Сказание о двух лотосах

      Цзинь Гуанъяо ненавидел своё имя, пусть и нёс его с высоко поднятой головой. Назвав его, отец своими руками не только извратил данное матерью имя, но и не скрыл своего отвратительного посыла, оправдавшись прекрасным значением. Поколение сына Цзинь Гуаншаня носило иероглиф «Цзы», и можно было похлопать тому, как элегантно Цзинь Гуаншань вычеркнул Мэн Яо из этого списка, ясно давая понять, где находится его место до конца жизни. Это было так же изящно, как и подло. И поэтому Цзинь Гуанъяо ненавидел своё имя так же, как ненавидел своего отца.       Стоило отдать честь Не Минцзюэ за то, что держался за старое привычное обращение «Мэн Яо», наплевав на приличия. Что бы это ни говорило о его отношении, звучание хотя бы не провоцировало нервный тик раз за разом. Хорошая интуиция. От сердца отлегло, когда в народе его начали звать «Ляньфан-цзунь», тем самым будто бы даровав второй шанс. И отдельной отрадой стал Цзинь Цзысюань, после официального признания ни разу не употребивший злосчастного имени, словно и забыл о нём вовсе. От него можно было услышать лишь «брат», что не могло не вызвать определённую степень уважения. Похоже, первое впечатление таки было ошибочным, и Цзинь Цзысюаня не стоило недооценивать и заранее списывать со счетов. Несмотря на свои корни, он не собирался идти по стопам предыдущего главы Ланьлин Цзинь, на что неоднократно намекал своими решениями. Поддержку Двух Лотосов Юньмэн Цзян он заслужил не на ровном месте.       И всё же, несмотря на скрытую неприязнь, Цзинь Гуанъяо был сыном своего отца. Он улыбался в лицо, пряча кинжал за спиной. Большинство связей, что он завёл, принесли ему выгоду или были краткосрочными, как только выполняли функцию сбора информации. Что и стало корнем конфликта с Не Минцзюэ. Узрев истину единожды, тот был неостановим в стремлении нести справедливость. А Не Хуайсан, пытавшийся защитить Цзинь Гуанъяо, вызывал лишь печальный натянутый смешок.       — Знаешь, твой старший брат на самом деле прав, — признался Цзинь Гуанъяо однажды.       — О чём ты? — спросил Не Хуайсан, ошарашенно смотря на друга поверх чайной чашки.       — Ты слишком охотно доверяешь тем, кого считаешь близкими, чем порой закрываешь себе глаза на некоторые истины. Я не являюсь хорошим человеком, и твой брат прав насчёт этого, — ответил тот, продолжая улыбаться так же ласково, будто обсуждал очередной сборник поэм.       Не Хуайсан склонил голову набок, пытаясь осознать столь внезапную смену настроения Цзинь Гуанъяо. Ещё недавно они умиротворённо созерцали пейзаж Цинхэ, и вдруг он завёл этот разговор.       Второй господин Не действительно не желал погружаться в политические проблемы и всячески усложнять себе жизнь, предпочитая доверять другим и ожидая того же в ответ. Он не желал брать на себя ответственность решений и тяжесть выборов, оставляя это старшему брату и его братьям по оружию. Цзинь Гуанъяо прекрасно знал это: Не Хуайсан был любимым ребёнком и любимым братом, пусть порой принимал это за данность. У него не было смысла учиться врать, читать людей и играть на их чувствах. Ему не приходилось выбивать себе место под солнцем, чтобы убедиться, что завтра он ещё будет числиться среди живых. Не Хуайсан был счастливым ребёнком, пусть сам не задумывался об этом, считая, что брат слишком жесток с ним, когда заставляет учиться и тренироваться против воли. Цзинь Гуанъяо не мог не признать, что зависть время от времени подтачивала края его улыбки. Сам-то он ради положения под крылом отца случайно разрушил их с Не Минцзюэ отношения, теперь перманентно находящиеся в подвешенном состоянии. Он устал прятаться и плести интриги, но такова была его жизнь. Он не мог позволить себе быть благородным, как Цзинь Цзысюань, он не мог рисковать и принимать опасные и порой совершенно безумные решения, как Вэй Усянь, он не мог прощать всех, как Лань Сичэнь. Это была тяжкая ноша, но Цзинь Гуанъяо смирился с ней так, как смирился со своим именем.       Смотря на Не Хуайсана, он вспоминал Цзинь Цзысюаня, пытающегося осторожно, но до смеха очевидно найти подход к своему новопризнанному старшему брату. Цзинь Гуанъяо никак не препятствовал ему, но и мотивов понять не мог. Сложно было принять, что у Цзинь Цзысюаня попросту может быть доброе сердце. Как с таким он выживал в Ланьлин Цзинь? Ответ был прост — стараниями семьи, лелеявшей и пестовавшей. Лишь спустя месяцы Цзинь Гуанъяо смог рассмотреть глубоко засевшее одиночество, заставлявшее юношу отыгрывать высокомерие, завернувшись в него как в броню. Цзинь Цзысюань был окружён заботой, но в то же время оставался глубоко несчастен, отчего и пытался сблизиться с Двумя Лотосами, восполнив этот пробел. Цзинь Гуаншань никак не препятствовал этому, понимая перспективы развития отношений с двумя экстраординарными главами семимильными шагами отстраивающегося ордена, однако сами Вэй Усянь и Цзян Ваньинь, несмотря на странность своего мышления, были предельно честны и открыты с теми, кого считали достойными такого отношения. Они определённо повлияли на Цзинь Цзысюаня, и можно было заявить, что изменили его в хорошем смысле. Цзинь Гуанъяо читал их письма, ловко подхватывая оставленные без присмотра бумаги и так же незаметно возвращая их на место. Цзинь Цзысюань действительно не преследовал никаких намерений в своей дружбе, и это убедило Цзинь Гуанъяо в том, что и их общение не было спровоцировано приказом отца — лишь стало результатом проснувшейся инициативы со стороны брата. Мальчик просто бежал от одиночества и надеялся встретить спасение в улыбке старшего брата, недавно признанного кланом. Он даже не знал, что Цзинь Гуанъяо днями вынашивал идеи, что позволят ему избавиться от прогнившего семейства, возглавлявшего орден.       В своё время Мо Сюаньюй по глупой случайности узнал слишком много, чем и спровоцировал своё позорное изгнание со спектаклем, после которого любое его обвинение воспринялось бы как клевета и попытка отомстить. Даже если бы он выложил всё на чистом духу, вряд ли бы кто-то ему поверил, а если бы и поверил, то не смог бы ничего доказать. Цзинь Гуанъяо тщательно заметал следы и предусмотрел множество вариантов развития событий. Он также знал, от чьих рук умер Цзинь Цзысюнь, — и его же старательными руками концы были уведены в воду. Такая же незавидная судьба должна была рано или поздно постичь и Цзинь Цзысюаня, однако тот каким-то образом смог пробить трещину в маскараде Цзинь Гуанъяо, выведя брата на искренние эмоции.       И первым чувством, что ощутил Цзинь Гуанъяо, стало отвращение к самому себе. Он будто внезапно увидел себя глазами Не Минцзюэ: всего покрытого грязью и чужой кровью, бесконечно тянущейся следом. Потом пришла усталость. Она и привела Цзинь Гуанъяо к тому, что он говорил Не Хуайсану сейчас. Как и Цзинь Цзысюань, тот был слишком добр в своих помыслах, что в будущем могло сыграть с ним злую шутку. Цзинь Гуанъяо мог быть подлым и лицемерным человеком, но даже ему была не чужда дружеская привязанность к тем, кто действительно не желал ему зла. Даже Не Минцзюэ, несмотря на свои вспышки агрессии и острые слова, по-своему искал пути наставить Мэн Яо на путь истинный, как он считал.       — Что ты пытаешься сказать? — спросил Не Хуайсан. — Вы снова повздорили с братом? Или это… угроза?       На последнем слове его глаза опасно прищурились, как у Не Минцзюэ в те моменты, когда он решал, с какой стороны нанести удар. Не Хуайсан мог быть в меру наивным, но он никогда не был глупым человеком. Не зря он продолжал свою переписку с Двумя Лотосами, собирая информацию, которая могла бы стать полезной брату.       Цзинь Гуанъяо мягко рассмеялся и махнул рукой в воздухе, качая головой.       — Вовсе нет. Это просто мой тебе урок. Я хочу сказать, что тебе стоит подумать над тем, что твой брат вовсе не желает тебе зла, заставляя учиться. Он просто хочет убедиться, что ты будешь способен защитить себя, если с ним что-то случится. А я хочу, чтобы ты стал менее наивным, А-Сан. Плохие вещи случаются с наивными людьми, и потом у них не остаётся выбора и свободы, — сказал он наставительным тоном, каким родители объясняли детям, почему нельзя дёргать девочек за косички.       Глаза Не Хуайсана округлились. Он привык, что рядом с сань-гэ может вести себя легкомысленно, убегая от суровой реальности и обязанностей. Он никак не ожидал, что именно этот человек решит преподать ему урок.       Цзинь Гуанъяо тем временем поднялся и оправил несуществующие складки на одежде, после чего достал из рукава запечатанное письмо.       — Полагаю, тебе есть о чём подумать сегодня. Передашь это да-гэ для меня? — попросил он, положив письмо на стол. — Не стоит меня провожать. Береги себя, А-Сан.       Напоследок погладив Не Хуайсана по плечу, Цзинь Гуанъяо отправился в Ланьлин Цзинь, где ему предстояло вернуться к рутине. Он никак не ожидал, что отрадой для него станет Цзинь Цзысюань, встретивший на пороге и поинтересовавшийся тем, как прошла встреча. Ему бы Цзинь Гуанъяо тоже хотел сказать многое, но даже внезапно воспылавшие братские чувства не позволяли этого сделать. Он должен был играть свою роль безупречно, чтобы добиться успеха. От этого зависело то, кто в итоге будет жить, а кто умрёт. И если всё пройдёт должным образом, то победитель будет очевиден. И может, когда-нибудь в далёком будущем Цзинь Гуанъяо расскажет своему брату горькую правду о том, что за тайны были скрыты от его глаз всё это время. А до тех пор он решил оставить Цзинь Цзысюаню не менее ценный подарок — его собственную жизнь.       Живя в счастливом полюбовном браке, Цзинь Цзысюань прямо-таки сиял от радости, как бы ни пытался это скрыть, чтобы не стать лёгкой мишенью. У него росли два замечательных сына, звавшие Цзинь Гуанъяо «сяо-шушу» и разбавлявшие тёмные дни его жизни искорками счастья. В его глазах дети были символом будущего, и нельзя было не восхититься непорочной искренностью ещё незапятнанных жизнью мальчишеских улыбок. Цзинь Лин обладал боевым характером, больше походя на главу Цзян с его воинственным оскалом, а младший брат явно унаследовал спокойствие матери и замкнутость отца, предпочитая наблюдать, а не действовать. Оба не были похожи на своего дедушку, и Цзинь Гуанъяо втайне молился, что так и будет продолжаться дальше.       Сам он вовремя избежал страшной ошибки, когда внял протестам главы Цинь и разорвал отношения с его дочерью, позже выяснив, что та была его сестрой по отцу. Цзинь Гуанъяо мог лишь горько посмеяться над тем, какое же у судьбы было плохое чувство юмора. Поэтому он мог лишь надеяться, что когда-нибудь ему тоже выпадет шанс стать счастливым, а пока ему оставалось лишь улыбаться, делая вид, что радуется чужому счастью.       «Какой смысл взбираться на вершину по горе из трупов, если там ты всё равно будешь один?» — эти слова Цзян Ваньинь произнёс в порыве эмоций, но они заронили зерно сомнения в сердце тогда ещё Мэн Яо. То хаотичное собрание повлекло за собой целую цепочку событий: пробуждение собственной воли у Цзинь Цзысюаня, отступление Цзинь Гуаншаня, сменившего ориентиры (и вскоре принявшего Мэн Яо в клан, чтобы укрепить позиции), укрепление связей Гусу Лань и Юньмэн Цзян. Лань Сичэнь отзывался о Двух Лотосах исключительно положительно, и это вселило в Мэн Яо надежду, что, дорвавшись до власти, Вэй Усянь и Цзян Ваньинь не превратят свой орден во второй Цишань Вэнь. И так он начал пересматривать свои взгляды на жизнь.       Несмотря на опасения своего отца, Цзинь Гуанъяо вовсе не стремился к власти — его мелочная душа жаждала лишь признания. И он был готов охотно уступить место Цзинь Цзысюаню, если тот продолжит в том же духе, в каком начал. Именно поэтому в один несчастный день Цзинь Гуаншань таки скончался от длительной болезни, а его единственный законнорождённый сын занял пост главы ордена. Вэй Усянь бросил хитрый взгляд на Цзинь Гуанъяо, явно что-то подозревая, но не оставалось сомнений в том, что Хэйлянь-цзюнь сумеет удержать свой рот на замке — Цзинь Гуаншаня он не слишком любил.       Один лишь Не Хуайсан выглядел напуганным, наблюдая за процессией. Он составил компанию Не Минцзюэ, и в тот момент, когда взгляд упал на не выражавшее даже проблеска скорби лицо Цзинь Гуанъяо, всё встало на свои места. Не Хуайсан сполна усвоил свой урок. Они всё так же продолжали общаться с Цзинь Гуанъяо и обмениваться подарками, Не Минцзюэ оказался доволен внезапной сменой отношения младшего брата к учёбе и будто бы потеплел в отношении брата по оружию, но эта невысказанная тайна навсегда останется между ними двумя, как и тот странный разговор, обозначивший приход ветра перемен.       Цзинь Гуанъяо сослался на плохое самочувствие и покинул похороны, чтобы вернуться в свои покои и, задёрнув шторы, наконец посмеяться от всей души впервые в жизни. Смех вскоре перешёл в годами не проливавшиеся слёзы, с которыми уходили копившиеся боль, обида, ненависть и отвращение. Цзинь Гуанъяо был вынужден терпеть насмешки, презрительные взгляды госпожи Цзинь и шепотки за спиной, делая вид, что ничего не замечает — чтобы в этот самый день выйти победителем партии, затянувшейся на годы. Вместе с Цзинь Гуаншанем в могилу легли и грехи Мэн Яо, что тот совершил по чужой указке, надеясь, что хоть после этого в награду ему протянут ласковую руку, как покорному сыну. Эта смерть стала точкой на его долгом и мучительном кровавом пути.       Приведя себя в порядок, Цзинь Гуанъяо взглянул на себя в зеркало, натянув сострадательную улыбку, и покинул свои комнаты, чтобы выйти навстречу Цзинь Цзысюаню и утешить братскими объятьями. Пусть они и были наигранными, про себя Цзинь Гуанъяо уже принял решение: он будет следовать за Цзинь Цзысюанем не ради выгоды, а по доброй воле, чтобы увидеть, чего стоят слова брата о высоких амбициях и новом мире. Может, Цзинь Цзысюань станет для него той самой спасительной рукой, что наконец поведёт заплутавшего на дороге жизни Мэн Яо к светлому будущему.       Цзинь Гуанъяо ненавидел своё имя и своего отца, но он ценил то, что оба дали ему второй шанс.