У любви другое имя

      Когда перед глазами стало темнеть, он все-таки не выдержал. Со всех оставшихся сил оттолкнулся от выстилающей бассейн плитки и рванулся вверх, к воздуху. Идиот. Это так глупо — топиться из-за несчастной любви. Он всегда презирал это в других. И где он сейчас?       Дамиано жадно хватанул воздух, ожидаемо пополам с водой, закашлялся, опираясь дрожащими руками на бортик. Соскользнул вниз, опять ушел под воду, но вынырнул сразу. Накрыла паника. В темноте, страдающий от недостатка кислорода мозг не понимал что где находится. Дамиано не мог сообразить, как выбраться, где лестница. Попробовал еще раз облокотиться о бортик и встретился взглядом с ошалевшим Томасом, протягивающим руку, чтобы помочь.       — Дамиано, какого хрена? Ты до чертиков перепугал меня!       Руки Томаса казались обжигающе горячими на заледеневшей коже, даже ночной мартовский воздух был теплым по сравнению с холодом, сковавшим все тело. Он даже ответить сразу не смог от того, что зубы стучали от холода. И страха.       Боже, что он только что чуть не натворил?       — Эт-то случ-чайн-ност-ть...       — Я видел как ты свалился! Был на втором этаже! И ты не всплывал! Я думал, ты расшибся! Блядь, — он нервно, трясущимимися руками принялся стаскивать с себя толстовку. — Или что ты… Да блядь, ебаные шнурки!       На голову опустилась чужая кофта, а потом Томас, поняв, что Дамиано ему помогать не собирается — просто не может, — принялся запихивать его руки в длинные рукава. Не преуспел, разумеется, и просто натянул толстовку прямо так. Обнял сперва за плечи, а потом и вовсе обвил всем собой.       — Я так испугался! Думал не успею! Мадонна, Дамиано, правильно Итан говорит, что тебя нельзя оставлять одного!       При звуке этого имени Дамиано вздрогнул и попытался было высвободиться из объятий — нет уж, он не будет сейчас слушать про чертова Эдгара, не хочет, не станет! Куда там. Перепуганный Томас вцепился в него намертво, сам дрожал, будто только что из того же бассейна и вынырнул.       — Я так испугался! — повторил он. — Зачем ты вообще… Ты же пил, я видел! Блядь, Дами, — Томас вдруг отстранился, но плечи отпускать не спешил, напротив, вцепился в них так, что наверняка останутся синяки, — ты это что, специально? Ты же не собирался, ну…       Он проглотил окончание фразы, но Дамиано понял и так.       Да. Да, именно это он и собирался сделать. Покончить с собой, уйти нахрен из этой опостылевшей жизни, закончить всё к чёртовой матери! Только вот струсил. Как трусил всякий раз, когда было нужно принять важное решение. Даже на Х-фактор их в итоге потащила Вик, потому что он испугался. С губ невольно сорвался нервный смешок, правда, Томас его, кажется, всё же не заметил.       — Т-тебе пок-казалось, — ответил Дамиано обхватывая себя руками прямо под томасовой кофтой в попытке согреться. Мокрые брюки и обувь этому не способствовали.       — Да уж надеюсь. Не делай так больше, пожалуйста, — буркнул Томми в ответ. Приобнял, потащил в сторону дома. — Ладно, пошли, надо тебя высушить и согреть.       Как они доковыляли до дома, Дамиано, если честно, не слишком помнил. Вот он шлепал мокрыми ногами по дорожке, оставляя за собой следы, а вот уже сидел на диване, закутанный в полотенце и с чашкой в руках. Наверное, в какой-то момент мозг от пережитого стресса попросту отказал, отключился, почему-то оставив своего хозяина в сознании — иначе Томми бы точно дозвался и Вик, и…       А нет, он все же дозвался.       — Что случилось? — ...Итана.       Краем глаза Дамиано уловил движение справа от себя, будто он хотел сесть рядом, но отчего-то остановился на полпути.       — Вот он с какого-то хера решил утопиться, — сдал его Томас. — Еле вытащил.       — Я не топился, — слабо возмутился Дамиано, смотря исключительно в свою кружку, которая ничерта его не грела, разве что зубы стучать перестали, — поскользнулся и упал.       — А перед этим надрался как собака, — продолжил Томас, не слушая его протесты.       — А теперь трезв как стеклышко! — вспылил Дамиано. Но взгляда так и не поднял. Смотреть сейчас на Итана было выше его сил. — Только зря старался…       Он порывисто поднялся, совершенно не замечая, как полотенце скатывается с плеч, вручил кружку обратно Томасу и, старательно не глядя ни на кого, отправился в сторону ванной. Хотелось сорвать уже с себя до конца мокрые шмотки и согреться нормально. Одежду он начал снимать еще в коридоре. Сначала носки — от хлюпающих ботинок его, видимо, избавил Томас, потом майку. Брюки безобразно прилипли к ногам и сниматься не хотели. Он запутался в штанинах, даже упал, но таки сбросил их прямо перед порогом ванной комнаты.       Набрал себе полную ванну горячей, почти обжигающей воды и окунулся в нее так, что вода закрыла плечи. По спине прошелся озноб, после чего все тело защипало, но Дамиано проигнорировал. Сидел там, глядя как над водой поднимается пар, и никак не мог согреться. Все тело колотило мелкой дрожью.       Это не холод. Не тот, не из-за ледяной воды в бассейне и прохладного мартовского воздуха. Даже не из-за промокшей насквозь одежды — от неё-то он избавился.       Куда сложнее избавиться от того холода, что прочно поселился внутри. Он бы и рад. Прямо сейчас — выбросил бы прочь ту часть своего сердца, которая вдруг решила, что ей можно что-то испытывать. Ту, болезненно сжимающуюся часть, которая так и не могла поверить до конца во все случившееся за этот день.       Ничего ведь не произошло. Просто интервью. Просто удовлетворение своих естественных потребностей при помощи смазливого мальчишки, которого ещё и уговаривать не пришлось. Ничего особенного, ничего необычного для него, просто раньше вместо мальчишки были девчонки.       ...просто бассейн в марте, в котором он отчего-то решил утопиться.       Так вот что чувствуют люди, когда влюбляются безответно. Вот это — не тоску, не боль, не ревность. Холод.       Как перебрался в кровать, Дамиано тоже не помнил. Вроде бы, на этот раз он не пропустил ничьего визита. Или не услышал, чёрт его знает, но в комнате он совершенно точно был один. Он просто секунду назад сидел в ванне, а вот уже кутается в одеяло с головой. Не то нагнал настоящий озноб от намечающейся простуды, не то отходняк от стресса. Но мягкая постель и темнота вокруг все-таки сморили его, и он провалился в спасительный сон без сновидений.       Или нет. Или просто усталый разум отключился. Потому что он несколько раз открывал глаза, и в комнате было то темнее, то светлее. А под одеялом все так же зябко. Один раз он проснулся ровно в тот момент, когда в комнату вошла Вик, громко хлопнув дверью. Кажется, она была бледная и напуганная, но Дамиано был не слишком готов оценивать чужое душевное равновесие. У него и со своим-то не складывалось.       — Дамиано, может, вызвать тебе врача? Ты уже сутки тут, мы же…       Сутки?..       — Я в норме. Уйди.       — Дами… — она дернулась было, чтобы войти совсем, но Дамиано заставил себя приподняться на постели и рявкнул, насколько хватило сил:       — Уйди, я сказал!       Это отняло все силы, и он снова повалился ничком.       — Ты не можешь прятаться здесь вечно! — выкрикнула Виктория, но он уже натягивал одеяло обратно на голову. — Может, Итан тебя расшевелит. И накормит.       Дамиано дернулся. Но из своего укрытия не вылез. Ему ничего не нужно.       Он слышал как хлопнула дверь, когда Вик ушла, и снова потерял счет времени. Не хотелось вообще ничего. Только перестать дрожать и забыть все то, что заставляет ныть где-то глубоко внутри.       Жалкая и глупая истеричка, вот он кто. Никто к нему не придет, Итан к нему не…       Дверь в комнату отворилась снова, только когда за окном совсем стемнело. Последнее Дамиано понял по тому, что считать трещины на потолке — его единственное занятие вот уже целую вечность — стало совсем трудно. Отворилась тихо, почти бесшумно, шаги его внезапного визитера были бесшумными тоже. Точно не Вик, её бы он услышал. И не Томас — он заходил тоже какое-то время назад, Дамиано помнил, но, не добившись от него ровным счетом ничего, ушел и больше не возвращался.       Шаги прошуршали дальше, не задерживаясь у порога. Разговаривать с ним никто не пытался, но в комнате тут же запахло едой. Через какое-то время, видимо, пока визитер преодолевал расстояние от двери, на письменный стол возле окна опустилось что-то тяжелое и металлическое. Затем шаги раздались вновь, и на кровать рядом с ним что-то упало. Это было что-то новенькое.       Визитер так же молча отошел и затих. Или совсем неслышно вышел из комнаты, или выжидает где-то там, надеясь выманить его на запах еды. Но есть совсем не хотелось, а вот искра интереса кольнула. Поэтому, выждав для верности еще какое-то время, он все же высунулся из-под одеяла и нащупал то, что ему бросили. Его собственный блокнот. Толстый, исписанный готовыми текстами и лишь наметками к ним, с прицепленной изнутри ручкой.       Дамиано ласково погладил испещренные пометками листы. То, что все это время копилось внутри, требовало выхода. Не словами, не голосом для кого-то, а вот так, на бумаге, как миллионы раз до этого. Дамиано не хотел знать, кто додумался принести ему блокнот, хоть и догадывался, но был ему благодарен. Он даже выбрался из постели, попутно включая маленький бра, и перебрался на подоконник. Там будет удобнее писать.       Первая строчка была особенно болезненна, но потом слова полились на бумагу, словно кровь из разорванной вены. Капали по каплям, забирая с собой внутреннюю боль.       Con il cuore che è diviso in due metà       È freddo già*       Кажется, он всё же умудрился задремать, прямо так, сидя на подоконнике. Потому что когда проснулся, или же просто пришел в себя, под спиной обнаружилась подушка, плечи укрывало его собственное, забранное с постели одеяло. Блокнота в руках не обнаружилось — он нашелся на все том же письменном столе, с вложенной в него ручкой на той же странице, где он начал писать свою лучшую песню. Над ней тонким летящим почерком было выведено: “Сoraline”.       Дамиано оглядел комнату и прямо сейчас будто видел её в первый раз. И шкаф, притулившийся в углу. Пресловутый стол, на котором так неуместно сейчас смотрелся поднос с давно остывшими лазаньей и ромашковым чаем. Пара кроватей, одна из которых была разворошена полностью, а вторая, пустовавшая с самого их возвращения на виллу, была лишь немного примята. Рядом с ней, на тумбочке, стояла пепельница, наполовину заполненная окурками. Один из них все ещё испускал тонкий дымок, будто…       Всю ночь. Итан просидел с ним всю ночь и ушел лишь недавно.       Дамиано шумно втянул носом пропахший табачным дымом воздух.       Sarò ciò che respiri       Capirò cosa hai dentro

* * *

      Им надо было разъехаться. Тогда, сразу по возвращении из Лондона. Хмурого, туманного, вдохновляющего, но всё же эмоционально тяжелого Лондона, где все они, кажется, потеряли частичку себя. Не ехать сначала в Милан, а потом сюда, в Гарласко, в набившие оскомину зеленые стены. Тогда, в начале марта, это казалось отличной идеей — они всё ещё полны эмоций, они готовы творить, в головах — куча идей, стихов, ритмов.       Нужно было разъехаться. Отдохнуть друг от друга, перевести дух, увидеться с близкими, залечь на дно, побыть в вакууме собственных жизней и мыслей, соскучиться друг по другу.       Не разъехались. Сочли себя слишком молодыми, чтобы терять драгоценное время попусту, когда кровь бурлит в жилах в ожидании записи нового альбома. Убедили себя, что психически здоровы и вовсе не вымотаны общением друг с другом — они же семья, они же самое важное, что у них есть! И вот теперь они заперты тут, вчетвером, в пустом доме на краю крошечного городка, и могут лишь смотреть через ярко алые окна, как сгорает в эпидемии их страна. Весь мир с ней сгорает, а они только и могут, что делать самые большие глупости в своей жизни.       По крайней мере, Итан точно сделал. И теперь не знал куда деться от мерзкого чувства ненависти к себе.       Он ошибся. Обидел Дамиано, и в очередной раз подставил всю группу под угрозу развала. И никак, совершенно никак не представлял, как всё это исправить.       … о том, что несколько отличается от остальных, Итан узнал, когда ему было десять. О том, что считать до десяти, прежде чем выключить свет — ненормально. О том, что вовсе необязательно складывать вещи именно так, как было при покупке. О том, что стараться раскладывать тетради на столе симметрично не нужно. О том, что у него слишком низкий эмоциональный диапазон для ребенка его возраста. Его родителям об этом рассказал школьный психолог, который обратил внимание на его... особенности.       По прошествии лет ему удалось перерасти большинство из них. Считать он не перестал, но теперь не делал это всякий раз, когда приходило время гасить свет. Счета в его жизни было в достатке и без этого — в музыке, в его партиях. С порядком вышло сложнее и проще одновременно — проводя большую часть своей жизни с кем-то вроде Виктории, Томаса и Дамиано, рано или поздно перестаешь реагировать на каждую неуместно брошенную майку. Непродуктивно. Разумеется, он все равно дергался при виде бардака, что эти трое могли устроить в считанные секунды, и свои вещи старался содержать в порядке, но навязчивой идеей он перестал быть как-то сам собой.       Он рисовал лабиринты. Научился радоваться так, чтобы другие тоже это видели, а не считали его безэмоциональным столбом. Ненавидеть, грустить. Учился у Вик, Томаса и, разумеется, Дамиано, настолько демонстративного в своих эмоциях, что иногда это даже пугало. Он влюбился. Беззаветно настолько, что почти тонул в этой любви. Но пытался сдерживаться, чтобы не навредить их группе. Их маленькой семье. Считал, что у него получилось. Благодаря вниманию родителей и сестер. Благодаря трем римским подросткам, которые приняли его таким, какой он есть.       Как выяснилось, ни хрена же он не справился.       С самого возвращения из Лондона Дамиано будто взял себе целью достать Итана. То есть, доставал до неконтролируемых приступов раздражения он его и так, но теперь злость на него была практически непрекращающейся. Потому что Дамиано знал о нем самое важное, самое личное, нагло этим пользовался и, кажется, не собирался прекращать. Да, пытался извиниться, и в какие-то моменты Итан даже начинал верить ему и прощал, но потом тот снова начинал вести себя как обычно. Даже хуже. Он будто с цепи сорвался. Постоянно пытался прикоснуться, облапать, приобнять, повиснуть сверху. Не покидало ощущение, будто вокалист начал массированную атаку в попытке добиться благосклонности, и теперь откровенно перегибал. Сперва это его поведение заставляло недоумевать, а потом стало бесить — если таким образом Дамиано пытался добиться от него прощения, то он выбрал неправильную тактику. Тем более, Итан дважды давал Дамиано шанс, и оба он упустил.       После того, как Дамиано на интервью с одним из телеканалов обтерся об него всем собой и, будь такая возможность, с радостью забрался бы ему на колени, Итан понял, что пора что-то с этим делать. Их вокалиста несло в какие-то совсем уж неадекватные дали и, поразмыслив, Итан вдруг понял, будто по щелчку — Дамиано его хочет. Банально и откровенно, точно кошка в течку — то ли от недотраха, то ли от скуки. В целом, и то и другое было даже понятно: они заперты в одном доме, без всякой возможности сбросить напряжение, а в двадцать лет стоит даже на кактус в горшке. Итан и за собой-то заметил, что ему стало хотеться живого тепла, объятий, поцелуев, возможно даже... чего-то большего. Что уж говорить о Дамиано, который и в хорошие-то времена себя и свои порывы не слишком контролировал. Вот только стать вдруг объектом его пристального интереса оказалось странно.       Поначалу.       Идея дать Дамиано то, что он хочет, а потом ткнуть мордочкой в собственные проступки показалась отличной. Хочешь меня? Так вот он я. Уже не тот наивный мальчишка, что был раньше, и тоже могу теперь отделять секс от чувств. Больше не жду исполнения своих фантазий, не ищу вечной любви и не дрочу на один только светлый лик Тома. Ты же этого от меня хотел, Дамиано Давид? Так держи, вот только дело не в том, что ты такой классный соблазнитель, а потому что группа для меня всё ещё важнее всего.       По крайней мере, в тот момент, когда Итан затаскивал его в аппаратную, он думал именно так. Что Дамиано свой, и с ним не будет так странно и неловко, как бывало в те редкие случаи, когда он всё же пробовал секс с незнакомцами.       Эта была месть. Удар по-больному — что не настолько уж он и охуенный, каковым себя мнит, — который должен был научить его чему-то.       Херовая была идея.       Томас ворвался в его ванную с блюдцами вместо глаз, едва не снеся с петель дверь. Итан, из-за шума воды, пребывающий в тот момент где-то не здесь даже по собственным ощущениям, не сразу понял, что тот пытается до него донести. Он говорил про Дамиано. Про ледяную воду и зачем-то про март за окном. Итан, хоть и принимал душ буквально только что, даже сунул ладонь под лейку, чтобы убедиться — теплая. Он говорил и говорил, а потом, не выдержав, стукнул его по мокрому еще плечу, что и заставило Итана наконец отмереть.       Дамиано, прогнав его, успел напиться и чуть не утонул в бассейне. После чего отключился прямо на диване, и бедняга Томми понятия не имел, что делать.       Когда Итан, едва втиснувшись в первые попавшиеся штаны, выскочил вслед за ним в гостиную, Дамиано уже успел прийти в сознание и даже пил чай. На Итана он даже не взглянул, когда тот попытался заговорить с ним (и за это он не мог его осуждать), и выглядел так, словно…       Разумеется, он убеждал его и Томаса, что просто не удержал равновесия. Списал на случайность, едва не обернувшуюся трагедией, и даже без посторонней помощи убрался в свою комнату, начав раздеваться прямо по пути.       Его странное восприятие эмоций, через знание о них, сыграло с ним злую шутку. Злую в первую очередь с ним, потому что где-то в тот момент Итан и… понял.       Он уже видел такое раньше. Один из его одноклассников, уже из старшей школы однажды едва не выбросился из окна из-за измены девушки, которая ему нравилась. Его оттащили буквально в последний момент, тут же вызвали родителей, а уже те отправили к врачам, но до того Итан успел отметить для себя и отложить в памяти детали. Нервную дрожь. Внезапную апатию. Нежелание смотреть на окружающих и общаться с ними. Отстраненность и замкнутость. Последнее было свойственно скорее для Итана или кого-то вроде него. Но не для еще утром говорливого, бойкого итальянца. Не для Дамиано.       — Нужно присмотреть за ним, — пробормотал Итан, срываясь вслед за Дамиано.       Томас взрослый мальчик, он сможет успокоиться сам, но Итан никогда не простит себе если по его вине Дамиано снова попробует утопиться, на этот раз в ванной. Он взлетел на второй этаж как раз, когда в коридоре раздался грохот падающего тела. Их бедовый вокалист запнулся сам о себя в попытке снять прилипшие штаны и теперь, матерясь сквозь зубы, остервенело стягивал их с ног.       На шум из своей комнаты выглянула Виктория, вытащила из ушей наушники и недоуменно воззрилась на открывшуюся картину, но Итан только покачал головой. Не сейчас. Жестами показал, что Томас внизу, и ей стоит расспросить его, и почти на цыпочках отправился вслед за расправившимся со своими брюками Дамиано.       Зайти следом за ним в ванную Итан не решился. Застыл, прислонившись к косяку и наблюдая за тем, что делает вокалист сквозь неплотно прикрытую дверь. Когда Дамиано опустился в горячую воду чуть не с головой, Итан едва не выдал себя. Дернулся распахнуть дверь, но топиться, кажется, никто не собирался. Дамиано только зябко обнимал себя руками и покачивался из стороны в сторону, насколько позволяли чугунные борта.       Вмешаться пришлось минут через десять, когда вода перестала парить, а разомлевший Дамиано едва не нырнул снова, потому что задремал. Или провалился в какое-то подобие транса, потому что глаза его были открыты, но Итана, с трудом доставшего его из воды, явно не видел. Вытирать и тащить до кровати безвольное тело то еще занятие, но Итан справился. Уложил, все еще мелко подрагивающего парня, на постель, накинул сверху ворох его одеял и оставил одного.       И только спустившись обратно в гостиную, где тихо о чем-то спорили Томас с Викторией, Итан понял, что и у него самого дрожат руки.       — Как он? — вскинулись они оба, стоило Итану рухнуть в свободное кресло и устало прикрыть глаза.       — Спит.       Не спит. Дамиано в истерике, в шоке. Дамиано только что едва не утопился, и хрена с два в ту легенду про несчастливую случайность поверили даже Томас с Вик. Вот Итан точно не поверил. Как не мог поверить в то, что именно он стал тому виной. Его жажда мести. Его жестокость, неоправданная и ненужная. Необъяснимая.       Напиться захотелось тоже, но Итан себя переборол. Просто ушел в свою комнату, заткнул уши наушниками, желая избавиться от противного, гнетущего чувства вины.       Не нужно было так делать. Не нужно было начинать всё это и обижать человека, который, может, и бесил его порой до зубного скрежета, но которого он всё же любил и которым восхищался. С которым хотел работать дальше и покорить весь мир, делясь с оным своей музыкой. Что теперь будет с группой, когда Дамиано выползет из своей норы и объявит всем как ненавидит его? Или не объявит, но вернется к тому, с чего начинал — будет зубоскалить по поводу и без и бесконечно шпынять его за малейшее отклонение от нормы. Будь то робкая, закрытая улыбка, чтобы спрятать неровные зубы или очередной лабиринт для упорядочения мыслей в голове. Итан не хотел бы этого, но он сам все испортил. Как они будут смотреть друг другу в глаза? Возможно, чтобы спасти группу Итану придется из нее уйти. Это расстроит Вик и Томаса, но так определенно будет лучше. Без Дамиано — их лица и голоса — они не справятся, а без барабанщика запросто. Дадут объявление, и на его место прибежит десяток новых. Монескин уже далеко не безвестный школьный ансамбль с далеко идущими амбициями. Их показывали по телевизору, о них говорят в новостях, билеты на их концерты разбирают в мгновение ока.       На следующий день ничего не случилось. Формально, потому что на самом деле, ситуация, кажется, складывалась ещё хуже, чем он предполагал. Потому что Дамиано не зубоскалил, не объявлял всем, какая Итан невыносимая сволочь, доведшая его до такого состояния. Он просто не выходил из своей комнаты. Так и лежал, завернутый в одеяло, едва ли не в той позе, что Итан оставил его вечером. Не ел, не пил и даже не вставал в туалет. Не реагировал на визиты Вик и Томаса. Ушел в себя и теперь откровенно пугал своим состоянием.       — Ты должен что-нибудь сделать, Эдгар — заявила Вик, войдя в его комнату, из которой он тоже не слишком желал выходить.       — Я последний человек, которого он сейчас хочет видеть, — отозвался Итан.       — Он сейчас вообще никого не видит. Я не знаю, что между вами произошло, но уверена, что ты единственный, у кого есть шанс. Пожалуйста, Итан…       Единственное, у чего на самом деле был шанс это музыка. Это Итан осознал, когда в попытке занять чем-нибудь руки, сбил их в кровь, запершись в студии за своей кухней на несколько часов.       Для Дами такой метод не сработает, петь он сейчас не в состоянии, но был еще один вариант. Он же чертов поэт, а поэты как известно, пишут свои лучшие стихи в моменты отчаяния. Итан лихорадочно пытался вспомнить, где в последний раз видел блокнот Дамиано, в который он вносил все свои идеи насчет песен. По всему выходило — в аппаратной. Одна мысль о том, чтобы вернуться туда, заставила содрогнуться — картинка перед глазами стояла уж слишком яркая. Не того, как он взял в рот у Дамиано. Того, что он сказал после. Того, что случилось после.       Он всё же туда сходил. Подавил неприятный укол где-то под ребрами, решительно толкнул дверь, возле которой почти сразу же обнаружился и блокнот — старый, потрепанный, с кучей вложенных в них листов и даже парой исписанных салфеток. Пальцы будто сами собой прошлись по черной кожаной обложке, коснулись исписанных страниц…       Вик даже говорить ничего ему не стала, когда он появился на кухне с чужим блокнотом в руках. Кивнула на поднос с лазаньей и чашкой чая, бросила на него же пачку сигарет и зажигалку. Подумав, схватила пачку обратно, выбила из неё сигарету, прикурила и молча вышла на улицу.       Итан забрал поднос, хоть и был уверен, что Дамиано не съест с него ни крошки. Разве что схватится за сигареты, если вообще обратит на них внимание. Судя по рассказам Виктории он может и не заметить.       Подняться в комнату Дамиано — минутное дело. Поставить поднос с едой на стол и того меньше. Даже в вечернем полумраке это было просто. Дамиано то ли спал, то ли делал вид, усиленно не замечая его присутствия в комнате. Что ж, иного Итан и не ждал. Возможно, он даже не хотел этого. И разговаривать с ним точно бессмысленно.       Вместо того, чтобы отдать блокнот прямо в руки, Итан бросил его на постель рядом с Дамиано. Тот чуть шевельнулся под одеялом — значит, всё же не спал, но вылезать из своего укрытия не стал.       Стараясь не создавать лишнего шума, Итан устроился на второй, ныне свободной кровати, — раньше тут спал Лео. Сам не знал зачем, просто это казалось важным. Остаться с ним. Разделить с ним время и эти стены. Как он делал всякий раз прежде, когда Дамиано бросался строчить свои стихи, забывая о том, что ему нужно спать и есть. В Гарласко. В квартире Вик. Даже в Лондоне.       Дамиано высунулся из-под одеял где-то через час. Цапнул блокнот рукой и подтянул к себе. Ни дать, ни взять кошак из-под коробки — Итан даже не смог сдержать улыбки, глядя на это. Потом, видимо, опознал свой блокнот, что-то для себя решил и все-таки выполз из постели. Впервые за двое суток. Встал, щелкнул светильником и оккупировал подоконник, даже не заметив наблюдателя.       Итан выдохнул.       Дамиано творил самозабвенно и беспрерывно почти всю ночь. Один раз он все же оторвался от своих записей и, не иначе как по все еще стоящему в воздухе запаху давно остывшей лазаньи, обнаружил поднос с едой. Но забрал только чай и, ожидаемо, сигареты. После этого с подоконника уже не спускался. Курил одну за одной и в промежутках строчил что-то в свой блокнот. Уже под утро Дамиано задремал прямо там, на окне. Едва не перевернув переполненную пепельницу. Блокнот, уложенный на колени опасно накренился, грозясь рухнуть на пол и рассыпать все вложенное в него содержимое. Итан, за всю ночь так и не сомкнувший глаз, аккуратно забрал блокнот и переставил пепельницу на стол. Забрав с постели подушку, он подоткнул ее под спину Дамиано. Тот даже не шелохнулся. Усталость, настоящая физическая, а не нервная, как в предыдущие дни, всё-таки взяла над ним верх. Закутав его напоследок в одеяло, Итан раскрыл блокнот на странице, куда была вложена ручка.       E Coraline piange       Coraline ha l'ansia       Coraline vuole il mare ma ha paura dell’acqua       Он смог. Задел Дамиано, отомстил ему. Ранил так сильно, что Дамиано написал самую красивую свою песню из всех, что когда-либо выходили из-под его пера.       После первого же абзаца захотелось курить. В пачке Дамиано оставалось еще пара сигарет, и Итан, не раздумывая, щелкнул зажигалкой. Дамиано изливал на бумагу свою душу. Болезненно и прекрасно, и Итан чувствовал всю эту боль почти физически. Его отчаяние, его печаль, его… растоптанные чувства?       Докуривая вторую сигарету, Итан взял ручку и аккуратно вывел наверху название — Коралина.       Оглянулся на мирно спящего Дамиано. За окном занимался рассвет.       … Дамиано не вышел из комнаты ни в тот день, ни на следующей. Но теперь хотя бы ел, когда Вик приносила ему еду в комнату. Итан к нему больше не заходил.       Дамиано вышел на третий. Окинул взглядом их троих, устроившихся тесной кучей на диване в гостиной, остановил взгляд на нем, открытый и ясный.       — Я написал песню. Попробуем сыграть?