Тридцать восемь шагов до тебя

*** Младший избегает его. Нет, он по-прежнему садится рядом с ним на прямых эфирах, болтает и за обедом ест еду из тарелки, которую пододвигает к нему Ёнджо, просто между ними больше нет этих случайных нежных жестов, которые были раньше. Хванун словно старается не прикасаться к нему без лишней нужды и старается не смотреть на него. В его взгляде совершенно нет прежней ласки, с которой он смотрел на Ёнджо весь прошлый год, но и гнева Ёнджо тоже не видит. Это совершенно сбивает его с толку. Он пытается взять Хвануна за руку во время прямого эфира и Хванун это позволяет, но не сжимает его пальцы в ответ, не сплетает, не поворачивает к Ёнджо головы, а потом, словно невзначай высвобождает руку, чтобы взять со стола совершенно ненужную вещь и тут же положить её обратно. У Ёнджо крышу сносит от ревности, когда Хванун садится напротив него рядом с Гонхаком или Гонхи или даже Дончжу и ластится к ним, словно ребенок, утыкается подбородком им в плечо, наваливается на кого-то из них в порыве шутливой борьбы, но все это выглядит слишком обычно, чтобы искать в подобном поведении младшего какой-то смысл, ведь он делал так и раньше. Он и раньше часто садился рядом с Гонхаком или Гонхи или даже Дончжу и дурачился, ластился, касался их, просто сейчас это стало происходить немного чаще, потому что Ёнджо выпал из списка людей, с которыми Хванун ребячится подобным образом. Ёнджо и сам старается не трогать младшего, хотя и очень сильно скучает по их прикосновениям. Он старается отвлечься на что угодно и на кого угодно, лишь бы переключить свое внимание, что, конечно же, не ускользает от одногруппников, ведь они проводят вместе так много времени, но все они молчат, не желая лезть в их непонятный конфликт. Только Сохо, когда Ёнджо прикасается к нему слишком ласково, смотрит на него со смесью смущения и некоторой неприязнью, направленной не на Ёнджо, конечно, а только лишь на его непривычные действия, но тоже позволяет, очевидно понимая, что Ёнджо это просто необходимо. Ёнджо так много времени проводит за тренировками в зале или в их с Сохо комнате, уткнувшись в планшет и переписывая все свои старые тексты песен, которые не вошли в их альбомы, что в конце концов даже менеджер спрашивает у него, очевидно заметив, что Ёнджо слишком вяло ведет себя в последнее время, все ли у него в порядке. — Да, менеджер, — улыбается Ёнджо, — не беспокойтесь за меня, я просто немного устал, как и все мы. — Может быть тебе стоит взять пару дней чтобы съездить к родным? — не очень охотно предлагает менеджер. — Ты не был дома с января, кажется, уже больше полугода прошло. Если тебе нужен небольшой перерыв мы можем на пару дней отодвинуть запись песни и дать вам всем отдохнуть. — Я в порядке, — качает головой Ёнджо, — спасибо, менеджер, вы так заботитесь о нас. — У таких групп как ваша тяжелая жизнь, — поджимает губы менеджер, — агентство это тоже понимает, поэтому всегда готово поддержать каждого из вас. Если у тебя депрессия, Ёнджо, это серьезно, агентство найдет для тебя врача… — У меня нет депрессии, — заверяет его Ёнджо, — правда, менеджер. Это просто усталость и это пройдет. Я ведь знал, на что шел, когда дебютировал в группе. Несколько секунд менеджер молча рассматривает его лицо, словно желая увидеть в глазах Ёнджо опровержение его же собственных слов, затем дружески хлопает его по плечу и говорит: — Это похвально, Ёнджо Ким. Мне нравится твое отношение к работе. Но я хочу, чтобы ты помнил — если тебе сложно, ты можешь прийти ко мне или к любому из твоих одногруппников, вы ведь почти семья, тебя поддержат, будь уверен… Но я все же попрошу Хвануна за тобой присмотреть, вы ведь с ним довольно близки. — Не стоит, — бормочет Ёнджо, прекрасно зная, что его отказ не воспримут и менеджер все равно подойдет к Хвануну с этой просьбой, и Ёнджо ничего не сможет сделать. У них впереди запись песни. Агентство одобрило песню Ёнджо, хоть ему и сказали, что нужно немного исправить пару куплетов. Убрать некоторые строчки, потому что они звучат мрачновато и такое вряд ли понравится людям. Ёнджо отдал текст Гонхаку, потому что сам ничего придумать так и не смог. Гонхак переписал текст почти полностью, оставив основной посыл и припев, за что потом очень извинялся перед Ёнджо, но Ёнджо было плевать, ведь результат в конце концов устроил их всех. Очень быстро они написали музыку, потому что та зародилась в голове Ёнджо еще раньше, чем сам текст песни, хотя на её доработку ушло довольно много времени, но не настолько, чтобы они вышли из графика. У них снова начались тяжелые репетиции с хореографией к новому клипу. — Теперь сосредоточьтесь на записи и последующих съемках! — велит менеджер, когда они рано утром приходят в звукозаписывающую студию, сонные, помятые и продрогшие, сжимающие в руках картонные стаканчики с горячим кофе, чтобы записать новую песню, пока только черновой вариант, просто чтобы посмотреть что из этого выйдет и не нужно ли перераспределить партии более удачно. Они торчат в студии весь день, выходя лишь единожды, на обед, потому что в конце концов у каждого из них начинает звенеть в ушах из-за бесконечного прослушивания их собственных голосов в наушниках. Вечером, когда они уже поужинали прямо в студии и собираются уходить к ним заглядывает менеджер. — Мальчики, — привлекает их рассеянное внимание он, — все помнят про ваше расписание на следующую неделю? Новый клип. Хванун, что с хореографией? Тебе нужна помощь? — С хореографией полный порядок, менеджер, — улыбается Хванун. У Хвануна синяки под глазами и в общем он кажется таким уставшим, что Ёнджо хочется прикоснуться к нему, чтобы хоть немного подбодрить, но вместо этого он тоже улыбается, касается волос стоящего рядом Сохо, прижимает его к себе за плечи лишь бы переключить свое внимание. Сохо вымученно улыбается, но внимание Ёнджо принимает, потому что в последнее время Ёнджо делает это так часто, что Сохо почти привык к его внезапным проявлениям ласки. В конце концов Сохо все понимает, он же живет с Ёнджо в одной комнате и это делает их ближе друг с другом, чем с остальными участниками группы. В конце концов именно Сохо будит его посреди ночи, когда Ёнджо снова снится кошмар. Этот кошмар в последнее время мелькает в снах Ёнджо слишком часто. В этом кошмаре Хванун так ласков с ним и так нежен, он дарит Ёнджо свои объятия и поцелуи, и прижимается к нему так жарко, и так крепко, а потом вдруг небо над ними темнеет и взгляд младшего, только что такой мягкий, наполняется отвращением и ледяным холодом. Ёнджо цепляется за него, молит и бормочет его имя, но видит только уходящую прочь маленькую фигуру Хвануна, постепенно растворяющуюся в туманном ливне. Рука Сохо лежит на его груди. Ёнджо не сразу понимает в чем дело, почему голова у него такая тяжелая, потолок в комнате такой темный, а глаза такие влажные от слез. — Ты в порядке? — Сохо даже не выглядит встревоженным, разве что очень сонным и взъерошенным, потому что за окном глубокая ночь. — Тебе снился кошмар. Тебе принести воды? — Я в порядке, — бормочет хрипло Ёнджо, стыдливо вытирая раскрытыми ладонями глаза, — прости. Я тебя разбудил? — Не в первый раз, — улыбается Сохо уголками губ, — у меня есть зеленый чай, правда он теплый, но зато за ним не надо идти. Если хочешь, конечно. Ёнджо качает головой. Сохо сидит на краю его постели уставившись в темноту, замерев словно каменное изваяние и почему-то никак не уходит, но и ничего не говорит. — Сохо, — предпринимает попытку отправить его спать Ёнджо, — ложись. Нам вставать рано, я буду чувствовать себя плохо, если из-за меня ты не выспишься. Сохо чуть склоняет в его сторону голову, но на Ёнджо по-прежнему не смотрит и очень смущенно говорит: — Ёнджо, я тут вспомнил о той фанатке, Суён, кажется… — Я же уже говорил, что это недоразумение, — почти раздраженно бормочет в потолок Ёнджо, — между мной и этой девушкой ничего нет, не было и быть не может, она просто поклонница. — Я знаю, — улыбается Сохо устало. Медлит и очевидно, что этот разговор дается ему с огромным трудом. Говорит: — хён, я уже говорил тебе, что ты стонешь во сне? Ёнджо краснеет и благодарит небеса за то, что сейчас ночь и Сохо не видит как заливает краснота его щеки. Ему невыносимо стыдно за это, но сделать с этим Ёнджо ничего не может все равно. — Ты влюблен, правда? — голос Сохо звучит очень тихо и вкрадчиво, так что у Ёнджо по коже бегут мурашки. — И это явно не фанатка, ведь так? Глаза у Сохо поблескивают в едва заметном свете фонарей, проникающих в их спальню через неплотные шторы. Ёнджо непонимающе хмурится, вздрагивает и едва не задыхается от бешеных ударов сердца, на мгновение перекрывших ему горло. Он стонет во сне. Сердце стучит в его груди так сильно, что эхом отдается в ушах, перекрывая все остальные звуки. Ёнджо стонет во сне. Он плачет во сне. Он выстанывает, он зовет, он молит во сне, он всегда произносит во сне одно единственное слово. Одно единственное имя. Ёнджо садится в постели скрывая лицо в одеяле, потому что сил смотреть в глаза Сохо у него нет. Он ненормальный. Он ненормальный человек, испытывающий ненормальные, низкие, мерзкие чувства, которые он так пытался скрыть, но о которых все равно узнали. Все тайное рано или поздно становится явным. — Это не мое дело, — мягко говорит Сохо, — так что я не буду в это лезть и о чем-то тебя спрашивать, хён. Просто я хочу, чтобы ты вспомнил через что ты прошел, чтобы оказаться сейчас в этой комнате. Ты очень много работал не для того, чтобы все это потерять… В конце концов мы все иногда чувствуем что-то, за что нам стыдно или то, что нам кажется мы не должны чувствовать. Просто необходимо уметь это контролировать, особенно в нашем положении, потому что ошибка любого из нас все равно отразится на всей группе, поэтому Ёнджо… Как бы ни было тебе сложно, пожалуйста, держи себя в руках ради всех нас. Мы все зависим друг от друга. И Хванун особенно, потому что если что-то всплывет он пострадает так же сильно как и ты. Глаза Ёнджо застилают слезы невыносимого стыда и презрения к самому себе. Слова Сохо очень точные и такие верные сейчас, что делают Ёнджо только хуже, ведь они подтверждают все о чем он и сам думал и знал. Ему так стыдно, что его тело сотрясает крупная дрожь которую Ёнджо не в силах унять. Ему хочется все бросить, встать и уйти сейчас же, потому что он чувствует себя лишним здесь из-за того, какой он неправильный и из-за его неправильных чувств, ему страшно, потому что Сохо все понял, ему так страшно прямо сейчас, что он почти не может дышать. — Подвинься, — толкает его в бедро Сохо, забираясь к нему в постель, — я посплю сегодня с тобой первый и последний раз, так и знай. Ко мне ты точно приставать не будешь, да? — Заткнись, — бормочет Ёнджо, послушно отодвигаясь к стене, — Сохо… — У тебя был кошмар, — улыбается ему в темноте Сохо, — даже не помню, что ты там бормотал и бормотал ли вообще. Всю неделю будешь покупать мне обеды. Ёнджо утыкается в подушку чувствуя рядом тепло чужого тела, закрывает глаза и лежит так почти час, дрожа от волнения и страха, пока наконец не проваливается в сон.