Маска

Белоснежные хлопья снега падают на покрывшиеся румянцем щеки Матвея, застывают на длинных, слишком густых, ресницах, от чего уголок губ Алекса слегка ползёт вверх от наслаждения этим видом. Снег, касаясь разгоряченной кожи, тут же растворяется, превращаясь в холодную воду, а Матвей нервно вытирает остатки воды, пытаясь унять волнение. Он слегка испуганно смотрит на Алекса, пытаясь найти в хрустальных глазах поддержку, а Тарасов лишь мягко кивает, указывая на вход в дом, и мягко улыбается, будто говоря "все будет хорошо". Когда Матвей стучится в дверь родного дома, Алекс дружески похлопывает его по плечу и даже немного устало выдыхает. Моте понадобилось немало времени, чтобы собраться с духом. Из-за двери слышится легкий кашель и губы Матвея слегка подрагивают от осознания того, что его отца спасут от этой чертовой болезни. — Все будет хорошо, — тихо говорит Алекс, и дверь открывается. Отец Матвея укутан в тёплый свитер, ведь ветхий дом совсем не охранял его хрупкое старческое тело, прозябшее от декабрьской вьюги. — Ну проходите, что уж, — сипло хрипит мужчина. Матвей быстро сокращает расстояние, тут же бросаясь растерянному отцу в объятия, не выдерживая и начиная тихо плакать, а Алекс входит в дом и, отряхивая оставшиеся на плечах снежинки, закрывает дверь. — Бать, — тихо и невесомо шепчет Матвей, крепко обнимая отца и утыкаясь ему в плечо, будто маленький мальчик. — Прости. Голос Матвея дрожит так, будто он собирается заплакать, и Алекс глушит внутренний порыв броситься и обнять его, вместо этого отпивая фляжку и слегка хмурясь от резкого вкуса самогона, что так щиплет язык. — А вы кто? — отец Матвея смотрит на Тарасова и ловит слегка ехидную улыбку. — Тот мужчина, которого Матвей обокрал. Лёгкий шок одолевает и самого Матвея и его отца. Матвей отодвигается и вопросительно вскинул бровь. Что Алекс вообще творит?! — Он мне все вернул, — поспешно говорит Алекс и мягко, но все же холодно и сдержанно, улыбается. — Вы дворянин? — внезапно спрашивает отец Матвея и, сильно кашляя, ставит чайник на горелку. Тарасов слегка смущается и вскидывает бровь. Это реакция смутила Матвея, обычно, Алекс в совершенстве контролировал себя, а сейчас парень замялся, выдвинул плечи вперёд и напряжённо замолчал, поджимая губы. — Вы мне напоминаете Тарасова старшего. Я с ним на фронте познакомился, — отец тихо выдыхает и мягко улыбается, видимо вспомнив что-то приятное. — Вы ему не родня? Фёдору Тарасову Александрову? — Мой отец, — напряженно выдыхает Тарасов младший, сжимая челюсть. — Вы прям он в молодости, — говорит с легкой и тёплой улыбкой, практически снисходительной, а следом переводит взгляд на Матвея. — Мотя, сделай нам чай. — Это вовсе необязательно, — пытается прервать сие действо Алекс, но видя, как Мотя с улыбкой мотает головой, легко отмахивая рукой, мол "забей", снова выпрямляется. Не судьба. Вообще, говорить о своём отце Алекс не любил: отцом он себя давно не считал, как и дворянином, а происхождение своё тщательно скрывал, считая это пятном на его репутации честного бандита. Где это видано? Коммунист и дворянин? Бывший дворянин, попрошу. В любом случае, это отвратительно чувствовать, что твоё прошлое запятнали, а сейчас всё это всплывало наружу, все его страшные постыдные тайны, и всё благодаря отцу Матвея. — Прошу, присаживайтесь, — говорит в свою очередь старик, отодвигая стул, а сам коротко кашляет в платок, вызывая у Матвея приступ жалости и желание начать заботливо обхаживать отца. — Я здесь не просто так, — все же садясь за ветхий стол, что всем своим видом просил наконец отправить его на пенсию, — Матвей рассказал мне о Вашей болезни, — говорит он, а сам облизывает сухие губы, чуть улыбаясь краешком, когда Матвей заботливо ставит перед ним чашку с дымящейся чаем. — Мотя! — возмущённо кряхтит старик, смотря на сына с небывалой строгостью. — Мало того, что грабишь честных людей так ещё и лап-, — речь прерывается очередным кашлем, выбивая из "Бати", как его ласково прозвал сын, смущенное извинение. — Лапшу на уши вешаешь. — Я оплатил ваше лечение в Германии, — говорит Алекс, и это фраза обрушивается на собравшихся, как гром, посреди ясного неба. Губы Матвея светятся в благодарной улыбке, и Тарасов не может не умилиться этому. Алекс смущается, и его щеки даже непривычно алеют. Он поправляет свои темные пряди волос и отпивает тёплый чай, совсем не изысканный, чувствуется, что дешевый, но зато как душу греет, ведь его сделал Мотя, и от этого факта хотелось выпить галлоны такой жидкости. — Матвей всё мне рассказал. Считайте это новогодним подарком. Алексей подмигивает мужчине, пока Мотя садится между ними на шатающуюся табуретку и берет старческую руку в свою, тревожно облизываясь. — Бать, мы с Алексом… С Алексеем Федоровичем обо всём договорились. Ему давно нужен был… Нужен был помощник, что-то типа… — Дворецкий. Видите ли, после смерти отца, — фальшиво запинается, слыша тихое "царство ему небесное", от которого чуть ли челюсть не сводит, но продолжает, — дом совсем потух. Жизни в нём не хватает. А Матвей ловкий, честный и внимательный. Он сможет… как бы это сказать… animer мой дом. — Какой у Вас чудный французский, — вскинув руки, шепчет отец Матвея. Дальше они просто пьют чай, Матвей бережно глядит то на отца, то на Алекса, но на последнего он глядит с некой тревогой, хоть все так же тепло. Разговоры также были, отец Матвея рассказывал о детстве мальчика, показывая коллекцию рисунков, что когда-то рисовал Мотя, на большинстве из которых были изображены отец и сын (по крайней мере это обозначали причудливые человечки) на коньках, где-то были нарисованы животные, а голубые глаза лишь скользили по каракулям, смотря на них с теплотой. Алекс выходит чуть раньше Моти, закуривая, смотря на медленно падающие снежинки и, сделанные самой матушкой природой сугробы, а внутри его всего трясёт, отчего краешек сигареты ходит вверх-вниз, заставляя парня тихо материться, выпуская облачка пара. — Так ты… дворянин? — слышит он голос Матвея, что чуть причудливо дрожал, то ли от холода, то ли от волнения. — Был, — холодно хрипит Алекс, делая последнюю затяжку и тут же кидает сигарету на землю, туша ее ботинком о пушистый снег. — Я всё тот же, Матвей. Матвей мог бы легко догадаться; правильно поставленная речь Алекса, его интерес к науке, умение говорить на чистом французском, да даже то, что он умел читать и писать — всё это буквально кричало о его непростом происхождении, но Матвею, если честно, просто льстила мысль о том, что и среди простых людей есть интеллигентные и образованные. — Я всё тот же революционер, Матвей. Мое прошлое — лишь прошлое. И мы никогда больше не будем его упоминать.