***
♪ Lorn — Pawo
Чонгук вздрагивает и резко разлепляет веки. Типично, когда твой сон нарушает звук упавшего металлического стакана для медицинских инструментов, что по случайности опрокинула медсестра. Мозг детектива секунду назад спал, и потому включается не сразу, продолжая первым делом путать сон с реальностью. Точно, больница. — Извините, — щебечет девушка в халате. — Ничего, — севшим голосом успокаивает Чонгук, хотя у него бешено колотится сердце, оно не успело отойти от резкого пробуждения. Он краем глаза успевает через окошко в двери заметить охрану, которая проверила шум. Намджун постарался, и Югём теперь под присмотром не только врачей. Спину тянет с первым движением, она страшно затекла — Чон уснул сидя на диване напротив постели Югёма. Тот по-прежнему в кровати и вокруг пищат приборы, на его лице безмятежность и странно осознавать, что прошлым вечером именно он, ныне блаженно лежащий, пытался убить человека вновь. Своего человека в прошлом. — Ещё раз извините, — медсестра закончила менять Югёму капельницу и собралась уходить. Видимо волнуется, что Чонгук пожалуется на её нерасторопность начальству. — Всё нормально, — уверяет разбуженный и потягивается, когда девушка скрывается в коридоре. Пахнет медикаментами. Больничный запах всегда химически-стерильный, ни на что не похожий, хотя и к нему привыкаешь, если находишься в нём дольше часа. Говорят, в полной мере человек ощущает запах через двадцать минут рядом с ним. Чонгук поднимается с места, широко зевнув. На удивление он чувствует себя вполне сносно. Наверное, это всё те лекарства, что ему дали в больнице ночью, чтобы помочь организму после отравления и стресса, а может, на него так влияет солнце, что ярко озаряет палату. Ведь так бывает, тело будто очаровывается утренними лучами и ты ощущаешь себя лучше. Хотелось бы, чтобы это состояние задержалось, но жизнь сука и у человека есть память, а потому Чонгук начинает крутить в голове произошедшее ранее. От событий столь ярких не убежать за одну ночь, и солнце стереть уже случившееся не способно. Мерзко. Душевную чистоту после пробуждения смыло грязью прошлого вечера. Чонгук пилит взглядом коматозника и сжимает челюсти, не понимая, чем заслужил приговора умереть. Не его вина быть обвинённым в том, чего не совершал, но расплачивается отчего-то именно он. Всю жизнь от вселенной приходят счета на его имя, и он, не имея иного варианта, по ним платит из раза в раз. Рука тянется к жетону, что продолжает висеть на шее. Дата смерти Югёма шестилетней давности впредь неактуальна. Хочется с этим покончить, поместить воспоминания в мусорный пакет, завязать тугим узлом и выбросить. Чонгук подходит к кровати, пробегается взглядом по телу Югёма, останавливается на лице и про себя сыплет проклятиями. В голове твёрдая мысль, что впервые в жизни расплата пришла, справедливость проснулась, решив совершить правосудие, — отправила одного из виновников страдать. Даже когда Югём проснётся, он от закона не отвертится. Ему придётся расплачиваться за собственные ошибки, а не перекладывать ответственность на чужие плечи. Чонгук стягивает цепочку через голову, подходит к прикроватной тумбочке репликанта и медленно опускает на неё жетон. Чон хранил его рядом с сердцем, но доказательств, что это не имеет больше смысла, стало слишком много. Пришло время отпустить. Ветер на балконе десятого этажа треплет волосы Чонгука. Солнце слепит глаза, и он щурится, закуривая сигарету. Дома всё оцеплено, туда в ближайшие дни не вернётся, соцсети и медиа кричат о покушении на детектива, даже на баннере вдалеке видна сводка новостей, где под случившееся вчера между ним и Югёмом выделена строчка под грифом Breaking News. Нужно узнать положение дел на работе — обвинения в хранении наркотиков должны снять. Чонгук затягивается и звонит Намджуну, который впервые на его памяти не берёт трубку даже после второго звонка, и следом набирает Тэхёна: — Как раз хотел набрать. Тебя вызывают. Они затеяли перестановки, Намджуна перевели на одиннадцатый этаж. — На одиннадцатый? — Чонгук хмурится, пытаясь понять, при чём здесь этаж, который отвечает за районы Новон и Добонг. — Его понизили, поставили отвечать за другие районы, — голос Тэхёна звучит нервно. — Меня сняли с расследования, пока жду нового назначения. Приезжай, новое начальство тебя хочет видеть. — Скоро буду, — уже собирается сбрасывать звонок Чонгук, но его вновь перебивает напарник. — Ты как? — Нормально, — параллельно со звонком Чонгук начинает вызывать такси, решив, что это будет быстрее, чем ждать собственный флайкар, что остался на парковке дома. Подзовёт его к офису. — Югём? — В отключке. Встретимся в офисе, — завершает разговор. Предчувствие крайне дурное. Вновь попытка дозвониться до Намджуна, вновь сплошные гудки. Уже и солнечные лучи не радуют, а лишь раздражают, потому что происходит явно что-то плохое и погода своим теплом будто издевается. Конечно, это только кажется, природа не способна излучать сарказм и шутить, это совпадение, что на небе нет туч, но и ей — природной иронии судьбы — человек всегда способен придать несуществующий смысл. Быстро докурив, Чонгук поднимается на зону посадки, чтобы сесть в такси. Пишет Сокджину, пытаясь разузнать про Намджуна, но и здесь сталкивается с тишиной в ответ. Его сообщения даже не читают. Какого чёрта? И как руководство могло снять с расследования Тэхёна, который сделал для него едва ли не больше, нежели сам Чонгук? В офисе повисает тишина, стоит Чону оказаться на этаже. Коллеги, все как один, мрачные и озлобленные, на детектива смотрят со злостью. Только Тэхён, повернувшись к нему на стуле, будто давит из себя улыбку и кивает на кабинет Намджуна. Бывший кабинет. С опущенными жалюзи. Кивнув в приветствие напарнику, Чонгук расправляет плечи и твёрдой походкой идёт между столами. Внутри себя он начинает злиться. Так бывает, когда интуиция вопит о том, что известия грядут нерадостные, а принимать их заранее не хочется. В спину впиваются недовольные взгляды полицейских. Удача, что все молчат.♪ The 5th — The people’s thieves
Детектив стучит в дверь и после басовитого «войдите» заходит в кабинет. На него смотрит Кван Соён, что его задержала ранее и вела расследование по хранению наркотиков, и грузный мужчина, кажется, Нам Джихон. Чонгук пересекался с ним ранее, Джихон отвечал за наркотики в пределах Каннама. — Привет, — Джихон поднимается со стула Намджуна. Чонгук напрягается, наконец-то осознавая, что всё правда, Джуна понизили. — Присаживайся, — показывает на диван у стены новой руководитель отдела. — Я постою, — сухо произносит Чон. — Где Намджун? — У него выходные, а далее он будет отвечать за Новон и Добонг, — подаёт голос Соён, скрещивая руки на груди. — С тебя сняты обвинения в хранении, но мы провели расследование и заметили череду нарушений: превышение должностных полномочий, сокрытие улик и недостоверные отчёты. Чонгук сжимает кулаки, зная, чем строгий тон женщины грозит. — Нам также известно, что бывший глава отдела закрывал на эти нарушения глаза и твой напарник Ким Тэхён в некоторых из них был пособником. Тем не менее начальство уважает опыт и послужной список Намджуна, а Тэхён продолжит работу, так как о возможности нерациональных действий репликанта мы подозревали заранее. Как мило со стороны Соён пусть и кратко, но объяснить происходящее. Впрочем, Чонгук это не оценил, потому что смысл происходящего по-прежнему паршив. Молчание виснет противной тучей. Чонгук ведь ловил преступников, у него лучший результат в отделе — это должно быть самым важным, но система отчего-то решила иначе, и теперь решения Чона хоронят людей рядом с ним. Даже Тэхён, даже правильный Тэхён под ударом. — Ты уволен по регламенту о должностных правонарушениях. Шумиха не к месту, так что не говори публично глупости. Тебя вообще на этом деле быть не должно было, — дополняет слова женщины Джихон. — И оплати штраф за нелегальное оружие. Сколько же пренебрежения в чужих словах. Сколько уверенности в решении сверху. Грёбаная система. Она работает с фактами и принимает на их основе решения. Есть факт нарушения, и результат для системы становится неважен, а роль играет лишь отклонение от протокола. Чонгуку в лицо бросили реальное устройство полиции, которое всегда было за Намджуном. Он об этом предупреждал Чона далеко ни раз, но все его слова Чонгук игнорировал до сих пор, пока не стало слишком поздно. Годы на борьбу за справедливость. Вера, что делаешь правое дело и служишь чему-то важному. Полиция ведь создана для правосудия, так какого хрена она со своими сторонникам обращается вот так? — Тэхён не причём, это я принимал решения, — желание спасти хоть кого-то — единственное, за что цепляется Чонгук. Пусть не себя, так хотя бы талантливого детектива. — Это уже решено, — припечатывает Соён. — Полицейский жетон и табельное всё равно сданы, подписи не нужны, увольнение спущено сверху, — заключает новый глава отдела и обращается к инспектору Кван: — Проводишь? — Без проблем, — опускает руки в задние карманы брюк Соён. — Это всё?! Ни раскрытые дела, ни спасённые жертвы не играют роли? — Чон держался слишком долго. Он ведь жизнь клал на то, чтобы наказать поехавших крышей убийц, торговцев оружием, террористов, он был предан делу и закрывал дела, распутывая даже самые сложные из них. Он был предан делу, а полиция, которой он служил несколько лет, лишая себя отдыха, отказывается от него легко и просто. Он внезапно стал системе неудобен, и она его отправляет в утиль. Его предаёт собственная работа, крича, что ценности его и установки никому не нужны и результаты не имеют смысла, если ты не ходишь по струночке. — Угомонись, Чон! Вы все легко отделались, — поднимает тон Джихон. — Ты подставил коллег, так что заткнись и вали. Слова ранят, из них ясно: сам Джихон считает, что ни Намджун, ни Тэхён не виноваты. Все перестановки — вина Чонгука, но у начальства не было иного выхода, кроме как наказывать всех. И у Чонгука эта правда встаёт посреди горла; он тушуется, вся спесь мимолётом с него слетает, а в голове оглушающее: «Это только твоя вина». — Кто будет вести KSillo? — последний вопрос. — Пошли, — Соён даёт понять, что отвечать ему не намерены. Путь до лифта похож на путь до эшафота — мучительный, под осуждающим вниманием десятков пар глаз, под взорами тех, кто Чона всегда недолюбливал, завидуя его результатам. Теперь никто его не боится, не уважает, весь напускной нейтралитет в его адрес рухнул. Чонгук уверен, об его вчерашнем срыве тоже все знают и осуждают за него не меньше, чем за то, что случилось с Намджуном. Чонгук проходит мимо Тэхёна, даже не взглянув на него, но с гордо поднятой головой. Чонгук публике не доставит радости увидеть свои внутренние вопросы, а с репликантом поговорит позже, чтобы не доставить ему ещё больше проблем. В сопровождении инспектора Чонгук — теперь окончательно не детектив — выходит на улицу. — Доведите дело KSillo до конца, — просит Чонгук, пока ждёт свой флайкар с офисной парковки. — Это вне моей компетенции. Они ведь не доведут, не справятся. Чонгук ведь не смог, хотя ему теперь и мерещится, что именно в этом причина — в нём и его привязанности к конкретно этому делу, оно слишком личное для него, затуманило разум, лишило непредвзятости. — Удачи, — бросает Соён на прощанье. В ответ ничего. Благодарить инспектора Чону не за что, и он молча садится во флайкар, поднимает его в воздух как можно выше, подальше от офиса. Он отлетает от основной воздушной трассы на обочину, зависает на месте, поставив автомобиль на режим паркинга, и сжимает руль, утыкаясь в него лбом. Проигрыш дружит с сожалением, но принимать их и порознь, и вместе слишком тяжело для человеческой психики. Как жить дальше неясно. Кажется, что выхода нет, потому что без работы не жизнь вовсе. Он верил, что обвинения снимут, и это случилось, но восстановления в должности нет, всё стало лишь хуже. Намджун пострадал, Тэхён тоже, и здесь самое место тянущему вниз чувству вины. Злость на себя сидит глубоко, но сил на неё нет. Джихон, ублюдок, прав, это Чонгук виноват. Он годами не замечал очевидного, был уверен, что выделяться на фоне остальных — нормально, что на устав можно забить, если это поможет ситуации. Он действовал своевольно, уворачивался благодаря Намджуну от последствий, добивался своего и считал свои действия оправданными. Гнался за результатом, игнорируя всё вокруг, а по итогу и в этом смысла не было, потому что конец известен — он завис на обочине даже душевно. Плевать на справедливость и оправдания себя, когда от тебя страдают другие. Вот она, ответственность, если живёшь в мире людей, — твои действия, решения и слова влияют на тех, кто рядом. Они не виновны, если ты проебался и выбрал неверный путь. По счетам, Чонгук, плати по счетам, они у тебя остались. Новая попытка дозвониться до Намджуна терпит крах, и Чонгук решает доехать до его дома. Джун, как последний рубеж, очередная вера в то, что всё можно исправить. Чонгук отправляет сообщение Тэхёну, что с ним он тоже обязательно свяжется позже, и вклинивает флайкар в поток машин, направляясь на хорошо известный адрес. Что говорить Чон не знает, но у него в запасе четверть часа дороги, успеет придумать.***
♪ Apparat — The past
На кухне Намджуна пахнет свежим кофе. Весеннее утро с зимними новостями. Сокджин думает, что холод или даже снег за окном были бы сейчас куда уместнее безоблачного неба. Понять всё, что чувствует завтракающий Намджун, Сокджину сложно. Он не был на его месте, не терял должность или работу. Профессиональный опыт Сокджина давно достиг уровня, когда ошибки он допускает редко. Мёртвые тела и вещи — с ними проще, чем с живыми людьми. Они не подводят в критический момент, не поддаются иррациональным эмоциям и не стремятся тебя использовать. Ты решаешь задачу, когда возникла проблема, а не как глава убойного отдела порой пытаешься проблему предотвратить. В работе Сокджина хоть какое-то подобие стабильности; в работе Намджуна — хаос. Джин всегда удивляется, как другу удаётся в этом сумбурном потоке дел, расследований, новостей и решений подчинённых лавировать, не теряя внутренней опоры. Но устойчивость, даже внутри человека, в современном мире — иллюзия, в которой каждый пребывает отведённое ему время. Рано или поздно и она ломается. Иллюзия Намджуна закончилась, а новую он себе не построил. Понижение в должности похоже на резкий телепорт на другую точку карты, у тебя новые вводные, ресурсы и тебе нужно немного времени, чтобы сообразить, как действовать дальше. Сокджин наблюдает, как друг поедает рисовую кашу. Ситуация с понижением для Джуна сравни увольнению. Скатиться по карьерным ступенькам к тому, где ты уже был в прошлом, слишком горько. Это, кроме прочего, удар по гордости и профессиональной самооценке. Вдвойне бесит, что всё случилось из-за человека не чужого — Чонгука. Сокджин стучит по кружке остывшего кофе подушечками пальцев и спустя минуту всё-таки подносит к губам, чтобы сделать глоток. — Ты сегодня в офис? — спрашивает Намджун, глянув на часы на холодильнике. Время приближается к полудню. — Да, надо заполнить несколько документов. — Сокджин умолчал, что выбил себе свободное утро сразу, как только до него донесли вести об убойном отделе. Намджун вообще отнёсся к появлению криминалиста на пороге дома как к чему-то само собой разумеющемуся, будто иначе и быть не могло. Но Джин не идиот, знает, что Намджун просто заперт в своих мыслях и на несостыковку в чужом рабочем графике просто не обратил внимания. — Тэхён ещё попросил устроить обед с Чимином, у него какое-то дело к нему. Я заеду к тебе вечером. — Ты не обязан, — говорит Намджун, хотя в его глазах видна благодарность. — Знаю, — успокаивает Сокджин. Будь он сейчас Намджуном, его реакция была бы куда менее сдержанной. Джун и правда контролирует эмоции: не срывается и не крушит всё вокруг, не льёт слёзы и не жалуется на жизнь. Он всю ситуацию выдерживает с ему присущей стойкостью, хотя, Сокджин знает наверняка, внутри Джуна всё совсем не так спокойно, как внешне. Там точно и злость, и бессилие, и та самая горечь утраты собственного достижения — должности, на которую положил годы упорной работы. Намджун ведь строил карьеру на глазах криминалиста. Нет, не так. Оба строили свои карьеры на глазах друг друга. Оба ошибались, спотыкались, падали, но вставали и продолжали путь. Это впервые, когда один из них откатился назад. Намджун съедает последнюю ложку своей порции и поднимает взгляд. — Всё-таки это моя вина. Не досмотрел. — Он не маленький, — они наконец-то заговорили о Чонгуке. — Знаю, просто я до последнего думал, что он понимает уровень ответственности. Даже если Чонгук не думал о себе, о Намджуне он думать был обязан. Но нет. Это для него было слишком сложно. Джуну стоило быть с ним жёстче и позволять ему получать оплеухи сверху, чтобы нарушения не вышли из-под контроля. Теперь же пострадали они оба, а вместе с ними и новенький. — Я в душ, — Намджун поднимается из-за стола и вместе с тарелкой идёт к посудомойке, а затем проходит мимо криминалиста, оставляя мимолётный поцелуй на его каштановой макушке. Джин коротко улыбается вслед, вновь отпивая холодный кофе. Так странно, он не чувствует себя опорой, без которой Намджун бы не справился. Нет в этом нахождении рядом с ним в очередной трудной ситуации привычного ощущения, будто тебя используют. Сокджин ведь сам приехал, без чужой просьбы сорвался, чтобы просто посидеть рядом, поприсутствовать в радиусе досягаемости. И да, короткий поцелуй — благодарность за то, что он находится сейчас здесь. Возможно, Джун всё-таки заметил несостыковку в графике. Из ванной доносится звук включённой воды, а за окном для событий непозволительно яркое солнце. Быть может, зря Джин так загнался о перспективе отношений с полицейским ранее. Им ведь комфортно друг с другом, и Намджун силён достаточно, чтобы не нуждаться в Сокджине лишь в моменты, когда жизнь бьёт в слабые точки. Голос квартиры внезапно оповещает о госте. — Господин Чон ожидает у двери. Мне открыть? — Нет, я сам, — поднимается со стула Сокджин и шаркает тапочками к двери. Выглядит Чонгук ужасно. Его, как младшего, хочется обнять, но Сокджин сдерживается и за порог не пускает. Возможно, это опрометчиво — принимать решение за Намджуна, но Сокджину кажется, что тот говорить не готов, а потому мягко произносит: — Привет, тебе лучше пока не появляться здесь. На мгновенье Чонгук теряется. Это так ему не свойственно, в нём ни намёка на былую бойкость. — Привет, он не хочет меня видеть? Сокджин улавливает, что Чонгуку сложно задать вопрос вот так, прямо. Должно быть страшно получить положительный ответ, который означает конец многолетней дружбы между ним и Намджуном. Взгляд Чонгука резко уходит за спину Сокджина, и тот оборачивается, замечая замершего в халате Намджуна. Он смотрит на неожиданного гостя лишь секунду, одну секунду, за которую даже у Сокджина по коже успевают побежать мурашки. Намджун разворачивается и уходит в сторону спальни прежде, чем Чонгук что-нибудь скажет. Сокджин был прав, говорить с младшим полицейский не хочет. — Дай ему время, хорошо? Всё устаканится, — как можно мягче произносит криминалист, вернув своё внимание на Чонгука. — А ты как? Ненавидишь меня? — с нервным смешком. События Чонгука надломили сильно, раз он задаёт столь глупый вопрос. Зря Сокджин вчера не отнёсся всерьёз к словам Намджуна о состоянии младшего. И без сегодняшних новостей об отделе Чонгук от жизни огрёб. — Мне не за что тебя ненавидеть, и я уверен, Джун тоже всё понимает, — озвучивает своё мнение Сокджин и следом вновь поясняет: — Ему просто нужно всё переварить. А ты пока отдохни, ладно? — Хорошо. Как же тяжело видеть близких друзей в кандалах боли. Даже Сокджин чувствует в сердце грусть тяжелее той, что бывает в его привычной жизни. Они все оказались в новом мире, их всех мучает происходящее. Если парни пройдут через это, то точно станут сильнее. Так себя успокаивает Джин, кивая Чонгуку на прощание, когда тот поворачивается к нему прежде, чем зайти в лифт.***
♪ Owsey — Thousands of summer twilights
На кладбище спокойно. У мёртвых ведь нет причин волноваться, а потому и живые, что успели отпустить их в иной мир и пришли проведать, обычно слушают в душе тишину. Чонгук тоже желает внутреннего покоя, но в голове рой мыслей, от которого сбежать не так просто. Он бредёт по кладбищу, увязнув в самом себе. Могила старшего брата уже очищена от цветов, они ещё на второй день после похорон завяли. На фоне, где-то со стороны леса, слышно пение птиц. Чонгук давно их не видел и даже сейчас не уверен, что это не звук из динамика, который спрятали сотрудники кладбища в пышных кустах, чтобы добавить атмосферности месту. Хотя какой в этом смысл, Чон ведь и так у могилы последнего из родных, здесь никакие птицы не нужны, чтобы почувствовать себя иначе, нежели за пределами «района» умерших. На улице тепло, и Чонгук стягивает с себя кожанку, сразу ощущая весенний ветерок, который начинает касаться кожи. Надо обновить тату, часть из них поблёкла за несколько лет. Дурацкая мысль, но только такие лезут в голову. «Сын, старший брат, учёный и создатель многих репликантов Чон Гисон (2114-2149)». Надпись на надгробии — вся жизнь, что уместилась между датами рождения и смерти. Тридцать пять лет жизни — четверть текущей её средней продолжительности. Гисон мог успеть ещё многое, не оборвись всё так безжалостно. Чонгук закуривает и присаживается на корточки, закидывая на плечо кожанку. В их последнюю встречу они с Чонгуком поругались. В глазах Гисона в ответ на очередную злость младшего тогда была усталость. Нечто схожее сегодня было в Намджуне, только вместе с разбитостью было разочарование, которого прежде Чонгук в свой адрес от друга не получал. Осадок от этой мысли мутный, и он медленно, но верно оседает на дне души плотным слоем. Что-то есть, наверное, общее между Гисоном и Намджуном — оба защищали младшего. Наверное, Чонгук и правда сделал перенос: модель общения с Гисоном переметнулась несколько лет назад на взаимоотношения с Джуном. Последний же это принял, и все последние года играл чужую роль, того не осознавая. Намджун принимал на себя нападки начальства и выгораживал чужие проступки. И он грозился, что прикрывает в последний раз, а потом, когда Чонгук вновь выходил за рамки дозволенного, вновь заслонял собой. Из раза в раз, из года в год, и так по кругу. Чонгук никогда и не думал о начальнике, о тех словах про правила и протоколы, которые неустанно повторял Намджун, думал, что ответственен только за результат, где роль играют спасённые и отмщённые судьбы. Не было и мысли, что пострадать могут близкие люди. Для Чонгука они и не были в зоне риска, ведь дело превыше всего, а остальное за рамками его обязательств. В этот раз количество пострадавших больше одного — Чонгука. Унижены и друг, и напарник. Тэхён, как и Намджун, не виноват. Попал под руку начальства и был осуждён за вещи, содеянными другим. Противно становится от самого себя и от последствий своих опрометчивых действий. Он проебался ещё давно, сейчас — результат прошлых решений. Взгляд вновь цепляется за могильную плиту. Утрата — чувство тягучее. Оно, словно резинка, тянется и тянется, ему конца нет. Оно вживается в человека навсегда, просачивается корнями через все трещины сердца и в итоге уходит в него столь глубоко, что его невозможно выкорчевать. В воспоминаниях возникает день, когда гроб опускали андроиды. Один из тросов тогда лопнул. Чонгук о том дне ничего больше не помнит. Стёр, не обратил внимание. Как не нужное, не с ним. Может, стоит узнать, как дела у Йерин? Тоже ведь семья, пусть и выбранная Гисоном. Короткое желание увидеть близкого Гисону человека — жену. Что это, если не слабость? Она ведь ему изменила. Или можно считать, что они квиты, потому что Гисон сам создал дитя от другой женщины, репликанта? Как это было? Искусственное оплодотворение или нет? Неизвестно, да и роли ответ сейчас не играет. «Ты стал закрытым, — сказал Гисон младшему спустя месяц, после давней кончины Югёма, а следом добавил: — Держать всё в себе губительно». Чонгук ту утрату ни с кем не делил и сейчас повторяет этот путь вновь. Он с потерей наедине, ведёт безмолвный диалог с самим собой. Быть может, к Гисону стоит прислушаться и перестать закрываться. Но как это сделать? «Открыть кому-то душу», — шепчет внутренний голос. Как очевиден ответ, и как сложно его принять, когда мир тебя вечно калечил, а теперь и ты сам стал ему равен, причинив боль людям вокруг. Запретить бы себе чувствовать, отдать кому-нибудь всё, что догнало, потому что невыносимо донéльзя. Жизнь дорывает оставшиеся струны души. Мысли прожигают. Нет, это тлеющая сигарета дошла до пальцев. Чонгук сбрасывает окурок на землю и наблюдает за его затуханием. Красный огонёк за пару секунд тускнеет окончательно, как и всё внутри. На горизонте тёмная точка — это чей-то флайкар движется слева направо, и из-за расстояния мерещится, что машина летит… невыносимо медленно. Гисон любил цитрусы. Даже гель для душа отдавал апельсином. Старые воспоминания, которые врезаются в сознание. Мелочи, из которых состоял его брат. Что Чонгук помнит о нём? Гисон любил рубашки из материалов, которые не нужно гладить, потому что это трата времени, а «его нельзя отнимать от науки и жизни вообще». И он ругал Чонгука, если тот разбрасывал свои вещи по квартире, когда у самого на рабочем столе всегда был беспорядок. Гисон притаскивал домой булочки с яркой посыпкой за место извинений, если несколько дней ночевал в лаборатории, оставив младшего одного. Чонгук те булочки после дня похорон ни разу не ел. Не может. Неужели ждёт, когда Гисон принесёт их в качестве извинений за свою… Нет, не думать об этом. Иногда Гисон пытался объяснить Чонгуку, над какой очередной задачей генной инженерии он бьётся или какой механизм РНК он пытается разобрать. Чонгук ничего из этого не понимал, но был уверен, что его брат — гений. Страшно гордился, редко говорил об этом. Удивительно было слушать о том, что Гисон искренне любил — репликанты, коды ДНК, новые возможности. Ничего не понимал, но слушал и улыбался, потому что Гисон воодушевлённо расхаживал по их квартире, размахивал руками и что-то чертил на интерактивной панели. После смерти Югема Чон перестал приходить, перестал слушать. Он даже на звонки стал отвечать через раз. Когда они потеряли отца, Гисон пообещал, что всё будет хорошо, они справятся. Чонгук тогда и поверить не мог — всё произошло так быстро: вот их было трое, а остались только вдвоем. Как по щелчку — раз и что-то изменилось. Чонгук так ярко помнит объятия брата. Крепкие объятия, когда и Гисону было тяжело, но для младшего он оставался сильным. Опорой, уверенностью. Пока есть Гисон, всё будет хорошо. Как он тогда сказал? «Мы по-прежнему есть друг у друга»?♪ Phoria — River Oblivion
— Блядь, — на очередном выдохе. Гисон умер. Их друг у друга больше нет. Осознание давит. То, что он не пускал в свои мысли, давит. Тянет. Болит. Он устало опускается на колени. — Ты же обещал быть рядом. Гисон соврал. Чонгук остался один. Почему крышка гроба всегда закрывается над теми, кто для Чонгука много значит? Это злой рок? Проклятие? Ведь он был так уверен, что от Гисона отказался, не сумел простить, был уверен, что Гисон его предал. Он по итогу этим врал себе. От близких отречься от и до невозможно. Семья вплетена константой в твою жизнь, уверенностью, что всегда можно найти своё безопасное место. Фоном всегда крошечный дребезжащий огонёк-напоминание, что близкий по крови тебе душевно не чужой. Чонгук был в тёмных очках, не замечая этого до тех пор, пока не стало слишком поздно. Тянет в груди всё сильнее — тело противится реальности. — Как можно допустить такое? Вот как? Ты же умный, — он зарывается пальцами себе в волосы, склоняясь поближе к земле. — Буквально самый умный из всех. Столько создал, столько придумал. В быту Гисон был простым, но на работе гением. Про него писали медиа по всему миру, его восхваляли, ему пророчили Нобелевку. Он был в шаге от неё — Чонгук уверен. Так почему Гисон не смог предотвратить свою смерть? Не придал значения опасности… Глупость такая. — Ты же знал, что за тобой следят. Ну? — высказать хоть сейчас. Не страшно срываться, когда ты один, уходить в своей боли дальше привычного, обнажать нервы и кричать, выпуская себя на волю. — Если это вопрос жизни и смерти, то почему не прийти ко мне?! Я же помогу! — Чонгук злится, стирая слёзы с щёк. Безмолвный кусок гранита молчит. Ответ не получит. Поздно. Чонгук всё ещё скачет по времени, по-прежнему туда-сюда, из прошлого в настоящее и обратно. Внезапно не хочется верить, что происходящее правда. Это не могила Гисона, это не правда. Сейчас Чон выскажет всё старшему брату и тот его выслушает. Обнимет как в детстве, скажет, что всё хорошо. А потом они вместе придумают, как им быть. Избегать реальность проще, чем её полноценно принять. Гисон не умер. Это всё злая шутка. Чонгук не хочет верить в реальность, где смерть забрала последнего. Только это и есть правда. В сердце поселяется холодный ужас. Он появляется, чтобы сказать: «Ты, Чонгук, в этом мире остался один. Навсегда». Никто и никогда впредь не будет для него той опорой и защитой, что дарили отец и брат. Он остался один. Судьба не подавится, ей поперёк трахеи боль Чонгука не встанет. И это очередная причина опуститься ниже, до первого всхлипа. — Я знаю, я виноват! Гисон, виноват! Перед тобой! Меня не было! — глотая слёзы. — Я был нужен! Но я ведь не знал, что ты не справишься, не знал! — впечатывает кулак в землю. Чонгук ведь ничего не знал о том, что происходит в жизни Гисона, тот молчал, оставлял младшего наедине со своей жизнью, при этом незримо защищая. Никогда ничего не просил, ни о чём не рассказывал. Казалось, Гисону всё по плечу. Он вырастил компанию мирового масштаба, он принёс в мир больше жизни, чем кто-либо иной. — Ты даже меня смог защитить! От боли за Югёма защищал. — Я же мог защитить! «Не смог», — звонит колокол сознания. Прошедшее время. Ничего уже не исправить. Новая константа его жизни. Он один. — Я не хочу всего этого, понимаешь? Не хочу! — брошено старшему брату. Чонгук бьёт себя кулаком в грудь. — Я же не знал, что так будет! Почему соврал?! — про Югёма. Как глупо поступил, отвернув от себя. — Мы бы общались, я бы всё знал и помог! Надрывает голос. Кричит истошно. Так кричат потерявшие всё. — Ты меня бросил, ты понимаешь это?! Понимаешь?! Тело бросает в пот, Чонгука реальность скручивает, а слёзы грёбаным потоком льются и льются. Он их даже не замечает, продолжая кричать: — Я не хочу один, Гисон, не хочу! — следом тише, — Пожалуйста, пожалуйста. — Как много, оказывается, он чувствует. — Зачем вы все бросаете?! — и вслихов так много, что некогда вдохнуть. Лбом в землю, поближе к земле, чтобы эмбрионом дореветь себя. — Почему людей не воскрешают?! Почему ты об этом не подумал? Репликантов же могут, в чём разница? Я не хочу, Гисон-а. Не хочу! Лучше бы его вчера не откачали, лучше бы он сдох от яда, лучше бы лежал бездыханным в плотном чёрном мешке. Он бы не чувствовал, не знал, что вчера был лишь очередной начальный акт страшных мук. Будь у него пистолет, он бы сейчас застрелился, теперь бы у него на это хватило мужества. Блядское увольнение; оно лишило его даже возможности нажать на курок и оборвать это всё. Вчерашний выживший, сегодня жаждет умереть. Срыв окончателен, команда «стоп» не предусмотрена. Чонгуку бы обратно в детство. Чтобы выходной от школы, погода не важна, но на кухне обязательно брат-старшеклассник сидит за обеденным столом и отец своим добрым голосом, увидев младшего сына в дверном проёме: «О, проснулся». Когда Чонгук подсядет к ним, отец обязательно потянется через весь стол, потормошит и без того лохматые волосы заспавшегося младшего сына. Гисон потянется к любимым Чонгуком джонам, чтобы подложить ему в чашку один из них. Там было безопасно. Там было без боли. Там была семья. Прослойка смертей, за ней ничего не видать, а пройти сквозь неё… невозможно? Да пусть хотя бы день, когда Гисон приносит те самые булочки. Когда только они есть друг у друга, два брата, что не верят в чудеса, но верят в друг друга. Вместе против несправедливости мира. — Мне так больно, Гисон-а, больно, понимаешь?! — голос срывается, Чонгук от боли внутри скулит. Вечности не хватит, чтобы выплакаться. Гисон приглашал на свой день рождения, но Чонгук забил, как и несколько прошлых лет. Какая тупость. Он даже не поздравлял, а теперь об этом осталось лишь сожалеть. Ничего не осталось, всё упущено сквозь пальцы. Знал бы, что нужно Гисона держать, схватился бы и не отпускал. Не позволил бы всему случиться, уберёг бы. — Забери меня, пожалуйста, забери.***
♪ Moderat — Reminder
— Зацените, — Чимин дважды свайпает по экрану на своей ладони, отправляя ссылку Сокджину и Тэхёну, что сидят перед ним в ресторане. Журналист теперь птица вольная и с лёгкостью согласился на поздний обед с другом, который притащил с собой репликанта. У Тэхёна к Чимину дело, до которого они пока не дошли. — Это что? — спрашивает Сокджин, нахмурившись. Тэхён же поджимает губы, стоит ему прочесть первый абзац текста. — Расследование, — лыбится Пак. Тэхёну журналист не особо нравится — шумный и гиперактивный, на стуле смирно сидеть не может, но Аниса вчера, до событий с Югёмом, попросила её связать с кем-нибудь из медиа, потому что хочет дать интервью. Она очень сильная и решила Ки уничтожить, и хотя ему приговор без пяти минут подписан Югёмом, что ляпнул лишнего в доме у Чонгука, ей этого мало. «Я не хочу, чтобы Ки легко отделался», — написала она с утра, прочитав новости. Проблема в том, что Тэхён никаких журналистов не знает, но запомнил имя Пак Чимина, с которым дружит Сокджин. И пусть Чимин натворил ранее бед одной публикацией, в умении докапываться до сути он явно мастак. — Я ещё не писал СМИ, но думаю пристроить материал в Deep. Чонгук явно не будет от этого в восторге. Здесь ведь вновь про Югёма, который шесть лет назад ошибся в своих суждениях. — Напомни, почему ты журналист, а не полицейский? — интересуется Сокджин, поражённый очередной находкой Пака. Журналистская бестия даст фору половине полицейских в своих детективных расследованиях. — Не люблю под чужую дудку плясать, одни правила и регламенты. Не, журналистом быть круче, — Чимин теребит ворот своей пёстрой футболки. — Могу я вначале показать это Чонгуку? — уточняет Тэхён для порядка, хотя на разрешение ему плевать, он всё равно даст прочесть это Чону. — Валяй, но я в любом случае опубликую. — Вот опять ты сам всё решил? — возмущается Сокджин. — Это моя работа, не забывай, — освежает черту допустимого Чимин. — Это не только работа, но и люди, — одёргивает криминалист. Чимин на секунду кривится. — Выходит, из-за одного дурака всё и посыпалось? — анализирует статью Сокджин. Хорошую статью, кстати, Тэхён это понимает, потому что история Югёма и его давней смерти подана весьма мягко, без сарказма или оценочных суждений журналиста. — Ага, студенческая шалость вышла из-под контроля. Я источник искал почти неделю. — Как же глупо, — вздыхает Сокджин. — Югём говорил, что у Чонгука врагов в университете не было, но знаешь же, как бывает, врагов нет, но человек с разбитым сердцем опасен, — жуя рис, говорит Чимин. Чонгук просто отказался с каким-то студентом с потока встречаться, а тот так тупо отомстил, сгенерировав видео и запустив тем самым роковую цепочку. Глупый поступок с очередными долгосрочными последствиями. — И ведь у этого придурка даже мысль не мелькнула проверить видео, — имеет в виду Югёма журналист. Чонгук своей любви не изменял, а та даже не проверила достоверность видеозаписи. Тэхёну нужно о своей судьбе волноваться и злиться на Чонгука, из-за которого его с первого серьёзного дела сняли, но опять не выходит. Да и не хочется Киму перекладывать ответственность за себя на другие плечи. Он сам согласился заплатить стриптизёрше в клубе, сам не договаривал в отчётах, сам принимал решения. Чонгук над ним в те моменты не стоял и дуло пистолета к виску не прижимал. За последние пару недель о жизни Тэхён узнал больше, чем за месяцы до. Теперь ему известно, какими бывают человеческие судьбы и что боль в них порой идёт как параметр, забитый по умолчанию. У Чонгука именно так, удар жизни за ударом. А ещё бывает, что в любой момент человека может не стать. Как Гисона, девушки из клуба или Чжиён. Иногда что-то происходит, и в отдельных случаях шансы предотвратить это маловероятны, ведь мир огромен, людей больше сорока миллиардов и знать всё и обо всех невозможно даже с технологиями. Та же мантия-невидимка, те же взломы камер, те же нейросети. — Что делать будешь? — внезапно Чимин обращается к Тэхёну. — Ну, с работой, — журналист тянется палочками к битым огурцам в соевом соусе. — Ждать нового назначения. Пак хлопает глазами несколько раз, всё-таки подцепляет закуску и тянет её себе в рот, вопрошая: — И ты даже не злишься на всё это? — А должен? — Снятие с дела — это унизительно. Вот у меня когда Сухёк, начальник бывший, тему одну отобрал, я рвал и метал. — Меня же не просто так сняли. — И что? Всё равно унизительно. — Да отстань ты от него, — вклинивается Сокджин, оторвавшись от тарелки с супом. — Чего ты прицепился? — Любопытно, — пожимает плечами Чимин, а в ответ ловит осуждающий взгляд Джина, и потому сразу переводит тему: — Так чего хотел? — Бывшая сотрудница Jini Corp ищет возможность дать интервью о работе с Ки, — говорит Тэхён и ждёт реакции, чтобы понять, готов ли он и правда доверить такой материал шумному парню. — Аниса, да? — с ходу въезжает в тему Чимин. — Интересно. Ки ублюдок, как ни крути, так что если это во имя справедливости, я в деле, с радостью с ней пообщаюсь. Когда? — Чем быстрее, тем лучше. Завтра? — Блин, надо подготовиться тогда, — зависает Чимин. — Ты же говорил, что отпуск хочешь, — подкалывает Джин, которому прекрасно известно, что и недели Чимин не протянет без работы над каким-нибудь материалом. — Подождёт, — довольно хмыкает Пак. — Это ж эксклюзив, и кто я такой, чтобы от него отказываться? — Ты утвердишь материал до публикации? — уточняет Тэхён. Чимин чешет затылок, усиленно жуя свой обед, и ненадолго задумывается. — Да, давай. Только без заголовка, покажу ей только её реплики, — соглашается журналист и быстро оживляется. — Не, ну как приятно! Можно не следовать правилам редакции. Были случаи, когда пара дураков путали факты и потом нам прилетало от героев материала, но нет, согласовывать Сухёк всё равно запрещал. Я как-то раз с ним знатно зарубился на эту тему. — Типичный Чимин, — улыбается Сокджин. — Да бред это всё. Просто надо заранее согласовать, что можно потом спикеру править, а что нет. Мы всё ещё с ней обговорим до начала интервью, обещаю, — обращается к Тэхёну журналист. — Я всё равно пишу только правду. — Он принципиальный, Тэхён, — поддерживает Чимина криминалист. — Дурак временами, но никогда не врёт. Тэхён выдыхает. Они на одной стороне. — Ты меня дураком назвал? — возмущается Чимин. — Я любя, ты ж младшенький. — Всего-то четыре года разницы, — продолжает бурчать Чимин и заедает своё негодование очередной порцией риса.***
♪ Talos — Solarr
Тэхён долетает на такси до знакомого бара за полчаса. На улице недавно включили ночное освещение, владельцы заведений зажигают свои вывески, а люди снуют туда-сюда, вырвавшись из офисов. Только начинает темнеть, но Чонгук уже пьян и голос его по связи был таким, что пора заволноваться. Что-то подсказывает, что под большой долей алкоголя Чон особенно способен влезть в очередные неприятности, и потому репликант размашистый шагом движется к дверям заведения. Тэхён, выдернутый коротким «забери меня от Дэнни» из работы, раздражён и видимо весь внешний вид об этом кричит, раз уже знакомый охранник-амбал пропускает его в бар без лишних слов. Больше никакого «репликантам вход запрещён» не звучит. Тэхён устал, вымотан. Он ещё утром успокоил себя тем, что из полиции его не выгнали, он стойко принял удар, адресованный ему, но сейчас, когда Чонгук опять с чего-то требует будто его душу, он злится. Тэхён понимает, что эта агрессия ни к чему, что под ногами Чона дерьма побольше его, но слишком часто Чонгук срывается. Вначале он проводит между ними черту: не желает вести диалог ни в палате Югёма прошлым вечером, ни после увольнения и решений начальства. А теперь щёлкает пальцами, чтобы Тэхён сорвался к нему. Синдром спасателя; Тэхён обещает себе, что это в последний раз. Он тоже не железный, ему тоже тяжело. В баре народу битком, но Ким взглядом выцепляет между тел знакомую спину у барной стойки. — Забирай его, — Дэнни сразу в лоб. — Наебенился и чуть не наблевал на посетителей, придурок. — Тебе в морду втащить? — отрывает голову от сложенных рук на столешнице Чонгук. — Попутал? — Ты больше не полицейский, чтобы указывать. Чонгук пытается вскочить, но его заносит, так что ему приходится схватиться за край высокой столешницы. Тэхён прикрывает глаза и считает до десяти, чтобы не взорваться. — Пошли, — обращается он к бывшему напарнику, а сам за его спиной машет Дэнни, чтобы тот не мозолил Чону глаза. — О, и правда приехал! — улыбка у Чонгука пьяная, взгляд поплывший, футболка мятая и весь он непривычно... другой. В конце концов, пил он не от большой радости. — Пошли, — вновь повторяет Тэхён и старается держать себя в руках, чтобы не выказывать своего раздражения. Репликант хватает чужую куртку со спинки высокого стула и тянет Чонгука к выходу, помогая держаться на ногах. — Я тебя с работы вырвал? Ты ведь работаешь, — с акцентом на последнее слово. — Да. Машина с тобой? — Через дорогу. Они выходят из бара, и Чонгук рефлекторно ёжится от прохладного вечера, а заодно заваливается на Тэхёна. Тот удерживает, находит знакомый флайкар и смотрит по сторонам, чтобы перевести их через дорогу. — Хочешь за руль? Тэхён хмурится. Чонгук ведь за свой флайкар трясётся, а сейчас предлагает вести его? — Нет, автопилот включу. — Второй раз не предложу. — И не надо, — одной рукой Тэхён открывает водительскую дверь. — Садись. Он накидывает кожанку на грудь Чона и хлопает дверью, торопясь обойти машину и сесть в салон. Отвратительно. Всё просто отвратительно. — Куда? — спрашивает Тэхён. Чонгук переворачивается на бок, лицом к окну, и пытается укутаться в куртку, которая слишком мала, чтобы сойти за одеяло. — На тот свет. Рука репликанта замирает над панелью машины. Фраза не звучала как шутка, в интонации была слишком большая усталость, но не может же Чонгук о таком сказать всерьёз. Пауза тянется, а Ким понимает, что другой реальный адрес называть ему не собираются. Чону ведь некуда идти — его квартира оцеплена после вчерашних событий. Точно в последний раз. Тэхён вбивает собственный адрес.***
♪ Matt Lange, Kerry Leva — Disenchanted
Чонгук, которого сложно было дотащить с парковки до квартиры, отрубился на кровати сразу. Нервы подуспокоились за это время, но на душе Тэхёну погано. Слишком мрачно и давяще. Тэхён сидит за кухонным столиком у стены. Бирюзовый новый баннер за окном жутко броский — бренд газировки выпустил новый тропический вкус. Тэхён через браслет закрывает жалюзи и включает приглушённый тёплый свет по краю потолка своей маленькой студии, следом возвращаясь к написанию объяснительных на планшете. Он написал их с десяток за последние несколько часов и осталась последняя. Последствия его решений по делу о KSillo, начальство обязало. Взгляд скользит в сторону постели, когда с её стороны слышно копошение. Чонгук садится на кровати, оглядываясь и промаргиваясь, а после прикрывает веки, заметив Тэхёна. Кается. Правильно. — Вода на тумбочке, — встаёт со стула репликант. — И прими душ, от тебя разит за километр, — у самого волосы уже успели после ванной высохнуть. — Мы у тебя? — звучит охрипший голос. Чонгук определённо не успел протрезветь до конца, но, видимо, хоть немного соображает, раз понял, где находится. — Да, — Тэхён вынимает из шкафа комплект чистой домашней одежды и бросает на край кровати. — Переоденешься. — Извини. Ким оборачивается, сев обратно за стол. Ладно, Чонгуку правда нужна помощь и быть холодным к нему ни к чему. — Всё нормально. Бывает. В ванной гель, шампунь, полотенце можешь взять правое, оно чистое. Тэхён берёт в руки планшет, стараясь не отвлекаться, но всё равно смотрит на спину, что скрывается за дверями ванной. Вздыхает. Надо закончить с работой. Новый абзац сухого текста. В объяснительной не место эмоциям, да и нет их у Тэхёна. Он своё наказание принял, хотя всё утро тревожился о том, что, кажется, и правда сошёл с ума раз допустил себе вольностей. Заплатил за информацию в клубе, скрыл улику из дома Чжиён, соврал в отчёте — всё это вновь на экране в виде букв. Давит. Спустя время Чонгук выходит из ванной с полотенцем на плечах, и Тэхён, предчувствуя возможную неловкость, купирует её инструкцией: — В холодильнике салат, можешь поесть. Вода в бутылке. Извини, мне нужно дописать. — Хорошо, спасибо. Тэхён слышит, как за спиной открывается холодильник, как Чонгук наливает себе воды из бутылки и пьёт её большими жадными глотками, как распаковывает из-под плёнки настоявшийся салат. Он уходит к кровати, а репликант хмурится, перечитывая ранее написанное — несколько опечаток, которые надо поправить. Они сидят под приглушённые звуки флайкаров за окном, не говорят друг другу и слова, пока Тэхён не выключает планшет, нажав кнопку «отправить». Он смотрит на Чонгука. Бывший напарник поднимается с кровати, забирая с прикроватной тумбочки тарелку, чтобы помыть в раковине. Скорее всего, не хотел мешать, а потому доел и не убрал сразу. — Могу я где-нибудь покурить? Все эти «извини», «спасибо» и осторожные вопросы звучат болезненно. Чонгук винит себя за свою слабость, а Тэхёну это начинает претить. Хватит с Чона, он и без давления всё понимает: и где допустил ошибки, и почему всё теперь вот так… паршиво. — Садись, включу вентиляцию, — Тэхён кивает на место напротив и включает экран на браслете, чтобы открыть панель управления студией и нажать нужную команду. Он поднимается из-за стола, когда за него садится Чонгук. Ким находит в шкафу кружку со сколом и ставит её перед Чоном, поясняя, — Пепельница. — Спасибо. Тэхён вновь кивает и садится на своё место за столом, устало потирая веки. — Мне жаль, что выдернул тебя с работы, — говорит Чон. — Успокойся, я понимаю, — успокаивает репликант. В конце концов это на Чонгука валятся одни беды, а Тэхёна они задели так… по касательной. — Ты даже не злишься. — По поводу? — Тебя сняли с расследования. Вновь Тэхён встаёт из-за стола, но на этот раз, чтобы достать простого вина. — Будешь? — спрашивает, чтобы узнать, сколько кружек брать. — Позже. Открыв бутылку и сев обратно, Тэхён наливает только себе и возвращается к диалогу: — Это были мои решения, и мне за них расплачиваться. Но я немного, — он заминается, подбирая слово, — негодовал? Да, что-то вроде этого, когда пришлось мчаться в бар. — Извини. Чонгук наконец-то закуривает, а хозяин скромного жилья отпивает вина. У Тэхёна ни за что не повернётся язык предложить Чону поехать в отель, хотя тот позволить себе может самый роскошный из всех. Однако там одиноко, предполагает Тэхён, там бездушно, а Чонгуку сейчас нужен человек. Просто, чтобы был. Просто, чтобы он не сошёл с ума. — Чимин выяснил, откуда взялась видеозапись, из-за которой Югём… — не договаривает, и так Чонгук поймёт. — У меня есть текст материала, прочтёшь? — Я не изменял, так что давай без этого. — Он опубликует его. — Окей. Ни любопытства, ни капли злости, одна лишь печаль, тёрном повсюду. Чонгук будто впал в энергосберегающий режим. Слишком спокоен, слишком медленен в затяжках никотина и в каждом вдохе между ними. Устал жить и пропускать всё в себя. Наверное, ему и правда легче наполнять свои лёгкие дымом, чем чувствами. — Я был на кладбище. У Гисона, — внезапно выдаёт Чонгук. — А потом напился. Херово стало. В словах Чона сожаление. Как же плохо он выглядит. Погряз в себе. Тэхён вздыхает и расслабляет плечи. — Люди часто прибегают к алкоголю в сложных ситуациях, так что я понимаю, почему ты оказался в баре. Это нормально. Нормально. Слово-то какое. Будто эта боль — эмоциональный ноль, баланс, что-то, что должно быть всю жизнь с тобой. Лицо Чонгука перекашивает от этого, и он вновь, втягивая никотин, долго смотрит на Тэхёна, прежде чем спросить: — Зачем ты живёшь? Действительно, зачем? Ответа Тэхён в себе не находит. — У меня мало опыта в жизни, поэтому я пока не зацикливаюсь на этом. Полагаю, мой мозг сформировали так, чтобы больше думал о работе. — Справишься. Ты сдержанней меня и не глуп, справишься, — говорит Чонгук, но кажется, что самому себе. — Ты тоже, — Тэхён догадывается, что он хоть тысячу раз скажет, что всё это последствия его выборов, за его снятие с дела Чон продолжит винить себя. — Аниса завтра даёт интервью Чимину. Хочет надавить на Ки общественным мнением. — Сильная, — слишком серо для того, кому дела вокруг KSillo испортили всё. — Сильная, — вторит Ким. Двое в комнате: пока не нашедший смысл жизни и тот, кто его вновь потерял. Чонгук закуривает вторую сигарету подряд, чиркнув блеснувшей в темноте зажигалкой.♪ Deadboy — Return
— Ты ведь тоже сильный? — интересуется репликант. Чонгук не радостно коротко смеётся и в итоге вздыхает, не зная, что ответить. Даже сильные бывают слабы. — Когда я забрал тебя из бара, — говорит Тэхён, не разделив чужой нервный смех, — спросил, куда тебя везти. Ты попросил на тот свет. Они молчат, и в этом нет неловкости. Тишина ведь тоже может сближать, если люди доверяют друг другу. Чонгук ему открывается, снимая броню. За ней была то злость, то агрессия, то желание пойти наперекор всему, то иное нечто, которое Кимом неизведанно. Тэхёну кажется, что Чон теперь плавает в боли, а не пытается плыть против неё. Чонгук больше не скрывает себя за резкостью и колкостью. — Блядь. Ошибаешься — платишь, не ошибаешься — тоже платишь, — бросает Чонгук так, словно устал играть в покер и скидывает карты. — Не верю я, что у вселенной есть к нам любовь, как, знаешь, некоторые придурки говорят. Нет у неё любви. Ей на нас плевать. — Вселенной, вероятно, плевать, но людям — нет, — озвучивает своё мнение Тэхён. — Людям когда как. Вот ты сорвался с работы ради меня, но доброта — редкость. Спасибо, — официальная благодарность звучит так, будто прописана в дефолтном уставе. Тэхён кивает. Чонгук ёжится и касается тыльной ладонью своего лба. — Есть что-нибудь накинуть? Морозит. — Заболел? — Тэхён уходит к кладовке в коридоре. — Отхожу от выпитого. Чон тушит сигарету и привстаёт, чтобы укутаться в протянутый ему плед. Руки подрагивают, и Чонгук шипит от накатившего холода. — Сделаю чай? — говорит репликант и, получив согласие, доходит до кухонной столешницы с чайником. Глухая боль сидит в Чонгуке. Тэхён видит её даже в том, как Чонгук сидит. Сгорбился, укутался в плед, смотрит в сторону закрытого жалюзями окна. По иерархии душевная боль выше физической. То, что на душе, способно влиять даже на тело. Тэхён ставит кружку с горячим напитком перед Чонгуком и возвращается на место напротив. Плед спадает с плеч Чонгука, когда он тянется к кружке с чаем, от которого веет цитрусом. На вкус должно приятно кислить. — Гисон любил цитрусы, — с мягкой улыбкой и едва слышно. — Он ими пах. Столь личное, для чужих не предназначенное. Робкое доверие. — Каким он был? — как можно бережнее и тоже тихо, Тэхён ведь спрашивает о тайне. Вопрос-приглашение. За ним «я готов выслушать твою историю», «ты можешь мне довериться», «мне и правда не всё равно». Тэхён сдержанный, но добрый, и он надеется, что его поздний гость почувствует это между строк. Но Чонгук всё равно обдумывает. Порой доверие — это решение, убеждён Тэхён. И Чонгуку это решение нужно принять, чтобы двинуться дальше. Вновь. Тэхён ждёт, чувствует чужое сомнение. Он и сам не знает, станет ли человеку напротив легче после рассказа, перестанут ли внутренние раны кровоточить и найдётся ли после новый смысл жизни. Однако Чонгук, видимо, годы молчал, и это ничем хорошим ни для него, ни для близких ему людей не закончилось. Ким поймёт, если Чонгук не ответит, ведь это только его, далёкое, никому не рассказанное. — Нальёшь? — смотрит на бутылку вина Чонгук и ждёт ещё одной кружки перед собой. Тысячи лет, а человечество никак не перестанет полагаться на алкоголь. Тэхён исполняет просьбу и тоже делает глоток. Вязкий виноградный вкус, далёкая сладость. Как же сложно. Вся жизнь Чонгука — долгая глава книги. Быть может, пересказ всего сможет поставить в ней точку. Это же как провести черту, а под ней прописать итог, сделать выжимку, собрать главное, чтобы закрепить материал и начать читать дальше. — Он был надёжным, — первый крохотный шаг. — Делал со мной уроки, пока отец был на работе, — второй. — Как-то раз папу, — Чонгук делает паузу, — вызвали в школу. Я сорвал урок, химическая реакция вышла из-под контроля и подпалила школьный планшет, но Гисон меня прикрыл и пошёл вместо отца. От брата влетело, но папа так и не узнал. Гисон потом ещё год шантажировал этим, грозясь ему рассказать. Чонгук рисует свою жизнь короткими мазками, меняет их цвета от светлых к тёмным и обратно, рассказывает истории и порой залезает туда, где всё давно покрылось плотной паутиной. Шаг за шагом, предложение за предложением он облекает видеоряд воспоминаний в почти осязаемые слова. Тэхён чувствует, что становится первым, кто видит фильм под названием «Жизнь». Никаких вставок, ремарок, уточняющих вопросов. Тэхён слушает и только, не позволяя себе прервать чужую речь, потому что чётко ощущает, что нельзя — одно слово и всё рассыпется. Минуты сливаются в час, сигареты в чонгуковской пачке редеют и в бутылке становится меньше вина. Оно нагоняет тоску. Алкоголь — тот ещё депрессант, зря они пьют, но Тэхён делает новый глоток. Долгие паузы, глубокие вдохи Чонгука. Он с трудом открывается, но Тэхён ловит себя на мысли, что чуточку им гордится. Совсем иррационально, но трепетно. Будто черта между ними тает. Такое следует ценить. Долгий монолог, по итогу которого тишина, потому что не написана инструкция, что говорить на чужую запутанную линию жизни. — Я скучаю по нему, — признаётся в очередном личном Чонгук. Сложнее всего говорить о том, что тебя гложет. Тэхён молчит, выбирая слова. — Мне жаль, что всё это произошло с тобой, — Тэхён не знает, правильно ли сформулировал ответ, но всё равно произносит то, что думает. Он большим глотком допивает остатки вина и отодвигает опустевшую кружку. — Но ты ведь был счастлив, да?♪ Apparat — You don’t know me
Чонгук тем временем чувствует опустошение. Ему не легче — ему в сотый раз иначе. Словно все двери в доме распахнуты и ничего внутри не осталось: ни вещей, ни мебели, ни даже старых половиц. Угнетающе пусто, но как-то вышло, что рядом с ним сидит другой живой человек, в котором чувствуется понимание. Так неправильно. Не помнить матери, потерять отца ещё подростком, похоронить свою первую любовь. Много ведь боли для одного человека, и где тот рубеж, за которым он станет счастлив? Не одинок, а именно счастлив. Всё это неправильно. — Был. Недолго. Человеку нужен человек, и Чонгуку бы заполнить внутренний сосуд хоть кем-нибудь. Вот чтобы не пусто, вот чтобы одиночество отступило и боль вместе с ним. Как-то странно работает «открыть душу». И вроде Тэхён из неё ничего не забрал, а всё равно на месте осталось одно ничего. — По крайней мере, ты помнишь, что такое семья, — произносит Тэхён. Неожиданно. Чонгук никогда не думал о том, что Тэхён тоже одинок. Не замечал, не приглядывался, не видел. Дурак. Это было на поверхности — причина, почему они друг друга понимают, почему он Тэхёну позволил быть неподалёку. Они быстро прошли множество всего, но не было ни одного весомого конфликта, не считая первых пары дней, когда между ними то неловкость, то недопонимание, то простая притирка. — Я не знаю, хорошо ли это, — признаётся Чонгук. Быть может, без знания, что есть семья, было бы проще. Он бы не знал, что бывает родной дом, где всегда есть близкие люди. Под ложечкой неприятно тянет. Чонгуку одиночество стало родным. Так больно. Забыться бы. Он смотрит на репликанта. Тэхён почти всегда рациональный и спокойный — качества, которых не хватает Чонгуку. Логичный и последовательный — этого тоже в последнее время мало в Чоне. Тэхён сдержанный и этим красив. Чёрт. Порыв короткий, но сильнее опьянённого рассудка. Из ниоткуда в никуда. Чонгук подаётся вперёд, перегибаясь через стол и оставляя плед позади. Он целует. Прикрывает глаза. Способ забыться на время, выпасть из реальности и из собственных чувств, отключив голову. Человеческая природа удобна своей гибкостью, дыра в душе заменяется физическим контактом. Тэхён отталкивает, Чонгук смотрит на него. — Тебе это не нужно, — твёрдым голосом произносит Тэхён. Он не кричит, не срывается, но напоминает о своих границах. — А тебе? Чонгук не знает, что пытается разглядеть в нём Тэхён. Он смотрит напряжённо, не отводит взгляда от глаз, всматривается, взвешивает. Это Чонгуку плевать на последствия, он уже опустился, отключив предохранители. Терять нечего, а шанс выйти из клетки хотя бы ненадолго — единственный способ забыть о жизни внутри неё. Руки Тэхёна, продолжавшие держать на расстоянии, опадают на стол. — Это способ убежать, — объясняет Чонгук. Он быстро оглядывает репликанта и надеется, что с ним согласятся. Им ведь обоим одиноко, так почему бы не поджечь всё вокруг? Ответ без слов. Тэхён срывается вперёд, Чонгук навстречу. Взаимный поцелуй вместо желаемой пули в голову. Капитуляция перед самим собой во имя временной смерти. Чонгук жадничает до чужой души, языком пролезая меж её губ. Горячий рот, остаток вкуса виноградного алкоголя, всё пьянит. Тэхён ладонями по чужим рукам, что опираются на стол, и выше, по татуировкам, к предплечьям, до края футболки, по ней выше и вниз, поближе к груди, сминая ткань в кулаках. Он тянет к себе, чтобы Чонгук окончательно осмелел, чтобы стал ещё более жаден. Тэхён отпускает, загнанно дыша, и следит, как Чонгук встаёт и подходит ближе. Репликант поворачивается на стуле к нему и не отрывает взгляда от впервые оживившихся за вечер глаз Чона, а затем, когда тот стягивает с себя футболку, сглатывает. Всё это извращённо, но ведь и работа их больше не связывает. Больше не напарники, ставки ушли в минус. Чонгук седлает Тэхёновы колени, вжимает спиной в стену, нависая сверху. Новый поцелуй, чтобы перестать существовать; он равен взорвавшейся в недрах магме. Яростно больно, потому что вне чувства любви. Но это хоть что-то другое, это хотя бы вызывает электричество по телу в пару сотен вольт несовместимых с последующей жизнью. Пир во время болезни, праздник душевной наготы, чтобы покинуть себя. Пальцы Тэхёна прохладные, он ими пробегается по спине Чонгука, когда тот поцелуями спускается к шее и губами прикладывается к яремной вене. Чон замечает, как она дёргается от прикосновения. Отпрянув, порывисто тянет футболку Кима наверх. Тот помогает быстрее лишить себя части одежды и почувствовать кожу к коже. Чонгуку в объятиях теплее — не осознаёт, что всё это иллюзия. Близость вместо временного обезболивающего. Пускай он бежит, пускай у происходящего короткий срок существования, пускай; лишь бы отпустило, лишь бы дыра в грудине заполнилась. Нет дела до чужих мыслей, разберётся когда-нибудь потом; спасибо, Тэхён, что согласился быть тоже несчастным. Чонгук лезет к нему в штаны, под бельё, к полувставшему члену. Никто не делает шагов назад, будто позади оставлена война, возвращаться к которой страшно. Впереди светлее. Слышно их обоюдное тяжёлое дыхание, одно на двоих. Тэхён мычит в рот Чонгуку невнятное, какая разница, что он пытается сказать, Чон сжимает чужой член сильнее и выныривает из кольца рук. Падает на колени. Стягивает чужие штаны. Абсурд. Это всё абсурд. Как-то ломано. В надрыве.♪ Hollow — Medulla
Движения Чонгука слишком грубые, но ни он, ни Тэхён об этом не говорят. Они здесь вдвоём, не думают об устаревшей морали и ищут лазейку к внутренней свободе. Как непривычно слышать стон Тэхёна. Не уставший и не жалобный, сейчас стонут от приятных ощущений, когда на члене оказывается мокрый язык. Чонгуку этого мало. Надо жёстче, и потому он заходит дальше, пока возбуждённая головка не окажется в горле, вызывая удушье. Чонгук перекладывает чужие ладони себе на затылок, вместо словесного «давай». Тэхён, поняв его, не медлит, вновь отпуская очередные вожжи самоконтроля. Не одному Чонгуку сходить с ума. Тэхён вскидывает бёдра, чтобы глубже войти в глотку, удерживает Чона на члене, пока не чувствует, как вокруг его плоти не начинают импульсивно сжиматься и без того тесные стенки. Отпускает, Чонгук делает вдох, по новой, ещё дважды до нехватки кислорода. Вот что нужно Чону, да, — слиться с другим человеком, вобрать в себя, заполнить собой, обступить его со всех сторон, забрав самое ценное — желание жить. Тэхён уходит в отрыв, начиная трахать рот, а Чонгук прикрывает веки. Мысли лишь об одном, как вовремя восполнить кислород. Пассивное сражение за каждый вдох. Всё хорошо, он теперь здесь, думает лишь о сейчас. Быть может, после он будет спать спокойно хотя бы одну ночь. Слишком плохо для правды. Тэхён отрывает его от себя, наклоняется, чтобы впиться в губы, на которых слюна и собственный предэякулят. Ему точно понравилось, но Чонгуку и самому хорошо. Он цепляется за плечи репликанта, поднимается, тот за ним, целуются. Тэхён отталкивает к ледяному холодильнику. Контраст холода и жара, не останавливаться, дальше к кровати, спотыкаясь об одежду. — Ты сверху, — шепчет репликант. Спасибо. Чонгук заваливает Тэхёна на постель. Ким подтягивается выше, Чонгук за ним, над ним, с ним. В лихорадке изучают друг друга на ощупь. Пахнет пóтом, это тоже дурманит. Чонгук не сразу замечает, что ему протягивают смазку. Она была поблизости? Похуй. Хмурится, когда пытается протолкнуть смазанный палец в кольцо мышц. — Не зажимайся, — просит он. Тэхён, спасибо, ты слышишь просьбу, позволяя войти. Чон засыпает его влажными поцелуями по челюсти и шее, что ему охотно подставляют, двигает рукой, стонет сдавленно сам, когда чужие пальцы, оказавшись проворными, сильно сжимают его соски. Ему это нужно, вот так, безжалостно. Он сам становится грубее, вводит второй палец без дополнительной смазки, слушает очередное сдавленное шипение. Кажется, Тэхён выругался, очередное новое. Чонгук приподнимается на вытянутой руке, смотрит вниз. Их члены так близко к друг другу. Всё же подливает смазки, чтобы растянуть ещё одним пальцем. Дыхание под ним выравнивается, Тэхён постепенно привыкает и тянется к губам. Не откажет, сам нуждается. Он посасывает язык, юркнувший в его рот, играется с ним, воюют оба на безопасном поле. Тэхён сжимает талию Чона едва ли не до отметин. Крепко держит или держится? Никакой разницы. Чонгук выходит пальцами из ануса, хватаясь за чужие запястья, чтобы вжать их в кровать по обе стороны от головы Тэхёна. Тот сжимает его бёдра своими ногами в ответ. Очередное пересечение сжигающих друг друга взглядов. — Блядь, — вырывается у Чонгука, перед тем как по новой кинуться к губам. Блядь, блядь, блядь. Нежность невозможна. Он сейчас сраный эгоист. Он ощущает себя живым. Пара движений член о член, и Чонгук не спрашивает разрешения, а направляет свой к приоткрытому анусу и поддаётся вперёд. Из-за бушующего моря в голове опять доносится какая-то ругань, но его не пытаются спихнуть с себя. Несколько минут и станет приятнее. Когда Чонгук проникает на полную длину, Тэхён тянет воздух через нос, сжимает предплечья, обхватывает шею, тычется в её основание носом. Репликант просит дать привыкнуть. Чонгук, кажется, вновь открывает ему новое, но это уже устоявшиеся роли между ними. Первые плавные толчки бёдрами на пробу. Тэхён вскоре сам поддаётся навстречу. Выходит, обоим это нравится, ведь Тэхён смотрит пронзительно, слишком честно и открыто. Выворачивает. Чонгук закрывает глаза, чтобы этого не знать. Как приятно чувствовать себя внутри, лучше сосредоточиться на этом. Чонгук вновь пытается схватить за запястья, но Тэхён под ним не даётся, какая-то очередная странная борьба, и Чон приближается, чтобы укусить плечо, шею. Болезненные стоны звучат на каждый укус. Так мало, так надо больше. Отлипает, чтобы присесть на колени и войти под другим углом, с силой потянув за талию на член. Он опрокидывает голову назад, ловит взглядом какое-то пятно на потолке. Мерещится, что оно расползается. Чонгук промаргивается. Показалось. Глюк сознания, оказавшегося в дурмане. Выходит из тела. — Перевернись, — требует. Тэхён доверчивый, чёрт возьми, и всё же покорный. Он слушается, а Чонгук сразу грубо тянет за бёдра вверх, чтобы тот приподнял зад. Шлепок. Судорожный вдох Тэхёна в ответ. Ещё раз. След на коже слабый, но красивый. Грешное безумие тех, кто в Бога не верит. Чон трахает Тэхёна со спины, а в голову вновь проступает пустота. Чонгук ускоряется, её всё больше. Он даже не обращает внимания на то, как Тэхён просовывает руку под себя, чтобы начать рвано водить ладонью по своему члену. Шлепки кожи об кожу становятся громче, Тэхён заходится в задушенном бреде, пока Чонгук гонится за разрядкой. Она подступает, он на грани вынимает член, чтобы следом спустить на прогнувшуюся поясницу. Тэхён несколько раз поддаётся навстречу собственной ладони. Кончает следом. Сперма на скомканном покрывале. Чонгук падает рядом, бездумно смотря в потолок, на котором то самое пятно. Нужно время, чтобы отдышаться.♪ Apparat — 44
Вновь в квартире слышен звук пролетающих вдалеке флайкаров. Тэхён спустя пару минут поднимается и уходит в душ. По новой одиноко. Чонгук поворачивает голову в сторону кухни. Почти докуренная пачка сигарет на столе, допитая бутылка вина, кружки, одежда по пути к кровати. С этим не живут, с этим выживают. Существуют без мыслей, снуют бесцельно, бродят с поникшей головой, словно пленник в кандалах. Жжёт внутри. Свербит в душе. Он не хочет жалости к себе. Пора отступить, чтобы не затянуть в своё состояние на дольше. Уж лучше пока одному. Совсем немного, пока не очухается. Он ведь очухается? Столько пройдено и прожито, быть может смысл в этом всём он лишь пока не нашёл. Надо дать себе время. Хотя бы день, потом, быть может, два. Или неделю, или месяц. Сколько потребуется. Борьба духовная — есть человеческая жизнь. Принять сложно, не принять смертельно. Чонгук поднимается с кровати, чтобы одеться. Он ныряет в футболку, когда Тэхён выходит из ванной, заставая его врасплох. Наверное, Чонгуку нужно что-то сказать и оправдаться, ведь очевидно — он собирается, чтобы уйти. Нервный взгляд на Тэхёна. На его груди, плечах и шее несколько мелких кровоподтёков, что оставил Чонгук. — Я… — а что сказать? Слова застряли в Чонгуке. — Я сам согласился, — с принятием в голосе. — Иди. Мирное согласие со всем. Тэхён идёт к кладовке и достаёт чистое постельное бельё. У него всегда, думает Чонгук, всё по полочкам, с дисциплинарной ответственностью даже в быту. Даже после выпитого и секса в чужой отчаянности. Не изменяет себе, принимает других. Чонгук подхватывает сигареты с зажигалкой со стола, идёт в прихожую. Из неё уже не виден Тэхён, но слышно, как он перестилает постель. Чонгук снимает кожанку с вешалки, ныряет в кроссовки. Надо купить новые. Блядь, это глупость, а не мысль сейчас. Ни слова дальше, щелчок замка, надо найти мотель.***
♪ Schenkof — Platform
— Прошу, — хостесс открывает ближайшую дверь перед Юнги. — Хорошего вечера. Юнги выпрямляет спину и заходит, нервничая от уверенного взгляда, который его встречает. Хосок поднимается из-за накрытого стола и мягко разглаживает на себе бордовый жилет под цвет висящему на стуле пиджаку. Слишком предан Юнги компании, делу жизни убитого наставника. В другой ситуации он бы от крайне позднего ужина отказался, но ведь обещал помочь разобраться с проблемами, дал слово, которое старается держать, даже когда хочется сбежать. Он кроме как за своё обещание и преданность KSillo ни за что не держится. По стенам отдельной комнаты ресторана ползёт проекция папоротников. Они с мрачными тенями, словно были засняты в тёмное время суток. За панорамным окном тоже тропический пейзаж, но он весь из неона и бесконечно высоких небоскрёбов. — Здравствуй, Юнги, — приветствует Хосок, широко улыбнувшись. Белоснежные зубы, за которыми Мин не видит искренности вновь. Он всегда в Чоне подмечает фальшь, ничего поделать с этим не может. — Здравствуйте, господин Чон, — репликант кланяется и подходит к круглому столу, присаживаясь напротив Хосока. — Я не знал, что ты любишь, поэтому заказал побольше, угощайся, — Хосок подходит ближе, взяв бутылку вина, чтобы наполнить бокалы. — Благодарю, — Юнги оглядывает блюда на столе. Те из натуральных продуктов и приготовлены, он уверен, именитым шеф-поваром. Только желания ужинать рядом с Хосоком нет. Подташнивает. — Как дела? Нашёл что-нибудь интересное в документах? — Нет, господин Чон. Это всё стандартные отчёты по репликантам. Хосок садится на своё место и поднимает свой бокал. Он чувствует себя явно комфортно, Юнги же вспоминает, как ему угрожали. «Я не принимаю отказов», — так сооснователь компании сказал в том лифте, что оказался ловушкой. — Ты хорошо справляешься. Выпьем за светлое будущее KSillo? Юнги не отказывается, молча отпивая вина. Он лишь косится на Хосока, всё же накладывая себе каких-то закусок и стараясь скрыть свою нервозность за ровной осанкой. Он переживёт этот ужин. Одно из отличий богатых наследников от обычных людей в том, что они следуют этикету автоматически. Хосок в тарелку, набирая вилкой салат, даже не смотрит. Не сводить взгляда с собеседника из-за мелочей — поведение, которому учили его с детства. Выдающие себя за элиту никогда с истинной элитой не сравнятся; они выдадут свой спектакль в таких вот мелочах. Юнги к элите или богатству никогда не стремился. Гисон своим примером показывал, что деньги — не главное. И будь у репликанта выбор между жизнью создателя и наследством, он бы ни секунды в своём ответе не сомневался. Он никак не может понять, почему не видит в Хосоке слабости. Предприниматель даже на похоронах, как смутно припоминает Мин, не был эмоционален. Хосок делал заявление для медиа и выражал скорбь на следующий день после убийства сооснователя, но Юнги ни тогда, ни после не замечал в предпринимателе мук схожих с теми, что проходил сам. Андроиды, сделанные из металла, не умеют чувствовать боль, но обычные и искусственно выращенные люди из плоти и крови её испытывать склонны. Человек соткан из чувств, но Хосок исключение. Он может быть холоден, может быть зол, и это его предел. Ограничен душой, но будто свободен умом: сильные решения, выгода во всём, отсутствие искреннего сострадания и всегда, всегда уверенность в действиях и в своих словах. — Мы объявим об исследовании репродуктивных функций репликантов завтра, — произносит Хосок. — Я так понимаю, Гисон готовился огласить эксперимент. Юнги поднимает на него взгляд. — Он во многое меня не посвящал, — правда. — Хотел тебя защитить, — и следом смешок. Короткий, дурацкий, он вообще был ни к месту. — Не вышло. Я сижу с вами, хотя хотел бы находиться дома. Хосок приподнимает брови, кажется, удивившись. Доля секунды, после которой он медленно откладывает столовые приборы и ставит локти на стол, сцепляя руки в замок. Он склоняет голову в бок, выжидает паузу и, вздохнув, говорит: — Ужин нужен, чтобы обсудить дела, — отступает от культуры, по которой дела оставляют на конец трапезы. — Меня интересует, как Гисон планировал протащить репродуктивную функцию через мнение правительства и общества. Сомневаюсь, что он бы справился, он таким обычно не занимался, так что пришлось бы привлекать меня, но вдруг у него была хорошая идея. Гисон собирал статистику по репликантам в стране, и он много говорил о том, как они заслуживают тех же прав, что и обычные люди. Но Юнги сомневается, что учёный волновался о последствиях своего эксперимента. И тем не менее неуверенность в Гисоне из уст Хосока неприятна. — Его волновали права репликантов, господин Чон. Это вы питаетесь неравенством. — Неравенство — неизменный закон человеческой жизни. Оно часть нашей природы. — Человек давно эти законы поменял. Я тому пример, — Юнги того, что он репликант, никогда не чурался, и в своих словах он не сомневается. Он с Гисоном был согласен, хотя и не сталкивался с открытой ненавистью в свой адрес из-за того, что он «не обычный». — Ты прав, мы прогнули природу под себя и научились создавать себе подобных с помощью технологий, но мы по-прежнему все разные и стремимся выделяться, чтобы быть уникальными. — Не все. Кому-то хватит спокойной жизни, и репликанты точно одни из таких. Хосок смеётся. Вначале сдержанно, но с каждой секундой всё громче и громче, пока не уходит в откровенный хохот и не откидывается на спинку стула. Это тоже похоже на игру. Хосок её инициатор и вновь в ней главный персонаж. От него вечно веет грязью, но где она берёт начало, Юнги понять никак не может, хотя и пытается каждый раз прислушаться к себе, чтобы в этом разобраться. Не может не быть причины у страха, мыслей, кричащего стремления защититься. Но в чём Юнги не прав? Он ведь ничего особенного не сказал, также думал Гисон. Есть перехотелось окончательно. — Поверь, я видел достаточно репликантов, — успокоившись, но со снисходительной улыбкой на губах, отвечает Хосок, — которые за тысячу долларов, место под солнцем или старую добрую дозу сделают всё, о чём ты попросишь. Пора снимать розовые очки, парень. Юнги таких не встречал. Даже Югём, о котором с утра вещают медиа на всех информационных баннерах монополиса, не в счёт, потому что тот был реинкарнированным.♪ Tyler Bates — Frank’s choice
— И я должен поверить вам на слово? — Не должен, но советую поверить, — отпив вина, говорит Чон. — Ты понимаешь, что проблемы серьёзные, а репродуктивная функция вернёт KSillo превосходство? Что-то важное мелькает в диалоге. Юнги напрягается, пытаясь это выцепить. Сдвигает к переносице брови, сверлит взглядом неприятного Хосока. Точно. Это ведь очевидно. — Деньги. — Мм? — Вы ведь будете это продавать? — Конечно. — Миллионы долларов, — кажется, Юнги нащупал. Деталь, но он за неё цепляется. Не упустить бы. — Бери выше. Речь о миллиардах, — в голосе Хосока сквозит предвкушение. Власть и богатство, он без этого не может, а взгляд его тем временем становится мрачнее. Гисон бы не стал на этом зарабатывать. У Юнги сжимается желудок, сердцебиение учащается. Он не отводит глаз, впервые выдерживая внимание предпринимателя на себе так долго. Под ложечкой тянет, и Юнги понимает всё. Что случилось. Почему. Для чего. «Гордыня, алчность, зависть», — вспоминает три слова из любимой цитаты покойного Гисона. Хосок горд. Хосок алчен. Хосок завистлив. Чон знал об эксперименте, но он на репродукции репликантов стремился заработать, а Гисон им этим желал помочь бесплатно. Конфликт двух сооснователей KSillo, и Хосок, подсказывает интуиция Юнги, оказался способен ради денег на всё. Сходится ведь идеально. Грудную клетку сдавливают невидимые тиски, а губы раскрываются в желании, но невозможности произнести хоть слово, потому что страх опоясывает и лишает возможности сделать что-либо. В стрессе тело Юнги выбирает застыть. И он не шевелится, испуганно смотря на предпринимателя. Мин впервые пугается столь сильно, слишком яркое осознание. От лица репликанта отлила кровь, он бледный и шокированный, будто перед ним сама смерть. Недалеко от правды. Мозг Юнги отказывается работать. Он бы сбежал, он бы защитился, ему нужно позвонить или написать, позвать на помощь, но тело не слушается, оно ему не принадлежит, в голове хаос. — Всё в порядке? — интересуется Чон, наблюдая за переменами в чужом поведении. Даже дыхание Юнги становится рваным. Сглотнув, Мин выдавливает: — Мне нужно в уборную, — едва ли не шепчет и на ослабевших ногах поднимается из-за стола, следом делая шаги в сторону двери. Надо выйти, надо связаться с Тэхёном, надо вызвать полицию, надо сделать хоть что-то. Слишком сходится. Даже про дозу, ведь в новостях говорили, что Югём был на наркотиках. Реинкарнация — лишь часть картины. — Тебе плохо? — останавливает за запястье Хосок. Юнги рефлекторно выдёргивает руку из хватки и подозрительно отшатывается в сторону, но не успевает ответить, как Чон резко встаёт и вновь хватает его. Теперь уже больно сжимая руку в районе локтя. — Что происходит? Предпринимательские инстинкты выдрессированы годами встреч и переговоров, при которых человек способен считывать минимальную угрозу. Хосок её чувствует прямо сейчас, подсознательно, иррационально. И он бы не добился текущего уровня жизни, если бы не доверял своей интуиции. — Юнги? — приближается, требуя ответа. — Отпусти. Впервые репликант говорит с ним неформально, и мимо Хосока это не проходит. За несколько минут иерархия нарушена, Чон потерял свой статус в чужих глазах, хотя не сказал ничего, как он считает, страшного. Если только Мин не догадался. Хосок делает шаг вперёд. Юнги отступает назад и отворачивает голову в сторону. Новый шаг. Вновь назад. И так пока репликант не столкнётся спиной со стеной, оказавшись в ловушке. Опять. — Говори, — приказывает Хосок и наблюдает за тем, как Юнги перед ним сглатывает. Чону со старшей школы выбивает тормоза, когда он чувствует своё превосходство. Он хватает пальцами чужой подбородок, дёргая его наверх, чтобы вглядеться в переполненные ужасом зрачки и почувствовать вновь дёрнувшееся тело. Хосок не даёт уйти, с силой сжимая пальцы на тонкой талии. — Говори, — уже цедит, начиная терять терпение. Если Юнги не перестанет, он трахнет его в этом ресторане. Просто так. Отчего-то хочется этого до безумия и плевать, если в комнату зайдёт кто-то из официантов, Хосок лишь закажет новую бутылку вина. Неожиданно взгляд Юнги наполняется ответной злостью. Он резко смотрит на Чона, сжимает челюсти и безапелляционно произносит: — Уберите руки, господин Чон. Мне нужно в уборную. Удивительный кадр. — Хотя бы не грозишься позвать на помощь, — довольно улыбается Хосок, а вместе с тем ведёт рукой от подбородка к тонкой шее, на мгновение грубо придушивая. — Ты слишком очевиден. Он отступает, зажимая нужные клавиши на краю браслета, чтобы связаться со своей охраной. Для Юнги это шанс сбежать, но стоит руки коснуться панели открытия двери, как приходится обернуться, потому что слышно: — Отправь кого-нибудь домой к Мин Юнги. Там пёс, привезите в особняк. Да, можете снотворное, только не переборщите. Стрелять в спину Хосок учился годами. Привязанность — всегда слабость, убеждён он. Зная привязанность человека, его легко поставить в ситуацию без возможности выбирать. Юнги обожает ротвейлера, а Чон не любит рисковать, когда странности чужого поведения очевидны. Хосок приветствует обернувшегося Юнги насмешливой улыбкой. — Сходишь в уборную у меня, Юнги, — Хосок убирает руку в карман брюк и вновь подходит к застывшему репликанту. Даже жаль немного, что тот так и не смог вывернуться из хватки скорпиона. — Твой браслет, — он протягивает раскрытую ладонь и добавляет, — не делай глупостей и Бруно будет в порядке. Я же верное имя запомнил?