Дорогой читатель...

27 декабря. Мы были счастливы, безмерно рады, ведь за спиной уже полгода учёбы в академии. К тому же, сегодня состоялся тот самый конкурс проектов по истории. Эдвин проводил с нами много времени, потому что… Потому что мог. Деду было нечем заняться. Звать его дедом я не хотел, точнее, это была не моя идея. Так его «ласково» начала называть Шарлотта, а я подхватил это слово случайно, как простуду. Разучиться обращаться так к человеку не получилось. Увы. Я пытался. Так вот, что там про проекты?.. А, да, Эдвин помогал нам. Много помогал. Я всё равно следил за ним, за его движениями, и, должен сказать, впервые почувствовал себя маньяком. Говорю об этом так, будто ещё не раз собираюсь провернуть такое… Нет, я не маньяк, просто это было действительно нужно. Моё беспокойство по поводу всех, чёрт бы их побрал, отражающих поверхностей ушло на второй план, потому что я был сосредоточен на Эдвине, и сосредоточен был так, что это было сложно не заметить: я постоянно пытался заглянуть в его глаза, но он увиливал, косился и глупо шутил. Меня это бесило, но я прекрасно его понимал – в ситуациях, когда мне нужна помощь, я веду себя точно так же. Нам бы не помешало посетить психотерапевта, но он, пожалуй, будет и дальше скрывать то, что скрывал, а я буду придумывать теории заговора против себя же самого, потому что это в моём стиле. Когда конкурс начался, я не мог понять – выдохнул с облегчением Эдвин или наоборот, начал беспокоиться ещё сильнее? К сожалению, язык тела я читать не умею, да и к психологии не близок, могу только сказать, что в его поведении точно что-то изменилось, но я не мог понять, что именно. Мы отправили Кристофера за кулисы, а сами ушли в зал и сели где-то в уголке. В зале было очень много людей, что и находиться там было как-то страшно. Все собрались, будто в бункере во время войны. О таких мыслях я поведал Шарлотте, и она сказала, что я больной. Спасибо, капитан Очевидность. Кристофер вышел на сцену, и наши глаза засветились: ну вот, настал и наш звёздный час. Краше наших глаз сияли только синяки под глазами Мэя, которые больше были похожи на две бездонные дыры. Наверное, учебники он тоже в них таскает. Наш проект (вообще-то это был проект Кристофера, но, мне казалось, в него слово закинул каждый ученик академии) был, как по мне, совершенством, которое хотелось слушать с упоением. Эта вещь получилась действительно интересной, тем более, мы всё узнавали из первых уст. Я был рад, потому что Кристофер был рад, ведь у нас был высокий шанс занять призовое место, получить грамоту и кое-что вкусное. Да, мы уже предвкушали поедание конфет у кого-нибудь в комнате, потому что близились новый год и рождество, а на атмосфере экономить нельзя, потому что если её не будет, то и смысла в празднике нет. Короче говоря, энтузиазма в нас было хоть вёдрами черпай, а всё равно не вычерпаешь. Только вот… Я снова посмотрел на Эдвина. На этот раз неумышленно – просто случайно перевёл на него взгляд. И на его лице читался немой ужас, который он тщательно скрывал, перенаправляя в сердце – оно хоть и будет биться быстрее, но никто не заметит, в отличие от выражения лица. Он держал руки в замке, откинувшись на спинку стула, часто дышал и смотрел то на Криса, то на директора строго и испуганно, будто это его последний вечер. Меня самого это немного пугало, и я невольно вспомнил про то, что существуют окна и зеркала. Все мысли навалились кучей, и я не знал, о чём нужно думать первым делом. Да и был ли в этом смысл, если я ничего не мог сделать с происходящим? Я просто сидел и паниковал. Голос Кристофера, что-то гордо вещающий на весь зал, стал для меня расплывчатым и мутным, я всматривался в глаза Эдвина, сидя рядом с ним. Нет, что-то определённо было не так. – Виктор? – обратилась ко мне Шарлотта. – Что-то не так? – А? Что? А… Нет, всё нормально, – она заметила. – Вы, ребята, сидите на взводе. Всё же нормально. Неужто так боитесь упустить возможность сделать шаг навстречу диабету? – улыбнулась девушка. Теперь она обращалась к нам обоим. Я улыбнулся в ответ. – Нет, всё в порядке, – легкомысленно сказал Эдвин. Я посмотрел на него. О боже, я готов бесконечно говорить о том, как профессионально у него получается лгать, однако от меня не скроешь. Буквально пару секунд назад он был готов взорваться от волнения, а сейчас уже успел закинуть ногу на ногу и, харизматично вскинув одну бровь, улыбаться, как он это и делал обычно. – Смотрите. Какой умничка. – Ты про себя или про Кристофера? – спросила Шарлотта. – Пф, – усмехнулся Эдвин, – про Криса, конечно. Но я тоже хорош! – Конечно хорош! – ответила девушка, улыбаясь. – Настоящий дилер информации. – Да-а… – протянул Эдвин и уставился в пол. Ах. Так вот в чём дело. Кажется, я начинаю понимать. Кристофер закончил рассказывать. Повисла тишина. Директор – высокий мужчина в очках, местами седые, но, в остальном, синеватые тёмные волосы которого были собраны в высокий и богатый хвост – смотрел на Кристофера так, будто тот взломал Пентагон. – Кристофер Мэй… – сказал тот. – Да, я, – на друга было жалко смотреть. Взъерошенные волосы, казалось, вот-вот запутаются в колтуны, если их не расчесать прямо сейчас, глаза открыты широко, но шире только синяки под ними, а сам бледный, как сметана. Такой видок, если честно, немного пугал, потому что я уверен, что Крис даже после смерти продолжит учиться с энергией ядерной электростанции, и поэтому иногда я задумывался, не умер ли он. Ну, кто знает, вдруг моя теория действительно верна… Слишком трудолюбивые люди меня пугают. – Хорошо… – сказал Директор. – Так, замечательно. Вы брали информацию у Эллисона? – Так точно. – Хорошо… Спасибо. Следующий! Кристофер спустился со сцены и сел рядом с Шарлоттой. Все улыбались, потому что мы гарантированно лучшие, однако… я не мог дрогнуть ни одной мышцей лица. Да, я сначала тоже подумал, что у меня инсульт, но, немного погодя, понял, что я всего лишь задумался насчёт этого всего. Что-то было не так, определённо. Наверное, это потому, что мне пришлось посмотреть на Эдвина, который, вроде бы, и улыбался, но я видел эти нотки тревожности в его глазах. Я был намерен узнать, что происходит, потому что здесь что-то определённо не так, но что-то внутри меня сжималось, сдерживало, и возникало такое чувство, что не стоит мне туда лезть. Возможно, и действительно не стоит, но я остановлюсь только тогда, когда получу точный отказ или какой-нибудь знак свыше, который так и будет кричать мне отовсюду: «Не влезай, убьёт!». Да я и без того понимаю, что убьёт. Может быть, морально, может быть, физически… Разницы нет, обе эти смерти равносильны. Просто я понимаю, что по-любому что-то намеревается меня убить. Или не меня. Кристофера, может быть: я-то здесь вообще не при чем. Или Эдвина. Ну просто не может быть такого, чтобы всё было хорошо, когда человек смотрит на вещи вокруг так, будто на его глазах происходит убийство, и он делает вид, что всё в порядке. Нет, нет тут никакого порядка, и это слишком заметно. Но я просто буду надеяться, что нагружаю себя, и во всём виновата моя тревожность и эмпатия. И какая-нибудь фобия. Я не знаю, что-нибудь, главное, чтобы всё было в порядке. Это странно, надеяться, что всё будет в порядке, и в то же время думать об одном чёртовом взгляде. Ну настоящая глупость, скажи же! Парадоксально. Однако от себя не сбежать – что имею, то имею. Ребята весело чирикали, пока я сидел и пилил взглядом пол. Эдвин сидел справа от меня, а Шарлотта и Кристофер – слева. Я вообще не придавал значения тому, что происходит вокруг меня, да и не особо помню, о чём в тот момент думал, но, раз уж пол казался мне таким интересным, видимо, мыслил я действительно о чём-то важном, что имеет, наверное, мировые масштабы, даже если этот мир – душа одного человека. За любым миром нужен присмотр, прошу это помнить. Только спустя пару минут Шарлотта заметила, что я сижу ровно и почти не дышу, словно восковая статуя: в целом, я был бы не против оказаться таковой в тот момент. Мне нужно было срочно додумать какую-то важную мысль, а когда я занимаюсь такими вещами, меня лучше не трогать, потому что мой интеллект – дело хрупкое и легко сбивающееся с пути, а значит, мои мысли – на вес золота. Нет, я бы и не сказал, что я великий философ, однако, я думал действительно над чем-то важным, искал какие-то объяснения тому, что видел (а видел я недостаточно, чтобы думать так усердно), только данная ситуация и атмосфера в целом процессу совершенно не подходила. Нужно было думать свои мысли у себя в комнате, только вот там таких гениальных высказываний мне в голову не приходит, поэтому думаю, где придётся. – Виктор, ты чего? – спросила меня Шарлотта. – Что? – я вышел из транса и похлопал глазами – казалось, будто я могу взлететь на своих ресницах. А вообще, у меня просто кружилась голова от собственных мыслей. Я на вступительных экзаменах так усердно не думал. – Сидишь, как мёртвый. – Мёртвые, к твоему сведению, не сидят, – попытался отшутиться я, но шутки не получилось. Эта фраза звучала, как жалкий сарказм очень раздражённого и обиженного жизнью человека. – Ой, если посадить – сидят, – отмахнулась от меня девушка, – так что сидишь ты, как сидящий мертвец. – Масло масляное, – улыбнулся я. – Ну да, – девушка улыбнулась мне в ответ. Я был рад, что смог вызвать у неё улыбку, и что, скорее всего, она больше не будет задавать мне вопросов насчёт того, почему я сидел, как, как она выразилась, «сидящий мертвец». – Ну что, Виктор, как тебе наш проект? – ко мне обратился Кристофер, и на его уставшем лице сияла лучезарная улыбка, которую редко увидишь даже на обычно радостном и позитивном человеке. Я не знал, что ответить другу, потому что весь этот проект единственное, что я делал, так это наблюдал за Эдвином, ловя в его глазах каждую тревожную молекулу, но я видел, что Крис был доволен проделанной работой, и он был действительно счастлив, а потому был счастлив и я, поэтому не нашёл ничего лучше, чем сказать очевидное: – Замечательно. Просто идеально. Ты действительно хорошо поработал, и… И это даже мягко сказано. Ты трудишься, как пчёлка. Мы все неплохо поработали, но ты – самый настоящий, честный и отчаянный трудоголик. И это было просто потрясающе. – Ой, не льсти мне, – отмахнулся Кристофер, хотя на его щеках выступил тот приятный румянец, когда человек действительно чувствует себя хорошо и значимо. И я был просто рад, что смог вызвать у Кристофера такие эмоции. Да, я был рад, что всё это просто происходило. Как мало мне нужно для счастья. Наверное, нужно было идти работать клоуном. – Спасибо. И за помощь спасибо. Мы все хорошо постарались. И вполне себе наработали на трёхэтажный торт. – О, да, от торта бы я не отказался, – сказал я. Пожалуй, торт, это то, чего я действительно хотел в тот момент. Я был рад, но я устал, а ещё встревожен беспокойными глазами Эдвина, а тортик бы мог меня успокоить. Может быть. Он, конечно, не совсем бы избавил меня от душевных терзаний, однако, сгладить бы их вполне мог. Поэтому… Да, тортик. Хотелось тортик. Мы сидели в зале до конца конкурса, потому что были уверены в том, что мы лучшие, и, да, так до конца процесса мы и гордились собой, понимая, что ни одна работа не сравнилась с нашей. Особенно нам было забавно с тех двоих, которые решили подерзить нам в парке – весь их проект состоял из какой-то то ложной, то ненужной, то неинтересной информации. Там была, конечно, парочка моментов, которые были довольно-таки неплохими, однако мы все понимали, что это дело с нашим и рядом не стояло. Да, мы были в своём деле неповторимыми. И вот, наконец настал момент объявления результатов: я никогда не видел в глазах Кристофера столько азарта. Да и сам я был на взводе – забыл обо всём на свете. Мне, на самом деле, было всё равно на результат, потому что я был доволен лишь тем, что мы вместе делали этот проект и неплохо проводили время, а всё остальное меня как-то не особо интересовало. В зале наступила полная тишина, я слышал собственное сердцебиение и дыхание каждого ученика академии. Несколько человек уже смотрели на нас, потому что я думал, что наша победа была вещью очевиднейшей. – Итак, – начал директор, выйдя на сцену, – по решению комиссии образования, абсолютным победителем сегодняшнего конкурса является… Являются Мириэль и Фира Кон-Фоссен. Зал зашумел. Кто-то – от негодования (мы), кто-то поздравлял победителей и радовался за них. Мы… мы просто не понимали. – Тишина в зале! – громко объявил директор. – Вторичные победители – Кристофер Мэй и Линда Гармес. Хотя бы так… Мы всё равно были расстроены, поэтому, когда зал был почти свободен от учеников, мы подошли к директору, который обсуждал что-то с учительницей фортепиано и историком. – Не стоит, – останавливал меня Кристофер, – всё же в порядке, мы заняли призовое место… – Я просто не понимаю, почему… Так что дай мне разобраться, хорошо? – я старался не нервничать, но старался плохо. Поэтому нервничал. С одной стороны для меня казалось несправедливым именно решение комиссии, потому что мы сделали всё, что смогли, и сделали хорошо, но с другой стороны, мои подозрения падали на, возможно, ложную информацию, которую давал нам Эдвин. И это злило меня только сильнее, потому что… Разве неочевидно, почему? – Извините, мистер Аэри, не могли бы вы объяснить нам точные критерии оценивания? – Я постарался спросить так, будто я вовсе не возмущён, а мне просто интересно, почему получилось так, а не иначе, но, получилось, видимо, плохо. – Виктор, что за негативизм? Спокойнее, – директор улыбнулся, чего я не ожидал. – Хорошо… Так каковы же критерии? Где мы ошиблись? – Я спросил спокойнее, и тут заметил победителей за спиной у историка. Те самые парень с девушкой, брат и сестра, в некотором роде Гензель и Гретель, докучающие мне одним своим видом. – Критерии вы видели на маршрутных листах. – Да, мы… мы видели. Но почему же тогда мы не абсолютные победители? Что мы сделали не так? – Что же, – директор улыбнулся ещё шире, хотя мне это всё совершенно не нравилось, – было одно большое несоответствие одному критерию. – Какому? – Правдивость информации. «Чёртов Эдвин… – думал я, идя по коридору в направлении своей комнаты. – Вот же мерзавец! Как он мог? Как он мог нас подставить!?». – Вик, успокойся, – сказала мне Шарлотта. Думал я, как оказалось, вслух. – Почему он это сделал? Что это ему дало? – Я не знаю и знать не хочу. Главное, что мы заняли одно из призовых мест, а потому сможем утонуть в конфетах в новогоднюю ночь. Тебя это не радует? – Ох, – саркастично выдохнул я, – я тебе больше скажу – это единственное, что меня радует. Нет, я бы не сказал, что я расстроен именно результатами конкурса, просто… это странно. И обидно. Почему Эдвин сказал нам неверную информацию? По какой причине? – Если он не решился говорить нам правду, значит, причина была весомой. – Слушай, ты видишь его тут здесь, с нами? – слева от меня шла Шарлотта, справа – Кристофер. – Как только объявили результаты, он сразу же смысля! Это ведь явно не просто так! – Вот и я тебе о чём, – сказала девушка. – Я думаю, он сделал это точно не ради забавы, потому что понимает, что для Кристофера важны его оценки и успеваемость в целом. – Как знаешь, – сказал я. Шарлотта и Кристофер ушли в свои комнаты, а я остался стоять в коридоре. Стоял, как сирота, смотрел на дверной проём жилого корпуса. Думал. Решил пойти на третий этаж, развеяться и поиграть на фортепиано. Я совершенно забыл про отражения, они меня не интересовали. Тревожность всё ещё ходила за мной по пятам, будто пытаясь достучаться до меня, но безуспешно: я был зол, расстроен, и мои мысли были заняты другими вещами. Я поднялся на третий этаж. Тишина. Все студенты уже разошлись по своим комнатам, кто-то уже и того спит, а я всё брожу, как собака, злюсь. На лестничной площадке я остановился, потому что просто устал что-то делать. Думать, ходить, дышать. Я просто начал прислушиваться. И кое-что услышал. Этажом выше находился кабинет директора, откуда шёл приглушённый разговор. Не сказать, чтобы я действительно хотел играть на фортепиано в сегодняшний вечер, дорогой читатель, мне, скорее, просто хотелось отвлечься, поэтому я решил, что инструмент я ещё успею измучить, а вот какие-нибудь ценные слова… Я могу услышать только раз. Я поднялся на четвёртый этаж и подошёл к двери директора. Она была приоткрыта, благодаря чему я довольно отчётливо мог услышать то, о чём говорил кто-то, кто находился за дверью. Это играло мне на руку как никогда. Я подошёл и прислушался. – Вы же знаете, чего это нам может стоить, – сказал голос, похожий на голос директора. – Знаю. Я не подумал об этом сначала, – ответил голос мальчишки. – Вы за полтора века думать не научились? – Ну что вы? Я посчитал, что могу рассказать информацию, которая абсолютно не наводит ни на какие мысли, которые бы касались Марии. Все считают, что она умерла, и нет смысла ворошить это. – Вы, мистер Эллисон, были на волоске от того, чтобы подтолкнуть импульсивных подростков к расследованию этого дела. Вы же понимаете, что это мать Виктора, и если он решит найти её, то его уже ничего не остановит. А если он найдет её, и, не дай бог, освободит, академия… – Я знаю, – перебил того Эдвин. – Это было очень странным решением – лишать победы ребят, которые старались больше всего, просто потому что они знают чуть больше остальных. По-моему, эти трое просто были увлечены процессом подготовки к конкурсу, ничего более. Ничего такого не произошло. Я не сказал ничего лишнего. – Правда? А «миф о Стражах»? А «существовавший некогда мир зазеркалья»? Это, по-вашему, не лишнее? Не наводящее? Вы решили мистический геноцид устроить? Они знают чуть больше остальных? Теперь не только они, но и вся академия. Вы просто… невозможный. – Ничего страшного не произошло, Фортис. Я просто… – Хватит! Если вы ещё хоть слово… Сидел бы в своей библиотеке, бестолочь. А то, видишь ли, язык свой развязал. Не понимаю вашу тягу к убийству всей академии… Мы добились баланса спустя много лет, а вы решили перечеркнуть это всё? Если хоть слово об этом вы пророните студентам, вы сами понимаете, что… – Да-да… – сказал Эдвин. В его голосе дребезжала какая-то ужасная тоска и страх, и у меня внутри всё сжалось. – Ты ведь больше не хочешь в Зазеркалье, верно? Или соскучился по ножам, давно не посещавшим твоё тело? – Нет… – Эдвин погас. В его голосе больше не было энтузиазма. Там был только животный страх. – Мне придётся снова подвергнуть тебя пыткам только чтобы обеспечить безопасность студентов. Понимаешь? – Я не хочу в Зазеркалье… Я там давно уже не свой, я никогда не был там своим, я не хотел войн, я не хотел… – Да что ты? Они выкинули тебя из своего мира, потому что ты хуже их всех вместе взятых. В тебе, как ни крути, всё равно кипит кровь война Зазеркалья, жаждущего только разрухи и смерти. Страдать должен был ты. С минуту они молчали. Я слышал, как Эдвин тяжело дышал, и мне казалось, будто он вот-вот разрыдается. Я больше не злился на него, потому что было не за что. Я просто хотел обнять его. Хуже было только то, что все «мифы», о которых он нам рассказывал, оказались вовсе не мифами. И стражи, и зазеркалье оказались реальностью. А ещё моя мать жива. И я, поистине импульсивный подросток, наплевавший на всё, что услышал, должен её найти. Потому что ничего не понимаю. Я решил подсмотреть одним глазком, что вообще было в кабинете. Я подошёл к щелочке и начал вглядываться. Я видел Эдвина. Он сидел в кресле и сверлил взглядом пол. Его вьющиеся волосы падали на глаза, почти полностью закрывая лицо. Директор стоял напротив него, повернувшись к Эдвину спиной и заведя руки за спину. Внимательно рассматривал картину на стене. Он думал над чем-то так же усердно, как я тогда, в зале, и я прекрасно его понимал. Как тут не думать? Но тут он повернулся. Меня он не заметил, но я на всякий случай отошёл от двери, дабы избежать неприятностей, и просто продолжил слушать. – Эдвин? – спросил директор. – Я больше не хочу в зазеркалье… – он всхлипывал. – Я не хотел, я не думал… Я не думал, что это может быть настолько опасным для кого-то… – Эдвин… – выдохнул директор, подошёл к духу библиотеки и обнял его, для чего ему пришлось опуститься на колени, поскольку тот сидел в кресле и ростом был очень невысок. – Прости, я не хотел заставлять тебя думать об этом. Ну же. Ладно, всё в порядке… пока что. Просто постарайся больше не говорить ни с кем об этом, ладно? Для студентов это всё – ложная информация, договорились? Тот посмотрел в красные от слёз глаза Эдвина. Я бы не назвал себя эмпатом, но мне тоже захотелось разрыдаться. То ли от жалости к Эллисону, то ли от того, что я ни черта не понял… – Хорошо, Фортис… Я постараюсь. Я буду держать всё в секрете. Я понимаю… Я понимаю, что это опасно, – шмыгая носом, говорил тот. – Никто не пострадает… больше… – Вот и хорошо, – тепло улыбнулся директор, – всё в порядке… Если хочешь, можешь остаться спать здесь. Тебе дать плед? – Да… Наверное… – пытаясь собраться с мыслями, ответил Эд. Наступило молчание. Скорее всего, в этот момент мистер Аэри искал плед в одном из шкафов, стоящих в кабинете. – Надо будет предупредить Стража о возможном дисбалансе, – строго сказал директор. – И всё будет нормально. – Я предупрежу, если найду, – ответил Эллисон. – М-да-а-а… Нашего стража не выловить, – на лице Аэри появилась улыбка, и это было заметно по его интонации. – Нелюдимый, – тот улыбнулся в ответ. – Но со мной иногда говорит. – Да… поэтому я и прошу тебя. Всё, что мне было нужно, я услышал, и отправился в свою комнату. Я бы и не сказал, что точно понимал, над чем бы следовало сейчас думать, поскольку за эти пару минут узнал столько, сколько мне не удалось узнать за полгода. Стражи, зазеркалье, моя… моя мать? Я жил в одних только догадках, что всё это могло значить? Теперь… Я бы не сказал, что ситуация стала намного яснее – появилось только больше разбросанных подробностей, которые я вроде бы и могу сложить воедино, но что-то они всё равно не укладываются в одну картинку в моей голове. Я был настолько сильно впечатлён, что не мог… волноваться? В моей душе ничего не происходило. Я будто бы не был удивлён от слова совсем, хотя к таким новостям абсолютно не привык: не каждый день узнаёшь о существовании других миров, каких-то стражей и ещё кучи и кучи всего. Однако сил у меня на эмоции не было, было только понимание того, что всё это происходит прямо сейчас, и надо что-то делать, как-то разбираться с тем, что я сейчас имею. В моей голове пронеслась тысяча, если не больше, сюжетов того, как могут развернуться события дальше: я мог бы напрямую спросить Эдвина о том, что за разговор происходил в кабинете директора, но, следуя из него же, мне кажется, Эллисон бы ни слова мне об этом не сказал. Я бы мог подкупить его мороженым, если бы он был действительно беззаботным четырнадцатилетним духом библиотеки, которому плевать на жизни вокруг него, но он не такой человек. Я даже не мог понять, играет ли мне это на руку, потому что с одной стороны, мне хотелось как можно быстрее разобраться со всем, потому что, как мне кажется, я начал понимать, что со мной происходит, но директор говорил о безопасности, и о том, что лучше студентам ничего не знать, и это меня останавливало. Может быть, мне действительно стоит сделать вид, что я ничего не слышал, и просто продолжить учиться? Нет, читатель, я не могу так сделать. Я не могу оставить всё так, как есть, понимая, что всё это касается непосредственно меня. Может быть, это действительно паранойя, а может быть, я попытаюсь сделать хоть что-то, ведь даже если я и влипну в какую-нибудь дрянь, я уверен, ни Эдвин, ни директор, ни учителя не оставят меня произволу судьбы. Отчитают, конечно, завалят, исключат, или что они ещё могут сделать, но умереть не дадут, как минимум. И это успокаивает. Я не один. Утонув в собственных мыслях, я без сил уснул. Спокойной ночи, читатель.