***
В машине меня немного попустило, а врученная Раном бутылка воды наконец-то уняла дрожь. Я размеренно дышала в приоткрытое окно, прочищая мысли. Меня снова пытались похитить, убить, изнасиловать, ограбить — я без понятия, что из этого достоверно, но ни один вариант меня не устраивает. Больше меня интересовало даже не это, а то, для чего им нужна конкретно я? Не припомню, чтобы переходила дорогу серьёзным людям, которые в последствии захотят расправиться со мной. Я всегда вела честную жизнь, поэтому таких проблем не должно было возникнуть. Ран никак не интересовался моим состоянием, но изредка поглядывал на меня боковым зрением, видимо, чтобы убедиться, что я не собираюсь выплюнуть кишки на его идеально отполированную машину. Свежий воздух стал моим спасением, поэтому я довольно быстро пришла в себя. Ему нечего было опасаться. — Выглядишь ужасно, — не стесняясь комментировать мой внешний вид, высказывается Ран. Только я подумала, что отошла, как он обрушил на меня мусорное ведро со своими замечаниями. И почему он считает, что может так вольно распоряжаться словами? У каждого человека должен стоять фильтр, который в первую очередь будет просеивать их, а уже потом выпускать на воздух. — Это довольно грубо, знаешь ли, — наигранная обида граничила с настоящей, но я сохраняла уверенность, чтобы Ран ничего не понял. — Тебя, что, родители вежливости не учили? Мне показалось, что я увидела, как напряглись мышцы на его лице, и как он сжал руль. Неужто это больная тема, которую не стоило затрагивать? Уже позже я поняла, откуда растут ноги этой реакции. — В приюте не тратят на это время. Я прикусила язык. Попадать в неловкие ситуации я настоящий мастак, и сейчас вы наблюдаете тому яркий пример. «Что ж, теперь неудивительно, что из этих двоих выросли бандиты — воспитания ведь никакого», сказала бы я пару недель назад, но сейчас считала иначе. Да, пускай они не самые лучшие люди на земле, пускай грубы и жестоки, но полностью плохих людей не существует. В каждом из нас есть свой процент добра и зла. Ран тоже не исчадие Ада, ведь он был тем, кто спас меня от нападения (пусть и для собственной выгоды, тогда это было не столь важно), успокаивал после домогательств в клубе и не оставил, когда я в ком-то нуждалась. Не стану рисовать у него над головой нимб, но даже простая вода и свежий воздух пришлись к стати. Молчание сильно затянулось, и я предпочла что-то сказать, нежели оставить недоумение висеть в воздухе. — Прости, я не знала, — извиняюсь, хоть он и не выглядит расстроенным из-за моей бестактности. Я решила, что сейчас это будут самые правильные слова. Не люблю чувствовать себя виноватой, особенно если это задевает чьи-то чувства. — Неудивительно, тебе неоткуда было это знать, — с привычной отстранённостью отвечает Ран, плавно выкручивая руль на очередном повороте. Его езда, как отдельный вид искусства — можно смотреть вечно. Жилистые руки уверенно держат руль и изредка отстукивают по нему указательным пальцем, когда стоять на светофоре становится скучно. Его длинные пальцы точь-в-точь как у пианиста. Не думаю, что он умеет на нем играть, но я бы многое отдала, чтобы посмотреть на сидящего за инструментом Рана. Эта эстетика ему подходит, а разве есть что-то лучше, чем парень-музыкант? Пожалуй, нет ничего романтичнее, кроме как вечерней игры на фортепиано, посвящённой тебе единственной. А представьте, как он учит вас на нем играть, аккуратно расставляя ваши пальцы на нужные клавиши. — Ты довольно спокойно об этом говоришь, — аккуратно замечаю я, чтобы окончательно удостовериться, что взросление без родителей не стало для него больной темой и её можно развить. — Мне нужно в истерике бить о руль каждый раз, когда об этом заходит речь? — с долей иронии интересуется Ран, покосившись на меня с лёгкой ухмылкой. От его мирного настроя мне становится легче и я расслабляю плечи. Можно не переживать о его открытых ранах. Если они и есть, то это точно не одна из них. Время уже зализало их, оставляя после себя лишь бледные шрамы. — Нет, ты прав. В этом ничего такого нет, — раз уж он сам продолжил говорить об этом, я не упущу шанс задать интересующий меня вопрос. Возможно, это глупо, но до сегодняшнего дня мне не доводилось общаться с повзрослевшими сиротами, поэтому хотелось узнать побольше о жизни в этом месте. — Как там, в приюте? У меня были свои фантазии на счёт детских домов. Там не было так же уютно, как в собственной квартире с любящими родителями, но друзья и дружелюбные воспитатели полностью заменяли утраченную возможность жить в семье. В детском доме тут и там слышны детские голоса вперемешку со смехом, а помещение всегда наполнено солнцем. Стены забиты яркими отпечатками детских ладоней и других каракулей, нарисованных ими же. Они празднуют каждый праздник вместе и устраивают спортивные соревнования с конкурсами на главном дворике приюта. Чаще всего я представляла большую пушистую ёлку в главном холле, и как дети разных возрастов кружатся вокруг, развешивая игрушки и накидывая мишуру на колючие ветки. Тонкими голосками они напевают традиционную рождественскую песню. Возможно, им даже разрешают самим приготовить пряники, а потом они кучкуются, чтобы послушать новогоднюю сказку. — Мы сбежали с Риндо, когда нам было пятнадцать, — вместо часового монолога Ран переходит сразу на конец истории, упуская все важные детали. Мои радужные представления о детском доме рассыпались, как песочное печенье. Даже если Ран не хотел распинаться о жизни в приюте, я не могла позволить ему закончить на такой ноте. Мне нужно было хоть что-то радостное, чтобы утешить себя. Я не готова принять тот факт, что там всё устроено совершенно не так, как я себе представляла. Не хочу даже допускать мысли о том, что помимо отсутствия родителей дети страдают каждодневно ещё и по другому ряду причин. — Всё было настолько ужасно?.. — я была осторожна, потому что одно дело поднимать саму тему, а другое — копать к самому ядру. Меня смело можно назвать эгоисткой, потому что я предпочла любопытство чувствам Рана, но всё не может закончиться так. Пускай он скажет, что пошутил и всё было лучше, чем он рассказал. Пускай это будет какая-то мелочь, мне хватит уже и этого, но не жестокая реальность, которую Ран преподнёс мне на блюдечке. — Воспитатели — отстой, еда — отстой, правила — отстой, само здание и люди в нем — отстой, — категорично растоптал мои песчинки надежды Ран. Уже стало понятно, что никаким единством в детском доме и не пахло, поэтому я больше не пыталась выискать что-то хорошее. Его попросту не было. А Ран, почувствовав моё рвение знать больше, щедро одаривал меня подробностями: — Один раз девчонка заверещала на всю комнату, потому что нашла в подушке крысу. Живую, она пряталась там от снега. Её наказали за то, что она нарушила сонный режим. — Кого, крысу? — затупила я и поняла это только секундой позже. Когда хотела исправиться, за меня это уже сделал Ран: — Нет, девочку, — он покосился на меня, как на душевнобольную. Стало неловко с того, что я так глупо прокололась, поэтому переключила его внимание на новый вопрос: — Наказали, в смысле, поставили в угол? — это было самое безобидное наказание, которое я вспомнила. И не самое действенное, по правде говоря. Мой папа как-то пытался бороться со мной таким способом, но быстро понял, что здесь нечего ловить. Я могла часами стоять в углу, а толку — ноль. Ран без ответа на вопрос пялится на меня своими фиолетовыми глазами, якобы подмечая, готова ли я услышать пугающую правду. После этого взгляда я и сама засомневалась в этом. В голову полезли самые разные варианты, такие как порка, гречка и прочее другое, но ни один не смог переплюнуть действительность. — Закидывали в морозильную камеру на ночь, — будничным тоном говорит Ран, словно это стоит на равне с привычными наказаниями: отобрать гаджеты на вечер, посадить под домашний арест или поставить в тот же угол. От одного только спокойного голоса Рана по коже пробегал холодок, а в смеси со смыслом его слов... — Это... — я пытаюсь подобрать слова, которые растерялись в голове. Здесь отлично подойдёт фраза: «У меня нет слов», ведь так и было, но Ран спас меня от попыток выдавить из себя хоть что-то. — По-уебански, да, зато все и всегда ходили по струнке, следуя правилам. Никто не хотел провести там восемь часов, — говорит Ран и, даже не скривившись, добавляет: — Место не из приятных. — А тебя тоже, ну..? — аккуратно пытаюсь сформулировать вопрос, чтобы никак не задеть и не обидеть, но Ран ловит смысл моих вопросов ещё на самом начале, когда я сама не до конца понимаю, как он будет звучать. — Да, я тоже там побывал, причём мы с Риндо были самыми частыми гостями, — Ран улыбается, но я вижу, какой сломанной она выходит. Так улыбаются люди, пережившие сильную травму, и я не знала, оправился ли Ран после ужасного детства. У детей гибкая психика, но подобные факторы способны серьёзно на неё повлиять, даже повредить. Я начинала постепенно понимать, откуда в братьях Хайтани столько холода и жестокости. Сейчас мне хотелось поддержать Рана, как никогда раньше. Я пропиталась к нему таким сочувствием, что даже готова простить своё похищение. Ко мне снова пришла уверенность, что попытка изнасилования была всего лишь спектаклем, разыгранным ими для получения информации. Не верю, что человек, который искренне делится своей непростой историей, способен на такую низость. И неважно, с какой целью они это делали, — я много раз была спасена благодаря им двоим. Кто знает, в какой канаве я бы лежала сейчас, не окажись они рядом. — И вам никогда не было страшно возвращаться туда? — спрашиваю я, поражаясь слоновьему спокойствию Рана. Морозильная камера даже звучала страшно, а какого оказаться там наяву — даже представлять не хочу. Ран недолго отмалчивается и медленно пожимает плечами, как будто не может лаконично ответить на мой вопрос. — Мы всегда были друг у друга, — отвечает Ран и, кажется, погружается в воспоминания прошлого... — Не тронь его! — мальчик колотит воспитательницу кулаками по ногам и бёдрам — куда только может дотянуться, впивается короткими ногтями в её кожу через ткань одежды, отвлекая внимание на себя. — Тц, дрянной мальчишка... — шипит женщина, терпение которой было на исходе. Она пытается увести младшего Хайтани для исполнения наказания, а его старший братец препятствует ей. Легче оказалось просто схватить обоих мальчиков за запястья и поволочь в сторону морозильной камеры. Оба брыкаются, упираются ногами в пол, не давая протащить себя дальше, а воспитательница только распаляется. Движения становятся грубее, а голос — стальным. Вот только на них такие фокусы не действуют, потому что братья не начинали плакать, стоило поднять на них голос или руку. Смотрели в глаза со вселенской ненавистью, что становилось страшно. Кто знает, что они захотят учудить, когда все будут спать. Отворив ключом металическую дверь воспитательница грубо закидывает мальчишек внутрь, да так, что те повалились на пол. — Хорошенько подумайте над своим поведением. Для этого вам отведена целая ночь, — напоследок говорит женщина, с презрением разглядывая жалких детишек, а вместо точки — громкий хлопок тяжелой дверью. — Зачем влез, дурак?! — первым ругается Риндо, стоит двери закрыться. Изо рта выходит пар, а холод уже пробирает тело до мозга костей. Тонкие ночные штаны и рубашки никак не сохраняют тепло. — Так бы сам здесь сидел, не вредничай, — потирая ноющее запястье, отвечает Ран. Он морщится, мысленно проклиная главную воспитательницу и желая ей всех бед мира. — Я же твой старший брат, забыл? Мы всё делаем вместе. Одновременно открыв рот они проговорили святые слова: — И пусть нас разорвёт на тысячу кусков, но я останусь тебе верен до конца. — Иди сюда, — раскрывая свои объятия, говорит Ран, и Риндо без препираний сворачивается калачиком у него под боком, а старший прижимает его ближе, стараясь разделить тепло своего тела с ним и отдать чуть больше. Рин был единственный во всём гнилом мире человек, которым Ран безгранично дорожил. Младший братец был его сокровищем, которое он оберегал, как зеницу ока. И пускай кто-то только попробует обидеть его, Ран переломает им все кости и скормит голодным псам. Чувствовать, как Риндо дрожит от холода под его ладонями было невыносимо. Ран не способен помочь ему, как бы сильно этого не хотел. Если б мог — пошёл сюда один, вместо него, но воспитателям только в радость закинуть сюда как можно больше детей, чтобы избавиться от мельтешащих перед глазами лиц. — Не бойся, как-нибудь протянем до утра, — подбадривающие говорит Ран и треплет брата по плечу, растирая остывшее тело. Он улыбается, хотя пальцы босых ног постепенно начинают неметь, а позже и пальцы рук. До утра они всё-таки продержались, а Ран всю ночь не сомкнул глаз — боялся, что в противном случае больше их не откроет. Тем более он обязан был следить за младшим братом и тормошить его, чтобы убедиться, что Рин не замёрз. После проведённой ночи в морозильной камере Риндо серьёзно простыл и провалялся в постели аж две недели. Его иммунитет оказался слабее, чем у старшего брата, поэтому халатное обращение персонала повлекло за собой неприятные последствия. Рин быстро пошёл на поправку благодаря Рану, который ни на минуту не отходил от его кровати, и пока все играли во дворе, мерил брату температуру и читал книжки, которые не менялись из года в год и остались со временем прошлого президента. — К пятнадцатилетию мы с Риндо разработали план побега и улизнули, пока все спали, — перескочив на несколько лет вперёд, говорит Ран. — И как вы выжили на улице? — я не знаю временной промежуток, но если это случилось зимой, то не представляю, с каким трудом Хайтани далось выживание. — Сначала скитались по улицам, грабили прохожих, а потом нас подобрал один человек и приютил с условием на то, что мы будем работать на него, — Ран смотрит на меня, чтобы сразу развеивать возникшие радостные представления об этом добродушном мужчине. — Это было незаконно, так что не считай его святошей. Мы не флаеры раздавали. Я коротко киваю, поджав губы, что подразумевало осознанность ситуации. Снова чуть не сделала поспешные выводы, как с детским домом. До повести Рана я тоже считала, что там царит семейная атмосфера и все друг для друга как брат с сестрой. Кто бы мог подумать, что жизнь там похуже, чем в колонии. — Разве это не опасно? — возвращаясь к недавно минувшей теме, спрашиваю я, поражаясь халатности этих «недо-воспитателей». — Вдруг случится охлаждение или чего похуже. — Опасно, — подтверждает Ран, — и летальный исход от такого воспитания — не миф. — Кто-то из ваших умирал?.. — мне страшно услышать ответ, но я не успокоюсь, пока не утолю своё жадное любопытство. Уж лучше узнать, чем мучительно гадать о том, что произошло на самом деле. — Я называл её «Девочка с гуашью», — слабо улыбнулся Ран своим воспоминаниям, но в глазах прибывала тоска. Ему нелегко об этом вспоминать, я это видела. — Она мне никогда не нравилась: вредная, шумная, постоянно лезла в чужие дела. Когда мы с парнями играли в футбол, она всегда выбегала на поле и пыталась перехватить мяч. Нас это жутко бесило, меня особенно. Девчонки её тоже шугались, считали странной. Я тоже так считал. Друзей у неё, как ты могла догадаться, не было. Зато были краски. — Краски? — я ждала услышать про какого-то питомца в виде потерянного котёнка или дворового щенка, но никак не краски. На худой конец мягкую игрушку с оторвавшимся глазам. Детям ведь свойственно наделять неживые предметы человеческими признаками и выдумывать воображаемых друзей. — Да, яркая гуашь, — не выныривая из своих воспоминаний, отвечает Ран. — В детском доме свои вещи, в том числе игрушки, были под запретом. «Всё должно быть общим, вы не особенные», объясняли воспитатели, но ей каким-то образом удалось их раздобыть. Наверное, отрыла в подсобке, там часто валялся всякий хлам. Когда все гуляли на улице, она оставалась в комнате и рисовала на листках какие-то каракули. Это не были рисунки деревьев или людей, она просто водила кисточкой по бумаге. Один раз я застал её за рисованием, а она быстро спрятала их под кровать и попросила меня молчать. Тогда во мне что-то заклинило. Я вспомнил обо всех пакостях, которые она делала мне, как тогда думалось, на зло. Мне показалось, что это отличный шанс отыграться. Ей я сказал, что мой рот на замке, а сам в тот же день побежал к воспитательнице и обо всём рассказал. В тот же вечер я увидел, как её волокут по коридору, а в другой руке небрежно держат коробку с гуашью. Кажется, та девочка плакала, но мне было всё равно, я считал это честным правосудием. С того дня я её больше не видел. Рассказ оборвался так резко, что я растерялась. Логичный кусок отсутствовал и резал слух, поэтому я попыталась выведать чуть больше. Рану свойственно умалчивать о деталях, он немногословен, пока не вытянешь из него ответ щипцами. — Как? Совсем? Ран коротко кивнул. — Думаю, её закинули в ту морозилку. — Ты думаешь, она..? — мне не хотелось заканчивать это предложение самой, и Ран избавил меня от ненужных страданий. — Да. Скорее всего она просто замёрзла насмерть, а воспитатели выдали её внезапное исчезновение так, словно она обрела семью. Не знаю, то ли я один понимал, что это чушь собачья, то ли понимали все, но не придали этому никакого значения. То место кишило эгоистами, но я их не виню. Нас так воспитали: людьми, которые не знают сострадания, потому что в первую очередь беспокоятся о себе. Никто не хотел оказаться в морозилке, знаешь ли, поэтому каждый переживал за свою шкуру. Теперь уже рассказ пришёл к логичному заключению. Я получила, что хотела — услышала историю от начала до конца, — но не почувствовала удовлетворения. Наоборот, на душу прилипло мерзкое чувство, схожее с тем, когда хочешь кому-то помочь, но понимаешь, что бессилен. История принадлежала Рану, но оставила во мне осадок, словно я тоже была её участником. Я сжала лежащие на коленях руки в замок и уставилась в пол, прокручивая в голове воображенный момент с замёрзшей в морозилке маленькой девочкой. Я отчетливо представила её заледеневшие, скрюченные конечности и гримасу страха, не имея ни малейшего представления о том, как она выглядела. Кадры вышли такими реалистичными, что я зажмурилась и мотнула головой, прогоняя их. — Ты винишь себя за то, что сдал её? — спрашиваю я, плохо понимая, что это может дать по больному. Ран выглядел непробиваемым, и я не могла поменять своё мнение даже после этой душещипательной истории. Он просто не выглядел иначе, и вёл себя соответсвенно. — Это единственный поступок, за который я себя виню, — честно ответил Ран. — Возможно, это смешно и жалко, но я пытаюсь оправдать себя тем, что был ребёнком. Все ведь привыкли так оправдываться, верно? — Но ты ведь правда был ребёнком... — мне искренне не хочется, чтобы Ран считал себя виноватым. Тяжело не совершать ошибок, особенно в ранней молодости. Я всегда считала, что главная часть любой вины — это её осознание. Конечно, не за всё можно простить, но и не каждый способен признать и принять свою неправоту. Кому-то не позволяет гордость, а кому-то — отсутствие человечности. Как оказалось, Ран из тех редких счастливцев, кому доступна такая роскошь. — Прошлое не воротишь, а настоящее — пропьёшь, — завершает наш откровенный клуб анонимных людей с тяжёлым детством Ран, снова веселея. В его субъективном понимании, потому что я так быстро перемениться в настроении не могла. Его рассказ теперь надолго засядет в моей памяти, а может не исчезнет никогда. Я всё больше начинала видеть в нем потрёпанного жизнью парня. Сейчас Ран гроза Роппонги и известен всем своей жестокостью, но ведь так было не всегда. Даже братья Хайтани когда-то были детьми и пережили немало дерьма, в котором буквально захлёбывались до нынешнего возраста. Сначала детский дом, потом выживание на улице, первые незаконные махинации... Это сейчас они живут припеваючи, но никто не подозревает, каких усилий им это стоило. Хайтани открылся мне в очень откровенных, как я считала, вещах, и мне хотелось как-то компенсировать его открытость. Лучше всего для этого подходила такая же история непростого детства. У меня она, к несчастью, тоже имелась. Бассейна, наполненного деньгами у меня не было, но сейчас я по крайней мере могу с уверенностью заявить, что счастлива. Уж точно счастливее, чем было раньше. Мне постепенно удаётся подняться на ноги и реализовать себя в жизни. Да, сейчас меня снова накрывает волной пиздеца, но это протекающий период чёрной полосы, который не будет длиться вечно. Мне просто нужно переждать его. «За каждым ливнем следует радуга», не перестаю повторять себе я, когда у меня опускаются руки. В такие моменты сразу представляю, как всё будет хорошо и свободно, когда я это переживу — Моя мама работала проституткой, — именно с этой фразы я начала свой многообещающий рассказ, сразу завладевая вниманием Хайтани-старшего. — Папа влюбился в неё, когда они с друзьями пришли к ней на работу, чтобы отдохнуть. Она была очень красивой. Я никогда не виделась с ней лично, но на фотографиях, которые папа хранил в бумажнике, у неё были рыжие кудрявые волосы и большие ореховые глаза. — Что с ней произошло? — принимая участие в разговоре, спрашивает Ран. — Ушла, — натянуто улыбаюсь я. Несмотря на прошедшие годы я так и не смогла простить её за это, по сей день чувствуя себя брошенной вещью. — После месяца знакомства папа сделал маме предложение, а перед этим они узнали, что у них появится дочь. Она согласилась, они сыграли свадьбу, на свет появилась я и уже после этого всего мама поняла, что семейная жизнь — не для неё. Ей постоянно хотелось развлекаться, путешествовать и брать от жизни всё, а вместо этого она была вынуждена нянчиться со мной. Мама оставила записку в моей колыбельной и просто ушла, а когда папа вернулся, то нашёл её и впал в отчаяние. Ему пришлось брать себя в руки и воспитывать меня самостоятельно, — я улыбаюсь и смотрю на молчащего собеседника, к которому последующая шутка определённо относилась. — У мужчин слабое представление о том, как ухаживать за годовалыми детьми. Представить Рана отцом было ещё сложнее, чем нести сразу два подноса, забитыми стаканами. Я убеждена, что он понятия не имеет, как обращаться с детьми, и возрастные категории тут ни при чем. Уверена, если он заявится на детскую площадку, то мамочки в страхе разбегутся вместе со своими детьми. — Вы с отцом в хороших отношениях? — предполагает Ран и даже не подозревает, насколько сильно ошибается. Меня накрыло так, как будто до этого рассказа я успела об этом забыть. А ещё я как-то не подумала о том, что мне придётся ворошить всеми воспоминаниями, которые я предпочитала не доставать с дальних полок сознания. — Он был хорошим отцом, по крайней мере пытался, но всё пошло под откос, когда папа подсел на азартные игры и стал жить лотереями. Постоянно обещал, что вот-вот сорвёт куш и мы заживём припеваючи, — я усмехнулась абсурдности этих обещаний как в первый раз. И ведь первое время велась, глупо верила и разрешала сливать на это все наши деньги, не находила в себе смелости сказать твёрдое «нет». — Так понимаю, добром это не кончилось. — И будешь прав. Последней каплей стал день, когда я узнала, что он спустил все мои сбережения, которые я заработала на нескольких работах, на казино. Помню, как мы тогда поругались — громко и с размахом. Я выгнала его из квартиры и с тех самых пор больше никогда о нем не слышала. В отличие от меня Ран не был богат на эмоции. Во время его рассказа на моем лице можно было увидеть и ужас, и удивление, и грусть, и сочувствие, а на его — ничего. Косичку ничем не проймёшь, и пока все будут плакать над несчастным Хатико, который провёл всю свою короткую жизнь в ожидании мёртвого хозяина, Ран будет скучающе поглядывать на циферблат наручных часов и прикидывать, сколько осталось до конца фильма. В какой-то момент мне показалось, что его рука дернулась в сторону моей руки, но резкий толчок, от которого мне чуть не оторвало голову, пришёлся прямо в бок машины и закрутил её волчком. Перед глазами всё завертелось, я вцепилась пальцами в сидение и услышала только одно матерное слово из уст Рана, который пытался удержать руль, а потом всё на секунду померкло. Я будто потеряла сознание, а когда очнулась, то машина уже наполовину свисала с моста. Нас пару раз качнуло, а потом автомобиль застыл в одном положении — его нос висел над пропастью, что ничуть не разряжало обстановку. Я видела кусочек воды, которая была слишком далеко, чтобы считать, что падение в неё не закончится плачевно. Я буквально перестала дышать и вжалась в сидение, словно это как-то могло помочь. Голова ужасно болела — при толчке я сильно приложилась бровью о дверь, и, кажется, даже рассекла её. — Ран?.. — беспомощно зову его, хотя навряд ли у него полномочий больше, чем у меня. Конечно, мне хотелось в это верить, и я даже пыталась в этом себя убедить, но, к несчастью, была заядлым реалистом. Мы в полной жопе и только Бог нам поможет, если он вообще есть. Никогда не считала себя верующей, но сейчас готова поверить хоть в макаронного монстра, если это поможет нам спастись. — Тише, — я так и не поняла, была ли это попытка успокоить меня или приказ, но раздраженно Ран не звучал. По крайней мере не из-за меня, а из-за ремня, который ни в какую не хотел расстёгиваться. Он дёрнул его ещё пару раз, а когда машину снова наклонило вперёд, я задышала настолько шумно, что Рану пришлось прерваться. — Эй, — его рука властно и одновременно нежно легла на моё колено, сжимая, — успокойся. Я вытащу тебя отсюда, поняла? Я сдавленно кивнула — боялась, что из-за слишком резкого движения машина сорвётся. Моё сердце билось то ли от заботливого и даже взволнованного вида Рана, которого я никогда не видела, то ли от осознания того, что нахожусь на грани жизни и смерти. Выдержав недолгий зрительный контакт, тем самым пытаясь внушить мне, что всё будет хорошо, Ран принялся за мою заглушку. Он, насколько ему позволял его заевший ремень, что практически фиксировал Рана в одном положении, пытался нажать на красную кнопку. Меня пробрало неописуемое облегчение, когда я услышала щелчок и почувствовала себя чуть свободнее. Ран медленно, контролируя скорость каждого движения, отпускает ремень, а потом тянется через меня к самой двери, потому что открыть её сама я была не в состоянии, меня буквально парализовало от страха. Ран тянет за ручку и толкает дверь, отчего машину снова дёргает. Внутри меня всё сжалось, и изнутри я точно была похожа на сухофрукт. — Вылезай. Медленно, — пошагово диктует Ран, и я повинуюсь. Его приказной тон всегда беспрекословно действовал на меня, но тут дело было не только в нем. Мне не терпелось выбраться отсюда любой ценой. Умереть от падения с высоты не входило в мои планы. Выполняя все указания я с колотящимся в горле сердцем вылезаю из машины, по-новому вдыхая воздух полной грудью. Я спасена, но ощущение такое, что я по-прежнему там, взаперти, и выбора, кроме как принять свою участь, нет. Стоит мне оказаться в безопасности, как я тут же осознаю — Ран всё ещё в машине. Я судорожно оборачиваюсь, застав Рана за безуспешными попытками отцепить ремень. Теперь он не стесняется выражаться отборными ругательствами, нервно дёргая ремень. Он осторожничал, пока я была в машине, но теперь не церемонился. — Ран, постой, я вызову подмогу! — прошу я и хватаю сумку, перекинутую через плечо. Боялась, что если он продолжил в таком духе, то просто упадёт. Руки ходят ходуном и мне не сразу удаётся запустить их внутрь, но когда это происходит, я пальцами пытаюсь нашарить телефон среди прочего хлама. Я не знала, куда звонить и что говорить. Все номера спасательных служб вылетели из головы и улетели вместе с ветром. Я услышала противный скрежет, а когда подняла голову, машину полностью накренило вперёд и она рухнула вниз, за секунду исчезая из виду. — Ран! — закричала я не своим голосом, надрывая связки. Так громко, что, кажется, оглушила саму себя. Бросившись к обломкам ограждения моста выглядываю так, словно никогда и не боялась упасть. Машина медленно погружается под воду и бурлит в больших пузырях. Я забыла, как дышать, и только и могла, что продолжать выкрикивать его имя, зная, что он меня не слышит. — Блять! — слышу голос Риндо рядом, а в следующую секунду он уже далеко — бежит в сторону скорой помощи. Откуда он здесь взялся и как узнал наше местоположение для меня было загадкой, но это неважно. В отличие от меня он додумался вызвать подмогу, поэтому медики и спасатели уже во всю двигали к пострадавшему. Я боялась, что они не успеют, что машина слишком быстро окажется на дне и Рану не хватит воздуха, чтобы дождаться помощи. Боялась, что он погибнет по моей вине. Я ведь не смогла вовремя вызвать помощь, да ещё и спаслась самой первой. И опять благодаря ему. Я до боли сжимаю телефон побелевшими пальцами и прижимаю его к груди. По щекам текут горькие слёзы вины и капают в водоём, в котором сейчас тонул мой неоднократный спаситель. Мне ничего не оставалось, кроме как понадеяться на компетентность медиков и передать ситуацию им в руки.Глава 5
4 октября 2021 г. в 13:00
Я выпрыгиваю из автобуса и благодарю водителя за поездку, прежде чем он закрывает двери и едет дальше. До дома ковылять минут семь, и так как я не тороплюсь, то иду не спеша, вдыхая полной грудью воздух раннего утра. Даже специально достаю наушники из ушей, чтобы слушать тишину пробуждающегося города. Сейчас только 04:30, а потому все ещё спят. Все, кроме меня.
За такой длинный промежуток времени так ничего и не произошло. Я говорю о том злосчастном нападении, которое привязало ко мне братьев Хайтани. Я искренне считала, что это был единичный случай и они зря тратят время, но им об этом, конечно, не говорила. Не то чтобы их вообще интересовало моё мнение по поводу чего-либо, а уж тем более их личных дел. Смысл лишний раз распинаться?
Я могла бы сказать, что меня это раздражает и жутко напрягает, потому что нет ни минуты покоя от этих двоих, но в таком случае совру. Так было поначалу, но сейчас я уже привыкла и не обращаю на это внимания, как будто они музыка, играющая на фоне в кафе. Сначала ужасно назойливая, но которая пробирается в сознание, звучит там и становится частью тебя, и тогда её просто нужно принять. Раз им нужно — пусть следят, только меня в свои дела потом не втягивают. Мне хватает забот.
Тем не менее стоит признать, что тот случай с пьяницей из клуба колыхнул мои убеждения... Он в который раз напомнил о их жестокости, поэтому я по-прежнему была настороже. Моя паранойя и вечная головная боль, к счастью, прошли, но я не была глупой овечкой, как могло показаться, поэтому не расслаблялась. Разве что делала вид.
Я захожу в свой подъезд и роюсь в сумке, куда навалена куча ненужного хлама: какие-то купоны, фантики от конфет, чеки из магазинов, разбросанные лейкопластыри, что должны лежать в одной коробочке. А мне ведь всего лишь нужны мои ключи! Найти их на ходу оказалось затруднительно, поэтому я останавливаюсь и опираю сумку о колено, что послужило отличной опорой.
Отсутсвие нормального света в подъезде, пожалуй, сыграло ключевую роль. Именно поэтому я не заметила изначально стоящую фигуру в темном углу. Так же, как не заметила её приближения, зато почувствовала холодок, пронёсшийся по позвоночнику и отдавший в голову, подначивая обернуться.
Знаете это чувство, когда вы материально ощущаете на себе чей-то взгляд? Вот и я была убеждена, что мою макушку кто-то упорно сверлит глазами. Стоит мне развернуть корпус, как я негромко вскрикиваю и отскакиваю назад, пытаясь увернуться от выброшенной в меня руки, но она цепляется за рукав моей кофты и грубо тянет на себя.
Сумка выпадает из рук, но я не обращаю на это внимания. Моя цель — ступеньки. Я должна вырваться, взбежать по ним на самый верх и позвать соседей. Буду стучать во все двери, пока хоть кто-то не соизволит выйти.
Неизвестный тянет меня за одежду, не жалея трещащих ниток, волочет по земле, как будто каждый день в подъезде ведётся генеральная уборка и на полу нет ни единой пылинки. Одним словом — не церемонится совсем. Я брыкаюсь в попытках противостоять ему, но разница в силе отличительная.
В своём танце червя я совершенно случайно попадаю ногой ему по лицу и хватка ослабевает. Не сильно, но достаточно для того, чтобы вытащить руки из бомбера и рвануть на утёк, попутно запутавшись в собственных ногах и чуть не свалившись наземь. Про существование лифта я забыть забыла, да и вряд ли нападавший учтиво будет ждать в сторонке, пока тот ко мне приедет, а только потом продолжит преследование.
Я не могла разобрать, слышу ли за собой шаги. В моей голове стоял такой гам, что я не могла отличить реальность от выдумки. Голос сознания вопил о том, чтобы я бежала и ни в коем случае не замедляла темп. В ушах звенит, на весь подъезд слышно бешено колотящееся сердце и шумное дыхание, скорее похожее на то, что я в приступе задыхаюсь.
Я бежала на свой этаж, переступая сразу через две ступеньки, из-за чего выдохлась гораздо быстрее и теперь уже по-настоящему начинала задыхаться. В обычный день я бы не стала себя мучить и поехала на лифте, но сейчас я не в той ситуации, чтобы отдыхать. После всего этого кошмара обязательно запишусь в спортзал. Если, конечно же, выберусь отсюда живой. Либо у меня откажет дыхалка, либо тот хрен меня догонит.
Не замедляя ход я оборачиваюсь, чтобы прикинуть, насколько мне нужно ускориться (если он всё ещё проследует меня) и не замечаю, как врезаюсь в кого-то впереди меня. Моя больная фантазия твердит, что это нападавший и я, игнорируя все законы логики, верю ей. Мой крик снова слышно на весь подъезд, и я истерически начинаю вырываться, когда чьи-то пальцы крепко сжимают мои плечи.
— Успокойся, это я! — кричат мне и встряхивают, приводя в чувства. Я замолкаю и фокусирую свой взгляд, чтобы в итоге увидеть Рана. Его холодные глаза в недоумении бегают по моему лицу, пытаясь выявить причину дикого страха. Таким я Рана ещё не видела — дезориентированным. Привыкла, что он всегда уверен и точен.
Я чувствую такое облегчение, что не могу устоять на ногах, а потому цепляюсь за Рана руками и всем телом наваливаюсь на него. Моим поручнем стали грудки его тканевого плаща. Я выдыхаю всё волнение ему в грудь, унимая дрожь, которая никак не прекращалась.
Ещё никогда я не была так рада видеть его, а уж тем более касаться. Мне нужно было убедиться, что это не плод моего воображения и он действительно здесь. Если тот псих доберётся сюда, то ему не поздоровится. Можно считать, что я уже в безопасности, но страх продолжает откусывать от меня маленькие кусочки.
— В чем дело? — не касаясь меня, спрашивает Ран. Прямо как в клубе: он готов стать поддержкой, при этом никак не поддерживая. Что в прямом, что в переносном смысле.
— Не знаю... не знаю! Там кто-то был, господи, он всё это время был там! — я говорю слишком запутанно, чтобы Ран хоть что-то понял, но на внятную формулировку мой мозг сейчас не способен. Я поднимаю полные страха глаза на Рана, и спрашиваю его, словно он знает ответ: — А что если он давно там стоял и смотрел, а я и не подозревала?
Мои слова больше походили на бред больного, и Ран, кажется, тоже это подметил. Он отцепляет мои цепкие пальцы от себя, и, не отпуская моих рук, наклоняется так, чтобы наши глаза были на одном уровне.
— Кто? — один вопрос, но как чётко он его задал. В одно слово было вложено сразу несколько смыслов: кто, когда, при каких обстоятельствах, что сделал и так далее. Ран как плохой и в то же время хороший полицейский: он груб и требователен, но делает это из благих побуждений. Понимает, что иногда нужна твердость, чтобы привести кого-то в чувства и получить нужные ответы.
— Мужчина внизу... Уверена, это был мужчина, он слишком сильный для женщины, — лепечу я, но Ран меня уже не слушает. Оставляет стоять на этаже одну, а сам в ускоренном темпе сбегает на первый этаж. Моим первым платоническим желанием было остановить его, попросить остаться рядом, но я прикусила язык. Ран явно был не самым контактным человеком, а я уже который раз так своевольно вешаюсь на него.
Сложно объяснить мои порывы. Просто мне становилось легче от близости с ним, от его размеренного дыхания, от спокойного голоса и даже прохладного взгляда, не выражающего сочувствия. Мне казалось, что Ран не чувствует ничего и при этом понимает всё до мелочей. Но разве так бывает? Камень ведь не способен на глубокие переживания, на чувство эйфории и разбитого сердца.
Я дожидалась Рана сидя у двери своей квартиры и прижав колени к груди, как будто так могла защититься от всех обидчиков. Для меня минуты тянулись часами, и прошло уже достаточно, а Ран всё не возвращался. У меня появились навязчивые мысли, что он просто бросил меня, не захотел выслушивать сопливые жалобы о том, насколько мне было страшно и что я готова была склеить ласты прямо на лестничной площадке, пока бежала сломя голову в попытках спастись.
Или на него тоже напали? У Хайтани довольно худощавое телосложение, по крайней мере он так выглядит в одежде. А вот о нападавшем того же не скажешь... Он был ниже, но крупнее. Возможно, мне стоит спуститься и проверить? Нет, а вдруг тот мужчина затаился на одном из этажей и поджидает меня? Но ведь если останусь здесь, то не смогу помочь Рану. А он вообще нуждается в чьей-либо помощи?
В противовес всем моим тревожным мыслям, Хайтани-старший появляется в поле зрения вместе с моими вещами — сумкой и испачканным в пыли бомбером. У меня даже нет сил на то, чтобы радостно подскочить ему навстречу, поэтому я всего лишь с измученным видом смотрю на него.
Ран читает немой вопрос на моем лице и отвечает:
— Ушёл.
Не знаю, что я почувствовала — облегчение или разочарование. С одной стороны только к лучшему, что Рану не пришлось ввязываться в драку, а с другой — неизвестный вышел сухим из воды и продолжит разгуливать по округе. Как мне спокойно спать после нападения в собственном доме? Куда бы я не пошла, меня везде поджидает опасность. Уверена, скоро я открою холодильник и оттуда на меня выскочит карлик в комбинезоне.
Ран протягивает мне вещи и я встаю на тяжёлые ноги, обтрусив джинсы и забрав всё у него из рук. С неприятным тремором роюсь в сумке и по нарастающей панически осознаю:
— Ключи, — я переворачиваю сумку вверх дном и теперь уже окончательно констатирую: — Мои ключи, они пропали!
— Ты уверена, что они не там? — уточняет Ран и в доказательство своих слов я вываливаю всё содержимое на пол, проверив ещё раз. Ключей нет.
— Возможно, я выронила их внизу, — логично предполагаю я и уже поднимаюсь, чтобы побежать и проверить, но слова Рана переубеждают, давая понять, что смысла в этом не будет.
— Я забрал всё, что там было. Никаких ключей не обнаружил.
Я берусь за голову и оседаю на пол. Чувствую себя максимально изнеможённой, как будто кубарь событий за последний месяц выжал из меня все соки. Теперь я ещё и ключей лишилась. Как мне попасть внутрь, что делать дальше, куда бежать, от кого прятаться и где? Такое чувство, что у этих неизвестных везде есть глаза и уши.
— Что ты тут делал? — самый неактуальный вопрос в моей ситуации, но я обязана отвлечься. Мне нужно подумать о чем-то кроме возникшей проблемы, иначе я свихнусь.
— Приезжал к тебе, — отвечает Ран, но вопросов становится только больше.
— Зачем? — спрашиваю и только потом осматриваясь, вспомнив о ещё одной «беде». — Риндо тоже тут?
— Нет, сегодня я один. Хотел кое-куда тебя отвезти, а ты тут... — он запнулся, подбирая более подходящее выражение. — В общем, занята.
— «Куда-то» — это куда? В лес на барбекю? — поразительно, но я нахожу в себе место для шуток. Даже улыбнуться криво-косо смогла.
— Увидишь, — игнорируя мой глупый юмор, односложно отвечает Хайтани. В нашу первую встречу я бы забила тревогу и послала его на три буквы, перед этим, естественно, отдалившись шагов так на двадцать, но сейчас он казался мне надёжным. Очень странно приписывать такого рода характеристику кому-то вроде него, но это и правда то, что я чувствовала на данный момент.
Во мне зародилась уверенность, что он меня не тронет, а порой даже казалось, что мы на одной волне. Рядом с ним я была в куполе, гарантирующий мою безопасность. С ним определено лучше, чем с незваными гостями, которые так и норовят к хренам испортить мне жизнь. А Ран, прямо как герой из сказки, всегда оказывается рядом со мной и спасает.