We're after the same rainbow's end

      Утро встречает Се Ляня тишиной, только часы монотонно тикают на стене. Звуки города проникают в комнату приглушенно. Ему всегда нравилась квартира Хуа Чэна: она находилась в отдаленном районе, не слишком престижном, но сохранившем чувство общности, полном неспешности и размеренности в жизни. Здесь он узнает соседей, а они — его. Здесь улыбка продавцам уличной еды дается без особых усилий, тем более что он знает их по имени. Для них он "молодой человек мастера Хуа". У него никогда не хватало духу поправить их.       Хуа Чэн тоже не поправлял.       Се Лянь поднимается с дивана, спина болит, но на душе спокойно. Это радует, особенно по сравнению с водоворотом событий последних двух дней. Сейчас все кажется далеким, будто случилось с кем-то другим или во сне. Он не возражает: пусть так и остается. Думать — это последнее, чего он хочет в данный момент.       — Сань Лан?       Ему отвечает только тишина. Дверь спальни открыта; Се Лянь подходит, чтобы заглянуть внутрь. Кровать не застелена и пуста, а дверца шкафа приоткрыта. Костюм, в котором Хуа Чен был накануне, лежит скомканный в кресле.       И никаких признаков самого хозяина квартиры.       Се Лянь дрожаще вздыхает, но нет никого, с кем можно было бы поговорить. Хорошо, что он один. После всего, что произошло, вряд ли он сможет посмотреть Хуа Чэну в глаза — по крайней мере, так скоро. Не тогда, когда красная нить все еще украшает его палец будто в насмешке над тем, чем никогда не будет.       На кухне под салфеткой ждет тарелка с еще теплой рисовой кашей. Рядом горсткой монет придавлена записка.       Кое-что случилось, нужно было уехать на работу, написано неряшливым почерком Хуа Чэна. За эти годы Се Лянь научился расшифровывать его каракули с точностью. Извини, что не смогу отвезти тебя домой. Я оставил тебе деньги на проезд. Ты знаешь, где запасной ключ. Напиши мне, когда будешь дома?       После вчерашнего слез не осталось, но глаза все еще пощипывает, пока он ест кашу, и кладет в карман аккуратно сложенную записку. Он хватает деньги, убирает со стола и складывает постельное белье на диване, не оставляя никаких следов своего присутствия.       Уходит он с низко опущенной головой.

***

      Во второй половине дня его будит звонок в дверь. Он проверяет телефон, щурясь от яркости и едва разбирая буквы, но не находит никаких сообщений или пропущенных от Хуа Чэна.       В дверь снова звонят.       Се Лянь выбирается из постели и шаркает к двери. Кафельный пол под его ногами холодный: у него никогда не было времени купить ковер. Или тапочки. Каждый раз он обещает себе, что сделает это, но рано или поздно забывает. Хотя все в порядке. Все равно здесь он только спит.       Он открывает дверь и оказывается лицом к лицу со своей матерью.       Они смотрят друг на друга — Се Лянь не двигается с места, а она переминается с ноги на ногу. Долгое время никто из них не произносит ни слова. Он понятия не имеет, что сказать после вчерашнего вечера.       — ... Сяо Хуа дома? — наконец спрашивает мать, не смотря ему в глаза. Это первый раз, когда Се Лянь видит ее одетой не безупречно.       — Нет, он… он на работе, кое-что случилось, — он инстинктивно отступает в сторону. — Войдешь?       Она кивает и, снимая туфли, проскальзывает в гостиную. Се Лянь как можно медленнее следует за ней.       Он все еще чувствует себя немного мертвым и не готов к разговору прямо сейчас.       — Я заметила только твою обувь в прихожей.       — Мы, ах... — он едва может думать, — мы еще не решили, где будем жить. Я пришел сюда только забрать вещи.       — Ох. Тогда хорошо, что я успела тебя застать.       Как бы он хотел, чтобы она не. Однако не хочется грубить, поэтому вместо того, чтобы сесть рядом с ней на диван, он идет на кухню. Она редко используется для чего-то большего, чем просто вскипятить воды для чая и любой лапши быстрого приготовления.       — Будешь чай, мама?       Кресло скрипит. Он отказывается смотреть в ту сторону.       — Да, пожалуйста. Зеленый, если есть.       Однажды Хуа Чэн совершил налет на кухонные шкафчики Се Ляня и выбросил все упаковки с пакетиками, вместо этого заполнив полки дорогим листовым чаем. Откуда он их брал, оставалось загадкой, все, что знает Се Лянь, — каждый сорт имеет божественный вкус.       Заваривание дает ему еще несколько драгоценных минут не думать ни о чем. В любом случае, нельзя подготовиться к тому, чего не ожидаешь.       Он ставит чашку перед матерью, и она хватается за нее, не говоря ни слова. Диван между ними подобен пропасти, перепрыгнуть через которую невозможно; Се Ляню даже в голову не приходит попытаться. То, что произошло вчера, закрыло дверь в ту часть его жизни, и в ближайшее время он не собирается открывать ее снова.       — О, на вкус восхитительно! Где ты его купил?       — Я не покупал. Это Сань Лан.       Ее интерес сразу пропадает. Она ставит чашку на стол и складывает руки на коленях. — А-Лянь, я...       Он мог бы облегчить ей задачу: мог бы облечь ее переживания в слова и нести их тяжесть вместо нее. Он делал это бесчисленное количество раз. Он был рядом с ней, когда отца и остальных членов семьи не было, отбросив собственные беспокойства, лишь бы поддержать ее. В конце концов, он всегда был послушным сыном.       — То, что произошло вчера, было... неприятно, — пытается она снова. Се Лянь сдерживает смех. Это слово вряд ли может описать то, как прошел предыдущий вечер. — И я верю, что этого можно было бы избежать, если бы ты... рассказал, когда мы втроем говорили о соглашении. Это помогло бы нам сохранить лицо.       Ты важен, сказал ему однажды психотерапевт. Твои чувства важны.       В эти слова тяжело поверить как тогда, так и сейчас. Возможно, он никогда полностью не поймет их значение, но то, что сейчас бурлит в его груди, может стать хорошим началом.       — Это все, что тебя волнует? — лишенным эмоций голосом спрашивает он. Се Лянь смотрит на стену, такую же белую и голую, как и в день переезда, потому что это лучше, чем смотреть на мать. — Сохранить лицо?       — О чем еще я должна…       — Обо мне.       Наступает тишина, которую вскоре нарушает стук керамики — она снова пьет чай. — Ты все еще часть семьи, ведь так? Это и твоя репутация тоже, — еще один стук. Ногти Се Ляня впиваются в ладони. — Если только ты не считаешь себя членом семьи Сяо Хуа, или... или он заставляет тебя отдалиться от нас и...       — Дело не в Сань Лане. Не надо... — Он делает глубокий вдох и выдыхает, но это нисколько не помогает. — Не втягивай его в это.       — Но он твой муж.       Только на словах. Се Ляню лучше не забывать, что их брак не сильно отличается от соглашения о союзе, запланированном для него родителями. Этот вариант более терпим и рожден скорее паникой, чем бизнес-планом, но все еще является деловым соглашением.       — Ты не можешь винить его в том, что произошло вчера.       — Я ни в чем не пытаюсь его—       — Но ты предполагаешь, что он в чем-то виноват. Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала.       С ее стороны раздается шарканье. Он все еще отказывается поднимать на нее глаза, ведь она смотрит слишком умоляюще, чтобы продолжать злиться, даже если и оправданно. Его эмоции важны, снова говорит он себе, хотя звучит очень неубедительно. Он имеет право не соглашаться со своими родителями.       Принять это было намного проще в кабинете терапевта.       — Вам следовало сначала спросить меня, — говорит он. — По поводу договора. Хотел ли я это сделать, согласен ли я... с этой идеей. Вам не следовало торопиться и готовить все без моего ведома или разрешения.       — Цзянь Лань — образованная женщина из уважаемой семьи. Почему бы тебе не захотеть на ней жениться?       — Потому что я... — гей, вертится на кончике его языка. Он прикусывает его и проглатывает слова протеста вместе со стоном боли. Идея признаться матери менее пугающая, чем открыться перед отцом, но и то, и другое невообразимо тяжело. Хотя его брак с Хуа Чэном должен говорить сам за себя? Это то, о чем он предпочел бы сейчас не думать. — Я не люблю ее.       — О, А-Лянь, я тоже не любила твоего отца вначале! — голос матери не должен быть таким легким, таким радостным. Се Ляня от этого тошнит. — Это придет к тебе позже.       Он не понимает, как можно любить кого-то, кроме Хуа Чэна. Сама Любовь приняла его форму, и все остальное кажется невозможным. — Я бы не смог.       — Ты этого не знаешь.       — Я знаю, — Гнев пузырится в груди так яростно, что он едва может сглотнуть. — Это ты не знаешь, что я чувствую или что бы я сделал. Ты меня не знаешь, мама. Ты... — Он закрывает глаза и судорожно выдыхает. Его руки онемели. — Ты меня не знаешь.       Она кладет руку ему на плечо. Это так неожиданно, что он вздрагивает, но мать не отодвигается обратно. — Конечно, я знаю. Ты мой А-Лянь. Мой единственный сын. Как я могу тебя не знать?       — Тогда почему тебя никогда не волновало, чего я хочу? Даже сейчас ты… ты просто отмахиваешься от этого.       На этот раз мать обнимает его за плечи. — Я всегда хотела только лучшего для тебя.       Се Лянь смеется. По крайней мере, он на это надеется — грань между смехом и плачем такая тонкая. — Только вот пользы от этого никакой. — Это выходит жестче, чем он ожидал. Она вздрагивает, и ее пальцы на мгновение впиваются в его плечо. — Я не знаю, чего ты добиваешься, мама, но я не передумаю.       — Сынок, подумай о своем будущем.       — Как раз этим я и занимаюсь! — Теперь он поворачивается к ней, теперь он смотрит в ее глаза, но это бесполезно, ведь в них отражается лишь непонимание. — На этот раз я делаю то, что хочу, а не то, чего ты от меня ждешь, и вот ты здесь, пытаешься заставить меня передумать. Я не буду этого делать, мама. Хоть раз в жизни я хочу быть... быть счастливым.       — Но разве дома ты не был?       Се Лянь закрывает лицо руками. Мама начинает растирать ему спину. Она всегда так делала, когда он был меньше, каждый раз, когда болел или ушибался во время тренировки. Тогда это успокаивало — нежные руки и еще более нежные объятия. Но теперь…       Теперь его кожа покрывается мурашками от ее прикосновения.       — Нет, мама, — говорит он, и что-то... что-то смещается в его сердце; исчезает в мгновение ока. Внезапно дышится легче, чем когда-либо за последние годы. — Я уже очень давно не был счастлив.       Она в последний раз сжимает его плечо и убирает руку. — И... Сяо Хуа делает тебя счастливым?       — Да, — говорит Се Лянь без раздумий, без колебаний, без сомнений. — Да, он делает.       На мгновение воцаряется тишина. — Понятно, — чашка снова стучит об столик. — Ты не собираешься передумать?       Он снова смотрит на нее, но ему не нужно видеть себя, чтобы понять, что его взгляду не хватает силы. В нем ничего не осталось; подавляющее, всепоглощающее истощение превратило его конечности в желе, а разум в кашу.       — А-Лянь? Ты передумаешь?       Она когда-нибудь отпустит его? Как долго он и Хуа Чэн будут вынуждены продолжать этот фарс? — Нет, мама, я не передумаю, — у него болит челюсть, когда он говорит. — Я не разведусь с Сань Ланом только потому, что являюсь разменной монетой в бизнес-плане отца.       — Такова традиция, сынок.       — Мне все равно.       Вот. Он сказал это. И ему даже не нужно было лгать. Ему позволено хотеть чего-то, его чувства важны — и впервые в своей жизни он, наконец, верит в это.       Мама встает. Он смотрит на нее, идеальную жену и идеальную женщину, человека, чьей единственной заботой была репутация ее семьи, сколько он себя помнит. — Тогда нам больше не о чем говорить.       Се Лянь поднимается следом. — Думаю, так и есть.       Он, конечно, провожает ее, хотя она уходит, не сказав ни слова. Он надолго задерживается у двери, затем возвращаясь в квартиру. Недопитая чашка все еще стоит на столе. Сейчас у него нет сил ни на что, так что он оставляет ее там. Придется подождать лучшего момента — или, что более вероятно, лучшего дня. Все в его жизни, кажется, ждет лучшего дня, который никогда не наступит.       Возможно, он мог бы пойти прогуляться, проветрить голову и подышать свежим воздухом. Возможно, он мог бы также позвонить Хуа Чэну, чтобы узнать, вернулся ли он с работы, хотя бы для того, чтобы вернуть запасной ключ. Возможно…       Нет, он и так слишком сильно беспокоил Хуа Чэна в эти выходные. Лучше оставить его в покое.       Се Лянь выключает телефон и ложится. На этот раз белый шум города несколькими этажами ниже звучит громче, чем его мысли. На этот раз сон, в который он погружается, без сновидений.