***
Рутина, которая поглощает их после того разговора, слишком хрупка. Несколько раз в неделю Хуа Чэн заранее предупреждает его, что не успеет к ужину. Дней, в которые он приходит, очень мало, и они проходят далеко друг от друга, а приближающийся Новый год делает их еще более редкими. Се Лянь проводит это время в оцепенении, жаждущий чего-то, чему не может дать названия. Он заставляет себя продолжать растягиваться и тренироваться, и больше не умирает от этого. Тетя Чуньтао часто пишет ему. Иногда она звонит, и они разговаривают. Иногда вместо нее звонит он, и, хотя его приветствия никогда не перестают звучать неловко для его ушей, она увлечена разговором с ним, как и всегда. Она и Хуа Чэн позволяют ему ощутить себя в подобии семьи, но все, что он чувствует, — это онемение, распространяющееся по конечностям вместо благодарности. Становится еще хуже, когда наступает последний рабочий день перед Новым годом, а вместе с ним и ежегодный рабочий корпоратив. С каждым годом страх Се Ляня перед ним растет. Каждый год, как по часам, он надеется, что внезапная болезнь сделает его неспособным встать с постели и, таким образом, у него будет предлог не ехать. Каждый год его желания оказываются тщетными. Как они оказались перед казино Хуа Чэна, он не знает, но на этот раз он рад, что следовал за группой, а не вместе с ней. Это позволяет подняться по лестнице и остановиться лицом к лицу с Инь Юем после того, как все его коллеги уже вошли внутрь. Се Лянь не навещал его со дня своей свадьбы. Хуа Чэн говорил кому-нибудь, что они женаты? Они кивают друг другу, Се Лянь и начальник службы безопасности Хуа Чэна, и очередь людей, ожидающих входа в казино, увеличивается с каждой минутой. — Сэр, добрый вечер, — говорит Инь Юй. Нахмурив брови, он листает списки на своем планшете. — Мне не сказали, что вы придете сегодня вечером. — Я тоже этого не знал. Инь Юй на мгновение колеблется. — Ох. Я понимаю. Должен ли я сообщить директору Хуа о вашем прибытии? Вечер настолько поздний, что Се Лянь рискнул бы назвать это ночью. — Он все еще работает? — Да. Последняя прогулка Эмина приходится примерно на этот час, и перед этим его и Жое всегда кормят. Сейчас они остались одни, хотя Се Лянь и Хуа Чэн оба обещали, что работа не повлияет на них. — Нет, — говорит Се Лянь после того, как его голос приходит в норму. Желание развернуться и бежать домой никогда не было таким сильным. — Пожалуйста, не беспокойте его. — Как пожелаете, сэр. Приятного вам вечера. Ему требуется вся сила воли, чтобы не рассмеяться Инь Юю в лицо. Вместо этого он заходит внутрь, делая шаг за шагом, пока не достигает обеденного зала, где его коллеги в суете уже выбирают места и восхищаются интерьером. Хуа Чэн пошел традиционным путем для своего первого бизнеса: все расставлено таким образом, чтобы служить определенной цели. Единственная отдельная комната наверху — это его кабинет. Свет мягко рассеивается сквозь матовые стекла. Как только Се Лянь садится на последний свободный стул, его менеджер встает. Он из того типа людей, что делают вид, будто посвятили свою жизнь компании, того типа, который одобряет отец, — того, каким, он надеялся, станет Се Лянь, когда говорил подать заявку на конкретную должность. Которую он в итоге получил, только для того, чтобы его надежды рухнули. Что бы он сказал, если бы знал, что деньги компании потрачены на поход в место, принадлежащее человеку, которого он отказывается признать своим зятем? Пальцы Се Ляня так и чешутся вытащить телефон и сказать ему. — В этот важный день я хотел бы поблагодарить всех вас за еще один год плодотворного сотрудничества, — говорит менеджер, как делал каждый год с тех пор, как Се Лянь начал работать в компании. Каждый год плодотворен и самое главное, каждый год похвалы льются бурным потоком, каждый год Се Лянь задается вопросом, тот ли это год, когда он наконец сорвется. Он отключается от звуков окружающего мира, поворачивается в кресле ровно настолько, чтобы наблюдать за лестницей, ведущей на первый этаж, не слишком явно показывая, что не обращает внимания на речь. Легко потеряться в суете этого места, в радостных возгласах и криках посетителей, ставящих на кон все, что могут. Однажды он наблюдал за этим с балкона наверху, рядом с Хуа Чэном и чашкой чая в руке, и чувствовал себя как никогда дома. Теперь, когда Хуа Чэн стал его семьей, хотя только номинально, Се Лянь, кажется, далек от него как никогда раньше. — Результаты были разными, это правда, но мы, как команда, внесли свой вклад, который невозможно не заметить и игнорировать. Ваша тяжелая работа и неустанные усилия будут... — Се-сюн! — выкрикивает кто-то рядом с ним. Он поднимает глаза: это Ши Цинсюань, в стандартном наряде работников казино выглядящий как модель с последнего показа, балансирующий с подносом, заставленным бокалами шампанского в одной руке. — Я не видел тебя целую вечность! (— Зови меня Цинсюань! — потребовал он, когда они встретились, и брови Хуа Чэна взлетели вверх от его слов. — Ох, я не могу просто… С непоколебимой ухмылкой Ши Цинсюань схватил его за щеки и растянул. — Цинсюань. Это просто. Повторяй за мной. Цинсюань.) Покалывающая волна радости, согревающая Се Ляня изнутри, — первая искренняя эмоция, которую он испытал с утра. — Добрый вечер, Цинсюань. — Итак, — говорит он, ставя стаканы перед товарищами по команде Се Ляня. — Это твои друзья или ты здесь, чтобы навестить сам знаешь кого? — Коллеги, — поправляет он — может быть, слишком быстро, если судить по хмурому взгляду его менеджера. Или, может быть, это результат непрофессиональной болтовни Ши Цинсюаня. До тех пор, пока это не доставит ему и казино неприятностей, Хуа Чэн не возражает. Для него все, что имеет значение, — это выполненная работа. — И нет, не совсем. Ши Цинсюань мычит. Он замирает с последним бокалом, но Се Лянь просто выхватывает его у того из руки. — Хочешь чашечку чая после этого? Из тайной заначки, конечно. Он улыбается. На этот раз это дается легко. Так всегда бывает с Ши Цинсюанем. — Я бы с удовольствием, спасибо. Ши Цинсюань уходит, помахав рукой, что заставляет всех за столом уставиться на Се Ляня. Вот почему он сохранил бокал шампанского: спрятаться за ним и выпить как предлог, чтобы избежать разговоров. Он пьет слишком быстро. Шампанское оставляет во рту терпкое послевкусие, пузырьки вызывают слезы. Это не помогает. Ничего не помогает, когда реальность бесполезности его работы сталкивается с великолепной картиной того, как она нарисована. Единственное изменение заключается в том, что он больше не может улыбаться и кивать в ответ, как раньше. Он уходит, как только менеджер замолкает. Ши Цинсюань стоит за барной стойкой, разливая напитки с нечеловеческой скоростью и уверенностью. Его улыбка никогда не дрогнет, его глаза никогда не теряют своего блеска, и Се Лянь завидует. — Се-сюн! — зовет Ши Цинсюань, как только замечает его. — Давай, давай, не стой просто так! Хочешь чаю прямо сейчас? Под пристальными взглядами посетителей казино Се Лянь проскальзывает за стойку бара и садится на первый попавшийся табурет. Он достаточно низкий, чтобы его не видели с другой стороны. — Да, пожалуйста. Но я могу сделать и сам, если ты занят. — Я всегда здесь занят, мой друг. Вот в чем заключается моя работа. — Ты хочешь, чтобы я...? — О, нет. Нет, нет, не пойми меня неправильно, я не жалуюсь. Мне здесь нравится, разве я тебе не говорил? Суета, люди, весь этот трепет в воздухе, даже несмотря на то, что я не играю. Это хорошее место. Ну, может быть, было бы лучше, если бы босс не пытался пародировать ужасающего демона, но я уверен, что в глубине души он мягкий, верно? Они все такие. Се Лянь не знает подробностей отказа Ши Цинсюаня от своей семьи, но что бы ни случилось, это не помешало ему видеть в других только лучшее. — Неужели все так плохо? — Плохо? Нет, в основном он просто ворчун. Хотя в последнее время все стало лучше. Он даже несколько раз улыбнулся, можешь себе представить? Интересно, что случилось? Что-то холодное и полное шипов подкатывает к горлу Се Ляня. Он судорожно сглатывает. Он так редко видит Хуа Чэна в эти дни, что даже не заметил, как улучшилось его настроение. — О, и Хэ-сюн увольняется. Он делает предложение своей девушке, ты знал? — Ши Цинсюань продолжает говорить, а сердце Се Ляня начинает колотиться сильнее. Тот делает несколько напитков одновременно, и не в первый раз Се Лянь понимает, что для этого требуется гораздо большее мастерство, чем все, что он когда-либо делал на своей работе. — Я так рад за него! Он заслуживает только лучшего, и Мяо-цзе хороша. Заземляет его, если ты понимаешь, о чем я. Заставляет его улыбаться. — Ты виделся с ней? — Ага! — Ши Цинсюань отдает последний напиток и переходит к приготовлению чая для Се Ляня. — Она милая. Такой вердикт, на самом деле, может быть далек от правды: в конце концов, Ши Цинсюань считает Хуа Чэна, экстраординарного мизантропа, просто брюзгой. — Это хорошо, — говорит он и принимает чашку. Чай обжигающе горячий и пахнет любимой смесью Хуа Чэна. Это напоминает ему о доме. — Мне пора возвращаться. — Ты не кажешься слишком радостным, Се-сюн. Он фыркает в чай, немного проливает на брюки и не находит в себе сил беспокоиться по этому поводу. — Полагаю, так и есть. — Они тебе не нравятся? — Мы не близки, если ты это имеешь в виду. Ши Цинсюань убирает стакан, который протирал, и поворачивается к нему лицом. — Это звучит печально. Тебе хотя бы нравится твоя работа? Так было бы легче. Теперь он смеется, пусто и горько даже для самого себя. — Нет. Определенно нет. — Тогда почему бы тебе не уволиться? Се Лянь прикусывает язык, чтобы не ляпнуть лишнего. — Все не так просто. — Так ли это? Он срывается с места, не попрощавшись, хотя Ши Цинсюань несколько раз зовет его по имени. Он смотрит вверх, когда уходит. Свет в кабинете Хуа Чэна все еще горит. Внутри движутся фигуры, бесформенные тени, рассказывающие историю, которую он не может прочитать. Кто там наверху с Хуа Чэном? Деловой партнер? Покровитель? Его возлюбленный, наконец-то заметивший бесконечную любовь и преданность, которую Хуа Чэн хранит в своем раненом сердце? Се Лянь хочет найти и вразумить человека, который заставил Хуа Чэна сомневаться и ждать. Коллеги разбежались в его отсутствие. Их новый наниматель сидит, забившись в угол, и коротает время, ни о чем не заботясь. Менеджера нет, но его пиджак лежит скомканный на стуле. Се Лянь садится на первое свободное место. Чай уже остыл, но чашка все еще горячая на ощупь. Он обхватывает ее обеими руками, позволяя теплу просочиться в его ладони. Жаль, оно не доходит до костей. Впервые с тех пор, как себя помнит, он признается себе, что простое существование истощает его. — Эй, Се Лянь? Он смотрит на одну из женщин по команде и понимает, что не помнит ее имени. Они когда-нибудь разговаривали? Должно быть, да; он работает в этом отделе дольше, чем она, так что она должна была представиться. Она моложе его и по годам, и по опыту, и никогда раньше его не замечала. — Да? — Ты многих здесь знаешь? — А... нескольких? — О боже, — говорит Ло Цзысинь, человек, который каждый день просит Се Ляня присоединиться к остальной команде во время их ежедневного обеда. — Я не знал, что наш Се Лянь ведет такую яркую жизнь вне работы. — Я действительно не... — Ты можешь представить меня Хуа Чэну? Внезапно Се Лянь видит каждую деталь лица говорившей с ним женщины. Полные губы, яркие глаза, горящие чем-то, что он предпочел бы не называть. — Он гей, — выпаливает он первое, что приходит в голову, потому что это кажется совершенно адекватным ответом на ее вопрос, хотя это совсем не так. — Он что? Ло Цзысинь разражается смехом. — Закатай губу, Шэнь-цзе. Тебе следовало выбрать Се Ляня в качестве объекта своей привязанности, как это делает любой здравомыслящий человек. — Он наклоняется с ухмылкой, и от него пахнет алкоголем. Се Лянь резко отклоняется назад. — Ты уже выбрал кого-нибудь, Се Лянь? — Гэгэ? Облегчение, которое охватывает Се Ляня, ощущается как глоток свежего воздуха после целого дня, проведенного в крошечной закрытой комнате с толпой людей. — Сань Лан! Хуа Чэн, как всегда, затмевает всех. Нет ни одной неуместной детали, которая противоречила бы его наряду. Когда он проходит мимо, на него оборачиваются, пристально провожая взглядами. В мягком свете своего казино он практически светится, но его улыбка предназначена только для Се Ляня. Она гаснет, когда его взгляд скользит в сторону, а затем превращается во что-то более темное, опасное. Затем он наклоняется и целует Се Ляня, и мир останавливается. Это даже не поцелуй: простое прикосновение губ к губам, но сердце Се Ляня замирает, а затем набирает скорость. Он издает звук — или так ему кажется, потому что в его голове только монотонный шум там, где раньше был мозг, и ад в груди. Хуа Чэн садится на стол рядом с ним, заправляет прядь волос Се Ляня за ухо. — Гэгэ не сказал мне, что заедет. Се Лянь едва может говорить сквозь рев крови в ушах. Как такое возможно, когда теперь он знает, каковы на вкус губы Хуа Чэна? Как они ощущаются на его? Как его сердцебиение сбивается с ритма, только чтобы ускориться и забыть о времени? И Хуа Чэн — с широкой улыбкой и мерцающими глазами — выглядит так, как будто это не он случайно изменил мир Се Ляня на до и после поцелуя. — Я... — хрипит он, прочищает горло и залпом выпивает остатки чая, получая кратковременную передышку от взгляда на Хуа Чэна. Это никак не успокаивает его сердце. — Я не... не знал, что буду здесь. — Хм. Я бы хотел, чтобы ты сказал мне сразу, как только узнал. Собрание, на котором мне пришлось присутствовать, тянулось, тянулось и тянулось. Если бы я знал, что мой муж здесь, у меня был бы предлог закончить все пораньше. — Муж, — голос Ло Цзысиня прорывается сквозь туман в голове Се Ляня. — Ух ты. Хорошо. Вот это сюрприз. Вы, ребята, занимаетесь сексом втроем? Казалось, атмосфера вокруг не могла стать еще холоднее, и все же это происходит, когда Хуа Чэн переключает внимание с Се Ляня на Ло Цзысиня. Какое бы выражение лица у него ни было, Ло Цзысинь вздрагивает и поднимает обе руки перед собой. Дурак. Как будто это остановило бы Хуа Чэна, если бы он захотел причинить ему боль. Много лет прошло с тех пор, как в последний раз Се Ляню приходилось обрабатывать раны Хуа Чэна после частых боев, но старый страх, что однажды Хуа Чэн столкнется с кем-то более сильным, чем он сам, поднимает свою уродливую голову. В те дни у Се Ляня не было возможности вмешаться. Всегда слишком поздно, всегда где-то в другом месте: вот сожаления, которые он вынашивал годами. Однако сейчас еще не слишком поздно, поэтому он берет руку Хуа Чэна в свою и сжимает. Даже это ощущение отличается от того, что было до поцелуя. Как-то более интимно. Более лично. Прикосновение несет в себе смысл, которого не было раньше. — Сань Лан, не обращай на него внимания. — Мне гораздо больше нравится идея подать на него в суд за сексуальное домогательство. — Не нужно, в этом нет необходимости. Это была просто шутка. — Это отвратительное лошадиное дерьмо вряд ли можно было назвать шуткой, гэгэ. Ло Цзысинь скрещивает руки на груди. — Нет необходимости быть грубым. — Как будто меня волнует, что думает такой бесполезный мусор, как ты. Радуйся, что я тебя не вышвырнул. — Как будто ты можешь это сделать. Хуа Чэн ухмыляется, но в этой улыбке таится только опасность. — Конечно, я могу. В конце концов, это место принадлежит мне. В лучшие дни бунтарская жилка Хуа Чэна разжигает огонь в жилах Се Ляня. Однако сейчас не то время: сегодня такой день, когда мир мрачен, а время замедляется, день, когда его жизнь изменилась, не принеся с собой никакой радости. — Сань Лан, — он тянет Хуа Чэна за руку, продолжает тянуть, пока Хуа Чэн снова не поворачивается к нему лицом. — Забудь о нем. Ты покормил Эмина и Жое? — Конечно. И погулял с ним перед отъездом. Я уже собирался идти домой. Гэгэ пойдет со мной или останется подольше со своим… коллегами? Он должен остаться. Этого от него ждут, и его менеджер еще не вернулся, но… Домой. Дом звучит чудесно. Дом означает кровать, в которой Се Лянь может спрятаться под одеялом и притвориться, что этот вечер был всего лишь сном. — Нет, точно нет. Поехали. Он не прощается. Он также не замечает, как едет домой, слишком глубоко погрузившись в себя. Облизывание губ не прогоняет воспоминание о поцелуе или затяжном послевкусии губ Хуа Чэна, дымчатом вкусе чая и смутной сладости шоколада. Все мысли сплетаются, формируются вокруг мягкого прикосновения губ, такого целомудренного, что это едва ли заслуживало называться поцелуем. В квартире тихо, когда они входят, Се Лянь первым и Хуа Чэн сразу за ним. Не слышно ни шуршания лап по полу, ни оглушительного мяуканья, которым Жое требует еды. Они только вдвоем в темноте зала, и тишина между ними говорит больше, чем тысяча слов. — Как... — Се Лянь прерывает ее первым, прочищая горло, когда голос дрожит. — Как прошла встреча? Хуа Чэн стоит позади него, достаточно близко, чтобы Се Лянь чувствовал его дыхание на своей шее. — Хорошо, как и следовало ожидать. — Шорох одежды, глубокий вдох. Затем: — Это часто случается? — Что часто случается? — Этот безмозглый идиот все время пристает к гэгэ? — Он не пристает. То есть, вообще. Руки опускаются ему на бедра. Хуа Чэн разворачивает его и держит в тисках, грудь к груди и нос к носу. — Я видел достаточно сегодня, чтобы понять, что он не скрывает своей заинтересованности. — Я ничего не… Я не... — У него кружится голова. Если бы Хуа Чэн не держал его, Се Лянь упал бы на пол, лишенный сил, настолько слабыми казались ноги. — У него нет причин... флиртовать со мной. — Гэгэ находит это желанным? Что на него нашло? — Конечно, нет! Но я все еще не думаю... Хуа Чэн снова целует его, но на этот раз в этом нет ничего целомудренного. Есть только огонь, горящий в каждом движении, и голод, который совсем не скрывают. Есть зубы и язык, и такой напор в поцелуе, что Се Лянь непроизвольно стонет. Он плывет, хватается за рубашку Хуа Чэна, чтобы удержаться на ногах. Хуа Чэн притягивает его ближе и целует сильнее, как будто хочет исследовать языком каждую часть рта Се Ляня и запечатлеть это в памяти. В основе его ласки лежит свирепость, отчаяние скользит в движениях, и под обоими Се Лянь распадается. — Гэгэ, — Хуа Чэн стонет ему в рот, как молитву. — Гэгэ… Се Лянь хнычет. Его кровь, подобно огню, сжигает все внутри. Это похоже на бушующий шторм, который не может остановить никто — и особенно он. Его спина ударяется о стену. Вешалка для одежды под ним дребезжит от удара, но он почти не чувствует этого. Хуа Чэн одной рукой придерживает его затылок, а другой прижимает к груди. Он обжигающе горяч на ощупь, дрожит, как будто его терзает лихорадка, которую не может сбить никакое лекарство. — Сань Лан, — сбито шепчет он. Сильная дрожь пробегает по Хуа Чэну. Из его горла вырывается стон, тут же тонущий в поцелуе. Это потрясающе. Так звучит человек, который, умирая от жажды, в последний момент нашел оазис в пустыне. Се Ляню требуется вся сила воли, чтобы отступить. Хуа Чэн ошеломленно моргает. Его щеки все в красных пятнах. — Гэгэ…? — Сань Лан, — голос Се Ляня почти не ломается. — Что мы делаем? Краска отливает от лица Хуа Чэна. Его руки опускаются. Се Лянь видит тот самый момент, когда он осознает, что произошло. — Гэгэ, я... — Мне очень жаль, — выпаливает Се Лянь. Ему жаль, что они поцеловались, или что он остановился? Он понятия не имеет, поэтому бросается в спальню и захлопывает за собой дверь. Хуа Чэн не следует за ним, и за это Се Лянь благодарен. Он ненавидит, когда люди видят его плачущим.Часть 8
3 октября 2021 г. в 17:10
Бао, немедленно переименованный Хуа Чэном в Эмина Третьего, пукает и громко сопит. Жое сбрасывает столько шерсти, что хватило бы на вторую кошку. Как только Юйши Хуан выпустила ее из переноски, кошка убежала и куда-то исчезла на два дня. Се Лянь не знает, покидала ли она свое укрытие хоть раз, но в квартире еще не пахнет кошачьим дерьмом, поэтому он предполагает, что да.
Несмотря ни на что, они самые замечательные существа в мире. В первый раз, когда вечером Жое приходит свернуться калачиком у него на коленях, Се Лянь рыдает так громко, что пугает Хуа Чэна.
Большую часть времени Хуа Чэн проводит не дома. Се Лянь заставляет себя улыбаться, как только слышит открывшуюся дверь, и держит улыбку изо всех сил, пока кто-нибудь из них не уходит спать. Заметил ли Хуа Чэн? Бывают дни, когда Се Лянь почти уверен, что да, но все чаще он понимает, что не может читать своего лучшего друга так же хорошо, как раньше. Было бы глупо верить, что время их не изменило, но удивительно больно наблюдать это лично.
Неужели он ощущает печаль? Тоскует ли по старым временам, когда его заботы были проще, а Хуа Чэна было легче понять?
Можно было подумать, что сейчас он уже лучше разбирается в своих чувствах.
Однажды они вместе разделяют ужин, купленный в магазинчике на их улице. Эмин проводит весь вечер, ковыляя между ними и выпрашивая еду с большими и блестящими глазами, и выражением, которое напоминает собаку, находящуюся на грани смерти от голода. Если бы Юйши Хуан увидела его, она бы, без сомнения, забрала его обратно. Жое мяучит и пытается забраться на колени к Се Ляню. Каждый раз, когда он опускает ее на пол, она кричит все громче.
— Она — угроза, — говорит Хуа Чэн, возясь в раковине, полной тарелок и кастрюль. Се Лянь протирает все, что ему передают. Он помнит, что кладется в какой шкаф, и считает это успехом. — И он тоже ужасен.
— Но ты любишь их.
Хуа Чэн усмехается. — Я не... — Он замолкает, прикусывает губу так сильно, что она белеет. — Да. Люблю.
Они стали более частыми, эти маленькие признания в любви, которые в прошлом Хуа Чэн никогда бы не смог произнести. Из всех изменений, произошедших с ним за годы, это одно из приятных. — Я рад, что у нас есть они оба, — спешит сказать Се Лянь, потому что, если он продолжит размышлять о чувствах Хуа Чэна, то может проболтаться о чем-то нежелательном. В конце концов, его рот имеет привычку раскрываться совершенно бесконтрольно.
Хуа Чэн сжимает его руку, не потрудившись сначала вытереть ее. — Это было весело, — говорит он, прежде чем Се Лянь решает, то ли шлепнуть его тряпкой, то ли сжать руку в ответ. — Мы должны как-нибудь повторить.
И Се Лянь, разом поглупевший от собственного бешеного сердцебиения и прилива надежды, проводит следующий вечер за приготовлением ужина. Он простой: только жареный рис с овощами, потому что он никогда в жизни не готовил ничего другого, и даже это приводит к пригоревшей сковороде и беспорядку на кухне, на уборку которого уйдет не меньше часа. Но он сделал это; он вытащил себя из спальни и приготовил настоящую еду, которая может быть даже съедобной, несмотря на вид. Накануне Хуа Чэн вернулся домой около семи часов вечера. К тому времени, как Се Лянь заканчивает, уже почти половина восьмого. Он раскладывает посуду на столе, садится с Эмином по одну сторону, Жое — по другую, и ждет. Это не должно занять много времени.
Он ест в одиночестве после восьми. Рис на вкус как картон.
К девяти часам он заворачивает нетронутую тарелку Хуа Чэна в пленку и убирает в холодильник. Ему следовало бы прибраться на кухне; выбросить пригоревшую кастрюлю и соскрести рис с потолка, где он оказался каким-то таинственным необъяснимым образом. Но он чувствует слабость в конечностях и боль в сердце, поэтому берет Эмина на прогулку и сразу же после ложится спать. Жое составляет ему компанию. В последние дни она делает это все чаще, и ее тепло облегчает сон.
На следующее утро он выходит из комнаты, сталкиваясь с расхаживающим туда-сюда Хуа Чэном. У него темные круги под глазами. Он замирает сразу, как открывается дверь.
Се Лянь хочет обнять его. Или ударить. Или собрать вещи и вернуться в свою пустую, одинокую квартиру. Он не знает, чего хочет больше всего. Не знает, почему поддался минутной слабости и согласился переехать.
Он не знает очень многих вещей, большинство из которых касается его самого.
— Гэгэ, я... — начинает Хуа Чэн, останавливается, смотря на мятую одежду Се Ляня, которую тот не потрудился переодеть накануне вечером. — Ты готовил.
— Да.
— Почему ты ничего не сказал? Я бы вернулся домой раньше.
Домой. В сердце Се Ляня отдает болью каждый раз, когда Хуа Чэн говорит о доме. Конечно, он назвал свою собственную квартиру "домом". Это Се Лянь здесь гость, и, хотя для него эта квартира больше всего ассоциируется с уютом, он не смеет так ее называть.
— Когда Сань Лан предложил нам снова поужинать вместе, я подумал, что он имел в виду следующий день. Я слишком разволновался, вот и все.
— Гэгэ должен был написать мне. Я бы с удовольствием провел вечер дома, а не на работе.
— А ты бы пришел?
Хуа Чэн замирает. Се Лянь зажимает рот рукой. Жое мяукает и вьется у него между ног, но остается проигнорированной. Имеет значение только выражение лица Хуа Чэна, такое уязвленное и изможденное, будто он не спал ни минуты ночью.
— Разве я не говорил гэгэ, что он гораздо важнее любой встречи?
Не любой, ядовито шепчет эта мстительная, завистливая сторона сердца Се Ляня. Он проглатывает эту мысль. — Говорил.
— Неужели гэгэ мне не верит? Я когда-нибудь лгал ему?
Между ними словно обрыв, который увеличивается с каждым днем, и Се Лянь не знает, как это остановить. — Нет. Я имею в виду, да. Я имею в виду, я верю тебе, и ты никогда не лгал мне. Это просто… что такое?
Лицо Хуа Чэна ничего не выражает, хотя он все еще выглядит так, будто его переехал поезд. Се Ляню показалось, или он вздрогнул? Это была игра света? Почему он вздрогнул от слов Се Ляня?
— Ничего. Мне просто интересно, что я такого сделал, чтобы заставить гэгэ усомниться в моих словах.
— Сань Лан ничего не сделал.
На это Хуа Чэн ничего не отвечает. Се Лянь смотрит вниз на Жое, которая до сих пор топчется между его ног. Он должен накормить ее, прежде чем она начнет требовательно мяукать и—
Его мысли резко обрываются, когда Хуа Чэн поднимает ему голову. Его пальцы поддерживают подбородок Се Ляня, большой палец лежит в уголке рта, как будто там он и должен быть. Се Лянь хочет попробовать его на вкус, взять в рот и пососать, как представлялось бесчисленное количество раз, хочет почувствовать вес пальцев Хуа Чэна на своем языке.
Взгляд Хуа Чэна скользит вниз, затем снова вверх. Его рука отдает приятной прохладой на лице Се Ляня, которое с каждым ударом сердца становится все горячее. Небеса, его щеки, должно быть, пылают; что подумает Хуа Чэн? Се Лянь с таким же успехом мог бы написать признание на лбу.
— Если я не успею домой к ужину, я дам гэгэ знать. — Хуа Чэн звучит… подавленно. Блекло. Се Лянь должен напрячься, чтобы услышать его. — Гэгэ…
— Да?
— Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все, верно?
Не все. Не то единственное, что лежит в глубине его сердца и гноится, безответное. Он хочет кричать об этом во всю силу своих легких, держать это в секрете в своих ладонях, жаждет освободиться от этого так или иначе. Но это будет стоить ему Хуа Чэна, а Се Лянь недостаточно храбр, чтобы отказаться от него.
— Так что, если есть что-то, чем гэгэ хочет поделиться со мной, — продолжает Хуа Чэн, — я буду более чем счастлив выслушать. Надеюсь, ты это знаешь.
Он близко, так близко; у Се Ляня кружится голова, и он не знает, как это остановить. Если ни один из них не сделает шаг назад, он—
Он не знает, что случится. Что-то ужасное, скорее всего; что-то, что разрушит то хрупкое, что они построили между собой.
— Я, — говорит он, останавливается, делает такой громкий и хриплый вдох, что Хуа Чэн не может не услышать. — Я должен… работать. Да.
Рука Хуа Чэна опускается. Он отступает, и атмосфера между ними вмиг становится ледяной. — Конечно. Я уберусь с глаз гэгэ.
И он уходит; оставляет после себя пустоту, от которой сердце Се Ляня снова замирает.