***
Отец приглашает Се Ляня на встречу через две недели после свадьбы. В электронной карточке нет никаких объяснений, никаких подробностей, которые обычно так любит отец; прописано только место и время, а также присутствие Се Ляня. Он смотрит на нее, пока его глаза не начинают гореть, а потом еще немного, чувствуя соль слез в уголках рта. Один из его коллег, через два стола напротив него, проводит видеоконференцию: он говорит на языке, которого Се Лянь не знает, полном свистящих согласных и коротких гласных, одинаково раздражающих уши. Это продолжается уже несколько часов. Се Лянь хочет разбить свой ноутбук о его голову. Но он не делает этого. Он никогда этого не делает. И не говорит ничего тоже. Жалобы остаются для перерывов и мимолетных встреч по дороге в типографию или туалет и обратно, для понимающих взглядов, которыми принято обмениваться прямо под носом у человека, который не понимает, что их окружают пустые конференц-залы. В реальности, где ноет каждая часть тела, а в душе закипает ярость, Се Ляню хочется кричать. Вместо этого он прикусывает язык, сглатывая кровь. Часы тикают. Он принимает приглашение за десять минут до начала встречи. Пять минут спустя он закрывает свой компьютер и идет к лифтам. Се Лянь приходит в кабинет отца с тремя минутами в запасе. Отец счел бы его опоздавшим, даже явись он на час раньше. — Прошу прощения? Директор Се сегодня не принимает посетителей. Се Лянь никогда не встречался с помощницей отца. Он знает о ее существовании, но его должность не требует каких-либо контактов с генеральным директором компании. В рабочее время они незнакомы друг с другом; да и после него вряд ли что-то меняется. Тем более сейчас, когда их и так холодные отношения разрушены. Он смотрит на женщину, которая, по всей вероятности, знает его отца лучше, чем он сам. — У меня с ним встреча примерно через... — Он смотрит на часы, цепляя краем взгляда оборванную красную нитку на пальце, и сглатывает комок в горле. — Прямо сейчас. Она забивает что-то в своем ноутбуке, затем листает бумажный календарь, по толщине больше похожий на энциклопедию. — Я ничего не вижу в планах директора на сегодня, но если это что-то срочное, я могу записать вас на завт... — Скажите ему, что его сын здесь. Пожалуйста. Календарь с глухим стуком выпадает у нее из рук. Бесчисленные записки и клочки бумаги вылетают из него, рассыпаясь по полу, как мусор. Се Лянь начинает поднимать их, потому что она не двигается — и потому что выдерживать ее пристальный взгляд широко раскрытых глаз оказывается для него слишком. Она проносится мимо него в кабинет отца. Се Лянь сосредотачивается на том, чтобы собрать каждый лист бумаги, складывает их на стойку, начиная с самого большого. Белая орхидея цветет рядом с ее компьютером, ее большие бутоны безупречны. Се Лянь ничего не знает о цветах, но здесь, должно быть, слишком темно для нее, верно? Разве растениям не нужны свет и воздух? Как скоро она завянет только для того, чтобы быть замененной другой? Он проводит пальцем по темно-зеленому листу. Мама обычно держала орхидеи на кухонном подоконнике. Они все еще там? — Директор Се примет вас сейчас, сэр. Теперь она отказывается встречаться с ним глазами, обходит его, садясь за свой стол и раскладывает бумаги, которые он так старательно собирал. — Спасибо, — все равно говорит он. Она вздрагивает. Он решает избавить ее от необходимости снова разговаривать с ним. Кабинет отца пуст, если не считать дивана, нескольких стульев и его письменного стола. Он так поглощен бумажной работой, что даже не поднимает глаз. — Садись. — Добрый день, отец. Вместо ответа Се Цзин пододвигает к нему документ. На нем лежит ручка со снятым колпачком. Се Лянь смотрит на него и— Это чувство в его сердце, этот взрыв огня, который враз поглощает каждую клеточку его существа от кончиков пальцев ног до головы: может ли быть что-то сильнее, мощнее ярости? Кажется, может. — Ты же не серьезно. — Я очень серьезен, сын. — Я не собираюсь разводиться с Сань Ланом. Отец хлопает ладонью по столу. — Это не обсуждается. Ты сделаешь... — Я не буду. — Се Лянь разрывает документ надвое. Однако его содержимое все еще будто выжжено в его сознании; эти краткие предложения о конфликте характеров, препятствующих мирному браку, завернутые соглашением о неразглашении, которое Хуа Чэн должен подписать. Се Лянь не вчитывается достаточно, чтобы посчитать нули, которые должны были купить молчание Хуа Чэна, но их достаточно, чтобы гарантировать, что ему больше никогда не придется беспокоиться о деньгах. Отец встает и наклоняется над столом, нависает, как делал, когда Се Лянь был ребенком, в редких случаях шедшим против воли своих родителей. — Я пытаюсь обеспечить твое будущее, а ты делаешь все, чтобы его разрушить! Ты неблагодарный ребенок, после всего, что я... — Заткнись! — Се Лянь тоже вскакивает на ноги. Он отбрасывает в сторону обрывки документов о разводе и сжимает дрожащие руки в кулаки так сильно, что болят кости. Это всегда было внутри него, ярость и десятилетия боли, сдерживаемые усталостью, подавляющей все силы, запирающей их бурлящими глубоко внутри. И вот теперь пришел отец, бросил зажженную спичку в ярость Се Ляня и поджег ее. — Всю мою сознательную жизнь..! — и ты, все, что ты видишь, — это инвестиции, а не меня! Тебя даже не волнует, чего я хочу! — Если ты хочешь ненавидеть меня за то, что я позаботился о том, чтобы тебе не пришлось беспокоиться о своем будущем, тогда ненавидь меня сколько хочешь! Это ничего не изменит! Твоя истерика не повлияет на мое... — Ты не можешь выбирать мою жизнь за меня! Больше нет! Ты, твои планы, что бы там ни было — этого не произойдет! Я не... я не твоя собственность! С меня хватит! — Он отшатывается назад; позади на пол с грохотом падает стул. — С меня хватит. Широко раскрытые глаза отца налиты кровью. Его красное лицо и открытый для крика рот врезаются в память Се Ляня, когда он вылетает из офиса. Помощница отца вздрагивает. Се Ляня это не волнует; он даже не удостаивает ее взглядом или прощанием. Вместо этого он бросается к лифтам, продолжая нажимать на кнопку, пока дверь не открывается. Лифт пуст. Гости редко приходят на этаж, где сидят только генеральный директор и его секретарша. Се Лянь прислоняется к стене и сползает на пол. Дверь закрывается. Лифт спускается вниз. Он не двигается. Люди заходят и выходят. Некоторые из них пялятся, другие делают вид, что его не существует — он тоже игнорирует их и не встает. Се Лянь достает телефон из кармана, открывает список контактов и останавливается на номере своего терапевта. Его палец зависает над ним, пока экран не гаснет. Лифт снова поднимается. Он звенит и останавливается; голос объявляет номер этажа, его этажа. Только небеса знают, сколько раз двери лифта открывались здесь, пока он сидел. Се Лянь с трудом поднимается на ноги и бежит к своему столу, не обращая внимания на взгляды коллег. Человек, который проводил конференцию, все еще продолжает это делать. Каждое слово, которое он произносит, вызывает в Се Ляне жгучие слезы. Он не будет плакать. Не здесь. Его хватка на телефоне становится болезненной. Он включает его, выходит из списка контактов и открывает историю сообщений с Хуа Чэном. Последнее, что он отправил Се Ляню, — это фотография уже старой собаки неизвестной родословной, такой серой, что невозможно сказать, какого цвета была ее шерсть раньше. Это сопровождается “???”. Се Лянь не ответил. Сообщение пришло два дня назад и застало его не в самом лучшем состоянии духа. По сравнению с бездной в его сердце сейчас, те дни кажутся одними из самых лучших. Хуа Чэн не узнает об этом, пока не увидит его, и, возможно, до тех пор Се Лянь сможет взять себя в руки. Его пальцы скачут по экрану. Пообедаем вместе? Он смотрит на свой ноутбук, все еще закрытый. Проходят минуты. Парень, сидящий через два стола, громко смеется и продолжает говорить. Се Лянь хочет убить его. Телефон вибрирует. Сань Лан: Буду через полчаса. Полчаса, чтобы успокоить свое сердце и погасить иссушающий его огонь. Полчаса, чтобы преодолеть это нелепое желание заплакать. Се Лянь делал все это и многое другое и за меньшее время. Увидимся через полчаса, отправляет он ответ, закрывает телефон, идет в туалет и, наконец, дает волю слезам.***
Хуа Чэну хватает одного взгляда на Се Ляня, чтобы раскрыть свои объятия. Се Лянь, выжатый и с туманом в голове после долгого плача, падает в них без колебаний. Это еще один украденный момент, который он сохранит в своей памяти до неизбежно-мрачного будущего без Хуа Чэна, которое наступит, когда он наконец завоюет своего возлюбленного. Сейчас, по крайней мере, у него есть это: поддержка его друга, его любовь, даже если и ложная. — С тобой все в порядке? — Да. — В голове вспыхивает лицо его терапевта, одна из ее бровей говоряще приподнята. — Н-нет. Но это не важно. — Гэгэ… — Правда. Это пустяки. — Он улыбается, или, по крайней мере, пытается, потому что ему требуется вся сила воли, чтобы не свернуться калачиком на тротуаре и не притвориться, что мир исчез. — Ты принес еду? — Ага. По дороге я проходил мимо ларька. Все выглядело так вкусно, что мне пришлось что-то купить. Ты хочешь чего-нибудь острого или с большим количеством овощей? Еда на вкус как картон уже бог знает как долго. Се Лянь не упоминает об этом, берет ближайший к нему пакет и садится на первую пустую скамейку. Она оказывается прямо перед главными дверями офиса. Он видит стойку администратора через стекло и свое собственное искаженное отражение, сгорбленное и с широко раскрытыми глазами, как у оленя, попавшего под свет фар. Он ест в тишине. Хуа Чэн следует его примеру, ни разу не взглянув на Се Ляня, тыкает в свою еду палочками. Было бы забавно наблюдать за этим, останься в Се Ляне хоть капля веселья. У него есть возможность насладиться видом Хуа Чэна, запечатлеть в памяти, как сшитый на заказ костюм подчеркивает линии его тела. Се Лянь хотел бы, чтобы можно было провести по нему руками. Он всегда выглядит потрясающе, независимо от того, одет ли он в костюм или поношенный джемпер с затертыми краями и старыми въевшимися пятнами краски. "Я люблю тебя", — вертится на кончике языка Се Ляня, готовое сорваться, как только он потеряет контроль. Он пережевывает и проглатывает эти слова. Их место в глубине его сердца, на темном, невидимом кладбище старых мечтаний и несбывшихся желаний. — Я видел твоего отца сегодня. Се Лянь чуть не роняет палочки для еды. — Что? — Ты помнишь ту выставку, о которой я тебе рассказывал? Ту, что после того нелепого конкурса искусств, спонсируемого корпорацией? Он не помнит, что ел на завтрак — и завтракал ли он вообще. В последние дни время превратилось в размытое пятно из часов сна и бодрствования, которые мало чем отличаются друг от друга. — Я... думаю, да. — Ну, они пришли подписать сделку сегодня утром. Он, его помощница и еще двое стариков, чье единственное умение в жизни — подписывать бумаги. Думаю, ты можешь представить, как все прошло. Се Лянь отставляет свой контейнер с едой и берет Хуа Чэна за руки. — Мне так жаль, я... — Какой же он дурак, если думает, что есть слова, которые могут исправить произошедшее. — Прости. Только это. — Зачем гэгэ извиняться за то, в чем он не виноват? — Но это так. Это правда так. Я... — Он проводит пальцами по костяшкам пальцев Хуа Чэна, на них все еще видны шрамы от его детских драк. — Я тоже видел его сегодня. Он хотел, чтобы я передал тебе документы о разводе. Хуа Чэн переворачивает руки и переплетает их пальцы вместе. Се Лянь пытается остановить себя, чтобы не вцепиться в него изо всех сил. — Я надеюсь, что гэгэ сможет простить меня за то, что я не смог быть там с ним. — Все в порядке. Ты не можешь все время ходить со мной. — Как бы сильно Се Ляню это не нравилось. Хуа Чэн как наркотик, от которого он никогда не сможет отказаться. Хотя это не его наркотик. Он всего лишь одолжил его, и скоро придет время отказаться. — Гэгэ. — Да? — Давай съедемся. Се Лянь ничего не жует, но все равно давится. Хуа Чэн тянется к нему, но останавливается на полпути, замирая как есть. — Прости, забудь... Как Се Лянь может забыть? Это его мечта и одновременно величайший кошмар, два слова, которые он будет слышать всю оставшуюся жизнь. — Нет, все в порядке, все в порядке, все не так… Я имею в виду, Сань Лан удивил меня, вот и все. — Он не может вынести тяжести взгляда Хуа Чэна на себе, но он может взять и сжать его руки. Красная нить все еще обвязана вокруг его пальца, и Се Лянь не знает, что об этом думать. — Но… почему ты спрашиваешь меня об этом? — Разве не было бы здорово не возвращаться в пустую квартиру? Не говоря уже о разделении счетов... Се Лянь фыркает. — Ты просто хочешь больше денег на краски, признай это. — Как всегда, гэгэ видит меня насквозь. — Хуа Чэн бросает взгляд на дверь офиса, затем на оживленную улицу, и только после снова останавливается на Се Ляне. — Я просто подумал, что нужно спросить. Гэгэ не должен воспринимать это всерьез. — Нет, это… Я ценю твое предложение. Я просто... — Его сердце воспаряет только для того, чтобы в следующее мгновение ухнуть в бездну. Затем оно снова взлетает, и у Се Ляня кружится голова от натиска его собственных эмоций. — Мне нужно подумать. — Конечно. — Хуа Чэн снова сжимает его руки и встает, собирая пакеты. Се Лянь хочет схватить и снова притянуть его к себе, украсть еще один момент, который ему не принадлежит. — Мне нужно идти, у меня скоро встреча. Я позвоню тебе позже? Планы Се Ляня на оставшуюся часть дня включали возвращение домой, потом он хотел потренироваться и лечь спать, пока не придет время снова идти на работу. Но теперь он улыбается Хуа Чэну, потому что это всегда было легче, чем дышать. — Хорошо. Он вглядывается в толпу прохожих еще долго после того, как исчезает даже проблеск красного костюма Хуа Чэна. Каждый раз, когда он уходит, он забирает с собой еще один кусочек сердца Се Ляня, и Се Лянь боится того дня, когда он уйдет навсегда. По крайней мере, сейчас Хуа Чэн у него есть. Это никак не уменьшает боль.