***
На деле, найти кого-то в Замке Трех Отцов оказалось не таким уж и простым делом. Занимающиеся врачеванием Малена и Седрик, на чьих руках лежала ответственность за целую кучу раненых города, вместе с несколькими мужчинами и женщинами из числа эльфийских беженцев принимали больных с начала осады, куда стекались все, кому была нужна помощь. Там же прятались во время сражения те, кто не мог держать оружие, и до сего момента народ не убывал, а вот количество лекарственных трав и чистых бинтов неумолимо сокращалось. — Bealubenn… [Тяжелая рана] — Седрик подходит к одному из краснолюдов, которому почти пробили голову тесаком, и невольно морщится. Малена, которая в поте лица бегала от одного больного к другому, лишь устало выдыхает, смахнув тыльной стороной ладони выступившую на лбу испарину. — Esseath riachtanach aineas, mo minne [Тебе нужно отдохнуть, моя любовь]. — Esseath velol tuirse le me [Ты устал не меньше моего]. — Малена ласково улыбается мужчине, быстро чмокнув его в губы. — Voerle beag tuilleadh va. beadowanth his velol bennanna… [Нужно подождать еще немного. На поле битвы много раненых…] Заходящий в этот момент в главный зал Иорвет едва ли спасает положение. Он не тот, на кого можно возложить часть забот по уходу за пациентами, но если уж пришел, значит что-то важное. Однако скоя`таэль не требует доклада о проведенной работе: спокойно спросив, нужна ли помощь, он медленно обводит взглядом помещение, стараясь выцепить нужную ему фигуру, которой, возможно, и не было в зале. Седрик замечает это и криво усмехается. — Si fandiss aevell a Malena. I elder neen eilid. [Она ищет травы для Малены. Ее брат пока не объявлялся.] Иорвета мало волновал молодой оборотень и он даже был рад, что тот куда-то делся, хотя был более чем уверен, что явно не ушел далеко — бросать сестру сейчас он просто не стал бы. Если бы командир скоя`таэлей обратил свой взор на алеющее в лучах заката небо, то увидел бы дым от большого костра, который горел в стороне сожженной деревни и догадался, кто там вершил погребальный обряд. И лишь когда воздух разрезал одинокий волчий вой, партизан понял, сколько боли затаено в облитом кровью волчьем сердце.***
Ворон, сидящий на ветке дикой яблони, смотрит на собирающую травы девушку с искренним любопытством, что объяснялось не сколько желанием птицы коммуницировать с людьми, а самым что ни на есть вопросом потребления — за срезанные стебли человек раскидывал по полю разломанный хлеб. Вальга подходит к птице аккуратно, не делая резких движений, и протягивает ворону руку, нашептывая разные умиляющие глупости, не сводя при этом с птицы пристального вгляда. Зрительный контакт, тем не менее, не пугает животное, и птица садится девушке на палец, плотно обхватив его лапками, и даже позволяет поцеловать себя в темечко, хотя то было ну уж совершенно лишним — все внимание ворона было сосредоточено лишь на последнем брошенном неподалеку куске хлеба. — Ithte cerbin, beanna, ell'ea. Se wett a’baeth neen [Дай ворону поесть, женщина. Он не хочет целоваться]. Вальга резко поворачивает голову на чужой насмешливый голос и тотчас сталкивается с пронзительным взглядом того мужчины, которого на данный момент меньше всего на свете желала видеть. Иорвет стоял почти вплотную к девушке, скрестив руки на груди и с такой прямой осанкой, будто кол проглотил, что говорило не о его боевом настрое, а насколько неудобно партизан чувствует себя перед человеческой женщиной. С тех пор, как он разбирался в подобного рода странных недо-романтических перипетиях, утекло много воды, а историю с Саскией можно было вообще не брать в расчет. Усугубляют ситуацию и заплаканные глаза Вальги, которые она старательно обращала куда угодно, но не на подошедшего эльфа. — Я должна поблагодарить тебя, seidhe. Держать меч против твоей женщины я бы точно не смогла. Иорвет как-то странно кривится, будто глупость какую услышал, и тотчас выдает: — Ты не должна меня благодарить. И она не моя женщина. — Не ври мне, а главное себе. Я знаю о твоих чувствах к ней и не держу зла или обиды. — Стараясь придать голосу непринужденность, девушка даже силится улыбнуться, но выходит до отвращения неестественно, а когда Иорвет делает небольшой шаг ближе, то немедленно отходит назад. — Не нужно, seidhe. Все в порядке. Я… Ее прерывают крепкие руки, схватившие за предплечья, и прямой, пронзительный взгляд, которого уже нельзя избежать. — Еще раз, — глухо басит скоя`таэль, наклонившись к девушке так, что подними она голову и слегка привстань на цыпочки, то могла запросто поцеловать его, — для тех, у кого проблемы со слухом. Саския не моя женщина, и о моих чувствах к ней ты не имеешь никакого представления. — И чуть тише, обхватив ладонями лицо ведьмы, добавляет. — Если бы я испытывал к ней тоже самое, что когда-то, меня бы здесь не было. Вальга широко распахивает глаза от удивления, явно не ожидая подобного заявления. Когда она почувствовала натуру Саскии, — в тот злополучный момент, когда та направила на нее меч, — то потом, узнав от излеченного ею в Кругу Камней эльфа о влюбленности Иорвета в воительницу, даже не удивилась; лишь горькое чувство обиды поселилось в ее сердце, навеянное воспоминаниями о проведенном вместе времени. Теперь же Вальга просто не верила своим ушам, и, все еще полагая, будто является некой заменой истинному желанию, высвобождается из чужих объятий, тем самым поставив Иорвета в тупик. Он же почти признался ей в своих чувствах, чего еще нужно этой dh`oine? — Я потеряла почти всю семью, seidhe. Я слышала, как на городской площади выносят приговор моим близким. Меня предавали, за мной охотились… Я устала, понимаешь? — Вальга снова отводит взгляд, нервно дернув плечом, и сокрушенно качает головой, будто старается изгнать плотно засевшие дурные мысли из своей головы. — Ты останешься здесь и, кто знает, может еще обретешь с ней свое счастье. Я же уйду, и лучше все прекратить сейчас, нежели кормить себя глупыми надеждами на лучший исход. Она чувствует чужой горячий взгляд, направленный ей в спину, но не оборачивается, лишь резче и четче продолжает свою отповедь, стремясь оттолкнуть и тем самым вернуть себе хотя бы на малую долю душевный покой. — Ты и сам все прекрасно понимаешь. Мои года пролетят для тебя как одно мгновение, а я не смогу терпеть твоей жалости. Ты не обязан мне ничем и не должен мне за то, что я имела глупость… Девушка запинается и дальше речи не ведет. Закусив губу, она чувствует, что уже сболтнула лишнего, и только собирается уйти, как ей на плечи ложатся сильные мужские руки. — Имела глупость что, beanna? Она трясет головой, старается снова вырваться, но ее держат крепко, обняв поперек живота и прижимая к груди. — Я тоже совершил глупость. И хочу совершить еще одну. — Иорвет целует девушку в висок, теплым дыханием согревает ее нежную кожу, спустившись губами ниже и теперь покрывая легкими поцелуями-укусами шею, уже зная, как Вальга чувствительна к подобной ласке. — Я перестал видеть в тебе то, что хотел видеть. Мне не стоило этого делать, ведь теперь хочу еще больше. Ведьма кладет ладони на его руки, сжимая пальцами плотную кожу перчаток, и слегка поворачивает голову, коснувшись губами чужой скулы. — N'te va. Aeskell ten me shed cathain me caemm ar`ais, n’aen aeteipe vort mo laedde [Не уходи. Останься со мной, и, когда я вернусь, то не откажусь от своих чувств]. Вложив все то, что горело у него на душе, в сказанные им слова, Иорвет чувствует некое облегчение и понимает, что не солгал. Ему хотелось бы, правда хотелось, чтобы войдя в город вновь, его встретила бы именно эта женщина. Когда скоя`таэль целует ее, то не думает о правильности своих действий, — ощущение, будто девушка может просто исчезнуть, превратившись в морок, не покидало до сих пор, — и он притягивает ее к себе еще ближе, запустив пальцы в длинные волосы, а другой рукой обхватив за тонкую талию. Уложив человеческую ведьму на травяной ковер, Иорвет с упоением оглаживает каждый изгиб ее тела, наслаждаясь тем, как искренне отзывается девушка на каждый поцелуй или касание. Подумать только: совсем недавно она без сомнения убивала каэдвенцев при осаде, а сейчас лежала под ним — раскрытая, беззащитная, с абсолютным доверием и нежностью глядя мужчине в глаза. Иорвет ведет руками под рубашкой Вальги, покрывая мокрыми поцелуями ее острые ключицы и грудь, и прерывается лишь тогда, когда у нее не получилось расстегнуть его потертый кунтуш. — Esseath mo [Ты моя], — шепчет он севшим голосом, влажно лизнув чувствительное место под ухом девушки, — roi`mh breacadh shed i`diaidn [до рассвета и после]. Вальга окидывает взглядом его широкие плечи и крепкие руки, прогнувшись в спине, когда скоя`таэль спускается ниже, прихватив зубами нежную кожу впалого живота. Она не хочет думать о том, что будет после того, как взойдет солнце, не хочет отталкивать, хотя, возможно, это было бы правильным; закинув ноги мужчине на плечи, девушка полностью отдается тому моменту, что происходил между ними, и впервые за долгое время позволяет себе слабость, к которой подталкивало ее собственное сердце.***
Владемер слышит, как кто-то бредет через кусты, — слишком не беспокоясь о создаваемом шуме, чтобы прийти убийства ради, — но тотчас напрягается, готовый в случае чего беспромедления атаковать. Он выпускает когти, грозно оскаливается, но когда на поляну буквально вываливается какой-то молодой эльф, весь покрытый плотной кровавой коркой, то агрессивный запал слегка утихает. Чувствуя чужую слабость и боль, молодой мужчина подходит ближе, всматриваясь в лицо лежащего парня, и его взгляд падает на глубокий укус на бедре юноши, из которого все еще сочилась свежая кровь. — Не подходи… — С трудом произносит светловолосый эльф, бледный точно сама смерть и явно теряющий последние силы. — Ты… зверь… — Тебя укусили. — Мрачно констатирует Владемер, кивнув головой на чужое бедро. — И, надо полагать, не волк или медведь. — Тот, кого убил ведьмак… Он хотел… Владемер отчего-то сразу понял, что это Ярик, отличающийся самым неуправляемым характером в стае, но сути личность не меняла — эльф также как и человек мог обратиться в зверя, если, конечно, переживет укус. — Твои знают? — Neen… — Юноша корчится от резкой боли, пронзившей тело, следом за которой пробежала первая короткая судорога. — Me tearth… [Мне страшно] Владемер, в отличие от сестры, в Старшей Речи не понимал абсолютно ничего, за исключением пары самых примитивных фраз, а потому то, что эльф шептал на родном языке, было для него лишь бесвязным и лишенным смысла бредом, что в целом не уходило далеко от истины. — Me hel`aemor, s`ea h`earth… Murvudden as caer… Foile`s esse glosse carns… [Я умру, я это знаю… Враги в городе… Глупцы увидят свои могилы…] Можно было бы оставить эльфа умирать, ведь его шансы так или иначе не были высоки, тем более, что оставленный неподалеку Босник в любой момент мог очнуться после крепкого отвара Вальги и натворить целую кучу дел, которые потом даже разгрести не получится, но Владемер отчего-то не уходит, наоборот, склоняется над парнем, присев на корточки, и берет того за руку. Оборотни могли забирать боль у других, могли помочь сородичу пережить первое, самое тяжелое обращение, за счет установления крепкой связи с ним, но в данном случае все надежды были настолько призрачными, насколько вообще можно себе представить. Обычно первое обращение происходит в полную луну, но может и гораздо раньше, а с учетом того, как сильно ломало юношу уже сейчас, вероятно зверем он может стать уже в ближайшее время. Если вообще выживет. — Смотри мне в глаза, seidhe. — Властным тоном говорит Владемер, схватив свободной рукой эльфа за подбородок. — Расслабь тело. Сейчас я кое-что сделаю, и ты выполнишь то, что я велю. Понял? Парень лишь кивает в ответ, мокрыми от слез глазами глядя на нависшего над ним зверя. Его било мелкой дрожью и холодный пот струился по вмиг осунувшемуся лицу; он хотел выжить и не имело значения какой ценой. — Как тебя звать-то? — Элеас. — Ну, Элеас, — Владемер наклоняется еще ниже, отворачивает ворот чужой кирасы и принюхивается. Пахло смертью. — Молись своей богине, чтобы получилось. Мужчина кусает резко, глубоко, пронзив бледную кожу острыми клыками, и скоя`таэль в его руках дергается от очередного приступа агонической боли, захлебнувшись в собственном крике. Его трясет, мысли путаются, и лишь липкий страх владеет его разумом, в котором не было ни единой связной идеи. — Твоя кровь как нектар, seidhe. — Глухо басит Владемер, широко лизнув место укуса. — А теперь ты должен испить моей крови. — Зачем… — Так связь будет крепче, и я смогу контролировать твоего зверя. — Оборотень прокусывает свою ладонь и подносит ее к губам парня. — Я же не целую чарку тебе подношу, seidhe! Или же ты надумал все же отдать душу богам? Элеас не хотел умирать и даже сейчас, держась на волосок от смерти, единственное, что он осозновал, что готов на все, лишь бы выжить. — Ты не первый, ты и не последний. — Владемер криво усмехается, когда скоя`таэль неуверенно лижет стекающую с ладони кровь, тотчас поморщившись. — А коли твои не примут, в стае всегда найдется место.***
Геральт искренне благодарит Киарана за новую куртку, снятую с какого-то мертвого каэдвенца, и все то время, что тот роется в уложенных на небольшой обоз вещах, рассматривает молодого партизана с пристальной педантичностью, поражаясь тому, как хорошо поработала в свое время человеческая ведьма. Куда отправился Иорвет Геральт знал наверняка, а вот где искать причину собственных сердечных тревог ведьмак не знал. — Торувьель в одной из комнат замка, спит после отвара Малены. Говорят, когда тот черный зверь пришел за телом ее любовника, то она чуть с мечом на него не ринулась — хотела похоронить сама. — Они не могут позволить закопать тело. — Говорит Геральт, залпом осушив один из эликсиров, что должен ускорить регенерацию в организме. — У тех, кто кочует с места на место не может быть курганов, которые они смогут навещать. — Думаешь, стая уйдет из Вергена? — С напускным безразличием спрашивает Киаран, и ведьмак улавливает нотки разочарования в чужом голосе. — Ну, это решать точно не мне. Распрощавшись с помощником Иорвета, Геральт почти сразу же сталкивается с Золтаном и Лютиком, которые первым делом спрашивают, куда делать Саския. С учетом того, что мужчина на собственной шкуре испытал всю прелесть сплетен и не единожды являлся свидетелем того, насколько опасен чужой длинный язык, особенно после пары кружек дешевого пойла, ведьмак решил просто сообщить, что Саския отправилась на собрание в Лок Муинне, где должны встретиться короли Севера и представители от империи Нильфгаард. — Там ты планируешь поймать Лето? — Не только, Лютик. Я должен освободить Трисс. — Тяжело выдохнув, Геральт устало прикрывает глаза. Выглядел он поганенько. — Если бы я поторопился, то возможно с ней все было в порядке. — Глупости, как и всегда. — Недовольно бурчит Золтан, сплюнув на землю. — Ты не можешь спасти всех, старина, и не обязан переть на закорках всех страждущих. Ты и без того ринешься в самое, мать его, пекло, чтобы вновь спасти чью-то жизнь, а сегодня ты помог защитить целый город! Не бери на себя больше, чем способен вывезти, Геральт, а то это уже попахивает пунктиком в башке. Коротко кивнув в ответ, ведьмак наконец спрашивает о том, где он может найти Яевинна, и только при упоминании имени партизана у Лютика игриво заходили брови. — Ваш роман в самом разгаре, не так ли? — Лютик, язви тебя в душу… — Все, молчу-молчу. На самом деле, он просил тебе передать, что будет с ранеными в Замке Трех Отцов. Я видел, как он выходил из комнаты, где спала Торувьель, а потом он как-то затерялся в коридорах. — Я найду его. Спасибо и бывайте. Утром мы с Иорветом отправляемся в Лок Муинне. — Черт тебя дери, Геральт. Вечно ты из маленькой кучи дерьма сразу в тележку с навозом прыгаешь. — Золтан криво усмехается, мельком взглянув на друга, и наконец заключает того в крепкие объятия. — Бывай, старина. Надеюсь, ты вернешься к нам на обратном пути отпраздновать победу? — Надеюсь, что да. Обняв и Лютика, который точно был готов разразиться како-нибудь задушевной речью напоследок, Геральт удаляется в замок, где было до ужаса тесно, пахло кровью и потом, а стоны раненых отдавались в ушах как колокольный звон. Яевинн находится рядом с Маленой и Седриком, занимающийся ранами своих бойцов: к людям он даже близко не подходил и всячески давал понять знахарям из эльфов, что прежде всего стоит спасать свой народ, и лишь потом en pavien. — Я думал, ты не силен в травах. Геральт смотрит на Яевинна с легкой улыбкой на губах, скрестив руки на груди и привалившись к одной из колонн, чувствуя, как спина начинает слегка гореть из-за начавшегося процесса регенерации, который, благодаря эликсирам, проходил быстрее, но неприятно — с пожиганием и ощущением неприятного покалывания. Он видел, как озабочен командир скоя`таэлей сохранением жизни своих бойцов, и то волнение, что горело в глазах эльфа раскрывало новую грань в личности партизана: ради тех, кто был ему дорог, Яевинн был готов на великое самопожертвование, — в этом Геральт уже успел убедиться, — а потому, коли брать в расчет чувства мужчины к ведьмаку, последний озадачивался куда больше, нежели если бы отношения ограничивались простой физической прихотью. Перед ним стоял тот, кто не единожды прикрывал ему спину, кто помогал штопать раны, закрывал собственным телом от чужой стрелы; Яевинн любил сильно, с дикой самоотдачей, и Геральт понимал, что слишком мало мог дать взамен. Просить эльфа отправиться с ним в Лок Муинне для того, чтобы изловить Лето и выручить Трисс, казалось более чем оскорбительным, тем более, если потом их пути разойдутся как в море корабли. Они могут вернуться в Верген, отпраздновать победу и на какое-то время ведьмак даже остался бы в городе, — при условии, что сам Яевинн тоже не спешил бы бежать на все четыре стороны, — а вот будущее потом было, мягко говоря, туманным. Яевинн решит уйти, решит остаться — все ведет к одному концу. Белый Волк, воспетый в балладах, и Белый Волк, что сейчас стоял в Замке Трех Отцов, имели одну общую черту, весьма правдивую и, как говорят некоторые литераторы, соответствующую истинному характеру каноничного персонажа: оба стремились на большак, во всяком случае на данном этапе жизни. Нет, конечно, когда-нибудь Геральт и повесил бы мечи на гвоздь, лишь изредка возвращаясь к привычной работе, может даже искренне наслаждался бы своеобразной пенсией, но пока что это казалось невозможным. Геральт часто ловил себя на мысли, что изменчивый мир, где роль ведьмака постепенно сводится к чисто номинальной функции, его выталкивает и не принимает, а значит стоило приспособиться, однако на словах всегда проще, чем на деле. Бродить по тракту, изредка встречая старых друзей, навещая в Каэр Морхене тех, с кем связывали узы не менее крепкие, нежели родственные, и вершить, как порой казалось, некую справедливость, было куда более привычным, нежели образ фермера с мотыгой, в которого мужчина явно не желал превращаться. И где в этом всем найти место для того, кого вдруг полюбил? Да, Геральт не ценил громких слов и, по ходу пьесы, там на пути было еще много всякого из прошлого, образы тех, кого тоже когда-то наверное любил и до сих пор, возможно, любит, но здесь и сейчас перед ним был весьма реальный объект не простого физического вожделения, а чувства, заставляющего сердце биться чаще, как бы высокопарно сие не звучало. — Тебе стоило уже запомнить, что я силен абсолютно во всем. На губах у Яевинна тоже легкая улыбка, а взгляд васильковых глаз такой теплый и манящий, что великим трудом составляет удержать себя в руках и не подойти ближе, дабы загрести в объятия, как в известных балладах одного известного в узких кругах менестреля. Почему-то вспоминается прощание с Шани в лечебнице, вспоминаются ее слезы и дрожащие губы, хотя девушка всячески старалась сохранить маску спокойствия на лице, но Геральт гонит эти мысли прочь. С Яевинном было проще не только потому что он мужчина, но и потому что тот понимал многое без слов и не имел привычки додумывать за партнера, будто интуиция есть ключ ко всему. Он наконец сокращает между собой и партизаном расстояние, будто бы его тоже волновал раненый скоя`таэль у стены, и, — благо что Яевинн уже развернулся к больному, когда тот издал тихий стон, скорее напоминающий скулеж, и стоял к ведьмаку спиной, — кладет подбородок черноволосому эльфу на плечо, примостив ладони на мужской талии. — Спасибо. — За что? — Ты знаешь. — Геральт вздыхает, притягивая Яевинна ближе, и теперь уже точно обнимает его, подумав про себя, что пожирать глазами явно не лучше такого расклада вещей, тем более, что какого-то намека на уединение пока что не всплыло, просто хотелось побыть рядом и ощутить чужое тепло. — Я еще не скоро освобожусь. — Скоя`таэль слегка поворачивает голову, коснувшись губами щеки ведьмака, запечатлив легкий, почти невесомый поцелуй. — Но ведь ты явно желаешь сообщить мне новости не терпящие отлагательства? Геральт тяжело вздыхает, не желая разрывать объятий, но все же размыкает кольцо рук и говорит то, что тяжким грузом лежит на плечах. Яевинн слушает молча и ни разу не перебивает, хотя в лице, как и во взгляде, быстро что-то меняется, настолько неуловимо, что даже не поймешь эмоцию. — Не подумай, что это конец… — Конец тому, что мы начали, Gwynbleidd, придет неминуемо, как бы мы оба, возможно, не желали его отстрочить. Тем не менее, я не думаю, что стоит завершать все на столь пессимистичной ноте. Любое воспоминание священно, даже если оно несет лишь боль, однако отнюдь не дурное я намерен хранить в своем сердце. — Яевинн, не мог бы ты хотя бы сейчас говорить более конкретно, поскольку я чувствую себя погано и твои размышления не делают лучше. — Говорит ведьмак слегка резко, чувствуя легкое раздражение из-за складывающейся ситуации. Все-таки любовные перипетии действительно не его конек. — Мне погано от мысли, что это, возможно, последний раз, когда мы видимся, хотя понимаю, что совместное будущее нам явно не светит, а если и светит, то не сейчас и неизвестно какое. Да, в том дерьме, которое мне предстоит еще разгрести, я бы не отказался знать, что рядом есть кто-то, на кого я всегда могу опереться, но не потащу тебя за собой не потому что хочу поскорее отделаться, а потому что как раз не хочу, чтобы тебя… Геральт замолкает, когда его губы накрывают чужие, мягкие и податливые, и уже забывает, что происходило все действие в набитом ранеными зале, и на них обоих уже вовсю таращилась не одна пара глаз. Не заметив, как повысил голос, ведьмак невольно оповестил о своих чувствах к партизану еще и нескольких его бойцов, сидевших возле ступеней с крайне заинтересованным видом — не каждый же день твой командир выясняет отношения с любовником. — Это значит… — Это значит, что сейчас ты должен посетить баню и как следует отдохнуть. Мы увидимся завтра, Gwynbleidd, ибо сегодня я вряд ли найду возможность присоединиться к тебе. Но это не прощание. — Ты хочешь пойти со мной? Яевинн улыбается, на этот раз как-то по-лисьи, и слегка толкает ведьмака в грудь. — Va, Vatt’ghern. Breacadh cheana eigean. [Иди, ведьмак. Рассвет уже скоро]