Маска

Алекс смотрит на Матвея, буквально пытается запомнить каждую его черту, верил бы в Бога, точно бы попросил его продлить сон парня, лишь бы вдоволь насмотреться на эти шевелящиеся сквозь сон мягкие, как он лично удостоверился вчера, губы. Он смотрит на россыпь веснушек на чужом лице, на еле заметные синяки под глазами, наверняка появившееся из-за того, как долго парень не спал сегодня. После поцелуя всё могло пойти наперекосяк, могло отдалить их, но этого не случилось. Они просто сидели, практически в обнимку, Матвей чуть ли не спал на чужом плече, а Алекс думал о том, что не зря он празднует ненужный, по сугубо его мнению, праздник. Алекс курил. В тот чертов вечер он выкурил тогда непростительно много, а Матвей что-то пьяно шептал, кажется, говорил, что он ужасно полюбил запах табака. Потому что так пахло от Тарасова. От Алекса также, на удивление, пахло каким-то терпким, приятным парфюмом, от которого ноги у Моти смешно подкашивались, боже, он сходил с ума от одного только запаха этого человека. Алекс также сходил с ума, но по-другому. Он сходил с ума от чужого звонкого смеха, живот отзывался приятными спазмами, когда Матвей смотрел на него удивленными глазами, слушая его речи о тщетности бытия, о развратности буржуазии и глупости устоев капиталистического мира. Боже, как же ему нравилось то, как этот мальчишка, а Алекс называл его именно мальчишкой, слишком уж наивным был Мотя, смотрел на него своими по-оленьи невинными глазами. Именно Мотя и никак иначе. — Ты совсем как Дориан, а я как Гарри «А Алиса — Сибила» — подсказывает сознание, но Алекс отгоняет эти мысли. В конце концов, вчера Матвей целовал не Алису, а Алекса. Черт, у него снова крутит в животе. Кажется, что совсем недавно он точно также сидел на этом кресле, читал книгу, но думал о написанном там, а вовсе не о лежащем рядом парне, и тогда даже слишком долгое объятие казалось бредом и несбыточной мечтой. А вчера Матвей сам поцеловал его. Заставил всё внутри живота гореть и скручиваться, дыхание замереть, а все мышцы тела небывало напрячься. Даже стыдно, что Тарасов не сделал это первым, что испугался, а Мотя просто взял и сделал. Они ведь вдвоём понимали, что дело далеко не в омеле и чертовой традиции. По крайней мере, Алекс отчаянно надеялся на то, что Мотя не настолько глуп. Это вряд ли верное слово, но если парень решил просто так поцеловать "товарища" — в его голове и правда не совсем уложился нормальный порядок вещей. Нет, Мотя просто не мог так жестоко сыграть с его чувствами, он-то и от шуток ниже пояса начинал заикаться и краснеть, такой парниша просто не может поцеловать мужчину по велению глупого обычая. Ведь не может? — Не может, — самому себе отвечает Алекс и переводит взгляд с Матвея на несуразную и потрепанную куклу, завоевавшую отдельное место в холодном сердце Тарасова — от Моти ведь. Мотя, кстати, просыпаться видимо и не собирается (ещё бы, столько пить), морщится от пробивающегося в каюту света, ворочается и что-то тихо бубнит под нос. Алекс падает в пропасть, он понимает это только сейчас, когда с замиранием сердца присаживается возле Матвея, гладит мягкие пряди волос, скользит в который раз по чертам лицам и вновь находит в них что-то новое, усмехается от этой мысли, а большим пальцем скользит по чужой щеке в надежде бы не разбудить. Хочется даже отважиться на преступление — нежно коснуться чужих губ своими, а затем поцеловать щёки и лоб, но сдерживается — поступать нужно по чести. Алекс и правда падает в пропасть, он без понятия, что будет тогда, когда Матвей проснётся, знает лишь одно: их ждёт крайне долгий разговор, возможно приятный, возможно не очень, но поставить все точки над "i" просто необходимо. Иначе он окончательно захлебнётся.