***
Он кладет конверт на кухонный стол и возвращается к нему снова, только когда Хуа Чэн приходит на следующий день. Под его глазами залегли тени, пальцы перепачканы в краске, а мешковатая одежда измята, и все будто кричит о том, что свой выходной день тот провел за мольбертом. Вот каков Хуа Чэн: в рабочие дни он доводит себя до бессознательного состояния, а в выходные почти доводит. Се Лянь хотел бы иметь суперсилу замедлить его хоть на немного. — Что случилось? Се Лянь смотрит на Хуа Чэна поверх чайника, греющегося на плите. — Ммм? Хуа Чэн проглатывает то, что жевал, и указывает палочками справа от Се Ляня. — Что это? — О, это. Эм. —Его сердце падает в пятки так быстро, что он сразу забывает, что оно билось в его груди несколько секунд назад, и это слишком сильное чувство. — Ха, это забавно, знаешь? Цзянь Лань заходила в офис на днях, и она... в общем, посмотри сам. Лицо Хуа Чэна вытягивается, но он откладывает палочки и подходит к кухонной стойке. В который раз Се Лянь напоминает себе, что нужно купить ковер. Но это на потом, потому что теперь он протягивает красный конверт так, словно это раскаленный уголь. Брови Хуа Чэна взлетают вверх. — Это... это то, о чем я думаю? — спрашивает он так, будто есть какая-то необходимость подтверждать, как будто сам конверт — не такая уж и говорящая вещь. — Да. — Чайник наконец-то свистит, поэтому Се Лянь наливает воду в заварник. И он, и чай, который уже внутри, — подарки Хуа Чэна. — Я даже не знаю, сколько она туда положила. — Ты не проверял? — Нет. — Достаточно ли бодро звучит его голос, чтобы сойти за естественный? Небеса, он не помнит, когда в последний раз был по-настоящему счастлив, так как же он может надеяться, что сейчас кажется радостным? — Это показалось мне неправильным. Хуа Чэн вертит конверт в руках, но тоже не открывает. — Почему она...? Се Лянь слишком сильно наклоняет чайник, и кипяток выплескивается на столешницу. Он убирает его и накрывает заварник крышкой так резко, что она дребезжит. Хуа Чэн, к счастью, не произносит ни слова. — Она предположила, что мы, гм. Сбежали. И не получили никаких подарков. — Ну, это не такая уж и неправда? Дразнящая мелодичность в голосе Хуа Чэна — это то, что Се Лянь знал в течение многих лет и любил, но впервые слышать ее слишком больно. Это другой вид боли; такой, которая поселяется глубоко в груди и расцветает, затапливает полностью, не оставляя места для других эмоций. Может быть, ему стоит перенести следующую встречу со своим психотерапевтом. — Нет, это именно она, — давит он из себя, несмотря на стеснение. — Что ты хочешь сделать с деньгами? Хуа Чэн поднимает бровь. Это такое необычное чувство — быть получателем этого выражения лица. — Почему только я должен решать? Это для нас двоих. — Да, но... — Но что, гэгэ? Вот именно, что? Как Се Лянь может выразить то, что он чувствует, когда смотрит на конверт, который был дан ему с таким искренним и в то же время таким неуместным намерением? Должна быть радость, но в его сердце ее нет. Конверт — горькое напоминание о том, что он предпочел бы забыть. — Как насчет того, чтобы разделить поровну? — предлагает он и ненавидит себя за это, но что еще остается делать? Они не могут притворяться, что подарка не существует. — Как ты и сказал, это для нас обоих. Хуа Чэн делает глубокий вдох, такой, который обычно предшествует какой-нибудь длинной речи, но в конце концов произносит: — Хорошо. Он вынимает деньги — и их так много. Се Лянь отказывается смотреть на Хуа Чэна, пока тот считает. Вместо этого он приносит на стол заварник и чашки. На столешнице виднеется пятно; выцветший круг непонятно какого дня, ранее не замеченный. Возможно, он остался от чашки матери, как свидетельство дрожащих рук и сердца, разбитого разочарованием. Мать молчит с той роковой субботы. Будь у их семьи групповой чат, Се Ляня определенно выкинули бы оттуда. Закончив считать, Хуа Чэн откладывает две пачки наличных и без приглашения наливает себе чаю. Он знает, что лишний раз спрашивать не нужно; Се Лянь давно велел ему чувствовать себя как дома. Хуа Чэн делает глоток, и его глаза загораются. — О, так тебе нравится это сочетание, гэгэ? Се Лянь наугад взял пачку из своего шкафчика. Большинство из них остаются нераспечатанными, и только в лучшие дни он утруждает себя приготовлением чего-нибудь горячего. Он делает глоток, и насыщенный вкус растекается на его языке и оседает дымом и чем-то цветочно-сладким. — Очень нравится, Сань Лан, — говорит он. Хуа Чэн ухмыляется, и Се Лянь откликается. В компании Хуа Чэна улыбаться всегда легко. Он смотрит в свою чашку, а на языке так и вертится рассказать о визите матери. Эти воспоминания сидят в нем тяжелым грузом, но будет ли стоить его кратковременное облегчение гнева Хуа Чэна? Он точно придет в ярость, что одинаково желанно и нет. У Хуа Чэна и так хватает своих забот; Се Лянь не добавит к этому еще больше семейных проблем. Но как же ему хочется. Может быть, его сердце хотя бы немного успокоится. — Я думаю, что снова усыновлю, — ни с того ни с сего говорит Хуа Чэн. На одно страшное мгновение сердце Се Ляня останавливается. — Ох, ты имеешь в виду собаку? — спрашивает он, немного успокоившись, когда образ Хуа Чэна с ребенком и безликим мужчиной исчезает из его сознания. — Эмин…Третий? Хуа Чэн одаривает его полуулыбкой, которую любой другой счел бы снисходительной. Для Се Ляня она выглядит очаровательной. — Да, Эмин Третий. Я скучаю, когда рядом нет собаки. Се Лянь утешал Хуа Чэна, когда умер первый Эмин, а затем и Эмин Второй; сжимал его в объятиях, пока слезы не утихали, уступая место разбитой усталости. Каждый раз Хуа Чэн говорил, что это будет в последний раз, и каждый раз не сдерживал обещания. Он всегда любил собак. — Тогда это значит, что пришло время завести еще одну. — Да, это так. — Хуа Чэн убирает чашку и оборачивается к Се Ляню. — Гэгэ составит мне компанию, когда я поеду за ним? — Ты уже нашел кого-то? — Еще нет. Я еще не искал, но… ты же знаешь, как это бывает. Иногда ты видишь собаку и знаешь, что это та самая. Се Лянь не знает. У него никогда не было домашнего животного. — Конечно, — говорит он, ощущая, как трепещет сердце. Как бы звучало домашнее животное, бегающее по его квартире? Как это, почувствовать под пальцами его мех? Единственными домашними животными, с которыми он когда-либо контактировал, были собаки Хуа Чэна. Но он знает, что значит смотреть на мужчину и быть уверенным, что его сердце никогда не будет так биться для другого. Его безответная любовь. Его муж, но только на словах. Его лучший друг, пока обстоятельства не разлучат их. — Тебя что-то тревожит, гэгэ? Се Лянь отгоняет свои мысли и пытается улыбнуться. Возможно, это выглядит даже правдоподобно. — Не совсем, нет. Почему ты спрашиваешь? — Ты… как будто ушел в себя. И мне интересно, случилось ли что-то или ты просто устал. Конечно, он бы заметил. Он всегда так замечает, как бы Се Лянь ни старался притвориться, что все в порядке. Было бы легко отмахнуться от этого как от чего-то незначительного. Се Лянь всю свою жизнь отбрасывал свои заботы в сторону, и менять старые привычки почти физически больно, но Хуа Чэн не заслуживает лжи в обмен на поддержку. — Мама приезжала в прошлую субботу, — говорит он, забираясь на диван с ногами и обнимая их руками. Он хотел бы обнять Хуа Чэна, но для этого нет повода, а без него было бы… Даже если бы и нежелательно, Хуа Чэн никогда бы ничего не сказал, но Се Лянь предпочел бы избавить его от дискомфорта. В данный момент рядом нет никого, для кого нужно притворяться. — Я не уверен, чего я ожидал, но я не думаю, что она приедет снова. Или даже заговорит с ним. — Чего она хотела? Он поднимает глаза, потому что голос Хуа Чэна моментально леденеет. Он сжимает челюсти, и у Се Ляня руки чешутся обхватить его лицо и держать, пока тот не успокоится. Но он так не делает и вместо этого крепче обхватывает себя руками. — Чтобы убедить меня передумать. Хуа Чэн рычит. — Они оба чертовы сумасшедшие! И я не сожалею, что сказал это. Я знаю, что она твоя мать, но... Рука Се Ляня двигается прежде, чем он это осознает. Кожа Хуа Чэна под его ладонью прохладная, гладкая, как тончайший шелк. Это ощущается восхитительно. К этому слишком быстро привыкнуть. Се Лянь хочет прикасаться к нему всегда. Но он должен остановиться, потому что глаза Хуа Чэна расширяются, а рот так и остается открытым, и Се Лянь нарушает так много их негласных правил, что даже не знает, стоит ли считать. — Все в порядке, Сань Лан. Не беспокойся об этом. — Как я могу не беспокоиться, когда это приносит тебе так много боли? Если бы Се Лянь не знал о тайной любви Хуа Чэна, он бы принял его поведение за нечто большее, чем просто дружбу. Было бы так легко поверить. Но этого нет, и поэтому он наслаждается тем, что у него есть, даже если, как только Хуа Чэн уходит, становится больно. Это цена того, что он есть в жизни Се Ляня; это цена любви к нему, когда тот любит другого. — Со мной все будет в порядке, — говоря, он жалеет, что его слова не отражают реальность. — Правда. Просто… Я надеялся, что та встреча была последней. — Они когда-нибудь научатся не вмешиваться в твою жизнь? Сердце Се Ляня трепещет при этой мысли, но едва заметно. — Думаю, сейчас тот самый момент. — Хорошо, — убежденно говорит Хуа Чэн. — Они тебя не заслуживают. И ты заслуживаешь большего, чем они. Если бы только мир был таким простым, каким иногда рисовал его Хуа Чэн. И поэтому Се Лянь ничего не говорит. Вместо этого он пьет чай в неуютной тишине, давящей отсутствием взаимопонимания. Хуа Чэн всегда считал, что Се Лянь заслуживает большего, чем он заслуживал на самом деле. Вот такой он друг: хочет только лучшего для людей, о которых заботится, как бы мало их ни было. — Гэгэ. Голос Хуа Чэна… странный. Лишенный своей обычной интонации, он звучит глухо в тишине квартиры. И когда Се Лянь смотрит на него, выражение единственного глаза Хуа Чэна невозможно прочитать. — Да? —спрашивает он, опять пытаясь улыбнуться. — Что такое? — Ты все еще носишь эту нить. Сердце Се Ляня останавливается. — Ах, да. Забавно, да? — Его голос становится все выше и выше с каждым словом, и он ничего не может поделать. — Я, ах. Забыл. Такой глупый. Ты же знаешь, какой я, верно? Я просто сниму ее сейчас и... Он вздрагивает и замирает, когда Хуа Чэн берет его руки в свои. — Гэгэ, гэгэ, дыши. Он слушается, несмотря на то, что его сердце отбивает паническое стаккато о ребра. Хуа Чэн всегда возвращает его на землю. — Я дышу, — говорит он, вдыхая и выдыхая настолько показательно, насколько возможно. — Видишь? Хуа Чэн фыркает, и его глаз, наконец, снова оживает. — Да, да, я вижу. Очень хорошо, гэгэ. — Ох, это плохо. Это ужасно, и Се Лянь ненавидит, как начинает гореть лицо. — Я не хотел тебя беспокоить. Послушай, она тоже все еще на мне. Подтверждая его слова, нить все еще украшает палец, завязанная на небольшой, но идеально симметричный бант. Се Лянь моргает, сдерживая слезы, скопившиеся в уголках глаз. — Спасибо, — говорит он. Его голос дрожит, но к черту все это. Это будет не первый раз, когда Хуа Чэн увидит, в каком раздрае на самом деле находится Се Лянь. — За все. Без тебя я бы... — Гэгэ, гэгэ, эй, посмотри на меня. — Он поднимает глаза, и Хуа Чэн без малейшего колебания обхватывает его лицо руками. — Тебе не нужно ни за что меня благодарить, хорошо? — Сань Лан... — Хорошо? Се Лянь фыркает; такой мокрый и некрасивый звук привел бы его родителей в ярость. С другой стороны, теперь он может не беспокоиться об этом. — Хорошо, — соглашается он. — Но я действительно благодарен. Хуа Чэн качает головой. — Невероятно, — говорит он, опуская руки. И прежде чем Се Лянь окончательно теряет тепло прикосновения, Хуа Чэн хватает его за плечи и притягивает к себе. Они соскальзывают на диван бесформенной кучей, Се Лянь прижимается к Хуа Чэну грудью. Хуа Чэн обхватывает его руками, сердце Се Ляня творит что-то невообразимое. Они лежат так некоторое время, и Се Лянь не смеет дышать. — Этот диван такой чертовски неудобный, гэгэ, — мычит Хуа Чэн. Его грудь поднимается под щекой Се Ляня ровно и глубоко, хотя его сердце, кажется, бьется быстрее, чем должно. У Се Ляня то же самое, хотя, несомненно, по другим причинам. — О чем ты думал, покупая его? — Он прилагался вместе с квартирой, — бормочет он. Запах краски и мыла, которым пользуется Хуа Чэн, наполняет его с каждым вдохом. У него начинает кружиться голова — это из-за запаха или из-за этой сводящей с ума близости? — Гэгэ, как так, — смеется Хуа Чэн. — Мы должны купить тебе новый. «Мы». Се Лянь делает все возможное, чтобы обуздать свое глупое сердце и нелепые чувства, и с треском терпит неудачу. — Это не обязательно, Сань Лан, — он зарывается глубже в это крошечное пространство между спинкой дивана и телом Хуа Чэна. Руки, обнимающие его, вздрагивают, а затем незаметно напрягаются. — Я им почти не пользуюсь. — Это не оправдание для страданий, гэгэ. — Но я бы предпочел... — Он предпочел бы что? Переехать куда-нибудь поближе к Хуа Чэну? Или просто в место, которое он сам выберет, в районе, где есть не только стекло, сталь и безликая, безразличная толпа? Куда угодно, только не в эту квартиру, купленную его родителями, когда он получил свою первую зарплату. Это место предназначено для человека, которым Се Лянь не является. Хуа Чэн проницательно хмыкает. Может быть, он понимает, о чем не говорит Се Лянь. Это не было бы сюрпризом — обычно он читает молчание между словами Се Ляня так же хорошо, как и сами слова. Когда его телефон жужжит, Се Лянь не обращает никакого внимания. Единственные люди, которые ему пишут или звонят, — это Хуа Чэн, его родители или коллеги. Хуа Чэн с ним, родители, вероятно, больше не будут с ним разговаривать, а его коллеги могут подождать до завтра. Он оставляет свою работу, как только заканчивается смена. Но гудение раздается снова и снова, короткими и последовательными сообщениями. Хуа Чэн хрюкает и усиливает хватку, но Се Лянь все же вырывается, хотя очень не хочется. Он берет телефон, читает сообщения и… Он не знает, как выглядит его лицо, но Хуа Чэн резко садится и кладет руку ему на плечо. — Гэгэ, что не так? Что случилось? — Это... — У Се Ляня пересохло в горле; он несколько раз сглатывает, но это не помогает. — Это моя тетя. — Хорошо, — тянет Хуа Чэн ничего не выражающим голосом. — Она хочет встретиться с тобой. Следует минута молчания. И тогда Хуа Чэн говорит: — О.Часть 4
26 августа 2021 г. в 19:50
В понедельник в вестибюле офисного здания Се Лянь встречает Цзянь Лань.
Он замирает, как только замечает ее топчущейся у входа. Лифт за ним со свистом закрывается, толпа устремляется к двери, а он так и остается стоять на месте с рюкзаком, перекинутым через одно плечо, и курткой через другое.
Цзянь Лань машет ему рукой. Многие оборачиваются и задерживают на ней взгляд, но она, не обращая ни на кого внимания, пробирается к нему. Цзянь Лань выглядит намного лучше, чем во время ужина: ее глаза блестят, и улыбается она свободно и широко. Невольно Се Лянь отвечает тем же.
Улыбка исчезает, когда ему в руки вкладывают красный конверт. Нет нужды открывать, чтобы знать, что внутри много наличных денег; слишком уж он пухлый.
— Нельзя ошибиться, вручив деньги в качестве свадебного подарка, верно? — Кажется, ощущает она себя так же неуютно, как и Се Лянь. — Учитывая случившееся,… я предполагаю, что вы двое держали это в секрете, так что, если это единственный подарок, который вы получили, лучше, чтобы он был полезным.
Се Лянь чувствует, что его лицо горит. Небеса, что он скажет Хуа Чэну? — Я... эм... мы, ах, — Цзянь Лань поднимает бровь, поэтому Се Лянь вздыхает и засовывает конверт в свой рюкзак. — Да, это единственный подарок. Спасибо тебе, Цзянь Лань.
— Черт, это отстойно.
Ну, так тоже можно сказать. — Это... да.
— Во всяком случае, вы двое спасли нас от этого идиотизма, придуманного отцами.
При этих словах что-то в сердце Се Ляня трепещет. В последнее время это происходит только из-за паники и улыбок Хуа Чэна, разжигающих какие-то невероятные чувства. Слова Цзянь Лань не должны были возыметь никакого эффекта, и все же на душе становится легче. — Ты тоже не хотела этого.
— Конечно, нет. — Она смотрит так, как будто у него выросла вторая голова. Сейчас Цзянь Лань совсем не похожа на ту далекую, отстраненную женщину, сидевшую в доме его родителей. — Разве я выглядела так, будто была в восторге от такой перспективы?
— Тогда почему ты ничего не сказала?
— А почему ты этого не сделал? — возражает она, но затем прокашливается. — Мне очень жаль, это… Я хотела поблагодарить тебя, а не огрызаться.
— Все в порядке, — говорит Се Лянь инстинктивно. — Теперь нам не нужно об этом беспокоиться.
— К счастью. Я никогда не думала о тебе как о человеке, который сбежит, но я рада, что так случилось.
Если бы только все было так просто. Если бы только это было правдой.
— Как у вас с Фэн Синем? – переводит он тему, чтобы избежать дальнейших расспросов о браке. Брак по расчету. Небрак. Неосуществимая мечта, которой он живет.
Какая грустная мысль. Его сердце снова колотится в груди, жалкое, но сегодня удивительно живое. Давно такого не было.
— Я понятия не имею, как он. Я... несколько лет назад у меня случился выкидыш, он плохо это воспринял, и в конце концов мы расстались. С тех пор я его не видела.
Мимо них по тротуару спешат люди, но Се Ляню кажется, что они одни, завернутые в пузырь разрушенного прошлого и неопределенного будущего, которое могло бы сложиться менее мрачно. Могли быть они двое, он и Цзянь Лань, вынужденные создать семью, которую никто не хотел.
В общем, все не так уж плохо. Даже возвращая Хуа Чэну его прошлую жизнь, не обремененную псевдобраком, страдать он будет по собственной воле.
— Мне жаль это слышать, — говорит он, потому что, какой бы бесполезной не была такая фраза, это единственная банальность, которую он может себе позволить. Цзянь Лань жмет плечами, убеждая, что в словах не было необходимости.
— Все в порядке, такие вещи случаются. Я прошла через это. Нет причин зацикливаться на прошлом, когда у тебя есть девушка, с которой можно строить будущее, да?
Се Лянь останавливается. Кто-то врезается ему в спину и, ворча, обгоняет, но он не обращает внимания. — У тебя есть девушка.
— Именно.
— Но ты все равно была готова подписать договор.
— Ты действительно думаешь, что мое «нет» имело бы значение для отца?
Это безумие. Се Лянь сглатывает подступающую к горлу желчь. Его мутит так сильно, что тяжело дышать, хотя Се Лянь не может вспомнить, ел ли он что-нибудь сегодня. — И что бы ты сделала, если бы я... если бы мы с Сань Ланом не...
Цзянь Лань для приличия отводит взгляд, краснея щеками. — Я, ах. Я надеялась, что ты согласишься на брак только на бумаге. И жить отдельно, или, по крайней мере, купить дом достаточно большой, чтобы Сюань Цзы могла переехать. И мы с тобой не виделись бы слишком часто. Без обид, но ты действительно не в моем вкусе.
— Никакой обиды, — кивает Се Лянь, потому что, на его взгляд, он вряд ли мог кому-то понравиться, ведь никогда не пытался посмотреть на себя под пленкой стандартов красоты. Единственный человек, ради которого он мог бы этим заняться, положил глаз на кого-то другого.
Он теребит красную нить, обмотанную вокруг пальца. Она все еще там, перезавязанная бесчисленное количество раз в течение дня, потому что он не мог заставить себя выбросить. Это действительно смешно: такие игры присущи детям, не знающим, что такое любовь, но это они вдвоем, он и Хуа Чэн, пытаются вести себя как пара, поженившаяся по любви.
Се Лянь точно пытается, и это делает все намного хуже.
Будь проклят тот день, когда он влюбился в своего лучшего друга.
— Я рада, что нам не пришлось этого делать, — напоминает о себе Цзянь Лань. Се Лянь почти забыл, что не один.
Поэтому он заставляет себя улыбнуться и говорит: — Я тоже, — потому что это правда, даже если в ее тени обосновалась ложь.
Конверт в его сумке — лучшее доказательство ее масштабности.