Линии жизни разноцветной гуашью

      Нижнее веко глаза начнёт дёргаться по неволе, если единственное, что ты слушаешь на протяжении нескольких часов — это беспрерывное тиканье настенных часов. Ран сидел на неудобном твёрдом стуле, изредка меняя позицию, что не сильно отличалась от предыдущей. Тело ныло, шея затекла. Хотелось встать и немного размяться, но Ран не мог позволить себе отойти от постели брата даже на минуту. Ему было необходимо следить за изменениями в его состоянии по секундно.       К сожалению или счастью, состояние Риндо было стабильным уже продолжительное время. После двухчасовой операции его поместили в палату с выровнявшимся пульсом, и с тех пор он не просыпался. Дыхание оставляет влажный слой испарин на кислородной маске, натянутую на рот и нос. Грудь тяжело вздымается и опускается. Он спит, но столь обыденное действие как будто даётся ему с большим трудом.       Глаза пекло. Ран не смыкал их дольше, чем на пару секунд, и то, чтобы избавиться от дискомфорта, а не для необходимого отдыха. Он беспрерывно наблюдал за Риндо, чтобы застать момент, когда тот очнётся. Пускай операция и прошла успешно, доктор так и не смог дать точной даты и времени его пробуждения. А самым неутешительным были его предостережения о том, что Риндо в принципе может не проснуться ещё долгое время, если вовсе никогда. Впадёт в состояние комы и тут уже врачи будут бессильны. Единственное, что им остаётся, это поддерживать состояние пациента с помощью специальных приборов жизнеобеспечения.       Рану одновременно хотелось отдать все последние сбережения на самую лучшую технику для лечения и в то же время раскрошить её битой к херам собачьим, настолько это гудение и пикание, которые она издавала, выводили его из себя. Он слушал их уже несколько часов подряд, из палаты практически не выходил, и даже если оказывался в коридоре, казалось, что все эти звуки стали полноценной частью него и звенят в ушах.       Не так давно Ран распрощался с Майки и остальными членами «Бонтен». В момент задержания Рану было плевать на то, сколько продлится арест и какова вероятность загреметь за решётку. Единственное, что волновало Хайтани, так это чтобы младшему брату сохранили жизнь. К счастью, полицейские, пусть и презирали таких, как Ран и Риндо, отказывать в помощи не стали. Первым делом Риндо погрузили в карету «Скорой» помощи, а руки Рана заковали в наручники. Просидел в полицейском участке он не долго, о его освобождении позаботился «Бонтен». Благодаря связям это дело, скорее всего, быстро замнут, и члены «Бонтен» выйдут сухими из воды. Как и обычно.       Ран рассматривал Риндо снова и снова, будто по истечению пяти минут что-то в нём могло поменяться. Но он оставался прежним. То же положение тела, то же тихое дыхание, те же прикрытые веки. Порой Ран, так, чтобы никто не слышал, вёл монолог с Риндо. Полушёпотом, чтобы никакая медсестра не прознала о его странном занятии. Ран чувствовал, что сейчас как никогда раньше хочет услышать голос брата, поговорить с ним о всякой ерунде, поделиться самыми разными мыслями, от которых Ран всё никак не избавится.       Раньше замечательным слушателем выступала Юна. Она была готова выслушивать недовольные тирады Рана обо всём подряд часами и, казалось, ей никогда не надоедало. Девушка уже наслаждалась тем, что это рассказывает любимый человек, а что именно — неважно. Юна, пусть и вникала в сам разговор, но настоящее наслаждение получала от одного лишь голоса возлюбленного.       Как же такое возможно, чтобы самый обычный голос заставлял всё внутри перестраиваться, приятно клокоча? Когда-то незнакомые глаза кажутся глубже всех других, а губы — мягче любых перин. В момент влюблённости ты чувствуешь себя самым счастливым человеком на планете, ведь рядом с тобой тот, кто готов разделить это окрыляющее чувство.       Было ли паршивое состояние Рана связано с отсутствием того самого человека? Не так давно Хайтани-старший прекрасно обходился без неё. Женский пол, если и интернировал его, то максимум на одну ночь, ни о каких серьёзных отношениях не могло идти и речи. Но вот в его жизнь ворвался настоящий шторм, что поменял положение вещей одним взмахом белых волос.       Ран никогда не причислял себя к тем, кто нуждается в теплоте и заботе, ему всегда хватало младшего брата. Они заменяли друг друг всё — друзей, близких, возлюбленных. Они были семьей. Казалось, больше никого и не надо, но стоило Рану вкусить того необыкновенного чувства, от которого люди теряют голову, как он потерял частичку себя. Отныне она была отдана и пришита к чудной и чуть раздражающей девице. Как выяснилось, стоит попробовать раз — и ты уже не сможешь от этого отказаться. Тепла любимой девушки не хватало так же сильно, как какому-то торчку дозы.       Юна не была невероятно красивой или несоизмеримо умной, но она была живой. Девушка, которая пытается жить нормальной жизнью, не наступая на те же грабли, и которая не боится признавать все свои недостатки. Многие опасаются своих менее известных лиц, скрывают их за масками, играют в спектакль одного актёра, а Юна такой не была. Почти не была. Ран видел, как ей тяжело принимать свою вторую сторону, но тем не менее она шла ей навстречу. Не все свои личности Юна приняла, но она в процессе. Возможно, когда-то ей всё же удастся.       А что Ран? Он никогда не скрывал своей настоящей сущности. Ещё с малых лет понял, что нужды в этом, как таковой, нет. Они с Риндо были брошены на произвол судьбы ещё детьми, и некому было давать им наставления о правильной жизни. Именно поэтому они учились самостоятельно, вот только это были скорее уроки по выживанию, нежели самой жизни. На улице ведь действуют совсем другие правила, что не всегда соответствуют морали и общепринятым законам, но если не хочешь быть найденным разлагающимся в какой-то канаве — повинуйся этим правилам и крутись, пока не откажут лапы.       Неизвестно, каким бы стал Ран, не окажись он под каблуком жестокого мира. Но гадать о том, что бы случилось в том или ином случае, пустая трата времени, согласны? Ведь тогда не хватит и всей жизни, чтобы расписать каждую развилку, состоящую из тысячи выборов.       А так имеем, что имеем. Ран, как самый старший, чувствовал ответственность за Риндо, а потому ни на шаг его от себя не отпускал. Делал вид, что даёт ему полную свободу действий, доверяет важные и ответственные дела, а сам постоянно был неподалёку и наблюдал. Естественно, это всё делалось для собственного блага Риндо. Ран всего-навсего волновался за младшего брата и старался всё держать под контролем, лишь бы уберечь их обоих.       Но, как известно, невозможно уберечь близких от всех бед мира, как и не смог уберечь Ран. С возрастом Риндо, понятное дело, получал куда больше свободы. Ран спокойно отпускал его в свободное плавание, такого пристального надзора, как в детстве, уже не было. И теперь Ран корил себя за то, что разминулся с Риндо на их последней стычке группировок. Хайтани убеждён, что, окажись он рядом, то смог бы что-то изменить. Оттолкнуть его, принять удар на себя, да что угодно, но Риндо бы остался невредим.       Но гадать о том, что бы случилось в том или ином случае, пустая трата времени, помните? Ран не мог перестать думать об этом, хоть и понимал всю бесполезностью своих болезненных терзаний. Уж лучше так, чем думать о Юне, чувства к которой перемешались, точно краски в баночке с водой.       С одной стороны, Ран практически до коликов в животе хотел увидеться с ней, удостовериться, что она в безопасности, а с другой стороны, ему хотелось разорвать её в клочья. Эта девушка потонула в собственном вранье, а Ран, несмотря на многочасовые наставления напротив зеркала, всё равно дал слабину. Стоило увидеть её, как желание коснуться светлой кожи взяло верх, затуманивая кричащий разум.       Изначально тяга к Юне была вызвана нежеланием видеть рядом с ней кого-то другого. Рану это не нравилось. Возможность быть рядом с этой девушкой одновременно отталкивала и притягивала своим магнетизмом. Ран не жаждал отношений, но морщился от одной мысли о том, что Юна свяжет свою жизнь с кем-то другим. И этим другим будет не Ран, оставшись забытым в стороне, как проигравший. И тогда уже встал простой выбор: либо с тобой, либо без тебя. Ран выбрал первый вариант. А дальше... Дальше результат на лицо. Привязаться к этой беловолосой проблеме оказалось даже легче, чем привязаться верёвкой к люстре.       — Блядство... — тихо выругался Ран, опуская голову, чтобы помассировать пальцами горящие глаза. Острый локоть под тяжестью головы опирается на ногу, но это меньшее неудобство, которое Ран вынужден терпеть в выдавшийся промежуток времени. Стоит ему подняться, как заскрипят суставы.       Плотно заплетенные косички растрепались, непослушные пряди выбились, создавая видимость колтунов. Ловким движением Ран стащил сначала одну резинку, а за ней и вторую, потянув несколько волосинок. Ему ничего не стоило пару секунд вытерпеть дискомфорт, ведь возвращения Риндо к прежнему состоянию он выжидал куда дольше.       Ран растрепал длинные волосы пальцами так, чтобы они рассыпались по плечам.       Из состояния полудрема — он настигал Рана всегда, стоило на жалкий миллиметр прикрыть глаза — Хайтани-старшего вывело еле слышное шуршание простыней. Ран реагировал на любые звуки, которые могли свидетельствовать о пробуждении Риндо. Стоит ли говорить, что каждый раз его ждало разочарование? Ран уже начал серьёзно задумываться, не постигли его случайно звуковые галлюцинации от недосыпа. Но игнорировать даже малейшую надежду парень не мог.       Ран не спеша подымает голову, зато буквально подлетает со стула в следующую секунду, чуть не опрокинув его на пол. Глаза младшего брата, пусть и совсем чуть-чуть, но приоткрылись, как бывает после недавнего сна. Риндо больше никак не подаёт признаков жизни, — не говорит, не моргает, не двигается — поэтому Ран нависает над братом, чтобы в итоге увидеть подрагивающие веки. На свет реагирует. После долгого сна даже самое тусклое освещение будет казаться ярче солнца.       — Как себя чувствуешь? — вглядываясь в лицо брата, словно он перенёс пластическую операцию и тот его не узнаёт, спрашивает Ран. Обеспокоенные насыщенно-фиолетовые глаза никак не могут успокоиться и застыть в одном положении.       Ему просто не верится, что это в самом деле происходит. Врачи прогнозировали кому, а тут — на тебе, Риндо приходит в себя по истечению такого короткого времени. Это ничто иное, как чудо. Настоящий подарок судьбы.       — Как будто по мне дважды стреляли... — хриплым после сна голосом отвечает Риндо. Ран нервно смеётся. Облегчение сваливается на него, как вещи с верхней полки кладовой.       — По крайней мере ты ещё в состоянии шутить, — Ран занимает своё место на стуле ещё в заметном напряжением.       Риндо крутит головой, насколько позволяют силы, смотрит на свои руки, в одну из вен которых воткнут катетер, и разглядывает многочисленные шнуры, которыми был обложен. По его виду сложно сказать, либо же он просто выглядит помятым после тяжёлой операции, либо же крайне недоволен раскладом. Риндо не любил больницы. Совсем. В детстве его было невозможно заставить даже выпить горькие витамины. Рану приходилось ловить его по всему приюту вместе с медсестрой, и с возрастом эта нелюбовь ко всему больничному никуда не делась.       — Когда меня выпишут?       — Смеешься? В тебя стреляли недавно. Проваляешься ещё неделю минимум.       — Отстой... — Риндо шумно выпускает воздух изо рта и смотрит в сторону окна. О чем-то поразмыслив, он обращается к брату, не поворачивая головы: — Проблем с полицией не будет?       — Я говорил с Майки. Он всё уладит. Как и всегда.       Каким бы серьёзным не было преступление, «Бонтен» всегда выходит сухим из воды. Кто бы что не говорил, а деньги и связи решают всё. Вот и Майки ими обзавёлся. Нашёл ручного пёсика в полицейском участке в виде начальника отдела, снабжает его деньгами, вырученными с основной деятельности «Бонтен», и получает выгоду в ответ.       — Успел с ней поговорить? — меняя тему, как перчатки, спрашивает Риндо.       — С кем? — Ран строит дурачка, хотя ещё с первых секунд понял, о ком зайдёт разговор. Его сердце одновременно билось в волнении и сжималось от боли при упоминании Юны. Столько всего произошло, а он не в состоянии выкинуть её из головы даже после такого. И это очень злило Рана. Ему хотелось вытеснить Юну из своего сознания силой, выскрести оттуда ложкой, лишь бы она не занимала девяносто девять процентов его мыслей.       — Ты знаешь, — настаивает на своём Риндо. Почему он решил заговорить о главной причине своих головных болей Ран не знал, но раз таково желание больного — так тому и быть.       — До или после? — уточняет Ран, уставившись на свои руки. Сейчас они казались ему куда интереснее, чем лицо собеседника, который всё равно на него не смотрит. Стоящий за окном пейзаж интересовал его куда больше.       — Так вы всё-таки увиделись, — чему-то усмехнулся Риндо, словно изначально знал, что так и будет. Рассказывать Рану о том, что они с Юной успели «мило поболтать» до свалившейся на голову трагедии, Риндо не планировал, а потому прежде, чем Ран начнёт задавать вопросы, переключил свет софитов на него: — После. Ты обсуждал с ней произошедшее?       — В этом нет смысла, — слишком резко отрезает Ран, даже не успев толком подумать. Если начнёт копаться, то в первую очередь будет прислушиваться к сердцу, а они с разумом твердят кардинально разные вещи. — Пускай катится своей дорогой. Так будет лучше для всех.       — Ты же так не думаешь, — читая брата, как открытую книгу, спокойно возражает Риндо. Его голос был уставшим и, казалось бы, больному нужен покой, но он добровольно продолжал говорить. Сквозь усталость и боль, но тянуть с этим разговором нельзя, иначе они могут не успеть. — Мой брат — идиот.       — И почему же? — осознавая и полностью принимая ярлык, которым Риндо его наградил, всё же спрашивает Ран.       — Потому что готов оттолкнуть единственную девушку, которая смогла так сильно его изменить.       — Это не то... — попытался оправдаться Ран, так как непоколебимая логика потихоньку давала сбой, передавая управление эмоциям.       — Отпустишь сейчас и потом будешь жалеть, это же очевидно, — Риндо, что никогда не считался дельным советником в любовных делах, твердил разумные вещи, о которых даже сам Ран не подозревал. — Ты в самом деле готов оставить всё так?       — Из-за неё ты...       — Я попал сюда из-за какого-то ёбыря, — моментально поправляет Риндо. — Юна, конечно, на многое способна, но перехватить уже летящую пулю голыми руками не под силу даже ей. Это ведь она вызвала «Скорую»?       Ран в подтверждении кивает. В момент, когда их с Юной взгляды пересеклись, он не знал, кому она звонила, но картина с плотно прижатым к уху телефоном воспроизвелась перед глазами. И тем не менее эта благодетель не перекроет всех её проступков. Им повезло, что врачи оказались мастерами своего дела, а так могла не помочь никакая «Скорая» помощь.       — Кстати, мои линзы до сих пор на мне, — внезапно заговорил на отрешённую тему Риндо. — От них уже глаза болят, что за адская пытка. Раз уж оперировали меня, то могли бы и о глазах позаботиться. Пиздец, я уже чувствую, как они вытекают, мне срочно нужно зеркало, хочу их снять...       Ран горько рассмеялся, практически болезненно, как будто живот был дважды прострелен у него, но в то же время несказанно радовался, что брат в относительном порядке. В кому или летаргический сон не впадёт и уже хорошо, а остальное они как-нибудь переживут.       Ран никогда не поддавался чувствам, но в ситуации с Юной противиться им было тяжело, практически невозможно. Разум придерживался мнения, что от этой девушки-катастрофы нужно бежать, слать на кудыкину гору и больше к себе не подпускать, а сердце требовало прижать Юну как можно ближе к груди и крепко-крепко поцеловать, потому что другой такой Ран больше никогда не встретит. О таких как она говорят: «Одна на миллион». А Юна была одной на миллиард. Ран убеждён, что ещё одной родственной души ему не повстречать ни на одном уголке Земли.       — Она сожалеет, Ран, — снова посерьёзнел Риндо. — И ты сожалеешь, что не можешь нормально с ней всё обсудить. Никогда не думал, что буду уговаривать тебя пойти к этой занозе в заднице, но вам реально нужно по-человечески поговорить. А там уже будет видно.       Ран задумчиво опустил глаза, не менее серьёзно задумавшись о советах брата. Что, если он прав?       — Ну, давай, беги уже, — продолжает настаивать Риндо. — Наверняка эта леди-проблема снова куда-то убегает, так что поторопись, а то опоздаешь, — подначивает его Риндо даже с неким воодушевлением. Ну, на которое он был способен в своём положении.       Ран не двигается с места, его одолевают противоречивые чувства. Первым порывом было рвануть сразу же, как только Риндо дал добро, но за ним, опять-таки, проснулся голос разума, который ни в какую не хотел уступать свою позицию каким-то там чувствам. Как бы Ран не хотел увидеть Юну вновь, забыть о всех её проступках не выйдет даже при сильном желании. Вот только потаённые желания, которым противиться оказалось куда труднее, пробили оборону логики.       Кивнув брату в знак благодарности за вправленный мозг, Ран выбегает из палаты, настежь распахнув дверь. Риндо провожает его взглядом даже после того, как он в мгновение око скрывается из виду, и смотрит в окно, словно мог проследить за ним там, при этом оставаясь в постели.       Умолчать о их с Юной встрече было правильным решением. Рану не стоит знать, что Риндо грозился самолично расправиться с ней, если она попадётся старшему брату на глаза. Это бы противоречило нынешним советам о том, что Рану стоит увидеться с Юной и поговорить с глазу на глаз, как взрослые люди.       Не хотелось также признавать, что все угрозы и действия были выброшены на эмоциях и не являлись действительностью. Риндо бы не смог сотворить с Юной всё то, что ей наобещал. Даже когда скрутил ей руку и думал, что сделает это прямо сейчас, но не смог двинуть даже пальцем. Она ведь, как-никак, любимая девушка его дорогого брата. А может, это не единственная причина. Как бы там ни было, все угрозы были пустышками, припорошенные красивой приправой. Зато Юна искренне поверила в эту наглую ложь. И как такая искусная лгунья не смогла распознать обман чистой воды? Возможно, она не так ужасна, как все привыкли видеть.       Вылетая из палаты брата, Ран чуть не сбивает с ног опешившую медсестру, у которой на подносе стояли медикаменты и бутыльки с лекарствами. Она что-то недовольно крикнула ему вслед, мол: «Молодой человек, не буяньте!», но эти слова остались не услышанными. Его единственная и самая важная цель, казалось бы, всей жизни, сейчас ускользала из пальцев прямо на глазах.       Ран запрыгивает в чёрную Ауди, заводит машину и вдавливает педаль газа с особым старанием, как будто так автомобиль прыгнет во времени и перенесёт его по адресу любимой.       «Только бы успеть».       Затруднений по пути к дому Юны не возникло. Ран был куда более нервным, чем обычно, или, правильнее будет сказать, чем когда-либо. Даже самые неприятные инциденты на дороге редко могли вывести его из равновесия, но сейчас каждая секунда была на счету. Несмотря на отсутсвие пробок и ДТП, что могли замедлить движение машин, Ран всё равно нервно сжимал руль и выискивал ряды, в которые можно перестроиться, чтобы доехать быстрее.       Адрес Юны он неосознанно выучил наизусть, не совершая для этого никаких усилий. Это как текст песни, которую слушаешь до тошноты и после десятого раза с точностью пропеваешь строчку за строчкой.       Ран припарковался у бордюра и как можно быстрее выбирался на улицу, словно его машина пылала в огне и оставаться внутри жизненно опасно. Захлопывая дверь он продолжает высматривать что-то в окне её квартиры. Возможно, Ран надеялся увидеть там саму хозяйку, или хотя бы что-то, что укажет на её присутствие.       Ран беспокоился, что Юна уже успела уехать, а сам он, как и предполагалось в худших исходах, опоздал. Как-никак слишком много факторов задерживало его по пути сюда. Ран не суеверен, но был готов поверить и в судьбу, и в Бога, которые всячески препятствовали ему «во благо», во имя сохранения последних нервных клеток. А сам Ран чувствовал, что погорит изнутри, если ему не удастся увидеться с Юной ещё хотя бы раз.       Ран заскакивает на бордюр и, чуть ли не переходя на бег, несётся к дверям подъезда, как вдруг на пути возникает очередная преграда.       — Хайтани?       Ран не сразу узнаёт голос, но чуть погодя он укрепляет связующие с ним нити воспоминаний прошлого. Хайтани наблюдает за тем, как тёмноволосый парень в обыденном темпе приближается к нему. Его длинные волосы собраны на затылке, руки сунуты в карманы штанов, а на запястье висит магазинный пакет с недавно купленными продуктами.       — Баджи, — узнав призрака прошлого, притормаживает Ран. Из-за неожиданной встречи он ненадолго позабыл, куда бежал. — Какими судьбами?       — Маюми теперь живёт здесь неподалёку, — отвечает Баджи, подразумевая свою девушку.       — Вы всё ещё вместе? — тонкие брови Рана приподнялись в удивлении. Если память его не подводит, эта парочка положила начало своим отношениям ещё будучи в восьмом классе, а прошло уже почти пять лет. Они давным-давно окончили школу, переступив на новую ступень жизни — университет.       Поразительно, как долго могут уживаться друг с другом совершенно незнакомые люди. Это ведь ужасно надоедает и душит, как будто тебе на голову надели целлофановый пакет. Раньше бы Ран подумал именно так, но минутой ранее он сам нёсся сломя голову по трассам, чтобы успеть повидаться с девушкой, крепко-накрепко поселившейся в его голове.       — Как видишь, — Баджи немногословен. Вроде как и не настроен конфликтно, но некое напряжение от тени обиды всё же ощущается в воздухе.       С большой вероятностью дело было в «Свастонах». Они вот уже как несколько лет распались, а всеми горячо любимый предводитель Сано Манджиро возвёл новую группировку — «Бонтен», и теперь уже Ран Хайтани являлся её ярким представителем.       Ран пытался понять, как к этому событию относится сам Баджи. Конечно, для всех членов «Свастики» это стало ударом, но ведь столько лет прошло. Вдруг Баджи так и не смог отпустить эту ситуацию и смириться с потерей не только любимой группировки, но и дорогого друга, и смешная ревность по сей день скребёт ему горло, стоит лишь упомянуть об этом. Насколько Рану известно, Майки оборвал все связи со старыми товарищами. Теперь каждый был сам за себя, а члены «Бонтен» негласно превратились в врагов для уже несуществующих «Свастонов».       По крайней мере, Ран так думал. Баджи, несмотря на свою немногословность, вступать в спор не рвался. Скорее всего это устоявшаяся черта его характера и полностью открыться он позволяет себе только с Маюми — единственной любимой девушкой.       — Помнится мне, ты не в этом районе живешь, — осматривая дома, как будто это может как-то укрепить его слова, рассуждает Баджи.       — Я тоже приехал к одному очень важному мне человеку, — завуалировано объясняет Ран, наивно полагая, что Баджи не догадается, о ком именно идёт речь. Соврать не дал собственный язык — стоило только подумать о лжи, как он сворачивался в трубочку, отказываясь вообще что-либо говорить.       Темноволосый парень усмехается и из под верхней губы выглядывают кончики двух клыков.       — Так значит, теперь ты в строю «безнадёжно влюблённых», а? — беззлобно осведомляется Кейске с шуточной издёвкой. — Неужто гордый одиночка всё-таки сумел открыть кому-то своё сердце?       Их диалог походил на встречу двух давних знакомых, которым есть, что вспомнить. И пускай Ран на нервах из-за Юны, которую вот-вот потеряет, он не удерживается от обнадеживающей улыбки. Пускай сейчас непростой период, но юмор спасает даже в самые худшие времена. Тем более, что иронию в вопросе Баджи он оценил. Забыть о том, как Ран распинался при нём о свободном полёте не выйдет, даже если очень захотеть. А сейчас он сам же противоречит своим словам. Как же время и обстоятельства меняют людей.       — Ну что ж, Д’артаньян — ты ведь так меня называл? — беги к своей Констанции, — отвесив последнюю шутку, говорит Кейске и, отсалютовав старому знакомому ладонью, проходит дальше.       Ран недолго провожал его взглядом. В его голове сейчас много разных мыслей, но большую их часть занимает беловолосая девушка-катастрофа по имени Юна.       Он залетает в подъезд и взбегает на нужный этаж, своими длинными ногами переступая сразу через три ступеньки. У Рана нет никакого чёткого плана или заранее разработанной стратегии. В его планах пустить всё на самотёк. Он ещё и сам не знает, что будет говорить или делать. Правильнее ли будет простить или, сказав пару слов, отправить в дальний путь. Возможно, им попросту не суждено быть вместе. Возможно, они с Риндо были правы, когда не подпускали к себе близко никого, кроме друг друга.       Ран не знает, чем закончится эта встреча — счастливыми слезами облегчения или терпким привкусом отчаяния на языке, прожжённого словами, точно кислотой.

Пятнадцатью минутами ранее

      Юна буквально залетает к себе в квартиру, оставив дверь нараспашку. Судорожно носится по квартире, небрежно запихивая в дорожную сумку всё самое необходимое: немного одежды, уход для личной гигиены, наличку и документы. Оставшаяся внушительная сумма покорно дожидается на счету, который Коджи открыл специально для неё ещё до обернувшейся в полную катастрофу операции.       — Просто езжай в аэропорт и ни о чем не думай, — давал последние наставления Коджи, кружась по своему кабинету. Кажется, он волновался не меньше Юны. Всё пошло не так, как он планировал, а больше всего Коджи не любил, когда его планы рушатся. Он был спокойнее, когда держал всё под контролем. — Я договорился с пилотом, тебя доставят по нужному маршруту, — Коджи вкладывает новые документы ей в руки. Другое имя, другая фамилия, только возраст остался неизменным. — Они для подстраховки. Спрашивать их никто не будет, разве что для видимости, но на всякий случай пускай будут у тебя.       Юна бесцельно смотрит на бумажки в своих руках и на неё откуда не возьмись накатывает хандра. Сердце отзывается болью в груди. Теперь она смотрит на человека, который, несмотря на разные развилки в жизни, по-прежнему защищает её. Делает по максимуму, лишь бы она была в безопасности.       Ему Юна никогда об этом не скажет, но ей будет его не хватать. Её сердце давно отдано другому, но Коджи пробуждает в ней самые тёплые и светлые отголоски совместно прожитых дней. Юна не может ненавидеть этого человека даже при всём желании. Это попросту невозможно с учетом всех обстоятельств.       — Спасибо, — только и смогла выдавить Юна.       — Это меньшее, что я могу для тебя сделать, — отвечает Коджи, а потом совершенно неожиданно и стремительно сокращает расстояние между ними. Он бережно берет её холодные от страха руки и касается губами костяшек. Подымает взгляд карих глаз, в которых видна лишь одна просьба: — Береги себя.       Юна сдавлено кивает, поджимая губы в бессилии. У неё не хватило смелости обнять Коджи или ответить тем же, поэтому она покрепче сжимает новые документы и двигается по направлению к выходу. Юна хотела сделать это быстро, как будто срывает пластырь, но раз уж они прощаются, она должна задать вопрос, который терзал её долгое время.       — Коджи.       — Да?       — Та посылка, которую ты оставил у моей двери... Зачем ты это сделал?       Тишина становится гнетущей и Юна слышит, как работают её дыхательные пути. Коджи как-то слишком долго молчит для такого простого вопроса, но в результате «тешит» её самым обескураживающим ответом:       — Мне хотелось сделать тебе приятное.       — По-твоему, это может быть приятным?! — в связи с последними событиями, Юна не задумываясь срывается на Коджи. Она не чувствует сожаления. Даже при раскладе, что он помогает ей сбежать. Так и должно быть, она выполнила свою часть уговора, он — свою. Они квиты, нет нужды играть в друзяшек и заботиться о том, не заденут ли кого-то их правдивые слова.       — Я думал, тебе нравятся коты... — растерянно отзывается Коджи, как будто не понимает, чем вызвана её бурная реакция. — Ты всегда покупала тетради с животными, когда мы заходили в канцелярский магазин, вот я и подумал...       — Да, нравятся, но, согласись, есть разница между живыми и мёртвыми котами, а уж тем более, если их отправляют запчастями! — не давая ему закончить, пуще прежнего возмущается Юна.       Юна вспоминает о маленьком кошачьем сердце, которое обнаружила в той самой посылке у себя под дверью, и внутри всё скручивает. Она помнит, каким нереальным всё это казалось первые несколько секунд, и как ей захотелось выплюнуть свои внутренности в эту же коробку от тошнотворного запаха ржавчины.       Коджи никогда не был психом. По крайней мере, Юна его таким не считала, но это подношение заставило её усомниться в его адекватности, пускай сейчас он и выглядит вполне вменяемым. Юна смотрела на него и до сих пор не могла поверить, что Коджи в самом деле додумался подкинуть ей такое. Коджи, которого она знала, никогда бы на такое не пошёл, даже после самой размашистой ссоры.       — Постой, мы точно об одной и той же посылке говорим? — мотает головой Коджи, собираясь расставить все точки над «і». — Я попросил Йонаса оставить тебе журналы с котами, как приятное напоминание из прошлого, а что ты получила в итоге?       Юна разинула рот и не издала ни единого звука. Он так и останется нераскрытым. Одно упомянутое имя и всё сразу же становится на свои места. Йонас, ебись он через десять околесиц. Этот выблядок послал не ту посылку, из-за чего всё это время Юна считала Коджи ненормальным маньяком и сторонилась его до самого конца.       — Юна? — Коджи обеспокоено зовёт её повторно, подбираясь ближе. Наверное подумал, что она собирается рухнуть без сознания прямо у него в кабинете. — Йонас прислал тебе что-то неприемлемое? Скажи мне.       Она лишь хохотнула, но смешок прозвучал истерическим, из-за чего плечи Коджи напряглись только сильнее. Казалось, он уже приготовился к самому худшему, а Юна настолько устала от всех этих заговоров, которые то и дело ставят ей подножки, что у неё не осталось сил что-либо рассказывать или объяснять. Юна отмахнулась от Коджи и сказала только одно:       — Ничего особенного, не бери себе в голову, — и, решая больше не задерживаться здесь надолго (кабинет успел ей осточертеть), выходит в коридор. Кладёт руку на дверной косяк и заглядывает обратно в помещение за последней маленькой просьбой: — Врежь ему как следует для меня, ладно?       — Ладно, — усмехнувшись, даёт обещание Коджи, отчего-то вдруг повеселев. Юна не сдержала ответной улыбки. Сейчас они походили на прежних себя. Вот только что Юна, что Коджи теперь уже повзрослевшие, и обсуждают они докурю не детские дела.       С улыбкой пришла негаданная тоска. Этого больше не вернуть, букетно-конфетный период прошёл, а с ними и былые чувства. Остаётся только отпустить прошлое и жить настоящим. И Юне стоит поторопиться, если она не хочет прожить остаток своих дней за решёткой.       Не найдя в себе силы попрощаться должны образом — словами, — Юна насовсем покидает окрестности кабинета Коджи. Больше она сюда не вернётся. Это была их последняя встреча и последнее дело. Они выполнили свой долг перед друг другом. Теперь каждый сам за себя.       Еще лишние полминуты Юна мечется по квартире в поисках чего-то. Она сама не знала, что ищет. Неугомонная паранойя и мысли о том, что она может что-то забыть, держали её крепкой хваткой. Устоявшееся чувство чего-то забытого, липкое и приставучее, прилипло к ней со всем упорством, а потому Юна теряет пару драгоценных минут на поиск неизвестного. Даже неизвестно, материально ли то, что девушка пытается откопать.       Страх того, что с минуты на минуту здесь будет полиция, побеждает, и Юна закрывается от липкого чувства на тридцать замков. Уже хочет побежать в коридор, но не находит в себе силы сделать этого, не взглянув на пригревшиеся душе апартаменты в последний раз.       Юна проходится взглядом по плешиво отошедшим обоям ближе к потолку, на устаревшую мебель и не самый блестящий пол. Любой бы сбежал отсюда при первой возможности в поисках лучшей жизни, но для Юны это и было лучшей жизнью. Возвращаться домой после подработки и заваливаться на матрац, который после нескольких часов на ногах казался самой мягкой периной, завтракать на залитой солнцем кухней и танцевать от ванной до гостиной в полотенце, когда тебя никто не видит.       Дорогое жилье с дизайнерской мебелью и новейшими технологиями, конечно, мечта многих, и Юна бы с радостью провела пару-тройку недель в таких условиях, но домом всё равно оставалась эта старая квартирка. Она была пропитана вековой историей, так же как и здание, в котором находилась, а этого никогда не будет у недавно возведённой постройки. В старых зданиях есть душа, а в новых — только бетон.       Теперь неизвестно, когда Юна вернётся сюда в следующий раз, и вернётся ли вообще. Когда сердце до краев наполняется печалью, Юна перестаёт мучить себя и наконец бежит в коридор. Думает, как выскочит за порог и понесётся вниз по этажам в надежде растерять по пути лучшие воспоминания об этом месте, чтобы не тосковать.       Юна застывает в метре от входной двери, прижав дорожную сумку к груди и разинув рот. Выглядела она так, словно увидела призрака, но этот человек, пусть и выглядел бледным, был лучшим и одновременно наихудшим вариантом из всех ныне возможных.       Юна пытается издать хоть какой-то звук, но губы безмолвно приоткрыты. Не верящий взгляд устремлён на человека, стоявшего на пороге, но не заступавший за него, как будто он не может или не хочет переступать черту.       Ран стоит неподвижно, со сложенными руками в карманах своих штанов. Неизвестно, как долго он уже стоит здесь, но он ждал её — об этом свидетельствует его ровное дыхание и словно нарочно приглаженные волосы. Ран терпеливо выжидал её тут, пока Юна суетливо носилась по квартире, как ошпаренная.       Ран молча переводит взгляд на сумку, сжатую в руках, как последнее сокровище, и снова смотрит на Юну. Во взгляде просыпается осознание, но больше не видно ничего.       — Уезжаешь? — спокойным и чуть хрипловатым голосом спрашивает Ран. Никакой злобы, никакой ненависти, самый обыкновенный вопрос без какого-либо подвоха, ждущего за углом.       Это застаёт Юну врасплох. Она никогда не забудет тот взгляд, которым он на неё посмотрел ещё несколько часов назад. И теперь Юна не понимает, куда делась вся та ненависть, накопившаяся в любимых фиолетовых глазах. Ей с трудом верилось, что такие сильные эмоции способны выветриться так быстро.       Ненависть — одно из самых сильнейших чувств, даже если брать в сравнение ту же любовь. Ненависть обладает таким разрушающим свойством, что с ним не под силу тягаться даже любви.       — Прости меня, — резко почувствовав вину от вопроса Рана и его невозмутимого тона, дрогнувшим голосом просит Юна, поджав губы и покрепче сжав сумку. Сдерживать слёзы, которые она приберегла для более удобного случая, решили, что их час пришёл.       Ран выжидает и делает несколько шагов вперёд, берёт лицо Юны в ладони и прислоняется своим лбом к её. Сумка со скромными пожитками рухнула на пол где-то в районе ног.       В отличии от девушки он выражал непоколебимое спокойствие. От него исходило то же безразличие, которое Юна вдыхала на первых этапах их знакомства. Похоже, его совсем не печалит её отъезд, а этот добрый жест — снисхождение щедрого человека в качестве прощания. Возможно, Ран просто хочет ненадолго погрузиться в воспоминания, чтобы после отпустить их навсегда вместе с девушкой, которую он когда-то любил.       Смотреть на Рана сейчас невыносимо больно, поэтому Юна опускает взгляд в пол, убавив звук всхлипов на минимум. Её бьющие мелкой дрожью ладони накрывают руки Рана на своём лице, пальцы цепляются за его тонкие запястья. Если это последний миг, принадлежащий им, то Юна хочет запомнить всё до мелочей. Его холодные пальцы, что нагреваются от жара её щёк, его тихое, спокойное дыхание и глухое сердцебиение, которого она не слышит.       Запомнить Юна не сможет только его черты лица, на которое даже нет сил взглянуть. За неё говорит стыд и рвущая изнутри боль, отзывающаяся криком в заложенных ушах. Оставлять любимых всегда непросто, и если Ран смог так быстро отпустить все те яркие моменты, успевшие потухнуть в его памяти, то чувства Юны оказались крепче любого редчайшего минерала.       — Не знаю, любовь это или нет, но я хочу, чтобы у нас было больше совместных воспоминаний. Возвращайся, когда посчитаешь нужным, — разбивая все догадки Юны в пух и прах всего за считаные секунды, Ран сражает её наповал. Это обещание в буквальном смысле звучит как: «Я тебя дождусь», если она, конечно, не в шаге от бреда.       Юна подымает заплаканные глаза с мокрыми, слипшимися ресницами на Рана, пытаясь понять, серьёзен ли он в своих словах. Кто знает, возможно, это такой изощрённый способ позлорадствовать, уколоть в самую уязвимую точку, чтобы хоть немного расплатиться за все те муки, что Юна принесла одним своим существованием. Но лицо Рана оставалось безмятежным, и тогда-то Юна прозрела. Это не безразличие, а привитое ему спокойствие.       Внутри Ран может переживать самую настоящую бурю, но внешне спокоен, как морская гладь. Только сейчас Юна замечает отголоски усталости на его лице. У него просто нет сил биться в агонии и слёзно провожать Юну. Да и вряд ли бы он стал, будь в нём чуть больше энергии. Это совсем ему не свойственно.       Из глаз хлещет новый поток слёз, но уже совсем по другой причине. Виной всему призрачное осознание того, что ненависть не вытеснила ещё одно сильное чувство из сердца Рана и не заполнила его целиком. Конечно, Рану понадобится время, чтобы окончательно «забыть» обо всём и простить Юну, но для этого ему отведено достаточно времени.       Юна, не спрашивая разрешения, обхватывает талию Рана как можно крепче и вдыхает аромат его чёрной униформы, как ей и хотелось. Пальцы хватаются за складки одежды и сжимают до побелевших костяшек. Юна прижимает Рана к себе с такой силой, что, казалось, вскоре прогремит хруст костей. Прижимает так, как будто это их последняя встреча в жизни. Возможно, так оно и было. В тот момент это было последним, чем хотелось занимать прояснившуюся голову.       Ран повторяет за Юной, опустив холодные ладони на её горячую спину. Губы касаются белоснежной макушки, а нос запоминает запах её шампуня. Неизвестно, когда в следующий раз ему удастся вкусить его вновь.       Впервые за столь непростое время они стояли лишь вдвоём, принадлежащие самим себе. Впервые обнимали друг друга с тем же теплом, как и в беззаботные моменты, когда они не подозревали о испытаниях, дожидающихся своего выхода.       И пускай судьбой предрешено им расстаться, если этим двоим и вправду суждено быть вместе, они обязательно сойдутся вновь.

***

      До аэропорта я добираюсь на такси. Было непросто вести себя тихо, когда на самом деле хотелось упасть на землю и громко-громко кричать, заливаясь слезами из жалости к себе. Расставание с Раном далось мне с натугой, и я не знаю, как нашла в себе силы отпустить его и уйти. Нужно отдать ему должное за то, что он несильно подтолкнул меня к выходу. Тоже понимал, что мне стоит поторопиться и наша встреча не может продлиться долго.       Я захожу в ночной аэропорт с высокими окнами, устремлёнными до потолка. Как и ожидалось, людей тут достаточно, чтобы я чувствовала себя некомфортно. Постоянно приходилось натягивать на лицо бейсболку. Мне беспрерывно казалось, что о моих грешках знают все присутствующие. Даже обычная охрана, коей здесь было не так уж и много, заставляла холодные капельки пота стекать по спине. Я это чувство терпеть не могла, поэтому отвлекала себя мыслями, что скоро весь этот кошмар кончится.       Пока стою в очереди на контроле, что обычно проходит на входе, решаю проверить документы с билетами. Не то чтобы я ждала какой-нибудь подставы от Коджи, но мне было любопытно, в какую дыру мира он решил меня закинуть. Я не знала, куда летела, так что это стало для меня открытием. До этого волнение было направлено на более существенные вещи, да и сейчас как-то фиолетово. Главное убраться отсюда подальше в безопасное место, чтобы меня не нашли.       Переворачиваю билет — до этого он был у меня вверх ногами — и читаю печатный шрифт. Испания, о как. Что ж, спасибо, что не какой-нибудь Северный полюс. Пусть я и сказала, что особых предпочтений у меня нет, в некоторые места мне по-прежнему не хотелось бы попасть никогда.       Я прохожу контроль и двигаюсь дальше. Останавливаюсь в середине холла и высматриваю свободные места. Как бы там ни было, сидеть на попе ровно у меня всё равно не выйдет. Я просто не чувствую спокойствия и до сих пор привязана к чувству, словно я в опасности. Продолжаю быть начеку и, пожалуй, правильно делаю. Расслабиться можно будет только когда я достигну пункта назначения — Испании.       Чтобы чем-то занять себя снова открываю поддельный паспорт. Возможно, со стороны это выглядит странно, как будто я впервые вижу себя на фотографии, но я никак не могу перестать примерять на себе новое имя. Коджи сказал, что от греха подальше придётся его сменить. Навсегда. То есть даже в Испании настоящее имя лучше не оглашать и вообще забыть о нём, как о длительном наваждении, длинною в несколько лет.       Была ли я расстроена этой новостью? Немного. Как-никак, имя «Юна» мне нравилось. Когда мама бросила нас с отцом и даже не удосужилась придумать мне имя, этим занялся отец. Он тщательно выбирал его и остановился на «Юна», что означает «молодая». Не знаю, опирался ли папа на значение при выборе имени, но оно невольно ассоциировалось у меня с матерью. Мне казалось, что Она вечно молодая.       Интересно, чем она занимается сейчас, по истечению стольких лет? По-прежнему ведёт шумную, разгульную жизнь, или же наконец успокоилась и осела где-то в тихом городке? Возможно, у неё даже появилась семья и ребёнок, на этот раз желанный, которого она любит и обеспечивает ему лучшую жизнь. Я даже ему завидую. Самую малость. Может, чуть-чуть больше.       — Разве посадка не скоро?       Я вздрагиваю и вскидываю взгляд как по сигналу. Услышать голос Риндо в аэропорту настолько неожиданно, словно само его появление здесь в принципе необыкновенно при любых обстоятельствах. Но я просто не думала увидеть или хотя бы услышать его вновь.       Он колесил ко мне на инвалидной коляске и от этого сжималось сердце. Я чувствовала такую вину, которая не поместится и во всемирный океан. Меня передёргивало от одной мысли, что я сделала Риндо инвалидом. По моей вине он больше никогда не сможет ходить и его жизнь уже не будет прежней.       Факт того, что Риндо в принципе способен двигаться всего спустя несколько часов после операции, был поразителен. Этих братьев не стерпит даже могила, отвергая и возвращая в мир живых.       — Не смотри на меня так, это временно, — словно прочитав мои мысли, успокаивает меня Риндо. Мне в миг становится легче и плакать уже не хочется. Вернее, не так сильно. Видеть его в любом случае непросто.       Резонно подмечаю, что сам Риндо сюда вряд ли бы добрался, а значит...       — А Ран?.. — оглядываюсь по сторонам, выискивая фигуру старшего Хайтани. Во мне играют противоречивые чувства. С одной стороны, я вот-вот сгорю от желания взглянуть в его невероятные глаза хотя бы ещё раз, а с другой — не думаю, что справлюсь с этим. Что мы оба справимся.       — Он в машине, — отрезает Риндо. Я понимающе киваю. Расставание выйдет слишком тяжёлым, если Ран придёт меня провожать. Да и свежие раны, оставленные мной, ещё не зажили. Пускай нашим последним воспоминанием останется встреча на пороге моей квартиры, окутанная волшебным умиротворением, словно мир вокруг нас не рушится на глазах. Так будет лучше.       Мы с Риндо молчим. Оба смотрим в пол, а вокруг кружится напряжённая тишина. Слова иссякли.       — Без тебя в доме наконец-то тихо, — в своей привычной манере замечает Риндо, и я усмехаюсь. Сейчас в ней не слышится та едкая нотка, которой сопровождались все наши короткие переговоры. — И на полках в ванной места стало больше.       — Теперь ничего не будет падать тебе на голову, — подхватываю я, и, о чудо, он улыбается. Не знаю, что таится за этой улыбкой, но я уловила некую тоску. Мы похожи на старых друзей, которые вспоминают бурное совместное проживание с кучей курьезных историй.       — И еда из холодильника не будет пропадать как по волшебству.       — Да брось, я не так много ела, — отмахиваюсь.       — И не будешь. Теперь в квартире снова будет тихо, — он повторяет последнюю фразу тише и она колет меня под бок. Что же в нём переменилось? Я ждала, что Риндо начнёт желать, чтобы мой самолёт рухнул где-то над Арктикой и меня сожрали белые медведи, но он не посылает на три буквы, не язвит. Прощается, как с давней знакомой, без привычной злобы.       — Держи, — он неожиданно вытягивает руку ладонью вниз, зажатую в кулак. Я неуверенно протягиваю руку и кожа ладони контактирует с холодным металлом. Это было кольцо. Оно слишком большое для моих тонких пальцев, но хорошо бы подошло самому Риндо. Или же Рану. Он носил украшения куда чаще, насколько позволяет вспомнить моё скромное внимание.       Читая вопрос в моём взгляде, Риндо поясняет:       — Напоминание о Токио и о человеке, которого твой бывший чуть не прихлопнул.       Шутка должна была выйти смешной, но болючий укол совести приходит точно в сердце.       — Риндо, я...       — Не надо, — он качает головой. — Наслушался извинений от Рана. Он мне передал.       Снова киваю. Перед тем, как уйти навсегда, я попросила Рана излить душу Риндо вместо меня. Со всеми искренними извинениями и раскаянием, как полагается. Сейчас, глядя на Риндо вживую, мне стало совестно, что я не сделала этого сама.       Мы снова замолкаем на неопределённое время.       — Нас ничего не связывает, — всё же оправдываюсь перед Риндо так, словно я та, что разбила ему сердце. Хочу окончательно расставить точки над «і» касаемо моего возвращения в «Дневной сумрак» и самого Коджи. — Он мне должен. Пилот его давний знакомый и перевезет меня по-тихому.       — Что ж, пускай так и будет, — Риндо замаскированно желает мне удачи. Ноги действовали быстрее разума. Я не задумываясь сокращаю расстояние и притягиваю его к себе за шею, согнувшись пополам, чтобы дотянуться до него. Прижимаю к себе, как если бы обнимала младшего брата. Вдыхаю уже знакомый мне запах. Запах их квартиры. Он схож с ароматом Рана, и всё же в нём слышатся незнакомые мне нотки. Наверное, всё дело в родстве. Как-никак они родные братья.       Риндо мешкает, но в итоге одна его рука невесомо опускается мне на спину.       — Если подумываешь закончить начатое и прикончить меня, то ты выбрала неподходящее место. Слишком много свидетелей.       Я выпускаю смешок куда-то в район его плеча. Беззвучно проглатываю горечь от нашего расставания. Никогда бы не подумала, что буду скучать за этим остолопом, но в данный момент мысль о том, что мне больше не придётся выслушивать его жалобы, казалась слишком грустной.       — Мне жаль, — тихо выдыхаю, словив слезу, которая намочила бы ткань его толстовки.       — Я знаю, — в тон мне отвечает Риндо. Он отстраняется от меня первым и происходит то, чему не было суждено случиться в машине, в день сорванного собрания. Риндо протягивает руку с оттопыренным мизинцем. Я смеюсь с блестящими глазами и протягиваю ему свой, скрепляя их в знак мира.       Мы расцепляем пальцы и Риндо скрещивает их на груди, выражая всю свою безмятежность.       — Вали уже. И постарайся не мутить тёмные дела, у тебя это плохо получается.       — Не буду, — киваю в обещании и смотрю в спину отдаляющейся фигуре. На душе скребут кошки, а я продолжаю стоять, поражаясь тому, что ещё в состоянии держаться на ногах. Прощание отбирало слишком много сил — как моральных, так и физических.       Меня находит человек, выдирая из пелены раздумий. Он должен провести меня к самолёту, Коджи предупреждал об этом. Внешнее описание схоже с тем, что он мне рассказывал, поэтому я не чую подвоха.       Беру свой багаж и последний раз смотрю в пустующий холл, мысленно прощаясь с братьями Хайтани. Мой проводник ловко меняет направление, сворачивая в разные коридоры, а я стараюсь не отставать и не врезаться в идущих навстречу людей. Ни на кого не смотрю, чтобы не привлекать к себе внимание.       Финальный контроль прохожу, когда очередь уже рассосалась. Приветливая девушка с доброжелательной улыбкой слушает то, что говорит ей мой проводник, пока я стою в сторонке и жду. О чем они шушукаются я не слышу, но надеюсь, что по крайней мере не планируют, как бы подгадать момент и сдать меня с поличным.       Мимолётно взглянув на меня девушка кивает проводнику и желает мне хорошего полёта. На посадку иду уже одна, расставшись с мужчиной на том самом последнем контроле. Коджи оказался прав: меня провели без преград, не спрашивая документы или билет. Это я осознала уже сидя на своём месте в самолёте.       Смотрю в иллюминатор на мигающие в темноте огни, пока стюардессы рассказывают о правилах безопасности, которые у меня нет сил слушать. Если что-нибудь и случится, так уж и быть, буду действовать по ситуации.       Железная птица слабо затряслась, выезжая на взлетную полосу, свет на борту тухнет. Самолёт набирает ход и взмывает ввысь.       Прощай, Токио.       Я бы хотела вернуться сюда ещё раз — в место, в котором родилась и выросла, чтобы посетить свои самые любимые места.       Прощай, «Papillon».       Хочу увидеться со своими друзьями, которые успели стать мне семьей. Оторваться с ними бесчисленное количество раз и напиться до потери сознания, чтобы потом было стыдно, а на утро мы вспоминали обо всём за общим столом и надрывались от смеха. Хочу испытать всю палитру эмоций, которую предоставляет нам жизнь.       Прощай, Сикст.       Мне жаль, что я так и не смогла попрощаться с тобой должным образом. Ты заменил мне многое и поставил меня на ноги, спасибо тебе за это.       Прощай, Риндо.       Надеюсь, что когда-то мне выдастся возможность загладить все свои ошибки перед тобой. Ты тот ещё придурок, но ведь и без них живётся скучно.       Прощай, Ран.       Я хочу рисовать линии своей жизни яркой гуашью со всеми близкими мне людьми, и в ней всегда будет место для тебя. Прости, что так ужасно с тобой поступила.       Прощай, прежняя я. За последний месяц во мне произошло столько изменений, что, встреть я прошлую себя, она бы меня не узнала. Судьба обязательно сведёт меня с теми, с кем мне суждено быть рядом. Я в этом уверена.       А пока что... Встречай меня, Мадрид. Надеюсь, мы с тобой подружимся.