We're after the same rainbow's end

      — А теперь ответьте себе, пожалуйста, на вопрос, действительно ли плюсы этой ситуации стоят всех ее последствий, — сказала терапевт Се Ляня после того, как тот, наконец, набрался достаточно смелости рассказать историю своего импровизированного брака. И, хотя на ее слова он лишь печально улыбнулся, они не выходили у него из головы.       Слова звучат все громче сейчас, когда он идет к квартире своей тети бок о бок с Хуа Чэном. Этот район очень далеко от того места, где, как он знает, две сестры жили в детстве. Его не посвящали в подробности того, что произошло между тетей и ее семьей. Однажды она просто исчезла, и все вели себя так, будто ее никогда и не существовало.       Он помнит слухи о том, что у нее есть сын, но даже не знает его имени.       А мама знает? Интересовалась ли она, что случилось с ее сестрой?       В настоящее время он склонен думать, что его семья — это своеобразная черная дыра, которая время от времени выплевывает людей, но крепко держит все и всех остальных внутри без возможности выбраться.       Он бросает взгляд на Хуа Чэна. Именно он стал его выходом на свободу, по крайней мере, временно. И он понятия не имеет, сможет ли по-прежнему называть его другом, когда вся эта шарада неизбежно развалится.       Хуа Чэн поворачивается к нему. Его уголки губ поднимаются, намечая улыбку, которая почти сразу гаснет. — Гэгэ, что случилось? — спрашивает он, как и всегда, когда Се Лянь чувствует себя подавленным, даже самую малость.       Это заставляет его сердце биться сильнее.       — Ничего, — пытается он улыбнуться. — Я просто нервничаю.       Хуа Чэн мычит и обнимает его за плечи. Он теплый и уверенный; именно то, что нужно Се Ляню сейчас. — Я могу себе представить. Когда ты в последний раз видел ее?       — Много лет назад, — говорит он, пытаясь вспомнить лицо тети и с треском проваливаясь. Тогда он был ребенком, достаточно взрослым, чтобы помнить, но слишком юным, чтобы понять, что происходит. — Кажется, это произошло на новогоднем ужине. Было много криков. Не думаю, что она потом когда-либо возвращалась.       — Тогда откуда она взяла твой номер?       Он открывает рот, потом закрывает. В конце концов, остается только тихое “О”.       — Твоя мать, я полагаю?       — Я не знал, что они поддерживали общение.       Хуа Чэн уклончиво хмыкает и оставляет эту тему. Они идут молча, и со временем здания становятся все более ветхими, а окрестности превращаются в уголки, которые лучше не посещать в одиночку. — Раньше я жил неподалеку, — размышляет он, когда они проходят мимо особенно неприветливого магазина, полного еще более неприветливых людей. — В нескольких улицах отсюда.       — Ох. — Образ тощего мальчика в одежде, слишком поношенной для средней и старшей школы в их районе промелькнул в голове Се Ляня. Тогда они встретились случайно, но решение дать этой дружбе шанс было обдуманным. — Ты никогда не упоминал, где точно твоя квартира.       — Оглянись вокруг, гэгэ. Здесь не о чем говорить.       Се Лянь прижимается ближе к Хуа Чэну. Еще одно украденное мгновение, которое он будет хранить в своей памяти, как драгоценное сокровище. Это все, что у него останется после того, как они откажутся от этого цирка; после того, как он и Хуа Чэн опять станут только друзьями, никто не узнает о страстном желании, сжигающем сердце Се Ляня изнутри.       Сигнал на телефоне подтверждает, что они прибыли в пункт назначения, и спасает его от очередных сожалений по поводу того, что он не смог волшебным образом изменить к лучшему детство Хуа Чэна — он никогда не получал того, чего заслуживает.       — Мы на месте, — говорит он и оглядывает многоквартирный дом, возле которого они остановились. Многоэтажка такая же непривлекательная, как и те, мимо которых они уже проходили. Что-то холодное и острое оживает в его сердце. — По крайней мере, это тот адрес, который она дала.       Хуа Чэн протягивает руку, чтобы Се Лянь взял ее. — Хорошо, тогда пошли, гэгэ. Время блистать.       Подъем на лифте долгий и шаткий, так что на ум приходят только стальные канаты, истертые от использования и ржавые от времени. Се Лянь всю дорогу крепче сжимает руку Хуа Чэна, и, когда они наконец доезжают, выбегает из лифта на слабых ногах и почти задыхается.       Хуа Чэн несколько раз проводит по его спине. — Может, обратно спустимся по лестнице?       — Да, — хрипит Се Лянь, и ему все равно, как звучит его голос. — Я не собираюсь возвращаться внутрь этой штуки.       — Чудо, что он все еще работает.       — По всем законам не должен.       Эхо разносит смех Хуа Чэна по темному коридору. Только несколько ламп все еще работают — учитывая запах, это, вероятно, к лучшему.       — Неужели здесь везде так?       — Да. — Даже после того, как дрожь Се Ляня прекращается, Хуа Чэн держит руку на его спине. — Иногда хуже, иногда лучше, но в целом это дерьмовая дыра. Дешевый район приводит отчаявшихся, отчаявшиеся приводят банды, банды тащат район на дно до тех пор, пока город не перестает о нем заботиться. С этим ничего не поделаешь.       Отвращение ледяным обручем сжимается вокруг его легких и мешает дышать. — Здесь живет моя тетя, — говорит он в непроницаемую темноту коридора. — Она живет здесь, кто знает, как долго.       — Похоже на то.       — И они позволили этому случиться.       Хуа Чэн только сжимает его руку, не произнося ни слова, и уже это переполняет сердце Се Ляня благодарностью и помогает пережить тяжелое испытание — постучаться в дверь.       В квартире что-то лязгает. Затем раздаются шаркающие торопливые шаги, сопровождаемые громким: — Я иду, я иду!       Минь Чуньтао выглядит совсем не так, как он помнит. Ее плечи слегка сгорблены, седеющие волосы обрамляют лицо, тронутое морщинами. Но ее глаза сияют, как солнце, когда она смотрит на них. — Ляньлянь! И муж Ляньляня! — Она распахивает дверь. — Входите, мальчики, входите, не стойте на пороге!       Они так и делают, разом погружаясь в тепло, свет и аппетитный запах еды. Минь Чуньтао дает Се Ляню ровно столько времени, сколько нужно, чтобы снять ботинки и куртку, прежде чем хватает его за руки и оглядывает с ног до головы. Она ниже его ростом.       Он помнит, как ему приходилось вытягивать шею, чтобы посмотреть в ее лицо.       — О, погляди на себя, совсем взрослый. — Ее глаза блестят от слез, но она не дает им воли, вместо этого улыбаясь, и Се Лянь может сказать, что никогда не видел ее такой счастливой. — И такой красивый!       Его щеки пылают под шквалом такого внимания. Он кашляет и машет рукой позади себя — Хуа Чэн хватает и сжимает ее. — Ах, могу я...       — Да, да, конечно. — Она отпускает его, но не теряет ни капли радости, делающей ее по крайней мере на десять лет моложе, чем есть. — Прошу прощения, я просто рада тебя видеть. Это было так давно.       — Так и есть. И я тоже рад. — По крайней мере, сейчас. Он надеется на лучшее и готовится к худшему, хотя это все равно не сравнилось бы с той катастрофой, как ужин у его родителей. — Тетя, могу я представить вас? Мой… мой муж, Хуа Чэн.       Хуа Чэн отпускает его руку, достает из кармана пальто аккуратно упакованную коробочку и с размашистым поклоном вручает ее Минь Чуньтао. — Для меня большая честь познакомиться с тетей моего мужа, — говорит он, и Се Лянь предполагал, что так и будет, знал, что ему придется подготовиться к потрясению, вызванному этими словами, но он все еще покачивается на ногах, словно от удара. “Я надеюсь, что она примет этот подарок, который мы приготовили для нее”.       — О, тебе не нужно было!       — Конечно нужно.       — Я никак не могу согласиться, вы мои гости.       — Мы настаиваем.       Это продолжается некоторое время и напоминает Се Ляню о новогодних ужинах в те времена, когда его семья была монолитом, а не расколотой тенью прежнего "я". Или так казалось детским глазам, ведь в те дни мир действительно казался проще.       Наконец она принимает коробку и осторожно откладывает ее в сторону. — Проходите и садитесь, устраивайтесь поудобнее. Я сейчас принесу вам что-нибудь попить.       Сердце Се Ляня жаждет схватить и держать Хуа Чэна за руку и взять из нее всю силу, которую только может, но он не поддается. Вместо этого он спешит к двери в конце коридора и падает на первый попавшийся свободный стул. Хуа Чэн занимает ближний к нему с гораздо большей грацией.       Скудная обстановка продиктована не любовью к минимализму, а скорее необходимостью. Вся мебель здесь, должно быть, не стоит и малой части того, что родители Се Ляня заплатили за его квартиру, но это место на самом деле напоминает дом, в котором кто-то живет, а не пустое пространство, выглядящее так, будто оттуда вот-вот съедут.       Он хотел бы найти силы, чтобы превратить свою квартиру в настоящий дом.       Хуа Чэн сжимает его руку. — Гэгэ слишком много думает.       — Тебе кажется?       — Да. — Когда Хуа Чэн улыбается — по-настоящему улыбается, так, как больше никому другому, — выражение его лица смягчается, а в уголках глаз появляются морщинки. — Мне тебя отвлечь?       — Это… Я не думаю, что сработает, — говорит он, не в силах удержаться. — Это просто...       — Эй, посмотри на меня. — Се Лянь делает это: мужчина, которого он любит, улыбается ему, раскрыв объятия. — Иди сюда.       От этого невозможно отказаться. Он падает в объятия Хуа Чэна, как будто это самая легкая вещь в мире. Хуа Чэн делает ее такой, каждый раз разбивая, а затем снова собирая сердце Се Ляня по кусочкам.       В объятиях Хуа Чэна он чувствует себя как дома, чего никогда не было ни в особняке, в котором прошло детство, ни в квартире, в которой он живет сейчас.       — О, душа моя, посмотри на себя, — доносится до него голос Минь Чуньтао сквозь гул мыслей. Он отскакивает назад, чуть не падая вместе со стулом. Объятия Хуа Чэна все еще ощущаются кожей. — Вы двое очаровательны. Я никогда не ожидала... во всяком случае, вот, чай. Угощайтесь, я сейчас принесу еду.       Се Лянь прячет пылающее лицо в ладонях под смех Хуа Чэна. Его родители никогда не заставали его целующимся с кем-либо — черт возьми, он никого и не целовал — но если бы это когда-нибудь случилось, то, несомненно, было бы так же унизительно.       — Гэгэ, твоя тетя намного милее твоих родителей, — шепчет Хуа Чэн. Он звучит счастливым или, по крайней мере, спокойным; гораздо более радостным, чем во время встречи в доме родителей Се Ляня.       — Так и есть, — потирает Се Лянь лицо. — Она всегда была такой, насколько я помню.       Он наливает Хуа Чэну чашку чая, а затем еще одну для своей тети. Он наполняет свою, когда Минь Чуньтао выходит из кухни с подносом, уставленным едой. Этого слишком много для них троих.       — Жун-эр! — зовет она, начиная расставлять тарелки на столе. — Ужин готов! И твой кузен здесь!       Где-то в квартире хлопает дверь.       — Кузен Се Лянь?! — кричит кто-то, а затем раздаются быстрые шаги, и Се Лянь успевает всего на мгновение встать, прежде чем кто-то врывается в комнату.       В проходе показывается мужчина, который кажется на несколько лет моложе Хуа Чэна. Его волосы в беспорядке, одежда растянута, а благоговейное выражение лица делает его моложе, чем он, вероятно, есть.       А затем он переводит взгляд с Се Ляня на Хуа Чэна, и его лицо из радостного превращается в выражение, больше присущее безумно голодному призраку. — ХУА ЧЭН! — Его крик такой громкий, что Минь Чуньтао пугается и чуть не роняет поднос. — ТЫ, СОБАЧИЙ УБЛЮДОК, КАКОГО ХРЕНА ТЫ ДЕЛАЕШЬ В МОЕМ ДОМЕ!?       — Я тоже рад видеть тебя снова, Ци Жун, — растягивает слова Хуа Чэн. Он улыбается, но так крепко вцепляется в подлокотники, что белеют костяшки пальцев. — Я поражен, что ты все еще жив.       — Ты гребаный урод, я...       Минь Чуньтао с грохотом ставит поднос на стол. — Сядь и перестань позорить нас обоих!       Се Лянь слышал о Ци Жуне от Хуа Чэна. Это были истории о ребенке, а затем подростке, который вел себя скорее как бешеное животное, чем человек, и который притворялся гораздо более важным, чем был на самом деле, потому что это был единственный способ выжить в районе, пережевывающем слабых и предпочитающем сильных. Хуа Чэн говорил, что они вцеплялись друг другу в глотки больше раз, чем он мог сосчитать, прежде чем у него получилось скопить достаточно денег, чтобы съехать. Сам Се Лянь даже несколько раз латал его, когда драки переходили от злых пинков к рукопашке.       Он с трудом может связать эти истории с человеком, едва вышедшим из подросткового возраста, сидящим напротив него.       — Привет, — пытается он улыбнуться. — Приятно наконец-то познакомиться с тобой.       Ци Жун моргает, затем удостаивая свирепым взглядом, и накладывает себе полную тарелку еды.       — Не беспокойся о нем, гэгэ, — говорит Хуа Чэн и обнимает Се Ляня за плечи. — Мои соболезнования тетушке за то, что ей пришлось терпеть такое.       — Я выколю тебе второй глаз!             Хуа Чэн вздыхает. По мнению Се Ляня, немного переигрывает, но он не может заставить себя сказать ему об этом. — Да, именно это я и имел в виду. Тетушке нужна помощь?       — Не волнуйся, А-Чэн, — говорит Минь Чуньтао, подавая им тарелки. Сердце Се Ляня колотится в груди, но на этот раз это не больно и больше похоже на распустившийся цветок. — Вот, ешь.       — Да, ешь, — повторяет Се Лянь за ней, а затем, набравшись смелости, наклоняется ближе, пока его губы почти не касаются чужого уха, — А-Чэн.       Хуа Чэн вздрагивает. Вздрагивает всем телом и смотрит на Се Ляня, не мигая, с открытым ртом. Затем он широко и беззастенчиво улыбается. — Конечно, муж.       На другом конце стола Ци Жун давится. Лицо Се Ляня горит, но скрыть это невозможно.       — Я должна спросить, — Минь Чуньтао, наконец, садится со своей тарелкой, слишком грациозно для этой убогой квартиры. — Откуда ты знаешь моего Жун-эра?       — Раньше я жил в нескольких кварталах отсюда, — объясняет Хуа Чэн, одновременно накладывая пельменей в тарелку Се Ляня. — Мы, э-э, сталкивались друг с другом много раз, прежде чем я съехал.       Се Лянь перекладывает несколько пельменей обратно на тарелку Хуа Чэна. Тот возвращает их с ослепительной улыбкой и таким же любящим глазом.       — Я думала, ты ходил в одну школу с Ляньлянем. Так сказала старшая сестра.       — Я ходил, но попал туда благодаря своей собственной работе и усилиям, а не своей семье.       Минь Чуньтао убирает палочки для еды и вытирает рот салфеткой, и на мгновение становится похожей на точную копию матери Се Ляня. — Я не могу представить, чтобы родители Ляньляня одобряли такое.       Хуа Чэн смеется, громко и ярко, но в этом смехе не слышится ни капли веселья. Се Лянь не может удержаться, и берет его за руку, — Хуа Чэн хватается за нее, как утопающий. — Да, они не одобрили. Так им и надо за то, что строят планы на будущее гэгэ без его ведома и одобрения.       — Они отреклись от тебя?       Се Лянь смотрит на Ци Жуна, почти убежденный, что ослышался, но брови у того нахмурены, а рот скривлен в оскале. Он держит свои палочки для еды так, словно собирается кого-то зарезать. — Нет, — говорит Се Лянь. Сама мысль об этом… пугает. — Нет, они этого не сделали.       — Конечно нет, он единственный сын в семье, — говорит Минь Чуньтао, как будто это самый очевидный факт в мире. Эта ледяная мысль все глубже проникает в сердце Се Ляня. — Ему пришлось бы сделать что-то гораздо хуже, чем жениться без одобрения семьи, чтобы быть отвергнутым.       Ее голос ровный и бесстрастный, как будто они обсуждают пробку на другом конце города или жизнь незнакомого человека. И все же в ее словах кроется непринужденная уверенность, которую мог дать только опыт, и это оставляет едкий привкус во рту.       — Неужели… вы..?       Она улыбается, и это до боли печально. — В конце концов, я была не единственным ребенком.       — Простите, я... я не знал.       Минь Чуньтао похлопывает его по руке, как делала, когда он был ребенком. — Тебе и не нужно было. Тут нечем хвастаться. И ты знаешь, как сильно и мои, и твои родители дорожат репутацией. Они, должно быть, сделали все, чтобы сохранить в тайне, что я решила следовать зову сердца, а не их планам.       — Это звучит знакомо, — говорит Хуа Чэн таким тоном, что хватило бы заморозить весь мир. Се Лянь крепче сжимает его руку.       — Именно этого я и боялась. — Затем она смотрит на Се Ляня, так похожего на свою мать и в то же время такого другого: более мягкого, но в то же время уже сильно измученного. — Ты сожалеешь о своем выборе, Ляньлянь?       — Нет. — По крайней мере, не сейчас. Он приберегает сожаления на потом: бессонные ночи он тратит на размышления о неизбежных последствиях их безумного поступка. Мысли — еще один слой кирпичей в стене, за которой он заперт. — Я не жалею.       Минь Чуньтао перегибается через стол и берет его за другую руку. — Хорошо, — говорит она. — Никогда не сожалей. Делай свой выбор сам.

***

      В какой-то момент Ци Жун возвращается в свою комнату. Он бросает последний убийственный взгляд на Хуа Чэна, когда уходит, и Се Лянь заключает обе его руки в свои, чтобы помешать ответить — только чем-то физическим. Из рассказов, которые он слышал о многочисленных драках и спорах с Ци Жуном, он не удивился бы, если бы Хуа Чэн швырнул в него свои палочки для еды. Или миску. Возможно, тот останавливает себя, чтобы сохранить лицо перед Минь Чуньтао, но Се Лянь сомневается, что его самообладание продержится так долго, если провоцировать.       ( — Я тренируюсь, чтобы стать звездой киберспорта! — крикнул Ци Жун из-за закрытой двери своей комнаты.       — Звезда киберспорта, — протянул Хуа Чэн. Он был так близко, что у Се Ляня начало покалывать в ухе. — Черт возьми.)       Минь Чуньтао, как узнал Се Лянь, справляется с последствиями своего выбора гордо и со спокойствием. Тепло в ее глазах не исчезает, когда она смотрит на него и Хуа Чэна. Почему-то это ранит больше, чем открытая враждебность родителей.       И когда Хуа Чэн говорит: — Гэгэ, поезд, — она вскакивает на ноги и провожает их к двери.       — Вы не захотите оставаться допоздна, — говорит она. — Здесь просто ужасно.       Это чудо, что Хуа Чэн снова не напоминает ей, что жил неподалеку, но, может быть, это потому, что он помогает Се Ляню влезть в куртку. Ни разу не отвлекается.       Однажды Се Лянь сгорит заживо от силы такого внимания.       — Ляньлянь?       Он останавливается, держа один ботинок в руке, в то время, как другой уже на ноге. — Да, тетя Чуньтао?       Она складывает руки перед собой, совсем как его мать, когда ее что-то расстраивает. — Ты зайдешь ко мне на Новый год? Не обязательно на ужин, просто… в гости. Ненадолго было бы хорошо.       Се Лянь чуть не падает. Хуа Чэн за мгновение оказывается рядом и поддерживает его, обхватив рукой за талию.       Он совсем забыл об этом.       — Мы... — Он смотрит на Хуа Чэна: его лицо расслаблено, легкая улыбка трогает глаза. — Да, мы постараемся.       — Хорошо, хорошо. — Минь Чуньтао расплывается в лучезарной улыбке — это снова делает ее молодой. — Я буду держать еду наготове.       Они выбегают на платформу с запасом в несколько секунд. Се Лянь врывается в поезд на слабых ногах и с тяжело вздымающейся грудью и плюхается на первое попавшееся свободное место. Хуа Чэн садится рядом с чуть менее слышным хрипом.       Се Лянь раньше мог бегать гораздо дольше, не чувствуя, что каждая мышца горит, а сердце вот-вот разорвется. Он напрягает мозги, чтобы вспомнить, когда в последний раз тренировался, и ничего не приходит в голову.       Это... тревожное осознание.       — Я забыл про Новый год, — говорит он после того, как его легкие перестают гореть. — Я совсем про него забыл.       Хуа Чэн пожимает плечами. — Не волнуйся, гэгэ. Лично я об этом вообще не помнил.       — Но я согласился за тебя, не спрашивая. — Се Лянь позволяет своей голове стукнуться об окно. Под кожей холодно и немного влажно. Он надеется, что это из-за разницы температур. — Мне жаль.       — Что, неужели ты действительно думаешь, что я планировал навестить тот пьяный мусор в лице моего отца и братьев? Ты же знаешь меня, гэгэ.       Се Лянь приоткрывает один глаз. Хуа Чэн пристально смотрит на него, одна бровь приподнята выше другой. — Не знаю, о чем я думал, — признается он. — Видимо, ни о чем.       Хуа Чэн откидывается на спинку сиденья и смотрит в потолок. Одна из ламп мигает. — Ну, чтобы развеять твои сомнения: у меня не было новогоднего ужина с этими придурками с тех пор, как я съехал. И я не собираюсь этого менять.       — Тогда...       — Мм? Тогда что?       В прошлом оторвать взгляд от Хуа Чэна было невозможно. Со временем Се Лянь превратил это в трудное, хотя и осуществимое дело, но бывают дни, когда для этого требуется божественная сила воли. Похоже, сегодня один из таких.       Кто-то нацарапал чепуху на спинке сиденья перед ним. Он теряется в изгибах и углах, преследуя свои мысли. — Тогда чем ты обычно занимаешься? Я не думаю, что мы когда-либо виделись на Новый год.       — Гэгэ всегда был занят, я не хотел его беспокоить. — Хуа Чэн теребит ниточку из своего шарфа. — Если кто-то из моих основных сотрудников остается в городе, мы иногда перекусываем вместе. А так, для меня это просто обычный день.       Сердце Се Ляня сжимается. — Ты проводишь его в одиночестве?       — Всегда.       Поезд мчится дальше, мотая пассажиров из стороны в сторону. Се Лянь смаргивает слезы, скопившиеся в уголках глаз. С каждым днем у него это получается все лучше. — Тогда, может быть, мы можем поужинать в-вместе?       Поезд со скрежетом останавливается. Дверь открывается, затем закрывается, и вагоны тащатся дальше, мир снаружи превращается в пятна света в темноте.       — Да, я бы хотел, — говорит Хуа Чэн после долгого молчания, за которое Се Лянь уже теряет надежду услышать ответ. Ответ заставляет его сердце трепетать. — Но как насчет ужина у твоих родителей?       — Было бы подозрительно, если бы я пошел без тебя. — Отец, без сомнения, попытался бы снова обманом заставить его подписать контракт, будь проклят этот брак. — И ты не заслуживаешь, чтобы они обращались с тобой как...       — С мусором? — заканчивает за него Хуа Чэн. Его тон легкий, беззаботный — он улыбается. — Гэгэ знает, что я к этому привык.       — А не должен.       Хуа Чэн толкает его в плечо. — Мне наплевать, что обо мне думают другие. Ты тоже это знаешь.       — Но мне не наплевать.       Наступает тишина, нарушаемая только стуком колес и скрежетом стали. Хуа Чэн берет Се Ляня за руку, его прикосновения легкие, как перышко, и больше подходят призраку, чем живому, дышащему человеку, которым он является.       — Для меня будет честью провести Новый год с гэгэ, — в конце концов говорит Хуа Чэн. Се Лянь, уверенный, что собственный голос подведет его, только кивает.       Поезд идет по маршруту, и в темноте осенней ночи сердце Се Ляня болит за то, чего у него не может быть.