Ты и твоя любовь

             Ты стояла, прислонившись к колонне, и просто наблюдала за танцующими и веселящимися учениками. Как же они раздражают своей беззаботностью. Смеются, прыгают, пачкают праздничные мантии смесью пунша и огневиски. Бесят. Или зависть вызывают? Бред. Слишком глупо было завидовать подобной беспечности.       Куда лучше медленно вливать в себя то непонятное пойло, что изначально чем-то фруктовым и безалкогольным должно было быть, но по традиции уже кто-то достаточно изворотливый в первые же полчаса умудрился добавить в общий чан весь имеющийся в Хогсмиде алкоголь.       Оно и к лучшему.       Первый глоток почти до слез горло обжигал, второй согрел, третий наконец-то приглушил ту ноющую боль от чересчур тугого корсета. Гребаная красота с ее бесконечными жертвами! Можно ведь было нормальное платье выбрать, удобное, легкое, чтобы за множеством воздушных слоев можно было скрыть все изъяны… но тебе это шелковое недоразумение прислали. Дорогое, изящное, но Моргана, прокляни их души, ни на миг расслабиться нельзя, а попервой даже дышать сложно было. Больно отчасти.       Но из-за корсета ли?       Она ведь такая красивая…       Абсолютно невероятная. Моментально чужие взгляды к себе приковывала.       Или же это лишь твоим проклятием-благословением было? Следить неотрывно за каждым ее движением. Удивляться искренне, как небрежные кудри могли создать столь совершенную картину, прилипнув к ее уже взмокшей шее.       И даже сладко-огненный вкус третьего бокала не мог смыть с твоих губ и языка призрачную соль несдержанных поцелуев, которыми ты могла бы ее плечи осыпать. Которые навсегда лишь фантазией останутся.       А она все продолжала порхать по залу в своем небесном платье, не представляя даже, как каждым движение с ума сводила, манила нежно-голубым шелком, что вместе с ней парил над холодным мрамором. Удивительно, что огромные лапища Виктора прикасались к ней столь осторожно, бережно.       И это лишь сильнее злило. Он неправдоподобно хорошим казался, не за что было его ненавидеть.       Зато Уизли более чем достоин твоей ненависти. Его попеременно злобные, липкие и завистливые взгляды злили не меньше. И плевать, что ты недалеко ушла и весь вечер неотрывно за Грейнджер следила. Ты хотя бы скрывать свои мысли могла, надев инкрустированную хвойными бриллиантами маску гордого безразличия. Лишь порой взглядом проклинала тех неуклюжих детишей, что ненароком задевали ее локтями.       Слишком много злости для одного вечера.       Выбранный родителями ДжонДжинДжейк улизнул от тебя в первые же полчаса — поулыбался всем своим и твоим знакомым, за талию тебя придерживая, и после первого же демонстративного танца растворился в толпе веселящихся… жаль, что не в кислоте.       Жаль, что ты вообще пришла сюда.       Пьяная скука могла лишь злостью смениться и с новым бокалом обратно вернуться, затягивая твои глаза настолько сильным туманом, что ближе к полуночи ты едва могла различить очертания главной лестницы, снова и снова натыкаясь на таких же нетрезвых учеников. Завтра деканы наверняка на вас рычать будут, назначая дополнительные часы внеклассных работ, но сегодня главным было кое-как до спальни добраться и не убиться на тончайших каблуках.       И не упасть замертво от внезапной остановки сердца, что в мгновение ока ожило и в бешеном ритме забилось, когда ты наконец-то поняла, на кого наткнулась у подножья лестницы.       — Это уже плохой традицией становится.       Ты смеешься пьяно и отходишь на шаг, останавливаясь перед ней. Вселенная наконец-то улыбнулась тебе. А ты улыбаешься Гермионе, даже не попытавшись извиниться, ждешь, пока она наконец-то поднимет на тебя сияющий янтарь своих глаз, что снова от слез покраснели.       Возможно, этот вечер не так уж и плох.       Мордред, ты просто ужасная эгоистка, ведь рада тому, что твоя девочка снова плачет. Ведь теперь тебе можно вновь прикоснуться к ней, утешить, прижимая к своей груди…       — Пойдем, — ты протягиваешь ей руку, помогаешь подняться, пусть и сама едва стоишь. — Здесь слишком много людей.       Она вздыхает как-то даже обреченно и идет следом. Медленно, петляя по полупустым коридорам и не отпуская твоей руки. Тебе немалых усилий стоило по-прежнему спину ровно держать и не подпрыгивать при каждом шаге от радости.       — Почему ты такая добрая?       Ты вздрагиваешь от внезапного вопроса. Смеешься, ведь ни черта ты не добрая, а Мио, видимо, до безумия наивная, раз посчитала так. И твой смех становится чуть громче, от чего ты немного сгинаешься. А она твою руку сильнее сжимает, ближе подходит.       Смотрит. Не моргая даже. Несколько долгих секунд молча вглядывается в твои глаза, изучает мутные радужки.       И проводит рукой по твоим волосам, жестким от лака и блесток. А после твое имя шепчет. Тихо так, едва уловимо. А ты даже не была уверена, что она знает его.       Все же знает, и от этого так удивительно тепло становится. Ты ластишься к ее руке, чуть прикрываешь глаза. Прикосновение становится ощутимее. И останавливается.       Гермиона поднимает голову. Ты за ней. Пьяный смешок.       — Омела.       Произносите одновременно и вновь коротко смеетесь. Встречаетесь взглядами. Ты осторожно касаешься ее руки, скользишь до локтя. Ее холодные ладони на твоих плечах. Глаза открыты до последнего.       Лишь одно мимолетное касание губ с едва заметным привкусом пьяного пунша.       В душе что-то переворачивается, взрывается, умирает и возрождается вновь, уложившись в одно мгновение. Почти неслышный стон, сорвавшийся с твоих губ, слишком громким в тишине коридора кажется.       Ты на полшага ближе подступаешь, чтобы наконец-то тепло ее тела почувствать. Шумно выдыхаешь прямо в поцелуй и на пробу губами шевелишь. Осыпаешься пеплом и фениксом из огня поднимаешься, когда она отвечает. Чуть склоняет голову на бок, и кончиком языка прикасается, влажную дорожку по нижней губе ведет.       И ты первой не выдерживаешь. Зарываешься рукой в ее мягкие волосы, портишь укладку. За затылок ее удерживаешь, пробираясь языком глубже.       Гермиона на вкус, как огневиски и кремовый апельсиновый десерт. Голову кружит от полынного послевкусия и нехватки кислорода. Отстраняться не хочется совершенно, до вечности бы эти робкие прикосновения продлить.       Не видеть бы никогда страх, все ярче мелькающий в ее глазах. И ты тихо, по-змеиному шипишь, когда хватка на плечах становится до боли сильной. Гермиона отстраняется медленно, словно нехотя — тебе так отвратильно хочется верить в это, — отступает на несколько шагов, напоследок погладив тебя по щеке, улыбнувшись чуть заметно и взгляд на увядающую омелу подняв.       И она вновь убегает.       Отдаляется стремительно, бросив через плечо короткое «прости». А ты еще долго стоишь в пустом коридоре и вглядываешься в опустевший коридор. Всего один лестничный пролет вас от слизеринской гостиной отделял, но затихший стук ее туфель вновь проложил между вами несколько бесконечностей.