У любви другое имя

      Они прогоняли то, что получилось, с самого утра. И если гитарные партии уже почти не требовали доработок, то с ударными и вокалом пока не клеилось. Итан никак не мог подобрать подходящий ритм для некоторых переходов, и Дамиано то и дело сбивался. У него то дрожал, то срывался голос, да и в целом эта песня давалась достаточно тяжело. Удивительного в этом ,впрочем, ничего не было — если уж у Итана всякий раз дергалось что-то внутри на первых же нотах, то что уж говорить о Дамиано?       По поводу произошедшего тот ни словом не обмолвился. Сразу же включился в свой привычный деловой режим, на полную выкрутив профессионализм. Много шутил, доставал Томаса. Уже трижды только за сегодня поцапался с Викторией. На него Дамиано старался не смотреть, и Итан ощущал вину — эта песня родилась из-за него, и из-за него же у них ничего с ней не складывается.       — Хватит, — не выдержала Вик очередной нападки Дамиано. — Это ты постоянно лажаешь! Признай это и перестань доводить нас с Томасом пустыми придирками. Ты знаешь, что бридж, который он придумал, идеально впишется в песню. Тебе, блядь, понравилось!       — Вик, — угрожающе начал Дамиано, но та его перебила.       — Ничего не хочу слышать. Мы работаем без продыху, и если я еще хоть раз дерну струну, у меня пальцы отвалятся. Тебе, — она шумно втянула носом воздух и поправилась: — вам обоим, возможно, стоит потренироваться еще. А нам требуется перерыв. Томми, пошли, я ужасно хочу сыграть в плойку.       Томас даже рта раскрывать не стал. С видимым облегчением (невиданное дело!) отложил свою гитару и направился следом за Вик, оставляя их с Дамиано наедине.       — Ты тоже сбежишь? — поинтересовался Дамиано, впервые за несколько дней глядя прямо на Итана.       — Нет, Вик права. У нас получается отвратно.       Итан даже не был уверен о чем он сейчас говорит. О их совместной работе, своей неудачной партии или их странных взаимоотношениях в целом. Подходило ко всем трем пунктам. Они с Дамиано явно делали что-то не то, и от этого страдала группа. Но правильно отчего-то никак не получалось.       — Попробуй спеть концовку как начало, тихо-тихо, на затухание. Может, так получится? А я немного изменю ударные, чтоб они тебя не отвлекали.       Дамиано вскинулся было на этот совет, но потом задумался. Кивнул чему-то своему и отвернулся. Итан отстучал отсчет и ударил по тарелкам. Дамиано тихо запел. Нет, так не пойдет.       — Подожди, давай снова. Без ударных.       Новая попытка была лучше. Акапелла начало звучало гораздо лучше. По коже побежали мурашки. Нужно будет посоветовать Томасу вообще убрать или сильнее заглушить гитару в этом месте.       Итан добавил барабаны только к припеву. Потихоньку, по нарастающей, словно летняя гроза, и Дамиано брал крещендо вместе с ним, всё больше и больше наращивая мощи голосу, почти переходя на крик.       Он снова сорвался на пиковой ноте, но теперь начало звучало гораздо лучше. Потом определенно нужно попробовать эту версию с гитарами.       — Давай еще, — хрипло попросил Дамиано через несколько минут.       И Итан играл еще. Снова и снова, менял кое-что в процессе, записывал особо удачные варианты и старался отбросить терзающие мысли о том, что эта песня посвящена ему. Последствиям его решений и поступков.       От резкой боли, пронзившей вдруг левое запястье, Итан ахнул, зажмурился, предсказуемо пропустил удар, из-за чего ритмический рисунок сбился. Дамиано к счастью, даже если заметил, значения не придал, только повернул чуть голову, но продолжил петь. Однако завершить ему было не суждено, им обоим: на смену боли пришло то самое, отвратительное, невыносимое и страшное — пальцы свело, и, не в силах больше удержать палочку, Итан выронил её. Напоследок деревяшка звонко ударилась о стойку хэта, заставила вздрогнуть от неестественного для него звука, а Дамиано — вдруг замолчать и всё же повернуться к нему.       — Торкио, да что за херня?       — Прости, — выдавил он.       Наклонился было за палочкой, но пульсирующая боль в запястье вернулась снова, и он рефлекторно зажал его правой рукой.       Пожалуйста, не смотри. Не заметь, Дамиано, пожалуйста, я не хочу, не нужно.       Разумеется, он заметил. Итану даже смотреть на него не нужно было, чтобы почувствовать на себе подозрительный и наверняка недовольный взгляд.       — Что с рукой, Торкио?       — Все нормально, — выдавил он, стараясь не сильно жмуриться. — Сейчас. Дай мне минуту, пожалуйста.       Разумеется, никто ему даже такой крохи времени давать не собирался. Дамиано оказался возле него в два длинных шага. Опустился на колени, вцепился в предплечье и потянул запястье на себя. От слишком сильного давления чужих пальцев Итан снова ахнул, но отнять руку уже не смог, хоть хватка и ослабла почти сразу же.       — Я спросил, что у тебя с рукой? — повторил Дамиано свой вопрос.       — Мышцу свело, — соврал он снова, но, кажется опять неправдоподобно.       — В запястье? Хуйню не неси, — рыкнул Дамиано. — Что не так?       Всё, — хотелось ответить Итану.       Он — жалок. И слаб. И может сколько угодно мечтать о славе, популярности, для себя и всей их группы. Может быть талантливым, даже вундеркиндом, если верить давним словам своего учителя из музыкальной школы. Но факт остается фактом — он слаб. Его организм — слаб, и может подвести его в любую минуту. Как подвел его сейчас, на глазах у Дамиано.       — Итан!       — У меня тендинит, — тихо признался Итан, не выдержав настойчивого взгляда.       — Что это, черт возьми?       — Воспаление сухожилий. Усталостное заболевание. Из-за однообразной работы.       — Давно?       Итан молчал.       — Значит, давно. А сегодня? — ответа вновь не последовало, и Дамиано ответил за него. — Ясно. Тоже давно. Почему не сказал?       Потому что это не конец света. Итан неоднократно слышал от врача. Не он первый, не он последний. Среди барабанщиков с тендинитом или туннельным синдромом, на выбор — каждый первый. Это он знал от своего учителя из Изолы. Знал давно, со своих десяти, когда впервые пришел в “Сонорио”. Тогда маэстро, после трехчасового урока похвалил его за упорство, назвал талантливым, а потом, когда Итан попросил дать ему поиграть ещё, объяснил, что случается с руками барабанщика, если играть так много. Показал свои. Рассказал, что его ждет к сорока годам.       Итан играет по пять-семь часов в день со своих шестнадцати. Ему не было и восемнадцати, когда его настигла проклятая болезнь.       Итан нашел в себе силы поднять на него взгляд.       — Потому что у меня есть только два выхода: я терплю и играю, или не играю вовсе.       — Блядь! — Дами аж притопнул от злости. — Ты должен был сказать сразу, а не сидеть тут и страдать.       — Я не страдаю, — тряхнул волосами Итан и вновь попытался забрать руку. Не получилось — Дамиано перехватил её выше, но сжал крепче. — Нам нужно писать альбом. У меня — у нас — нет времени на это.       — Да насрать на альбом! Ты. Должен. Был. Сказать. — Чеканя слова, стоял на своем Дамиано. — Мы бы дали тебе время. Не знаю, вызвали врача или еще что-то. Но точно бы не стали заставлять тебя часами играть и терпеть боль в руке! Почему ты не сказал?       Последний вопрос прозвучал как-то отчаянно. Дамиано отпустил его и вцепился руками в собственные, собранные в пучок волосы, уставился в ожидании ответа. Итану нечего было ему сказать.       — Итан, я не знаю, что происходит в твоей голове, — выдохнул Дамиано. — Пытаюсь разобраться, но у меня не получается. Я свыкся с мыслью, что нам не быть друзьями. Свыкся с тем, что я… — он замолчал, и Итан замер тоже в непонятном даже для самого себя ожидании, но продолжения фразы не последовало. — Но это другое, понимаешь? Вы же отправляли меня в больницу, когда начались проблемы с плечом. Когда я не мог спать, жрать, психовал. Вы ждали меня. Почему, черт возьми, с тобой должно быть как-то по-другому? Почему ты не мог сделать так же?       — Потому что мне страшно, — одними губами признался Итан.       Сам не знал почему — слова сами собой сорвались. Да, страшно. Так сильно, что хочется зажмуриться, спрятаться в углу потемнее. Да хоть бы в этой самой студии, потому что в ней хорошая звукоизоляция. И кричать. От отчаяния и ужаса. От того, что он понятия не имеет, насколько его хватит, и не готов, попросту не готов даже думать о том, что ему, возможно, придется полностью изменить свою жизнь.       Бросить музыку. Бросить их всех.       Дамиано выругался. Снова схватил его руку, заставив зашипеть от прострелившей боли, и принялся легонько растирать ноющее запястье.       — Это лечится?       Итан кивнул, но почти сразу же мотнул головой.       — Итан.       — Да. Нужны физиотерапия и отдых. Продолжительный. Месяц или два. Есть ещё пара способов, но вряд ли сейчас найдется специалист. Может, после карантина, но… в этом нет особого смысла, если я не брошу играть совсем. Иначе заболит снова. А я не могу. Не могу, Дамиа, мне нравится. Я хочу играть, понимаешь?       Дамиано понимал. Или нет — этого Итан точно не знал, потому что теперь, кажется, пришла его очередь отмалчиваться. Он просто сидел перед ним, растирал запястье, ненадолго задерживая его ладонь в своих.       — Я уйду из группы, — тихо пробормотал Итан, когда тишина стала невыносимой.       Все ведь понятно, боже, Дамиано наверняка и сам хочет ему это сейчас сказать, только решиться почему-то не может.       — Когда закончится карантин, помогу вам подыскать кого-нибудь. У меня остались связи в “Сонорио”, там были классные ребята…       — Заткнись, Итан, — грубо оборвал его Дамиано. — Просто заткнись и никогда больше не вздумай говорить это. На тебе вся группа держится!       — Это не так, Дамиа, — возразил он, хотя внутри отчего-то вдруг разлилось незнакомое тепло. — Это же не я пишу гениальные песни. Я только доставляю всем проблемы. Даже играть не могу.       Дамиано возмущенно набрал воздуха — явно готовил резкую отповедь, но вдруг как-то переменился в лице и резко выдохнул.       — Ты лучшее, что случилось с этой группой, Итан. Не смей принижать себя. Никогда, понял? — проговорил он. После чего выпустил его руку, поднялся, и заозирался по сторонам. — А теперь-ка давай тебе поможем? У тебя тут есть что-нибудь?..       Итан кивнул — с тех пор, как они вернулись в Гарласко, рука болела почти постоянно, и он перенес сюда в местную аптечку (необходимая вещь где угодно, когда с вами Дамиано Давид) часть лекарств.       — Да, там есть мазь, в голубом тюбике, — проговорил он. — И я оставлял суппорт, лучше надеть. Потом вернусь в комнату и приму обезболивающее, у меня есть…       Дамиано вернулся к нему довольно быстро, с мазью, бинтом и повязкой в руках. Вновь опустился перед ним на колени и потянул его запястье на себя       — Не надо, — попытался возразить Итан. — Я могу сам…       — Я вижу, как ты можешь, — ворчливо ответил Дамиано. — Не переживай, я умею. Мой придурочный братец вечно что-нибудь да тянул и вывихивал, пока играл в баскетбол.       Погладил вокруг больного места прежде чем открыть тюбик и выдавить немного прохладной, резко пахнущей мази на огнем горящую кожу. Аккуратно растер по запястью, массируя, но не пережимая, чтоб ненароком не сделать больнее, чем уже есть. Плотно замотал бинтом и натянул поверх эластичную повязку. Осмотрел, что получилось, довольно кивнул и, вдруг поднес его руку к своим губам, оставляя нежный поцелуй рядом с повязкой.       — Дами?       Его тон — недоуменный, непонимающий, — проигнорировали вместе с вопросом. Дамиано даже глаз на него не поднял, хотя вот сейчас Итану вдруг очень, очень захотелось посмотреть ему в глаза. Хотелось… увидеть. Хоть что-нибудь. Что именно — он не знал, настолько странно вдруг стало в голове. Будто мысли запутались в одном из лабиринтов.       — Вторая рука тоже болит?       — Дами.       Посмотри на меня, пожалуйста.       Дамиано посмотрел. Вряд ли услышал его спутанные мысли, но почему-то, и Итан понятия не имел, что ему теперь с этим делать, поднял на него взгляд. Обычный. Дамианов. Тот, который он видел бессчетное количество раз, в обрамлении макияжа и без него.       — Зачем ты это делаешь? — отчего-то шепотом поинтересовался Итан. Боже, это даже смешно — в этой комнате можно даже орать, и все равно никто не услышит. — Зачем… заботишься обо мне? После того, что я… После того, как из-за меня ты…       — Я же сказал, это было не из-за тебя, я просто поскользнулся, — раздраженно повторил то, что сказал ему в день напугавшего их всех купания, Дамиано. Но быстро сменил тон. — И что значит зачем? Ты мне не чужой, Ит. Все вы. Я сделал бы то же самое для Виктории или Томаса.       — И поцеловал бы тоже? — Дамиано вновь отвернул голову, попытался было подняться, но Итан не дал, надавив на плечо. — Дамиа, ты бы их целовал?       — Нет. Только тебя.       — Почему?       Дамиано замер. Итан почувствовал, как тот буквально закаменел под его рукой. Кажется, даже не дышал.       — Потому что люблю тебя, — выдохнул он едва слышно и весь как-то обмяк.       Итан вздрогнул. Он ждал чего угодно, пошлой шутки, любого глупого ответа, но никак не признания. Дамиано вскинулся на его рваный вздох и посмотрел совершенно больными глазами.       Итан увидел в них себя. Себя и свою безответную любовь к Томасу, которую он уже вроде бы отпустил, но что-то все еще болело внутри. Дамиано не отпустил. Он только упал в это все с головой, в самое начало той бездны, которая поджидает всякого, кто неосмотрительно влюбляется… не в тех. Стало понятным его поведение здесь, в Гарласко, странная, ни с того ни с сего взявшаяся неприязнь к Томасу и настойчивые попытки влезть в его личную жизнь.       Как же он был слеп. Ошибался. Не заметил вовремя. А теперь смотрел на знакомое лицо, на искусанные почти в кровь губы, и не мог, попросту не мог не податься вперед. Хотелось стереть чужое несчастье. Хотелось вернуть себе того Дамиано, который был ему знаком и понятен.       Поцелуй вышел коротким, скомканным, почти детским. Итан только и успел, что прихватить его губы своими, почувствовать их тепло, прежде чем он осознал, по-настоящему, что и с кем он делает.       Это же Дамиано.       Тот Дамиано, который изводил его годами, который никого и никогда не любил, кроме себя.       Тот Дамиано, который несколько дней назад чуть не совершил непоправимую глупость. Из-за него.       Отстранился Итан резко, испуганно уставился в лицо напротив, удивленное до шока. У него и самого сердце в груди билось быстро, будто он только что пробежал пару-тройку стометровок.       — Прости, — выдавил он, прежде чем вскочить со своего места. Получилось неожиданно легко, даже вышло не наткнуться на так и замершего на коленях Дамиано. — Спасибо. Прости.       Кажется, это входит у него в привычку. Совершать глупости в их репетиционной комнате, после чего вылетать за дверь так, будто за ней затаилась стая волков.       Нужно перевести дух. Покурить. Сбежать хотя бы на другой конец виллы, раз уж на другой конец страны пока никак.       Боже.       Они же заперты здесь, в этом опостылевшем доме, совсем одни, и будут заперты ещё невесть сколько времени, а он… Боже.       В гостиной было шумно. Грохотал телек, озвучивая, как ловко управляется со своим персонажем в Теккене Вик. Или не в Теккене — Итан никогда не был силен в играх. Рядом с ней, устроившись прямо возле плеча, вовсю пытался отыграться Томас, но, судя по яростному клацанью по джойстику, успеха не достигал.       Обычный день. Ничего особенного. Мир не рушится, не трескаются зеленые стены, не просыпаются Везувий с Этной. Просто очередной день в Гарласко среди коллег и друзей по совместительству.       Но почему тогда ему, прямо сейчас, так трудно помнить об этом? Почему в груди всё ещё заполошно бьется сердце, а в голове гулко и пусто? Почему он не может просто сесть с друзьями, и пусть не присоединиться к ним в непонятной ему игре, но хотя бы просто побыть рядом, провести время в их обществе?       — О, Эдгар! Ты быстро! Мы думали, вы там надолго ... — отбросив от себя джойстик, повернулась к нему Вик.       Радостная, красивая, веселая Вик, с забавным хвостиком на затылке. Улыбка, впрочем, быстро слетела с её лица, стоило ей перевести взгляд на чернеющую на его руке повязку. Итан тут же рефлекторно накрыл запястье ладонью, прижал к груди.       — Нет, — мотнул он головой прежде, чем она начала задавать вопросы. — Нет, мы закончили. Простите, если помешал, мне нужно… Я спущусь попозже, и мы ещё поиграем.       За спиной хлопнула дверь, очевидно, выпуская Дамиано. Оборачиваться на него Итан не стал, только прижал руку к груди сильнее и прикрыл глаза ненадолго, силясь привести себя хоть в какое-то подобие равновесия. Получалось не очень.       — Никаких “поиграем”, — услышал он его голос. — У Итана отпуск.       — Что случилось? — нахмурившись пуще прежнего, поинтересовалась Вик.       Итан беспомощно оглянулся на Дамиано — что у него проблемы с рукой, очевидно и так, но почему-то объяснить все лично было выше его сил.       — Кое-то доигрался и больше не может. И не смотри на меня так, они обязаны знать.       — Дами, мне просто нужно отдохнуть, — сделал еще одну попытку Итан. Быть обузой для группы ему не хотелось, но именно ей он и станет, если будет сидеть, ничего не делая, пока остальные сочиняют и отрабатывают свои партии. — Я могу...       — Нет, ты не можешь, — припечатал Дамиано. — Ты больше не играешь, пока рука не придет в норму. Даже если для этого придется запереть тебя в комнате.       — Дамиано, что происходит? — повторила свой вопрос Вик. — Что у Итана с рукой? Почему он не может играть, мы же только с утра…       — Мы с утра мучили его, а он, будучи сильным и независимым, герой, блядь, недоделанный, и слова нам не сказал!       Итан прикрыл глаза, силясь подавить вспыхнувшую было злость. Ну зачем он так, они же сейчас будут его жалеть, а это последнее, чего он хочет. И пожалуй, прямо сейчас он бы даже высказал всё, что думает об этом, о самом Дамиано, но…       — Мы его мучаем уже два года, — отозвался вдруг Томас.       — Томми… — только и смог выдохнуть Итан, неверяще уставившись на него.       — Что? Они и так уже знают, — не поддержал его Томас.       Это был удар ниже пояса. Итан не ожидал, что друг, человек, в которого он так долго был влюблен и которому доверял как себе, так просто выдаст его тайну. Да, тайной его болезнь уже не была, по понятным причинам, да и вряд ли бы осталась таковой навсегда, но Томми не должен был так легко сдавать его. Дамиано же взбесится, да и Вик тоже, а он был вовсе не уверен, что выдержит это.       Слишком много эмоций.       Итан невольно обернулся на Дамиано, вновь поймал его взгляд, долгий, до отвращения понимающий, будто он прямо сейчас читал его мысли.       — Иди к себе, — велел он. — Иди, Итан, тебе нужно принять лекарства. Живо.       Спорить он не стал. Развернулся и отправился на второй этаж. Он и так был в раздрае из-за всего этого. И этот совершенно ненужный поцелуй… Дамиано явно быстрее взял себя в руки, раз опять решил, что может ему указывать. Хотелось одновременно и надеть ему на голову один из своих барабанов, и запереться в комнате, чтобы никогда его больше не видеть. Совершенно детское и абсолютно невыполнимое желание. Барабаны ему жалко, а от Дамиано Давида ни одна дверь не спасет.       Поблагодарить, впрочем, хотелось тоже.       — Ты знал и ни словом не обмолвился? — взревел Дамиано, и Итан ускорил шаг, преодолевая последние ступеньки лестницы.       — Я обещал не говорить вам.       — Не говорить ты можешь о том, на какую порнуху вы на пару с ним дрочите, Раджи! Но когда дело касается здоровья любого из вас — это, черт возьми, важно! Что, если из-за вашей игры в молчанку он никогда больше не сможет играть?       — Итан сказал, это не опасно, — попытался защититься Томас. — Он лечился, мы ходили с ним к доктору...       — Итан сказал… — передразнил Дами.       Дальше Итан уже не разобрал. Со второго этажа было плохо слышно. Разве что отборные маты, которыми разразился Дамиано, периодически долетали до него, пока он шел в свою комнату.       Нужно было выпить хотя бы обезболивающее, чтобы запястье перестало дергать при малейшей попытке пошевелить рукой. Он проглотил противно горчащую на языке таблетку прямо так, не запивая, потому что идти сейчас на кухню, мимо ссорящихся (из-за него!) друзей, было смерти подобно.       Итан не знал, чем себя занять. Без музыки, без палочек в руках — не знал. В соцсети он перестал заглядывать еще пару недель назад, потому что на глаза тут же лезли безрадостные новости о карантине, все увеличивающемся числе болеющих и умирающих людей в их стране. За книги не хотелось браться тоже — он вовсе не был уверен, что его мозг в состоянии воспринять хоть что-то. Он упал на постель, прямо поверх покрывала, перетащил на колени макбук с тумбочки. Подумывал было залипнуть на какой-нибудь ерунде, вроде видео про жизнь насекомых, но в итоге просто надел наушники и включил музыку. В уши тут же полился голос Мэттью Беллами, после чего сменился великой музыкой Рахманинова, а затем недавно полюбившимся ему Кириллом Рихтером. Музыка лилась из-под умелых пальцев этого пианиста, растворяла в себе, но не мешала думать.       Не о больных руках, теперь уже нет — о Томасе, который так запросто выдал его тайну. Просто сказал вслух, даже не поинтересовавшись, хочет ли он этим делиться. Дамиано, какой бы сволочью он порой ни казался, никогда так не делал. Боже, он же мог! В порыве не злости, но несдержанности и, возможно, некоторой глупости, ляпнуть вслух о его чувствах. Об Ангусе. О том, как Итан ревел, уткнувшись в его плечо, точно сопливый малолетка. Как жаловался на свой первый секс. Да он и ляпал, не раз и не два, непременно задевая внутри что-то, из-за чего они были едва ли не врагами всё это время. Но только ему одному. Не при всех.       У Дамиано была сотня возможностей и он не воспользовался ни одной. Томасу выпала одна единственная, и он не смог удержаться. Да, все видели, что у Итана болит рука, но только сейчас. Говорить про два года было не обязательно. Было невероятно обидно за такое отношение. Томас даже не понял, почему Итан расстроен.       Разочаровался в нем. В груди при одной только мысли о Томасе все еще болело, но теперь он больше не чувствовал того восторженного восхищения, которое накрывало его всего полгода назад. Томас прекрасен и все еще невероятно талантлив, Итан все еще безбожно залипает на его тонкие руки и длинные пальцы, перебирающие струны, но и только. Ему больше не хотелось ловить каждый его взгляд, не ломило все тело от желания обнять. Итан смог отпустить свои чувства, и это маленькое предательство стало последней каплей.       И вроде бы ничего особенного. Ничего не случилось. Ничего из того, за что он будет всерьез ненавидеть Томаса. Даже обижаться на него не станет. Просто теперь, как выяснилось, ему есть с чем сравнивать.       Дамиано действительно явился в его комнату некоторое время спустя. Немного успокоившийся и, судя по сильному табачному запаху, выкуривший для этого по меньшей мере пол пачки. Замер возле двери, привалившись к косяку, и сложил руки на груди.       — Как рука? — деловито поинтересовался он, убедившись, что Итан его заметил и приглушил музыку.       — Лучше, — ответил он, отставляя свой макбук в сторону.       Хотя ничерта не лучше, обезбол в случае тендинита только снимает симптомы, но совершенно не помогает в лечении, а мазь действует не так быстро. Что действительно работает безотказно, так это отдых, но Дамиано об этом знать не стоит. Он и так уже слишком много на себя взял, решив, что Итан не справится сам.       — Тебе не стоило ругаться с Томасом из-за меня, — тихо начал Итан.       — Нет, стоило, — упрямо качнул головой Дамиано. — Этот болван должен был сказать нам еще тогда, а не слушать твои жалкие оправдания. — Дамиано прошел в комнату и, присев на краешек кровати, заглянул ему в лицо. — Мы бы что-нибудь придумали, Ит.       Итан вздохнул и тоже принял сидячее положение. Перевел взгляд на забинтованную руку, накрыл запястье здоровой ладонью. Дурацкий жест, ничем не помогающий, не избавляющий от боли, даже не помогающий спрятать чертову повязку. Но спрятать хотелось все равно, как хочется прикрыться, когда вдруг оказываешься голым.       — Ты ничего не можешь придумать, Дамиа. И не должен. И ругаться тоже не нужно было. Томас не виноват, это я его просил, а он…       — А он сдал тебя при всех, и теперь ты бесишься, верно? — раскусил его Дамиано, заставляя вскинуть голову.       — Не бешусь, — наконец отозвался он. — Но ему не стоило это делать. Я правда ходил к врачу и лечился, и какое-то время руки меня не беспокоили. Просто нагрузки стало больше.       — Итан, — окликнул его Дамиано. — Мы в Гарласко. Сидим здесь на карантине. Вчетвером. С нами ни Марты, ни Фабрицио, ни даже Лео. Если мы будем целыми днями спать и жрать пиццу из ближайшей доставки, нам никто ничего не скажет. Ты мог все рассказать с самого начала, и мы бы уже давно придумали что-нибудь. Не знаю, не играли бы совсем или заказали бы какую драм-машину или как там оно называется…       — Нет! — мигом запротестовал Итан, представив перспективу. Когда руки заболели впервые, он попытался записать на подвернувшейся установке партию New Song, едва не лишился ушей от получившегося результата и решительно отмел идею в сторону. — Это же совсем не то! У них ужасный звук, а на хорошую у нас не хватит денег. К тому же я часто меняю что-то в процессе, а так ни у тебя, ни у Томаса не будет возможностей подстроиться если что-то пойдет не так… Нет, даже не предлагай мне такое!       Речь, видимо, вышла чересчур экспрессивной, потому что Дамиано вдруг засмеялся. К тому же, Итан запоздало понял, что от волнения снова начал жутко глотать злосчастную “р”, за что стало стыдно — он ведь тренировался, и у него получалось всё лучше, и…       — У меня сейчас возникло чувство, будто я предлагаю тебе что-то непристойное, — отсмеявшись, хмыкнул Дамиано. — Это у всех барабанщиков так, или только ты у нас такой противник прогресса?       — У всех, — буркнул Итан. — Это классовая ненависть.       — Боитесь, что машины вас заменят? Ладно-ладно, я понял, — Дамиано заметил его яростный взгляд и выставил ладони, защищаясь. — Но тогда мы могли бы давать тебе больше отдыха. На это хоть ты согласен?       Будто у него был выбор. Дамиано — тот еще тиран, еще и со склонностью к зацикливанию. Даже если Итан будет прорываться к своей кухне с боем, он скорее разобьет её вовсе, чем подпустит к ней.       … а ещё он признался ему в своих чувствах, а Итан отреагировал так, как отреагировал, и не знал, что делать дальше.       Хотя нет, кое-что он знал. Одна их… размолвка так и висела в воздухе, и Итану очень сильно хотелось с ней покончить. Хотя бы с ней.       — Дамиа, — позвал он тихо. — Я хотел… Не уверен, что имею право, после того, что случилось, но… Прости меня. Я не должен был...       — Тшш, — Дамиано приложил палец к его губам. — Не надо. Давай просто забудем об этом, ладно?       Итан мотнул головой и упрямо поджал губы. Забыть? Ну да, как же — это же так просто! Забыть, как дрожал Дамиано, бледный, потерянный, только чудом выбравшийся из холодной воды бассейна. Или ту его апатию, в которую он впал после. Забыть, как Итан провел рядом с ним всю ночь, просто наблюдая за тем, как он курит и пишет “Коралину”. Коралину, которая хочет моря, но боится воды.       Из-за него.       — Это того не стоило. Того, что случилось…       — Итан. Не надо, — оборвал его Дамиано, быстро поднялся с кровати и направился к выходу из комнаты. — Пойду приготовлю нам всем что-нибудь. Ничто так не примиряет, как еда, верно?       — Наверное, — пожал плечами Итан. — У нас там остался тунец?       Дамиано широко улыбнулся.       — Спускайся через полчаса и узнаешь.       Итан вновь опустился на кровать. Он не знал как теперь вести себя с Дамиано. Извинения тот не принял, но ясно дал понять, что не стоит вообще вспоминать тот вечер. Просто вычеркнуть его из памяти. Как будто это так просто. Сам он явно собирался вести себя как обычно. В этой своей дамиановской манере — будет совать свой исконно римский нос везде и всюду, и создавать флер, будто он не один такой в комнате, а их целых трое.       Может так действительно будет проще? Просто дать всему идти своим чередом. Спуститься на ужин, похвалить еду, — Дамиано ведь отлично готовит, — улыбаться глупым шуткам и попытаться помирить их с Томасом, а то с этого взбалмошного станется оставить гитариста голодным. Просто так, из врожденной вредности.       Да, именно так он и сделает. А о его чувствах к себе он подумает позже. Теперь, когда ему никто не позволит играть, времени на это будет предостаточно.