***
Кабинет Коджи сложно назвать уютным. Он всегда казался мне не комфортным и даже пугающим из-за своих серых бетонных стен. Зато для Коджи это пристанище считалось домом. Он проводил здесь бесчестное количество времени и уже привык к холоду, которое излучало для него тепло родного места. Я знаю, что здесь происходили страшные вещи. Я слышу голоса в стенах и чувствую боль и страдания тех, чьи жизни они забрали. И это чувство кажется таким знакомым. Это пугает. Я не должна знать его. По моему идеальному плану я должна была стать востребованным программистом и работать в одной из лучших компаний Токио. Я бы смогла. Никогда не считала себя слишком умной или слишком глупой, но о своих достоинствах знаю не понаслышке. С самооценкой у меня давно нет никаких проблем. Я больше не забитый подросток, который и шагу боится ступить без указания старших. Я разглядывала книжный шкаф, который хоть как-то оживлял помещение. Истории из этих книг разгоняли застоявшийся тягучий мрак кабинета. Я провожу пальцами по корешкам обложек и набираюсь сил. Коджи сидит за своим столом и возится с бумагами. До этого он общался с кем-то по телефону и, судя по угрожающему тону, дела шли неважно. Прагматичный и устойчивый к стрессу Коджи чуть ли не кричал в трубку о том, что он сделает с собеседником, если тот не разрулит проблему. Парнишка, который только недавно прокладывал путь к славе через гремучие дебри, сейчас числился как предводитель одной из самых опасных преступных группировок Токио. И я практически не узнавала того, кого теперь видела перед собой. Наверное, это нормально. Ещё будучи с Коджи я подозревала, что мир убийств и жестоких преступлений поменяет его. Может, это и к лучшему, что я сбежала до того, как Коджи потерпел изменений. Не кардинальных, но весьма заметных. Мне стоит быть с ним осторожной. Он уже не тот парень, который защищал меня даже от своих подчинённых. Не давал им распускать острый язык, гладил пальцами по выступившим синякам, успокаивая и без продыху обещая нам лучшую жизнь. Сейчас я даже не уверена в том, что он не в состоянии расправиться со мной, если этого будут требовать обстоятельства. Я стою спиной к Коджи, но слышу, как он резко выдыхает и, судя по скрипу кресла, откидывается на спинку. Как бы хорош он не был, переплюнуть «Бонтен» ему не удаётся по сей день. И это сильно его злит. Я этого не вижу, но чувствую каждой порой. Можно ли его за это винить? Бизнес — вечная конкуренция, которая не прощает мягкотелости и жалости. И по милости судьбы мой бывший парень и... ещё один бывший парень, чувства к которому по-прежнему не угасли, оказались по разную сторону баррикад. Я должна быть рядом с Раном. Должна негласно поддерживать «Бонтен», болеть за их команду, а чем занимаюсь в итоге? Работаю с их конкурентами. Видимо, Всевышний всё же благосклонен ко мне, раз уж близящаяся операция никак не связана с «Бонтен». Вряд ли бы я тогда смогла присоединиться. Сражаться против Рана — это выше моих сил. Я на такое не способна. — Хочешь что-нибудь почитать? — голос Коджи за моей спиной звучит слишком неожиданно, как гром среди ясного неба. Я настолько погрузилась в себя, что перестала слышать всё вокруг, а он уже стоял прямо за моей спиной, бесшумно подкравшись. И что мы там говорили про беспечность? Похоже, жизнь меня ничему не учит. — Не думаю, что сейчас в том настроении, чтобы читать, — отвечаю я. Коджи протягивает руку и вытаскивает из плотно прижатых друг к другу книг ту, что с наибольшим количеством позолоченных узоров. Они создают впечатление завитых линий, вырисовывая неизвестный мне инициал. — Мне помогает, когда я хочу отвлечься, — разглядывая книгу, которую, судя по её не новому состоянию, Коджи доставал много раз, говорит он. — Сбегать в другие миры — неплохая терапия. — Я устала убегать, — отвечаю я, даже не думая, сколько правды заложено в этих простых словах. Мне уже невыносима одна только мысль о побеге. Если я сделаю это снова, то окончательно потеряю себя. Не смогу простить и разочаруюсь. О той, кем я всегда хотела стать, можно будет забыть раз и навсегда. Я проиграю самой себе без шанса на реванш. Пальцы Коджи аккуратно ложатся на моё предплечье и не настойчиво поворачивают лицом к нему. Я не понимаю, что плещется в его взгляде, но мне кажется, что в карих безднах много не высказанных слов. Моё сердце замерло. Ощущение из прошлого легким ветерком погладило позвоночник. Раньше нам хватало одного взгляда, чтобы понять друг друга или поддержать. Порой слова были излишни. Неужели эта суперспособность никуда не делась? Между нами до сих пор есть связь, которую не разорвут даже несколько лет разлуки. Книга, которую Коджи всё ещё держал в руке, возвращается на своё место, а взгляд прикован ко мне. Наши лица становятся ближе, теперь я материально чувствую его дыхание на своей коже. Щеки горят: то ли от смущения, то ли от горячих вздохов. Коджи внимательно изучает моё лицо, цепляясь за каждое изменение. Мы встретились, когда я была ещё школьницей, а он бедным студентом. Оба разбиты, оба юны и неопытны. Мы были ещё детьми, а сейчас крутимся во взрослом мире и его мутных делах. Коджи подался лицом вперёд, сбивая меня с толку, но стоит ледяной воде окатить меня, как я порывисто вздыхаю, выставляя между нашими губами преграду из собственной ладони. Я не могу поступить так с Раном. На второе предательство не пойду никогда, как бы не хотелось почувствовать чьё-то тепло рядом с собой в холодную пору. — Не нужно, Коджи, — опускаю взгляд, потому что сейчас смотреть ему в глаза слишком стыдно. Я никогда не смогу утопить свою привязанность к нему, но с недавних пор моё сердце отдано другому. Не думаю, что когда-то смогу выбросить Хайтани из головы. Он намертво засел в моей памяти, а все его касания отпечатались яркой несмываемой краской на теле, въедаясь под кожу. И я не хочу их смывать, даже пытаться не буду. Пускай эти отпечатки увековечатся на бледной коже, напоминая о всём хорошем и плохом. Это будет мне очередным уроком, который я никогда не забуду. — Конечно, я понимаю, — Коджи часто заморгал, словно отгоняя наваждение, и отстранился, тоже опустив взгляд, как нашкодивший мальчишка. — Прости. — Забыли, — кладу руку себе на плечо, сжав его почти до боли. Сейчас согреть себя могу только я сама. Конечно, ладонь не лучшее противоядие от одиночества, но вариантов у меня не так много. Поступать так с Коджи мне непросто, но по крайней мере я честна с ним. Возможно, я бы хотела поцеловать его, вспомнить давно позабытые чувства, искрящиеся между нами страстным огнём молодости, но большего я Коджи дать не смогу. Вселить в него надежду, а потом хладнокровно отобрать её было бы слишком жестоко. Коджи не из тех, кто поиграется и бросит. Ему нужно так, чтобы раз и навсегда, чтобы искренне и по-настоящему. По крайней мере, так точно было раньше, а я явно не та, кто организует здоровые отношения. Не теперь, не сейчас. У нас нет совместного будущего, я не вижу его. Впереди только боль, страдания и многочисленные ссоры. Коджи заслуживает лучшие отношения с полной отдачей, но я не в состоянии дарить ему любовь. Я желаю только одного человека, но он никогда не простит мне предательство. Мою сломанную куклу придётся починить, прежде чем я найду Рану замену. Сейчас меня одолевает чувство, что этого никогда не произойдёт. Спонтанное знакомство положило начало крепким чувствам, которые, сколько не три, останутся нетронутыми. Сколько губ не целуй, сколько не касайся чужих тел, а они всё равно не вызывают ту бурю страсти, которая закипала при одном взгляде насыщенно-фиолетовых глаз. — Сегодня вечером будет небольшое собрание, посвящённое операции, — ловко перепрыгнул на другую тему Коджи, развеивая стойкую дымку напряжения в воздухе. — Пойдёшь? — Я же снова с вами, — отвечаю я, а чуть погодя добавляю: — временно. Думаю, будет неправильно отсиживаться в стороне. Коджи слабо улыбается мне, оценив мой решительный настрой, присущий взрослой личности, наконец-то познавшей себя и свои возможности. Ему нравились серьёзные люди, готовые идти и решать проблемы, а не прятаться в тени фонаря, как запуганный уличный зверёк. И раз уж Коджи как никто другой знает, через что мне пришлось пройти, он не может не похвалить меня за смелость. Старых членов «Дневного сумрака» осталось немного, большинство погибли в тот роковой день, но какие-то явно выжили и должны были помнить меня. Внешне я не менялась до неузнаваемости. В принципе, как и внутренне. Трусихой была — трусихой и осталась. Я совру, если скажу, что ничуть не волнуюсь. На меня могут наброситься и разорвать на месте. Я была в этом убеждена, хоть и знала, что Коджи умолчал о том, по чьей конкретно вине погибли их товарищи. За это, да и в принципе за многое другое я очень ему благодарна. Коджи всегда следил за тем, чтобы я чувствовала себя комфортно и никто из недоброжелателей не искал со мной встреч для реализации мести. Коджи молча кивает и идёт к выходу. Отворив дверь, он тормозит, о чем-то вспомнив. Сначала не подымает глаз, как будто боится сказать это мне в лицо. Слишком волновался, прямо как ученики в школе, позвавшие объект воздыхания на задний двор для долгожданного признания. — Мне правда жаль, что тебе пришлось сюда вернуться, — признаётся Коджи, положив руку на дверной косяк, словно иначе не сможет устоять на ногах. — Втягивать тебя в эту авантюру изначально было хреновой идеей, ещё тогда, несколько лет назад. Но поздно резать канаты. Я не могу изменить ход событий, но могу пообещать тебе, что сделаю всё, чтобы ты осталась невредимой. — Я тебе верю, — киваю, чтобы хоть как-то успокоить давнего друга. Такого уж давнего? Если бы не риск и страх перед прошлым, я бы до сих пор общалась с ним по телефону и вела ночные переписки. Пускай мы больше не влюблены, но у нас осталось много общего. Совместные воспоминания связали нас прочной невидимой нитью. Вот только дружить с преступником слишком сложная и опасная игра, в которую я предпочту не ввязываться. Мы пообещали друг другу, что это наше последнее совместное дело. Пусть так оно и будет.***
Вместо стены в квартире одно большое окно. Если подойдёшь ближе, побоишься даже просто облокотиться на него — сразу кажется, что стекло треснет и ты вылетишь почти с самого последнего этажа высотки, разрезая тушей воздух. Ран разглядывал крыши домов, щёлкая телескопкой в беззвучном полумраке: то раскрывал её одним резким движением руки, то закрывал и проделывал всё с самого начала. Это было его терапией. Антистрессом, который, по идее, должен отвлекать и расслаблять, но в результате оказался бесполезен. Он не справлялся с поставленной задачей. Из окна гостиной открывался вид на весь Роппонги. Разноцветные огни разбросаны наотмашь, не создавая никакой видной картинки. Каждый огонёк живет своей жизнью: кто-то гаснет раньше всех, а кто-то горит всю ночь и до самого утра ярким светом. Прямо как у людей. Некоторые прогорают слишком быстро, прогнувшись под тяжестью забот и отвественности, а кто-то борется до конца. Ноги согнуты и трясутся от напряжения, но они продолжают стойко опираться на твёрдую почву. Ран давно не чувствовал себя так паршиво. Паршиво опустошенно. Он никогда не любил шум — это его раздражало и заставляло срываться на невинных людей, что оказывались рядом. Если бы они изначально знали, что их зубы познакомятся с его телескопкой от обычного шуршания обертки печенья, то никогда бы и на полметра к Рану не подошли. Хайтани-старший был человеком покоя, и несмотря на кипящие на работе страсти он привык отдыхать в своём вакууме, коим выступала крепость дома. Сейчас в нём слишком одиноко и тоскливо, а дорогие обои хотелось разорвать от одного их вида. От них уже болели глаза, подолгу смотреть в одну точку стало просто невозможно. Если раньше Рана раздражал шум, то сейчас на нервы действовала тишина. Его беловолосая Белоснежка не бродит по квартире в домашней одежде с глупым принтом и небрежным пучком на затылке, не причитает, ударившись мизинцем о ножку дивана, не собирается на работу, разбросав по столу косметические принадлежности и занимая всё свободное место. Её здесь попросту нет. Даже запах Юны стал выветриваться, забирая с собой все признаки её существования. Уже и не скажешь, действительно ли она жила здесь, или это плод больного воображения Рана. Он так и не отважился сменить постельное белье, оттягивая момент, когда в квартире не останется ни одной лазейки, за которую можно ухватиться, пробуждая сладкие воспоминания. Ран зарывался носом в подушку ночью и вдыхал слабый парфюм. Юна всегда наносила духи в пару касаний — на шею и за ухо. Знала меру и этого хватало, чтобы у Рана сносило крышу. Аромат лаванды безумно ей шёл, смешиваясь с природным запахом кожи. — Что-то интересное увидел? — на смену замолкнувшему щелчку телескопки пришёл голос младшего брата. Ран поворачивается к нему в пол-оборота. Риндо вошёл в гостиную и принёс с собой тяжёлую картонную коробку, опустив её на пол. Открыл и стал вытаскивать оттуда самое разное оружие: пистолеты, ножи, кастеты и всё в этом духе. Внимательно разглядывал каждый, отмечая его пригодность, и выкладывал в ровный ряд, похожий на безумного коллекционера с садистскими замашками. — Приказ Майки? — без особого энтузиазма поинтересовался Ран. Когда он видел, как Риндо готовится к предстоящей битве, ему становилось тошно. Всё напоминало о неизбежном. — Ага. Мы ведь снабжаем «Бонтен» защитой, — констатирует очевидные вещи Риндо и громко перезаряжает пистолет сорок пятого калибра. В среднестатистических апартаментах обычным считается жужжание микроволновки, стиральной машинки или пылесоса, а в квартире Хайтани щелчки телескопки и предохранителей пистолетов. Не хватает только хруста костей и воплей этих же несчастных жертв, которым неестественно вывернули конечности в разные стороны. — «Дневной сумрак» не будет играть честно, так сам Майки сказал, — продолжает Риндо, покручивая во все стороны тяжёлый металл в руке. — Мы тоже должны быть готовы схитрить. Ран промолчал. Он занимал не то положение в «Бонтен», чтобы оспаривать решения главы. Не ему выбирать, с кем драться, а где воздержаться. Майки не волнует, у кого где друзья или близкие, ведь, раз уж ты являешься верным членом организации, то, будь добр, выполняй поручения. У них ведь серьёзная работа, а не детский сад и бедлам. О плане по перехвату «Дневного сумрака» Хайтани узнали не так давно. Практически на следующий день после разоблачения Юны. Майки располагал информацией о том, что они готовятся накрыть одно крупное казино, но, вот незадача, владельцы этого казино — хорошие партнёры и союзники «Бонтен». Майки не смог отказать в помощи, но не по старой дружбе, а потому что это выгодно самому «Бонтену». Казино, которым прикрывают бюро заказных убийств, приносило внушительную прибыль, и потерять такую скважину дохода было бы глупо и опрометчиво. Говорить Майки о том, что Ран вряд ли сможет расправиться со всё ещё любимой девушкой в случае стычки, он не стал. Главнокомандующий «Бонтен» не терпит слабаков, коим Рана никогда не считал, но если тот даст слабину — от него бесследно избавятся. С сожалением, конечно же, ведь Ран ценный и талантливый сотрудник. Но у хороших вещей тоже есть свойство ломаться, и в случае поломки их либо чинят, либо выбрасывают на помойку. А починить Рана они бы не смогли. От любви ведь не лечат. — Ты слишком много думаешь об этом, — слышится за спиной голос Риндо, который словно читал все его мысли, не отвлекаясь от сортировки оружия. — Что если она будет там? — вопрос был скорее риторическим, но Риндо потрудился ответить и на него. — Юна ведь сама говорила, что давно не с ними. Если она, конечно, не врала, — метко подмечает Рин. — По крайней мере её глаза говорили правду. — Глаза? — не уловив ход мыслей брата, что случалось крайне редко, Ран снова поворачивается к нему, нахмурив брови в недоумении. Ему не нравилось, когда он что-то не понимал. Любил быть в курсе всего и всех. В противном случае Ран терял ощущение власти и это заставляло чувствовать себя беспомощным. Этого он тоже не любил. У него в принципе много вещей, которые он ненавидит или недолюбливает, но если начать зачитывать список длинною в несколько метров, мы не управимся и до утра. Юну он тоже не понимал, и поначалу это было главной причиной пробудившегося интереса. Рану хотелось разгадать этот ребус самостоятельно, а когда дело будет сделано — оставить пылиться на дальней полке. Вот только брошенным в итоге оказался он. Зато добился своего — разгадал её. Но какой ценой? Ценной привязанности с мертвой хваткой и разбитого сердца, которое, как Ран считал, выстоит, даже если проехаться по нему гусеницами танка. Но эта девушка расправилась с ним голыми руками, достаточно было сжать его в своей изящной ладошке. — Они были чистыми, — более доступным языком объяснил Риндо. — Такие только у тех, кто говорит правду, — Хайтани-младший опускает взгляд, углубляясь в возню с оружием, как если бы сболтнул какую-то глупость. Рин не любил откровенничать, порой даже с единственным близким человеком — братом. Но только ему он мог открыться полностью, не скрывая гложущие мысли. Правда, не всегда. К примеру, Риндо никогда не признается даже самому себе, что Юны в этой квартире не хватает, как важной детали на картине. Если убрать Мона Лизу с картины «Мона Лиза», она ведь потеряет всю свою суть, верно? Станет бессмысленным пустым полотном и растеряет внимание ценителей. Вот с Юной было примерно так же. Непонятно, когда она успела стать важной составляющей этих стен, но стойкое ощущение засело в Риндо с ехидной улыбочкой. Чёрт, он ведь почти привязался к ней, принял эту раздражающую девку, был готов терпеть её белую макушку в своём доме, возможно, со временем бы даже пересилил себя и позволил быть членом семьи, а она взяла и подорвала их доверие на мине вранья! Ладно Риндо, он ещё как-то переживёт, но Юна разбила сердце его старшему брату. Сделала уязвимым, а потом сломала. Пускай она этого не хотела, пускай ошиблась в прошлом и это повлекло за собой серьёзные последствия, но это её прокол. Юна обязана отвечать за свои поступки и слова, а не притворяться бедной овечкой и тащить за собой остальных. И если она правда ввязалась во что-то мутное, что может навредить Рану, то пускай лучше держится от них подальше. Риндо — не Ран, он без труда откопает в себе силы дать отпор этой девице. Если хоть одна волосинка упадает с головы Рана — пеняй на себя, Юна Ёсико. Риндо разберётся с тобой лично. Безжалостно и жестоко. Когда попадёшься ему, лучше беги и не оглядывайся. Спасай свою жалкую жизнь гнусной предательницы.