***
Юная Линнет только по вечерам осмеливалась подойти к зеркалу. Девушка думала, что ее страшное лицо при тусклом свете свечей выглядит не так уж и плохо, но на самом деле эта мысль всего лишь была ее утешением. Линнет на ощупь искала себе дорогу к зеркалу, ощупывая руками все на своем пути. Она аккуратно обходила предметы мебели, иногда запиналась, а иногда даже падала на скрипучий пол. Каждый вечер одно и то же. Ощупывание предметов, нелепая поза у зеркала. Одна рука гладит давно немытую поверхность зеркала, вторая собственное лицо. Слегка кривоватые пальцы на своем пути встречают толстые шрамы и свежие ссадины. От боли девушка морщится. Первая слеза скатывается по щеке и упирается в одну из множества темных бородавок на толстом подбородке. Девушка доверяла своим рукам, больше чем зрению, которого у нее практически не было. Левый глаз был в разы крупнее правого и находился чуть выше. Опухшее верхнее веко грузно нависало над глазом, не позволяя девушке в полной мере наслаждаться красотами мира. Ее руки. Она безумно любила их. Единственная практически идеальная часть тела, пусть подушечки пальцев огрубели от тяжелой работы, пусть их кривизна напоминала о многочисленных переломах, они все равно ей нравились. Безумно нравились. Они творили магию, магию из мира звуков. Каждый раз, касаясь струн своей самодельной деревянной арфы, она пропадала в мире музыки. Забывала о тяжкой работе, о боли в пальцах, о собственном уродливом лице. Иногда, играя на арфе, Линнет плакала. Не от переизбытка чувств и даже не от обиды. Она проникалась тонкими звуками струн, и крупные капли сами катились по ее лицу. Девушка не стыдилась своих слез, они позволяли ей расслабиться, забыться, почувствовать себя живой и нужной. Девушка еще раз провела рукой по пухлым щекам, смахнула слезы. В маленьком выдвижном шкафу под ее столиком она хранила самодельный крем, рецепт которого она узнала от матери. Жестяная баночка с жирной белой субстанцией, пахнущей корицей и лавандой. Мать говорила дочери, что самое красивое в теле девушки это руки. В первую очередь люди обращают внимание именно на них. Мать Линнет была женщиной статной, красивой и не по годам мудрой. Она все понимала, понимала, что ее дочь страшна и уродлива, но, несмотря на это, пыталась поддержать ее. Внешность это не главное, главное душа и твои навыки, умения. Именно это женщина пыталась донести до своей дочери. Но девочка не усвоила урок и после смерти матери с каждым днем все больше и больше ненавидела себя. Зависть к другим девушкам грызла ее изнутри, прогрызая нутро и выпуская свои скользкие щупальца гнева наружу. В народе Линнет знали как глупую, злобную пастушку гусей, на которую можно было спихнуть всю самую грязную работу и впоследствии не заплатить ей ни одной монеты. Девушку в городе не любили и презирали. Старый фермер нехотя взял ее к себе на работу, лишь потому, что хорошо знал ее мать. И скорее всего, был родным отцом Линнет. Каждый день дурнушку окружали свиньи, куры и столь ненавистные ей гуси. Мало того, что она была некрасива, так еще была и неповоротлива, неуклюжа и невнимательна. Часто оказывалась в помоях, предназначенных для свиней. Иногда ее туда спихивали соседские хулиганы мальчишки, а иногда и вовсе падала в них сама, поскользнувшись или запнувшись на ровном месте. Местные дети часто искали ее ради развлечения. При виде недоброжелателей искупавшаяся в помоях Линнет, пряталась. На душе что-то царапало, рвало до жуткой боли, до крови. В такие моменты ей не хотелось быть еще и оскорбленной, закиданной тухлыми яйцами и плесневелыми овощами. Фермер терпел от Линнет одни убытки. Дурнушка то зерно просыплет, то оградку поломает. Но старик поклялся ее матери, что не оставит собственную дочь без куска хлеба. В тот день все повторилось. Снова обычный для девушки день. Выпас гусей, уборка в свинарнике, сбор яиц в курятнике. Ровно десяток, но фермеру Линнет отдала только восемь, два из них желтой слизью капали с ее фартука на землю. Дурнушка виновато опустила глаза в пол и спрятала руки за спину, если и ударит, то хоть не по ним. Фермер лишь досадно покачал головой и ушел в дом, через некоторое время он вышел с буханкой черного хлеба, маленьким кусочком сыра и стаканом холодного молока. — Это тебе, можешь идти домой, на сегодня твоя работа на ферме закончена. Придешь завтра в коровнике убирать. — Произнося эти слова, фермер старался не смотреть на дочь. Ее внешность пугала и отталкивала старика. Линнет взяла свой паек, поклонилась и быстро, чтоб никто ее не заметил, убежала в свою комнату. Первый стакан молока за неделю. И хлеб еще теплый. Пусть сыр с и плесенью, но как же он радовал. Забравшись с ногами на кровать, девушка начала жадно уплетать свой скудный ужин. Целая булка! Это же еще и на утро оставить можно. В этот момент она была согласна терпеть все, унижения, побои, грязь. Ради такого простого, но столь вкусного стакана молока и булки подсохшего хлеба. Окна ее комнаты выходили на площадь. Ту самую, усеянную смертью и останками животных. Каждый раз, смотря на нее, она вспоминала, как сама строгала тупым ножом и сколачивала крест. В тот день на ее руке остался глубокий порез, на данный момент уже ставший шрамом, не позволяющим полностью разгибать один из пальцев. Тогда Линнет сильно испугалась, ходило предание, что тот, кто прольет свою кровь на алой площади, сам себе смертный приговор подпишет. Девушка верила и боялась. Сильно боялась. Боялась ложных обвинений в свой адрес и впоследствии огня, еженедельно забирающего души юных девушек. Линнет выглянула в окно. На удивление, площадь была чиста. Кровь с плит смыта, скелеты, черепа и кости убраны. Новые ставить запретили. Несмотря на это, трупный запах, постоянно витающий в воздухе, никуда не пропал и даже не ослаб. Между домами растянули бордовые флаги с эмблемой императорской семьи. Поставили торговые палатки с фруктами, пряниками, драгоценными камнями и винами. На постаменте, где уже давно была заготовлена Гильотина, уже во всю прыгали скоморохи, развлекая собравшийся народ. Народ постепенно обступал площадь. Вскоре там оказался и сам император. В императорской семье праздник. День рождения братьев. Со всех сторон сыпались поздравления, играла музыка, пьяная толпа радостно шумела. Только на празднике было видно лишь одного из двух братьев. Линнет знала, что это Кристофер. Эделина уже какой раз запирали дома. Он практически не присутствовал на городских праздниках, торжественных приемах. Как утверждал сам Аракиель, младший сын слаб здоровьем и лишний стресс ему не нужен. Уже как пять лет девушка была влюблена в таинственного наследника престола. В Эделина. Девушка видела его в своей жизни дважды. Первый раз, она перешла перед ним дорогу, их глаза на секунду встретились, но для Линнет этого было достаточно, чтоб идеально запомнить его. Практически каждую ночь перед сном она вспоминала черты лица Эделина, плавную походку и светлые, цвета льда глаза. В тот день он, скорее всего, шел в библиотеку. В его руках была кожаная книга. Линнет видела на ней надпись, но не умела читать, поэтому так и не узнала, чем увлекается предмет ее обожания. Вторая их встреча была более долгой и состоялась морозным зимним днем в небольшом узком переулке, среди темных каменных домов и арок. Эделин шел на занятия в сопровождении двух рослых охранников. Взгляд девушки привлек вышитый оранжевый феникс, на бордовом коротком плаще парня. Бам! Линнет не заметила одного из рядом идущих с ним мужчин. Большая плетеная корзина упала на мерзлую, покрытую инеем землю. Зеленые и красные яблоки заполнили собой практически все узкое пространство между домами. Эделин не растерялся и предложил страшненькой девчушке свою помощь, но облачённый в военную форму мужчина грубо толкнул его вперед, давая понять, что тот делать этого явно не должен. В ту встречу девушка впервые услышала его голос и практически каждый вечер пыталась подобрать на струнах арфы похожий звук. Ничего не выходило. Самодельный инструмент лишь издавал грязные ноты, пародируя его. Праздник подходил к концу. Пьяные люди расходились по домам, кого-то, кто был без сознания, уносили с собой. Вскоре площадь опустела, дома просыпались, свет от их окон придавал каменному настилу болотный оттенок. Ветер трепал порванные крыши торговых палаток, играл с цветными флажками, наматывая их на веревки. В этот вечер Линнет не интересовали ни танцы, ни цветные пряники, которые она даже могла себе позволить, имея в кармане два золотых. Все ее внимание было приковано лишь к одному из множества окон. К окну комнаты Эделина, в которой тот проводил большую часть своего времени. Ей казалось это несправедливым устраивать праздник лишь для одного из братьев. А как же второй? Как же ее возлюбленный? Так не должно быть. Легкомысленная и глуповатая Линнет схватила скрипучую деревянную арфу и в темноте комнаты, ощупывая руками все на своем пути, пробиралась к выходу. Она спустилась по крутой, прогнившей от постоянной сырости лестнице, которая выходила прямиком на площадь. Люди разошлись, большинство потушили свет, дома, как и их владельцы, спали. Пальцы коснулись плохо натянутых струн. Мелодия была не чистой, струны дрожали. Но Линнет наслаждалась этими звуками, она старалась сейчас как никогда раньше, ведь сейчас она играла для него. И ни для кого другого. Ветер подхватывал струи звука, исходящего из-под ее корявых пальцев и уносил с собой. Она не заметила, как сзади к ней приблизилась сгорбленная небольшого роста фигура, холодная рука которой вмиг оказались на плече дурнушки. Пальцы резко перестали перебирать струны. Линнет от страха резко обернулась, в отражении ее здорового глаза застыло ухмыляющееся, старческое лицо. Главный инквизитор. Своей выходкой уродина сама подписала себе смертный приговор. — Здравствуй, красавица. Чем это ты тут занимаешься в столь поздний час? — неприятный голос Миакона резал слух. Его лицо расплылось в довольной улыбке. Наконец-то он поймал эту уродину. Старый инквизитор давно хотел избавиться от нее, и вот, наконец, у него появился шанс это сделать. — Уродливая колдунья! Давно я уже наблюдаю за тобой, и как оказалось, не зря! — Старческая рука выхватила у пленницы арфу. Удар об камни, хлипкое дерево инструмента не выдержало его. Мелкие щепки разлетелись на несколько метров. — Магическая арфа! Ты своей отвратительной колдовской музыкой пыталась вызвать бесов! — Нет, это неправда! — Ты ведьма! Из-за тебя в городе болезни, ты их наслала на мирное население! — Будь я ведьмой, неужели я бы не наколдовала себе красивое лицо и стройное тело? — Щеки девушки покраснели от злобы, горбатый инквизитор заулыбался. Его явно веселило происходящее. — Ах ты, мерзавка! Ты думаешь, я стар и глуп?! Ты специально изуродовала себя, чтоб никто не догадался о твоей связи с дьяволом! — Миакон схватил девушку за запястье и крепко сжал его. Та упала на колени и взмолилась. — Отпустите, пожалуйста! Мне больно! — Девушка, уже не стесняясь, плакала. Она понимала, к чему клонит этот злобный горбун. Ей не хотелось умирать. Она не хотела повторить судьбу своей матери. — О своей боли расскажешь на суде! — Старик, злобно смеясь, потащил Линнет за собой. У ближайшего дома подозвал стражу, которая увела девушку в темницу.***
Старый фермер с безразличием в глазах оглядел новые вбитые меж плит кресты, с которых стекала еще теплая кровь. Сплюнул. Наотмашь кинул к ним пару куриных голов и быстрым шагом направился прочь в сторону фермы. Теперь грязной работы стало больше, придется все делать самому. На запах сбежались толстые крысы, заметив птичьи головы, схватили их и унесли с собой. Единственное упоминание о Линнет исчезло в глубине крысиных нор.***
Девушка закончила играть печальную мелодию. Ее история кинофильмом пронеслась в голове парня. Эделин вспомнил ее. Вспомнил ту самую некрасивую девчушку, играющую ночью под его окном на арфе, на площади, среди поминальных крестов и мух.