We're after the same rainbow's end

      К тому времени, как они заканчивают гастрономический тур по любимым ресторанам, ларькам с уличной едой и кафе, неумолимо вечереет. Таких мест несколько, и каждое вызывает теплые воспоминания о проведенных вместе с Хуа Чэном днях. Се Лянь держится за них, как может, потому что это то немногое, что помогает двигаться дальше.       Эта правда и горькая, и сладкая одновременно. Его терапевт, вероятно, бросит на него разочарованный взгляд, когда он расскажет ей о том, что произошло. Характер его отношений с Хуа Чэном был трудной темой во время последних нескольких сеансов.       — Черт, — выдыхает Хуа Чэн, сидя на водительском сиденье, сложив руки на животе. — Я бы все отдал, чтобы прямо сейчас лечь в постель.       Глаза Се Ляня закрываются сами по себе. — Я тоже. После того мороженого меня клонит в сон.       — Я думаю, после торта, гэгэ. Мне буквально пришлось тащить тебя в тот киоск с мороженым.       Он правда тащил, и Се Лянь никогда не забудет, какой теплой была рука Хуа Чэна в его собственной. Его сердце чуть не выпрыгнуло из груди; все еще не может успокоиться с тех пор, как они—       — Гэгэ?       Се Лянь моргает. Хуа Чэн смотрит на него, в уголках его губ притаилась легкая улыбка. — Да?       — Можешь включить навигатор? Я никогда не ездил к твоим родителям отсюда, и не хочу, чтобы мы опоздали.       Не имеет значения, опоздают они или нет. Ни для Се Ляня, который предпочел бы вообще не приезжать, ни для его отца, чью реакцию Се Лянь даже не осмеливается представить. — Да, конечно. Подожди, — Он роется в карманах в поисках телефона, но его там не оказывается. Это объясняет тишину, не так ли? Его родители не оставили бы его в покое так легко. — Ты можешь одолжить мне твой телефон? Я, должно быть, оставил свой дома.       — Во второй папке в верхнем ряду есть приложение с картами.       — Хочешь, чтобы я настроил?       — Нет, дай мне, — Хуа Чэн шевелит пальцами, и Се Лянь послушно возвращает ему телефон. Маршрут определен, навигатор показывает примерно сорок минут езды по окраинам города. — Ты можешь подремать, гэгэ. Я доставлю нас туда.       Последнее, о чем он сейчас думает, — это сон, но в салоне так тихо, а накануне ночью ему не хватило отдыха. Уличные фонари проносятся мимо полосами оранжевого и белого света. Его глаза болят и ощущаются слишком сухими после прошлой ночи, полной слез, поэтому он закрывает их и позволяет себе выдохнуть всего на мгновение.       Следующее, что он помнит, — машина не двигается, видимо уже какое-то время стоя на обочине перед домом его родителей.       — Как... — Его голос срывается. Беспомощно он поворачивается к Хуа Чэну. — Когда мы...       — Около пятнадцати минут назад? Может быть, дольше, я не считал, — Хуа Чэн теребит брелок с бабочкой, висящей на ключах от машины. Се Лянь помнит, что многие в старшей школе высмеивали его за это — и также помнит, что все, кто смеялся, были избиты, и не только Хуа Чэном. — Я не хотел будить. Тебе нужно было поспать.       Автомобиль не заведен, и Се Лянь не видит время, но уж сейчас они наверняка опоздали.       — Мы должны идти, — говорит он, но ни ноги, ни руки не слушаются его, и он остается сидеть, пристегнутый ремнем безопасности, пока ночь уходит по минутам.       — Хотя, наверное, сначала нам нужно установить некоторые правила.       — Правила?       Хуа Чэн кладет ключ в карман и поправляет повязку на глазу. — Да. Ты знаешь, как и где нам можно прикасаться друг к другу, чтобы быть убедительными перед незнакомыми людьми. Это мелочи, которыми занимаются пары, верно?       И сквозь звон в ушах и тупой холод в животе Се Лянь понимает, что об этом он не подумал.       Каким же дураком он был. Конечно, они должны быть нежны друг к другу, чтобы их брак сошел за нечто большее, чем просто притворство, которым он на самом деле является. — Да, — говорит он, и на этот раз его горло сжимается по совершенно другой причине. — Ты прав. Нужно что-нибудь придумать.       Правила, предписывающие, как и когда он может прикоснуться к мужчине, которого любит. Не будь это так грустно, было бы даже весело.       — Держаться за руки — это нормально, да? Мы уже делали это.       Они делали, и каждый раз ладонь Се Ляня покалывало. — Да.       — Объятия?       — Это не повредит.       — А как насчет поцелуев? — шепчет под нос Хуа Чэн.       Мысли Се Ляня с визгом останавливаются, а сердце колотится так быстро, что он уверен, что Хуа Чэн должен его слышать. — Я… Я не думаю, что... — Он делает глубокий вдох, чтобы выиграть себе больше времени, но это не сильно помогает. — Я не думаю, что стал бы целоваться с кем-то, если бы мои родители смотрели.       — А если это будут другие люди?       Ох, почему он настаивает на этом? Се Лянь был бы рад целовать его вечно, если бы только мог. Но свидетельство о браке ничего не меняет между ними, и поцелуй с Хуа Чэном остается такой же несбыточной надеждой.       Се Лянь начинает ненавидеть свою пьяную идею и необъяснимую готовность Хуа Чэна довести ее до конца.       — Тогда... поцелуй в щеку — это нормально? — Это легко, безопасно и можно пережить. По крайней мере, он на это надеется. — И, если ситуация потребует... б-большего, тогда, я думаю, мы посмотрим.       Хуа Чэн сжимает его руку, как обычно делает всякий раз, когда тот уходит в себя. Это какое-то шестое чувство или у него просто настолько говорящее выражение лица? Он надеется на первое. Будет ужасно, если Хуа Чэн заметил эту непростительную влюбленность, и так длящуюся слишком долго.       Се Лянь вряд ли сможет найти в себе достаточно сил избавиться от нее.       — Конечно, гэгэ. Твой комфорт важнее всего, — Хуа Чен сжимает руку последний раз, отодвигаясь. — Кстати, ты знаешь, что обычай носить кольца становится все более популярным?       Это вообще что-то значит? Се Лянь не думал ни о чем, связанном с браком, пока это не обрушилось на него как таран. — Нет, я не знал. Но, мне кажется, что это милый жест. Например, кто-то смотрит на человека и ...       — И он видит, — заканчивает за него Хуа Чэн. Это случается не часто, но сердце Се Ляня замирает каждый раз, когда оказывается, что они думают об одном и том же. Если бы он был женат на Хуа Чэне — по-настоящему женат по любви, а не по необходимости, — он бы не возражал носить кольцо. Это сделало бы невероятное осязаемым. — Гэгэ.       — Да?       — Дай мне свою руку.       Се Лянь разворачивается так резко, что начинает болеть шея. — Что?       — Дай. Мне. Свою. Руку, — улыбается Хуа Чэн. — Пожалуйста?       Как Се Лянь может устоять перед этой улыбкой? Он протягивает левую руку, потому что она ближе, и Хуа Чэн обвязывает что-то вокруг пальца. Се Лянь внимательно оглядывает его. Тонкая нить обвивает его палец, ее цвет почти невозможно определить в темноте ночи. Но затем Хуа Чэн возится с подкладкой своего костюма, и именно тогда Се Лянь понимает, что нить, без сомнения, красная.       — Сань Лан! — вскрикивает он. — Не порви свой костюм!       — Но, гэгэ, — ноет Хуа Чэн и шевелит пальцами правой руки прямо перед глазами Се Ляня. — Это для общего блага! Сделай и мне тоже!       Се Лянь давится слюной. Смех клокочет в его груди — истерический, неконтролируемый смех, который, скорее всего, перерастет в рыдания. Он сдерживается, как делал это бесчисленное количество раз. У него хорошо получается.       И поэтому осторожно, стараясь не прикасаться к Хуа Чэну слишком часто, он обвязывает красную нить вокруг пальца. — Теперь мы подходим друг другу, — говорит он и заставляет себя улыбнуться.       Его сердце болит сильнее.       — Действительно подходим, — почти неслышно шепчет Хуа Чэн. — Хорошо, сейчас время шоу, да?       Желудок Се Ляня сжимается. — Верно.       — Тогда пойдем, — Хуа Чэн в последний раз прикасается к его руке. — Я прямо рядом с тобой. Мы есть друг у друга, и я помогу тебе пройти через это, обещаю.       Се Лянь только кивает, не чувствуя сил сказать хоть что-то. Он выходит из машины, прежде чем успевает передумать, и широкими шагами направляется к воротам. Походка уверенная, вот только в сердце этой самой уверенности нет. Он нажимает кнопку звонка. Ворота с жужжанием открываются почти сразу, задолго до того, как к нему присоединяется Хуа Чэн. За входной дверью загорается свет. Когда она открывается, мать Се Ляня стоит на пороге, и ее темная фигура резко выделяется на фоне яркого света в зале.       — А-Лянь! — кричит она через двор. Это пропасть, через которую невозможно перепрыгнуть, расстояние невообразимое. — Ты опоздал! Ну же, ну же! Быстрее! Мы начали без тебя!       Хуа Чэн кладет руку ему на поясницу. — Все нормально?       Нет, но он никогда не будет готов к этому. — Да. Пошли.       На этот раз Хуа Чэн идет с ним в ногу, а его рука не отрывается от спины Се Ляня. Это ощущается тяжелее, чем мир, и заземляет, как ничто раньше.       В теплом и нежном давлении прикосновения Се Лянь находит то, чего не хватало его сердцу, и с высоко поднятой головой переступает порог родительского дома.       Только когда Хуа Чэн закрывает за ними дверь, мать Се Ляня, кажется, замечает его. — Сяо Хуа? — спрашивает она, по-совиному моргая. Она несколько раз оглядывает его с ног до головы. — Я давно тебя не видела.       Хуа Чэн улыбается, но это пустая вежливость, в которой нет никакого уважения. — Мне не было необходимости приходить после того, как гэгэ переехал.       — Хорошо, хорошо. — Она несколько раз кивает, переводя взгляд с него на Се Ляня. — Было мило с твоей стороны подвезти А-Ляня, но я боюсь, что мы...       — Сань Лан со мной.       — Прости?       — Сань Лан со мной, — медленно повторяет Се Лянь, прислушиваясь к звону столовых приборов и приглушенному смеху, доносящимся из дома. Эти звуки разрушают его решимость. — Он… Мы... — Рука Хуа Чэна возвращается на спину, твердая, уверенная и неподвижная. Се Лянь делает глубокий вдох и сосредотачивается на этом вместо всего остального. — Он со мной.       Мать снова моргает, ее рот приоткрывается. — О, — говорит она, как будто понимает, что Се Лянь имел в виду. Как это типично для нее — кивать, улыбаться и притворяться. Ему так это надоело. — Он... хм. Все в порядке. Тогда я принесу еще одну чашку.       Она уходит, бросив на них последний взгляд через плечо. В тот момент, когда она скрывается из виду, Се Лянь прислоняется к стене. Его ноги и руки дрожат.       Хуа Чэн встает с ним плечом к плечу. — Мы можем уйти.       Если бы только. — Нет, Сань Лан. Мы не можем, — Се Лянь делает глубокий вдох и заставляет свои руки успокоиться. Техники концентрации, которым научил его старый тренер по ушу много лет назад, свежи в памяти, но на этот раз бесполезны. — По крайней мере, я не могу. Ты волен—       — Не можем, значит, не можем, — Хуа Чэн не отстраняется, когда начинает снимать ботинки. Тепло его тела творит чудеса с нервами Се Ляня — гораздо большие, чем предположительно эффективные ментальные упражнения. — Давай, разувайся, гэгэ. Я хочу, чтобы ты выставил меня напоказ, как будто я твой трофейный муж.       Се Лянь чуть не спотыкается о шнурки. Его черты искажаются в... чем-то, и он не уверен, что это такое, но от этого его лицо болит. Он пытается скрыть это, наклоняясь, чтобы убрать обувь, и делает несколько последних глубоких вдохов перед бурей, которая, несомненно, разразится.       Затем он берет причину предстоящей бури за руку и ведет его в столовую.       Стол в центре зала огромен, вокруг него множество стульев. Большинство из них вечно стоит пустыми в тишине дома, слишком большого для трех человек. Се Лянь вспоминает, как ел за столом с мамой, потом в одиночестве и, по прошествии лет, на кухне, где было легче притворяться, что вечная тишина и одиночество были временными спутниками.       Сейчас за этим столом сидит больше людей, чем за все те годы, что он прожил в доме.       Его отец, как всегда, одет безупречно. Ни волоска, ни ниточки не на своем месте. Его наряд больше подходит для заседания государственного Совета, а не ужина с семьей и друзьями, однако вполне уместен: деловая сделка требует деловой обстановки, а отец никогда не разделял работу и семью. Здесь также Цзянь Лань, будущая невеста Се Ляня, точнее, была ей, пока Хуа Чэн не отказался от своего собственного будущего ради него. Она смотрит в чайную чашку с таким задумчивым выражением лица, что кажется, мыслями она точно не в обеденной. Ее отец сидит рядом с ней.       Се Лянь даже не помнит его имени.       Все поднимают головы, когда Се Лянь и Хуа Чэн входят в столовую. Что-то мелькает во взгляде Цзянь Лань, но она продолжает молчать. С другой стороны, отец Се Ляня открыто хмурится. — Ты опоздал, — говорит он, а затем смотрит на Хуа Чэна. Его хмурый взгляд становится еще мрачнее. — И что все это значит? Это не вечеринка, чтобы ты мог привести своего... — он оглядывает его с ног до головы, как это делала его жена ранее, — кто бы это ни был.       — Я тоже рад снова вас видеть, сэр, — говорит Хуа Чэн голосом, в котором есть все, кроме радости. Он отодвигает один из пустых стульев для Се Ляня, садясь рядом с ним. Его костюм — самая яркая вещь в столовой — возможно, даже во всем доме, если родители Се Ляня не поменяли что-то в интерьере с тех пор, как он переехал. — Мне больно, что вы забыли меня. Может быть, я напрасно мучился над тем, как отплатить вам за операцию на глазу, которую вы оплатили?       Отец откидывается назад, чтобы получше его рассмотреть. — Ах. Ты тот друг моего сына, который все ходил за ним по пятам, как потерявшийся щенок.       — Нет никого другого, за кем я предпочел бы пойти, — Хуа Чэн улыбается хищно и смело, демонстрируя силы в игре, которую намерен выиграть. И он выиграет — Се Лянь достаточно часто видел его в действии, чтобы быть уверенным в этом. — Ну, в любом случае, дайте мне знать, когда захотите вернуть эти деньги.       — В этом нет необходимости.       Хуа Чэн только криво ухмыляется еще шире. В месте, где он так явно нежеланен, его присутствие ощущается больше, чем чье-либо еще. Он — скала, на которую опирается Се Лянь, незыблемая и непоколебимая.       — И кто именно...       — Держи, Сяо Хуа! — Мать ставит чашку на стол и садится в кресло рядом с мужем, ничуть не смутившись тем, что прервала отца Цзянь Лань. — Давайте, мальчики, угощайтесь, пока еда еще теплая.       — Спасибо, но мы уже поели, — Однако Хуа Чэн тянется к чайнику, чтобы наполнить кружку — сначала Се Ляня, потом свою. Он нарушает все правила этикета, которых отец Се Ляня всегда настаивает придерживаться. — Хотя чай чудесно пахнет, — Он делает глоток, пока родители Се Ляня обмениваются взглядами. — Бай Мудань, я полагаю? Это не может быть Иньчжэнь, вкус слишком сильный.       — Я... — мать на мгновение запинается и бросает на Се Ляня панический взгляд, который он игнорирует, выпивая половину чая за один раз. — Кажется, да? На самом деле я не проверяла этикетку. Это был подарок.       — Извините, но что это такое? — снова заговаривает отец Цзянь Лань. На его виске пульсирует венка. — Кто вы такой?       — Хуа Чэн, — сверкает он улыбкой, от которой обычно у Се Ляня подогнулись бы колени. — Я бы сказал, что рад познакомиться с вами, но… не вижу смысла врать.       — Хуа Чэн. Как у владельца того казино?       — Если это единственное, что вы знаете обо мне, сразу понятно, с какими людьми вы работаете.       Ох, это плохо. Это катастрофа, которая вот-вот произойдет, и в этом виноват Се Лянь. — Сань Лан также владеет художественной галереей, — говорит он самым собранным тоном, на который способен. Это не снимает напряжения, но, по крайней мере, теперь оно переходит на него. Он может это принять, всегда принимал. — И он сам тоже художник. Признанный во всем мире.       — Казино и художественная галерея, — медленно произносит отец. Его лицо бесстрастно, но глаза горят. — Это довольно… необычное сочетание.       Хуа Чэн ухмыляется — и о, как сжимается сердце Се Ляня при взгляде на него. — Практичность и страсть. Почему я должен выбирать только одно, когда оба работают просто отлично?       — Я думаю, что это очень замечательный подход, — говорит мать. Она тоже улыбается; так, как и всегда, когда пытается обезвредить бомбу отцовского гнева. — Не так ли, дорогой?       — Больше похоже на глупую наивность, — усмехается он, не удостаивая Хуа Чэна вниманием — оно сосредоточено на Се Ляне. — И безответственность. Вы поймете это, когда у вас будет семья, которую нужно будет обеспечивать, молодой человек.       — О, я уже осознаю это. Но я верю во взаимную поддержку, а не в то, что один человек контролирует других. Неприемлемо властвовать над людьми, которых любишь, вам не кажется?       Теперь очередь отца ухмыляться, что он делает редко. — Что я и говорил. Наивность.       Отец Цзянь Лань откашливается. Он либо не может, либо не утруждает себя тем, чтобы скрыть свое грозное выражение лица за маской пристального внимания. Они так отличаются друг от друга, он и его дочь, и внешностью, и телосложением. Цзянь Лань, должно быть, пошла в свою мать.       Се Лянь почти не знает ее. Все, что у них есть общего, — это одна и та же старшая школа и мужчина, который был его другом и ее парнем на протяжении последних классов. Фэн Синь тогда был одержим идеей сделать ей предложение, но, очевидно, этого не произошло. Что стало с ними за те годы, когда он и Се Лянь отдалились друг от друга?       — Ну, каким бы увлекательным ни был ваш спор, сегодня мы здесь не просто так. Се Цзин, если позволите.       — Конечно, — На столе рядом с рукой отца лежит конверт. Се Лянь не замечал этого раньше, но теперь от одного вида кровь стынет у него в жилах. Там, скрытое в первозданной белизне невзрачного конверта, прописано его будущее. Тот факт, что он избежал этого, не утешает: детская перепалка отца и Хуа Чэна — ничто по сравнению с тем, что еще предстоит. — Вчера моему сыну сообщили о характере контракта. Все, что осталось, — это детали, касающиеся сроков слияния компаний после свадьбы. И, конечно, подписи детей.       «Детей». Се Лянь проглатывает зарождающийся крик. Им по тридцать четыре, ему и Цзянь Лань, у обоих своя жизнь и свои планы. Так не должно быть.       Этого не должно быть.       — Хорошо, — Отец Цзянь Лань улыбается, напоминая Се Ляню акулу, готовую проглотить добычу. — Давайте продолжим, хорошо? Сейчас самое время уладить все вопросы.       Хуа Чэн ерзает на стуле и обнимает Се Ляня за плечи. — Давайте не будем, — говорит он, и отец Цзянь Лань перестает скалиться.       Среди них есть только один настоящий хищник, и он на стороне Се Ляня.       Рука отца застывает на полпути к ручке в нагрудном кармане. — Помолчи, мальчик! — рявкает он, наконец давая волю гневу. Это знакомая территория, и Се Лянь давным-давно научился ориентироваться на ней. — Это тебя не касается.       — О, но все далеко не так, — Улыбка смягчает негодование, проскользнувшее в словах. Это тоже то, что Се Лянь хорошо знает: прелюдия к ярости Хуа Чэна, оставляющей после себя только пепел и руины. — Все, что касается Се Ляня, касается и меня.       Его рука — единственное, что привязывает Се Ляня к реальности. Он не осмеливается взглянуть на своих родителей, вместо этого уставившись на сложенные руки. Ярко-красная нить вокруг его пальца немного ослабла — он, не задумываясь, затягивает ее туже, и пальцы Хуа Чэна дергаются на его плече.       — Сын, — говорит отец холодно и отстраненно, как и всегда. За тридцать четыре года он никогда не называл Се Ляня по-другому. — Твой выбор друзей ужасен. Тебе следует быть более внимательным к тому, с кем ты хочешь поддерживать отношения, потому что этот человек — позор.       — Говорит тот, кто никогда не считал своего ребенка независимым.       — Сын, — И вот оно, упрямое и полное пренебрежение существованием другого человека. Се Лянь тоже сталкивался с этим, в те несколько раз он осмеливался думать в первую очередь о себе, а не о том, чего от него ждали. Никто не может игнорировать других так же хорошо, как Се Цзин. — Как ты можешь терпеть...       — Неужели вы вдруг заинтересовались тем, что хочет сказать Се Лянь? — Хуа Чэн барабанит пальцами свободной руки по столу; быстрое "тук-тук-тук" без определенного ритма. — Кто бы мог подумать? Гэгэ, нам следовало вернуться раньше.       Отец хлопает ладонью по столу. Се Лянь подскакивает на своем месте, и испуганное выражение на лице матери говорит ему, что он был не единственным. — Убирайся. Вон отсюда! Убирайся из моего дома, ты, наглый, глупый—       — Достаточно!       Наступает тишина. У Се Ляня першит в горле, глаза горят. Только когда все взгляды останавливаются на нем, он понимает, что это он закричал, впервые в жизни потеряв контроль над собой.       Все его тело вмиг покрывается ледяным потом, но он поднимает голову и смотрит отцу прямо в глаза. Они широкие; как и у него самого, должно быть.       — Хватит, — говорит он, на этот раз не так громко. В тишине столовой слова звучат подобно крику, еще более оглушительному, чем тот, что раздался секунды назад. — Я не позволю тебе оскорблять моего мужа.       Рука Хуа Чэна, все еще обнимающая его за плечо, вздрагивает. Его пальцы обхватывают бицепс Се Ляня и нежно сжимают, когда мир вокруг них рушится. Рассыпается осколками, отражаясь в глазах отца.       — А-Лянь, что... — начинает мать, но останавливается. Ее голос тоже ломается. Он ничего не чувствует, когда это происходит, и вот что действительно шокирует его до глубины души. — Я не подпишу соглашение, — говорит он, держась за последние остатки подпитываемой возмущением храбрости, — потому что я уже замужем.       Мать заламывает руки. У нее побелели костяшки пальцев. — Но... как? Ты никогда не говорил...       — А вы бы послушали, если бы он рассказал? — Люди говорят, что у Хуа Чэна вместо сердца кусок льда. Теперь Се Лянь впервые в жизни слышит это в его голосе. — Разве вам было бы не все равно?       — Мне всегда было не все равно! — мать тоже переходит на крик, который возвращает головную боль Се Ляня. — Не смей намекать на обратное!       — Волнуй это вас по-настоящему, вы бы не согласились подвергнуть его этому дерьму!       Се Лянь хватает Хуа Чэна за свободную руку. Она мелко дрожит, и они оба сжимают друг друга с одинаковой сокрушительной силой. — Сань Лан, остановись. Пожалуйста, — Он смотрит на мать, и слезы собираются в уголках ее глаз. Он смотрит на отца и не находит понимания на его красном лице. — Мы пришли только для того, чтобы рассказать вам. Не спорьте. Мне жаль, но этот... брак, который вы планировали, не состоится.       — Итак, вместо того, чтобы высказаться вчера, ты решил прийти сюда и поиздеваться над нами нелепой чепухой о твоем предполагаемом браке, — говорит отец сквозь стиснутые зубы, почти плюясь ядом. — Я ожидал от тебя большего, чем эта незрелая глупость.       «Я ожидал от тебя большего», сказал он, как будто Се Лянь не строил всю свою жизнь вокруг желаний отца. "Я ожидал от тебя большего", сказал он так, как будто Се Лянь когда-либо проявлял что-либо, кроме беспрекословного послушания.       "Я ожидал от тебя большего", сказал он, и что-то в Се Ляне оборвалось.       — Пойдем, Сань Лан, — говорит он и поднимает Хуа Чэна на ноги. Мать теперь открыто плачет, сдерживая рыдания рукой. Отец в ярости; он произносит слова, которые Се Лянь отказывается слышать или понимать. Отец Цзянь Лань смотрит на них всех, и недоумение, написанное на его лице, ни с чем не сравнимо. И Цзянь Лань…       Глаза Цзянь Лань сияют.       Он останавливается как вкопанный. Должно быть, это застало Хуа Чэна врасплох: он врезается в спину Се Ляня и, чтобы удержаться, хватает его за бедра. Его руки обжигают.       — Поздравляю, — говорит Цзянь Лань. Ее губы растягиваются в широкой улыбке, полной неподдельного счастья. — Я рада за вас двоих. Действительно рада.       Может быть, она лжет, чтобы спасти лицо Се Ляня, а может, этот брак не нужен ей так же, как и ему. Он кивает и одаривает ее благодарной улыбкой. Если и получается слишком натянуто, Цзянь Лань это не комментирует. Как и ожидалось, Хуа Чэн ничего не говорит. Было бы удивительно, если бы он это сделал, учитывая, в каком отвратительном настроении он сейчас. Его ярость почти осязаема.       — А-Лянь! — кричит ему вслед мать. Он не останавливается; она не следует за ним. Учитывая, сколько времени ему требуется, чтобы завязать шнурки, она могла бы догнать его, но не стала.       Когда они закрывают за собой дверь, их встречает только тишина.       Она следует за ними к машине и остается с ними, как тень, пока Хуа Чэн заводит двигатель и начинает ехать... куда-то. Предположительно, домой. Се Лянь не спрашивает. Он чувствует себя выжатым, слабым, подтягивая ноги и сворачиваясь калачиком, насколько позволяет автомобильное сиденье. Может быть, это остановит его дрожь.       — Я все испортил, да?       Се Ляню требуется столетие, чтобы повернуть голову и посмотреть на Хуа Чэна, и вечность, чтобы найти слова. — Нет. Все прошло как нельзя лучше, учитывая обстоятельства, — он наблюдает за резким профилем своего друга — мужа; когда он двигает челюстью, под кожей перекатываются мышцы, а волосы отбрасывают на лицо тени. Так мало людей имеют длинные волосы, но ему очень идет, и Се Лянь не может представить его коротко остриженным. — Все прошло бы хорошо, только если бы я сделал то, что им нужно.       — Чертовы сумасшедшие, — рычит Хуа Чэн, выглядя подавленно.       Может быть, события последних двадцати четырех часов тоже утомили его.       — Могу я сегодня вечером переночевать у тебя? — спрашивает Се Лянь. Рот открылся быстрее, чем успел включиться мозг, или, может, он слишком устал, чтобы беспокоиться. — Я буду вести себя тихо и утром уйду, просто… Сегодня я не хочу быть один.       — Гэгэ, тебе не нужно спрашивать. И исчезать утром тоже не нужно, — Хуа Чэн знакомо, успокаивающе сжимает его ладонь, прежде чем переключить передачу и вернуть руку на рычаг. — Как ты мог подумать о том, чтобы оставить своего мужа без средств к существованию на следующее утро после свадьбы? Это невероятно жестоко!       Се Лянь фыркает, а затем смеется. И смеется, и смеется, и продолжает смеяться, пока это не превращается в плач, который разрушает его тело и очищает разум. Его голова пуста, когда слезы, наконец, останавливаются, и это, без сомнения, лучшее, что он чувствовал за долгое время.       Возможно, ему нужно было хорошенько поплакать.       Он уже наполовину спит, когда падает на импровизированную кровать, которую Хуа Чэн сделал для него на диване. — Я оставлю дверь открытой, гэгэ, — слышит он — или, может быть, воображает. Наверное, так оно и есть, потому что рука Хуа Чэна в его волосах, и ее нежное прикосновение к коже головы расслабляет до неузнаваемости. — Разбуди меня, если что-нибудь понадобится.       Се Лянь погружается в сны о губах, поцелуем прижимающихся к его лбу.