было так бросить девушку, в принципе и не расчитывающую на что-то большее, зато самолюбие вдруг подняло прежде забитую голову, отчетливо подталкивая в нужном направлении. Иорвет помнил жадные поцелуи Вальги, ее полный восхищения взгляд, направленный на его широкие плечи и поджарый торс, как она пылко отвечала на все ласки, словно никак не могла насытиться, и все с учетом того, что сама смущалась поворачиваться к нему спиной, где ожоги плелись до самого копчика. Тело обдает жаром, а внизу живота скручивается тягучий комок, но мужчина быстро подавляет все лишнее, акцентируя внимание лишь на подготовке к грядущей битве. Вот он отдает приказы, проверяет оружие, весь в делах, как никогда прежде, а мельком в голове все равно проскальзывает что-то про эту девицу, и непонятно, то ли это из серии «что угодно, лишь бы не думать о Саскии», то ли он действительно начинает тосковать по Вальге. Заранее зная, что ничего, кроме чисто делового разговора с воительницей после ее выздоровления не может быть, Иорвет скорее просто желал вновь увидеть ее в здравии, не расчитывая с чистым сердцем на взаимность, хотя, если уж быть откровенным сам с собой, желание увидеть на чужих губах куда более счастливую улыбку при встрече все же присутствовало. Именно чего-то на уровне чувств и эмоций так не хватало Деве из Аэдирна, но этого было сполна в простой девице из черт знает откуда. Девице, готовой на все ради тех, кого любит; девице, которая помогла ему за фактически лишь благодарность; девице, о которой он ничего не знал, но так хотел узнать. Иорвет закусывает губу, присаживаясь на одну из лавок у чьего-то дома, и приходит к выводу, что даже если б Саския вдруг решила, будто их недо-отношениям стоит дать шанс, он все равно метался бы, как зверь в клетке. И метался бы из-за другой женщины, которую теперь вряд ли увидит вновь. Ему докладывают, что ведьмака вынесли с поля старой битвы, а мгла пала, и он, сжав зубы и стиснув кулаки, вновь натягивает маску ледяной выдержки. Им предстояло выиграть войну.***
Ярик никогда не был тем, кто жалеет о своих поступках или вспоминает прошлое с грустой ухмылкой. Сделал и сделал, последствия — вопрос извечно вторичный. Он, как и многие в прежней стае, прикормыш с дороги, был самым яростным в битве и самым, наверное, кровожадным. Глядя на сдержанного Владемера и довольно сговорчивую Вальгу, волкулак не удивляется, почему их род вырезали столь легко. Они никогда не распространялись о прошлом, а выведать что-то у слабого рассудком Босника являлось дохлым номером, хотя тот приходился кузенам родней и кое-что знал о том погроме, что произошел в одной из далеких деревень Каэдвена. Ярослав Вальгу никогда не любил, потому как та пыталась его контролировать, — по факту лишь звериную часть да и то в полнолуние, — а еще была недостаточно, в его понимании, сильна, поскольку о тех чудесах, что творили ведьмы ее рода, разве что не ходили легенды. Легенды в узком кругу, безусловно, потому как род был невелик, а всех, кто еще мог что-то передать или даровать, сожгли на кострах, а то и в самих избах. Ярик помнил, как Вальга первое время боялась огня и чужаков, — выйти с ней к людям почти всегда граничило с полным провалом, — и оборотень помнил, что ведь раньше она жила в поселении, где вдруг стало слишком много косых взглядов и плевков в спину. Ярослав говорил, что пришлые и позвали солдат на выручку, а явились не простые мужланы в дырявых доспехах, а элитное подразделение да еще и с ведьмаками. Там было двое таких, один свирепее другого, на фоне которых молодые волкулаки казались жалкими щенками, и Ярик усмехается, размышляя над людской тупостью: когда началась резня, убили и тех, кто сам же вызвал солдат. Мужчина смотрит на медленно спадающий туман с горизонта, и его губы растягиваются в улыбке. Единственное, что омрачало всю ситуацию, так это уход Ярослава, однако оно и к лучшему — тот в последнее время плохо ладил с вожаком, но против Владемера не вышел бы, ибо знал изворотливую натуру его сестренки, из кожи вон готовую вылезти, лишь бы спасти единственного выжившего родича: при желании та могла играть очень гадко и грязно. Босника, как родню, в расчет не брали, Босник с трудом запоминал своих на лицо, но Вальгу любил и ходил за ней хвостиком, ластясь аки домашний пес, а потому если ту тронуть, чудной парень вполне мог полезть с когтями на рожон. Надо бы уходить докладывать, но почему-то Ярик ждет, уже глядя как чья-то армия стройным рядом выходит на поле боя. Ему всегда нравилась кровь, нравилось убивать, за что и получил в итоге когтистой лапой от Владемера. Из-за какого-то драного суккуба, а! — Любуешься? Резкий голос за спиной, и Ярик круто разворачивается, непроизвольно ощерившись. Владемер, окрепший и восстановившийся после ритуалов сестры, умел подкрадываться бесшумно абсолютно ко всем, что выводило из себя куда больше его пропитанных нотациями речей. Однако сил покинуть стаю почему-то не находилось, хотя и осталось тут два инвалида с половиной, а потому Ярик покорно опускает глаза, так как знает простую истину: смотреть в упор означает бросить вызов. Владемер же подходит к нему вплотную и внимательно вглядывается в армию солдат. Зубы неприятно сводит от ненависти, воспоминания вновь накатывают, укрывая с головой, но почему-то мужчина не просто смотрит, а именно высматривает кого-то, на что Ярик удивленно вскидывает бровь. — Что ищешь? — Кого. — Владемер слегка сощуривает звериные глаза, оголив в оскале клыки. — Вальга видела его во сне. — Его? Ярик отказывается что либо понимать, чуя, что тут явно отсылка к прошлому кузенов, но тоже смотрит в толпу людей, идущих прямо на город. И тут Владемер издает низкий гортанный рык, выпустив острые когти, а его глаза вмиг наливаются алой кровью. — Живой! — Оборотень подходит совсем близко к крутому склону, клацнув зубами в воздухе. — Мерзкая тварь… Ярик не понимает еще больше, чувствует ярость, сильными волнами исходящую от вожака, и неосознанно сгибается, стараясь быть мельче, неприметнее, ведь так принято в стае. Но все это лишь до того момента, пока Владемер не делает слишком заманчивого предложения. — Не хочешь пролить свежую кровь, брат мой? И Ярик охотно соглашается.***
Саския отдает приказы и смотрится так уверенно, стоя на стене и подбадривая народ, что даже у Геральта, привыкшего к разным по степени важности речам, губы растягиваются в уважительной улыбке. Он все больше задумывается над тем, почему выбирает ту или иную сторону конфликта, нечто сентиментальное и эмпатическое все больше проникает под кожу, и ведьмак приходит к выводу, что либо он просто стареет, либо потеря памяти сделала из него совершенно иное «я». Золтан говорит, что Геральт все же изменился, ссылаясь на него из прошлого, хотя и в те времена лезть не в свое дело и вершить справедливость было у знаменитого Белого Волка чем-то вроде любимого хобби. Лютик говорит о том, что его другу всегда удавалось победить свою темную сторону, и природное благородство брало верх, но Геральту этого мало. Он хочет вспомнить все и сложить наконец мозайку до конца. Первым делом, после того как очнуться да услышать свежие новости от все еще злой, как черт, Эйльхарт, он не бежит со скоростью света на передовую, не садится в уголке с размышлениями, а подается какому-то порыву, твердящему, что действовать надо здесь и сейчас, потому что потом будут новые проблемы, снова отсылки из прошлого, рвущиеся в настоящее и будущее, — Геральт уже уверен в том, что нормальной жизнь не будет никогда, — и на глазах у копошащейся в каких-то книгах магичке целует того, кто сидел с ним все то время, что он был в отключке. Яевинн опешивает от такого напора, стоит почти столбом посреди чужих хором, пока ведьмак, уткнувшись носом в его шею, прижимает к себе как в последний раз. А может и в последний, — проносится в голове у скоя`таэля, и он сам на этот раз целует мужчину, вначале глубоко и даже властно, а затем нежно поддев его верхнюю губу языком и тотчас обхватив ее своими губами. — Может продолжите не в моем доме? — Судя по интонации, Филиппа явно близка вытурить за дверь даже магией. — И желательно после грядущего сражения. Звучит здраво, но по большому счету продолжения и не подразумевалось, просто хотелось оказаться ближе именно сейчас, пока солдат Хенсельта нет и в помине. Но скоро будут. И вот Геральт уже стоит на бастионе, готовый к труду и обороне, чувствуя рядом чужое тепло, отчего в груди как-то странно щемит. — Выполнишь мою просьбу? Один взгляд влево, лишь полувздох, и кажется Яевинн уже все понял, лишних слов и не надо. Он касается плечом его плеча, слегка самоуверенно улыбается и говорит: — Ты тоже береги себя, Волк. А я не… — Барышня, знаю. Все равно. Яевинн кивает, и дальше все крутится, вертится так, что искры из глаз. Пока главные ворота не пробили, довольствуются мелкими разборками, но все же долгое время даже выдохнуть тяжело, а лишь осада временно ослабевает, Саския зовет ведьмака к себе. Проверить тоннели не проблема, однако взгляд на оставшегося на стене партизана слишком долгий, чтобы никто не заметил. — Яевинн, мне нужны ваши лучники. Содаты Хенсельта готовы снова прорываться, и краснолюдам нужна помощь с укреплениями. Эльф коротко кивает в ответ и идет к своим бойцам. Пока не выбили ворота, осада кажется немного простецкой, если, конечно, через злополучные тоннели не идет уже целая пехота, а поскольку разведчики так и не вернулись, у Саскии были резоны переживать. Когда ведьмак и воительница скрываются в подземном лабиринте, на поле боя начинает происходить нечто весьма занимательное. Разбитые на группы солдаты, подчиняющиеся каждый своему командующему, соединялись между собой лишь Саскией собственной персоной; у каждой группы были свои обязанности и каждая бдила лишь за своей работой. За воротами следили краснолюды да эльфы, обстреливающие желающих пробиться в город, благо что перед основным проходом имелся еще один, ведущий на рыночную площадь, и в довольно узком коридоре солдатам Хенсельта было сложно активно маневрировать, в то время как у жителей города имелись некие преимущества, однако никто не ожидал, что найдутся те, кто сумеет пробить защиту и даже не склонится перед напором скоя`таэльских стрел. Удары баллистой — словно гром среди ясного неба, как и бомбы, что распространяли едкий, слезоточивый газ, взрываясь на стенах бастиона, и вскоре в Верген проникают те, кого ведет некогда член элитного отряда каэдвенской армии — Якуб из Ард Каррайга, выбивший себе имя за счет карательных операций разного толка. — Они на стене! Они на… Договорить краснолюду не дает топор, прилетевший прямиком в горло, и с боевым кличем бывший солдат Медвежьих Голов бросается в бой, внушая уверенность своим солдатам за счет быстрого набора унесенных с собой жизней защитников Вергена. — Yaevinn, aebrecad le vishol! [Яевинн, атакуйте около ворот!] — Кричит Иорвет, схватившись за меч, пока часть его отряда отходила за спину мечникам, поражая врагов стрелами. — Sinn fein aespar a seo dh`oine. [Мы сами пристрелим этих людей] — Do caen me a’baeth aep arse, — кривит в холодной усмешке губы Яевинн, отбросив ударом зефара одного из солдат, что хотел напасть на Старого Лиса со слепой зоны, — iad voerle ar gebo. [Можешь поцеловать меня в задницу. Их там ждет наш сюрприз] Иорвет даже не успевает удивиться, когда слышит звериный рев из самого города, и лишь краем глаза замечает огромного волкулака, полосующего одного из солдат когтями по исполненному ужаса лицу. — Яевинн! Черт бы меня побрал… — Бен Грувер бежит по ступеням наверх, с видом преисполненным великого испуга. — Прикажи Торувьель убрать свою зверину со ступеней! Я не буду сражаться бок о бок с этой здоровенной херней! Возмущения краснолюда теряются в общем шквале криков и агонии, когда еще несколько групп солдат взбирается на стену и кидает новые бомбы, разрывающиеся мелкими осколками на значительный радиус. — Да драл я вас и вашу маму! Пускай еще своих зовет, этих мразей тут как тараканов! Работая слаженно и четко, оба командира «белок» отражают удар достаточно долго, впервые за долгое время не просто отказываясь пререкаться и отдавать друг другу распоряжения, а понимая друг друга почти с полуслова; они не замечают, как наплыв людей становится тише, как и не успевают засечь в какой момент к главным воротам притащили таран. — Они хотят пробиться внутрь! — Орет во все горло ожесточенно машущий топором Золтан. — Где Геральт и Саския? Ответа не следует, да и вряд ли у окруженных плотным кольцом краснолюдов было время на его возможное рассмотрение. Высокий мужчина, чье лицо было исполосано шрамами, нещадно рубил всех, кто попадался ему на пути, двигаясь в тяжелых доспехах, которые не могли пробить эльфийские стрелы, на удивление ловко да быстро. Его взгляд буквально вцепился в Ярослава, рядом с которым подобно танцовщице плясала с мечом Торувьель, и мужчина идет напролом, отсеча одному из одичавших от страха кметов голова с плеч прямо на ходу, не сбавляя шага. Воительница видит цель и уже хочет атаковать, обойдя полукругом, но ее сбивает с ног какой-то каэдвенец, приложив по голове увесистым щитом. Ярослав тотчас же отвлекается, издает гортанный рев и бросается на врага, раскрыв пасть в прыжке, желая в буквальном смысле отожрать солдату голову, но не успевает — ноги оплетает тяжелая серебряная цепь, замотав точно в кокон. Якубу не в первый раз убивать оборотней, он уже знает, как это делается. И он не упустит шанса пролить волчью кровь вновь…