Золотые мальчики, или Быть самим собой

      Андрей пытался сосредоточиться на работе, но графики, цифры, сводки плыли перед глазами. Вместо них возникали Надя и Паша.       Наде стало хуже. По словам врачей, динамика заболевания становилась всё более угрожающей. Врач Давид Самойлович прямо заявил это Андрею.       - На улучшение надеяться не приходится. Будем делать всё, чтобы состояние не слишком ухудшилось... как можно дольше.       - Кроме Германии вариантов нет? - устало спросил Андрей.       Врач ничего не ответил, только вздохнул.       Вариантов не было вообще. Потому что лечение в Германии как вариант просто не рассматривалось. Андрей снова чувствовал себя бессильным, раздавленным грозной, беспощадной, темной силой, в которой не было ничего человеческого.       И еще - Паша. Парень с мертвыми глазами. Элику тогда позвонил его отец, который был деловым партнером пашиной матери. Попытка суицида. Серьезная, но, к счастью, неудачная. Паша в больнице. Его мертвые глаза вновь и вновь смотрели на Андрея. А в ушах звучали последние слова, которые Паша сказал во время их встречи на лестничной клетке: "Андрей! Счастья тебе. Вот правда, счастья!"       Счастья... Почти сразу после известия о Паше Андрей рванул домой. Он просто не мог оставаться с Эликом. Потому что... ну а как оставаться с Эликом, как кувыркаться с ним в постели, если Паша всё это сделал в том числе и из-за этого?? Нет, Андрей не мог. Просто не мог! Он быстро собрался, несмотря на гневные протесты Элика.       - Эй, алё, ну что за делааа? Да, ужас, но ведь не ужас-ужас-ужас! Жива Рыбонька, откачали её. Что теперь, из-за этой дуры набитой нам траурные стринги надеть что ли? И устроить месяц воздержания?       - Элик, закройся, а? Всё, на звонках! - с досадой бросил Андрей и вылетел из шикарной квартиры, а Элик проводил его взглядом, полным ярости и ревности. Да, Андрей понимал, что Пашка - придурок. Полное чмо. Нет, ну надо было до такого додуматься, и, главное, из-за чего?? Из-за несчастной любви, чтоб её! Андрей не сомневался, что Паша сделал это именно из-за несчастной любви к нему, Андрею. Вот мудила, прости Господи, а? Розовые сопли, вздохи, а теперь ещё это... Андрей злился, но почему-то не столько на Пашу, сколько на себя. Хотя в чем он был виноват? Он с самого начала был предельно откровенен с этим мажорчиком. Прямо сказал, что тому ничего не светит. Отшивал его по-всякому.       Андрей грохнул кулаком по столу и застонал. Сидевшие в комнате коллеги покосились на него с удивлением и опаской.       - Простите, - смущенно пробурчал Андрей. - Проблемы в семье...       Усилием воли он заставил себя сосредоточиться. На какое-то время. Чтобы потом вновь и вновь погружаться в холодную тьму мыслей и тревог о Наде и Паше... Его мучило осознание того, что драгоценное время уходит. Что шансы спасти Надю тают не с каждым днем, а с каждой минутой, каждой секундой. И ничего - ничего! - нельзя поделать. А что касается Паши, то Андрея мучила неизвестность. Что с ним? В каком состоянии этот горе-воздыхатель? Элик вроде бы говорил, что жизнь Паши вне опасности, но Элик мог соврать как два пальца обоссать. Андрей хотел знать наверняка, чтобы хоть немного успокоиться. Но единственным возможным источником информации о Паше был всё тот же Элик. Обращаться к нему совершенно не хотелось, но Андрей все же позвонил.       - Ну дааа, конечно, тебя эта вобла нечищщщеная интересссует, - зло прошипела трубка. - А обо мне ты не хочешшшь узнать? Я тебе вообще до фонаррря, дааа?       - Да уймись ты! Что, не можешь мне просто сказать, как он?       - Приезжай, тогда скажу! А если тебе в справочное бюро, то ты номером ошибся, - было ясно, что Элик разозлился не на шутку.       - Да пшел ты на хрен! - в сердцах бросил Андрей и отключил звонок.       Ехать к Элику он не хотел. Из принципа. Ещё не хватало: идти на поводу у этого капризного барчука, которому плевать на всех кроме себя, любимого! Допустим, скажет Элик, что там с Пашей, но будет ли вера его словам? Можно было попытаться узнать у него, в какой больнице находится Паша, но Андрей был уверен, что этого Элик ему даже под пытками не сообщит. Ревность напрочь убивала в Элике все человеческие чувства.       Другим вариантом узнать что-то о Паше был Вадька. Они же вместе совсем недавно катались в Берлин и куда-там ещё... И Андрей уже знал, что его друг дышит к Паше более чем неровно. Но Вадька узнал о случившемся от самого Андрея.       - Пашка... Пашка... Господи...       Такого голоса Андрей от жизнерадостного Вадьки еще не слышал. И этот голос сказал ему больше, чем тысяча слов, о том, что значил для Вадьки Паша. Твою ж мать, как всё запуталось! Впрочем, Андрею было не до чувств Вадьки к Паше. Ему надо было узнать, где тот сейчас и в каком состоянии.       Впрочем... А может, Элик, со всем его эгоизмом и цинизмом, был по большому счету прав? Андрей и сам не мог понять, почему вдруг его так озаботила судьба этого сопливого мажорчика, который... Нет, на самом деле Паша сделал для него много хорошего. А именно, оплатил лекарства, устроил на работу. На работу... Андрею только сейчас пришло в голову, что теперь он почти наверняка лишится этого места. Ведь пашина мать - совладелица этой фирмы, и если она узнает, что ее драгоценный сынуля попытался свести счеты с жизнью из-за Андрея... Пусть Андрей и ни в чем не виноват, но мамаша всех собак спустит именно на него. От этой мысли Андрей окончательно сник, словно его уже уволили. Он пытался не тонуть в болоте депрессии. Но, пожалуй, впервые в жизни силы изменили ему.       И несколько дней, слившихся в один бесконечный мрак, хотя на дворе светило яркое летнее солнце, Андрей лишь имитировал жизнь. Внутри все было опустошено, выжжено дотла. Элик ему звонил, слал сообщения: "Я хочу, чтобы ты приехал" "Конец света не наступил, ты заметил?" "Когда приедешь?? Моя попка изголодалась", но по-прежнему наотрез отказывался сообщить хоть что-нибудь о Паше. Андрей же с каким-то садомазохистским упорством отказывался ехать к Элику. И с тем же садомазохистским упорством ждал, когда его вызовут к начальству и скажут: "Рязанцев, вы уволены". И его действительно вызвали к начальству. Точнее, к совладелице фирмы - Валентине Сергеевне Яковлевой. Матери Паши.       Андрей понял: час пробил. У него возникла мысль не ходить к Яковлевой, а просто положить на стол своему непосредственному начальнику Мезенцеву заявление об увольнении. Но всё-таки пошел. Потому что отказаться от встречи с Яковлевой означало струсить, а этого Андрею не позволяла гордость. А еще он хотел что-то узнать о Паше. Хоть что-то. А потом... ну уволят и уволят. И он пошел. *** В меня вкололи кучу лекарств, накачали антидепрессантами. Всё время клонит в сон. Невозможно собрать мысли. Я не помню, что было со мной. Чернота. Мрак. Что-то ужасное. Да, что-то невыносимо жуткое – то ли безжалостное существо, которое пыталось меня сожрать, то ли черная дыра, в которую меня засасывало… Vexillaregisprodeuntinferni. «Близятся знамена царя ада»*. Я видел приближение этих черных знамен. Это было… слишком страшно. Нет. Нет! Ни за что больше. Ни за что! Но здесь… в мире, куда я вернулся (точнее, меня вернули), в нём всё серое. Бессмысленное. Безрадостное. Жить с кровоточащей раной в сердце, жить в пустоте разочарования – это тоже ад. Но всё же… Всё же здесь всё-таки есть надежда. Есть! Или нет? Я не знаю. Но знаю одно: я должен измениться. Прежним я жить не смогу. Разве что просто существовать. Бесцельно. Бессмысленно. Безрадостно. Что мне делать? Господи, пусть я грешник, пусть я извращенец, но что мне делать? Что? ***       - Андрей Антонович Рязанцев, - взгляд сидевшей за столом женщины был тяжелым, изучающим. - Значит, это вы. Ну что встали в дверях, входите. Вон стул, на него садитесь.       Андрея поразило, насколько мать и сын отличались друг от друга. Он никогда прежде не видел Яковлеву, но всегда представлял ее этакой элегантной бизнесвумен - изящной, в дорогом, строгом платье, с неброским колье от Cartier, с ироничной и холодной улыбкой... Ну а какой еще может быть мать утонченного, изнеженного мажорчика вроде Пашечки?       Но перед Андреем была баба. Именно баба. Да, одета она была в дорогое и строгое платье, на мощной шее болталось что-то вроде Cartier, а может и не Cartier, Андрей в этом вообще не разбирался. Но в ней не было ничего утонченного, изящного. Она сидела за столом, чуть подавшись вперед, набычившись и по-мужски сцепив перед собой руки. Андрей отметил, что руки у неё были крупные и грубые в отличие от изящных, тонких пальцев ее сына. И вообще, если ее сын страдал излишней женственностью, то мать, наоборот, страдала мужеподобностью. Эту бабу легко было представить себе размахивающей лопатой, заколачивающей сваи, курящей папиросу и орущей в матюкальник.       Андрей вспомнил, что Паша стеснялся матери. Кажется, теперь он понимал - почему.       - Надо о моем сыне поговорить, - без предисловий заявила Яковлева. – О Паше.       - Как он? - вырвалось у Андрея.       - В больнице.       - В каком он состоянии?       - Уже нормально, - Яковлева сказала это как будто с досадой. - Была кровопотеря. Это чудо, что я зашла к нему в квартиру. Как почувствовала. Жить будет. Если только снова не...       Она замолчала.       - Снова? - переспросил Андрей, хотя прекрасно понимал, что она имеет в виду.       - Снова, - отрубила Яковлева. – Вот поэтому, Рязанцев, я вас и позвала.       Тут раздался звонок мобильника.       - Ебать, - изрекла дама, роясь в кармане. - Да... Саш, ты, бля, тупой, да? Я ж тебе сказала, тугоухому, не звонить мне до трех! Ты русский матерный не понимаешь, да? У меня разговор. Важный. Да в рот я ебала их всех, так и передай! Ничего больше не получат, мудилы! Всё. Я занята.       - Значит, что я знаю о вас, Рязанцев, - Яковлева вновь сцепила руки, уставившись на Андрея, который смотрел на нее исподлобья. – Возраст 25 лет. Родились где-то под Вологдой. После школы приехали в Москву. Учились. Работали в неплохой фирме, причем были вроде как толковым сотрудником, но что-то не поделили с начальством и уволились со скандалом.       - Скандала не было, - угрюмо глядя на Яковлеву, произнес Андрей.       - Насрать, - изрекла та. - Значит, то, что котел у вас варит, я уже поняла. Иначе вы бы вылетели отсюда в тот же день, когда я узнала, что мой сынок у меня за спиной провернул... Дружок этот его хитрожопый надоумил, а мой придурок повелся...       - Вы о ком? - недоуменно спросил Андрей.       И поспешно добавил:       - Я готов уйти прямо сейчас,       - Чего? - Яковлева уставилась на него как на психа. - Не гони коней, гусь ты мой неощипанный, еще загонишь.       - Гуси коней не гонят. И я вам не гусь, - процедил Андрей, который не терпел отношения к себе свысока. - А вы - не гусыня. Или я ошибаюсь?       - Ладно, уел, - миролюбиво сказала Яковлева. - Значит, идем дальше. Есть сестра... - Хватит! - отрезал Андрей, которого упоминание о Наде резануло по сердцу. - Я вижу, вы всё обо мне знаете. Или многое. Знаете, конечно, что я - гей. Гомосексуалист. Или педик, как вы таких как я называете?       - Раньше называла педиками, педрилами, пидарасами, гомиками, голубыми, - ничуть не смутившись, сообщила Яковлева. - А потом узнала, что мой сын тоже... гей. И вы все стали для меня геями.       Андрей заморгал, сраженный этой непосредственностью.       - Ладно, теперь обо мне, - деловито сказала Яковлева. – И о Паше. Для понимания.       - Что я должен понимать? - взгляд Андрея стал колючим. - И зачем? Зачем вы вообще меня позвали?       - Да успокойся ты, в рыбный рефрижератор я тебя не посажу, - хмыкнула Яковлева. - Ладно-ладно, остынь. Просто послушай. Потом поймешь, почему я от царя Гороха начала.       - Слушаю, - Андрей откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и чуть склонил голову набок. - Я слушаю, Валентина Сергеевна. Говорите. И, если можно, сразу к делу. Без царя Гороха.       - А ты хорош, - с каким-то странным восхищением заметила Яковлева. - Крепкий. Ладно, к делу так к делу. Пашка мой втрескался в тебя, красавца вологодского. Руки на себя наложить пытался. И, боюсь, снова попытается, дурилка картонная. Я с ним говорила. Психологов приводила. Но они говорят, да я и сама не слепая, вижу, что он вполне может снова. Он упертый, в этом весь в меня. Жаль, что только в этом. Короче, надо, чтоб ты помог.       - Я... - Андрей растерялся. - Но как?       - Упустила я Пашку... - вздохнула Яковлева, глядя в сторону и как будто говоря сама с собой. - Ох, упустила. Он у меня третий ребенок. Поздний. Я детей всю жизнь сама тянула. Одна. Первого сына и дочь в ежовых рукавицах держала, а Пашку... Хотелось, чтобы хоть у него жизнь другая была. Не такая как у меня. Чтоб горя и забот не знал. А оно вот как вышло-то.       - А ваш муж? - спросил Андрей.       Вопрос был бестактным, но Яковлева, похоже, не подозревала о существовании понятия "такт".       - А мужа у меня не было никогда, - ответила она безо всякого смущения.       Андрей непонимающе уставился на нее.       - Все трое детей - от разных мужиков, - глядя на него как на глупого ребенка, пояснила Яковлева. - Я сразу после школы, восьмилетки, работать пошла. У самой отца не было, мать бухала, потом померла от «белочки». А я в порт устроилась поварихой в столовке. Потом на траулерах и других корытах стала в море ходить, тоже поварихой, там платили больше. Ну а ты ж понимаешь, что такое 18-летняя девка на посудине, где одни мужики. Да я из себя недотрогу и не строила. Хотелось давать - и давала. Ну и залетела. От кого - до сих пор не знаю. В том рейсе у меня шестеро было. Или семеро, не помню уже. Вот от кого-то из них.       Андрей с каменным лицом слушал эту эротическую автобиографию. Его поражало не то, что рассказывала Яковлева, а то, что она вообще это рассказывала, да еще так запросто, как будто повествовала о покупке картошки в магазине.       - Так мой Юрка и родился, - продолжала многодетная мать. - Думала аборт сделать, но испугалась, что рожать больше не смогу. А ребеночка хотелось. Ну, хотелось, я и родила. Тянуть одной трудно было, да еще поварихой-то в море. Короче, устроилась я на разгрузку рыбы. Там и бизнес замутился - маленький поначалу. Но я его расширяла, да и расширила. Перепродажа рыбы. Ох, золотое дно! Да еще в те времена, в 90-е! Ну, и сам понимаешь, на меня наезжать стали. Тогда на всех наезжали, это ж порт, там такие деньжищи крутятся, ну и мафия, братки, вот всё это, само собой. Меня-то голыми руками не возьмешь, у меня у самой крыша имелась. Но там такое началось, такие разборки, мама не горюй! Короче, крышу мою постреляли нахрен, и меня саму замочить грозились. А эти твари не шутили. Я тогда бросила всё, сына Юрку к родственникам в Архангельск отправила, а сама уехала в экспедицию, в НАО.       - Это в Ненецкий автономный округ что ли?       - Хм, знаешь! А, да ты ж ведь сам оттуда неподалеку. Ну да, в экспедицию, чтоб отсидеться. Кто ж меня искать там будет. Опять простой поварихой пошла. А до того уже на мерсе каталась. Короче, в экспедиции опять я залетела. По пьяни. А мы там в такой глухомани сидели, вертолет только раз в три месяца прилетал. Ну, или санитарный, если кто совсем уж помирает. Так кто ж ради аборта вертолет пригонять-то будет. В общем, время прошло, пришлось вынашивать да рожать. Так Юлька появилась. А папаша ее... А ну его нахрен, не буду рассказывать!       Андрей не возражал. Юлькин папаша его никак не интересовал.       - А потом я в Мурманск вернулась, когда тех, кто на меня наезжал, постреляли. Снова бизнес замутила, и удачно. Семь траулеров подо мной было, база перевалочная, поставки рыбы и морепродуктов в другие регионы... В общем, стала я богатой. Депутатом областной Думы была. К губернатору левой ногой дверь открывала. Домину себе отгрохала. Но детей - Юрку и Юльку - в ежовых рукавицах держала. А иначе там и нельзя, Север же!       Андрей сам был с севера, но не понимал, почему "иначе нельзя". Однако промолчал.       - Но там, в Заполярье, всё одно житья нет, - мрачно продолжала Яковлева. - Гиблое место. Я решила в Москву перебраться. Ну и перебралась. Благо, тогда у меня уже миллионы были, и не деревянных. Да и бизнес мой на Москву распространился. Но там, в Мурманске, я человеком была, уважаемым, известным, а здесь, - вдруг с тоской сказала она. - Здесь таких как я хоть жопой жри. Здесь я... Ладно, не в этом дело. Была у меня мечта такая. Хотела я еще одного ребенка завести. Девочку. Чтоб росла как принцесса. И выросла принцессой. Прекрасной. Чтоб не как я или мои Юрка с Юлькой - от сохи, а такой благородной, воспитанной, образованной... Чтоб была такой, какой я сама мечтала быть. Мечтала, да не стала. Вот, значит. И теперь я уж будущего отца стала тщательно подбирать. И подобрала, - тут Яковлева скривилась, как будто сожрала лимон. - Весь прям из себя такой утонченный, стройный, красивый как принц. Артист балета, между прочим. Из Питера. Я с ним на фуршете познакомилась, спонсором какого-то концерта балетного была, не помню уж. В общем, стала я к нему и так, и сяк подкатывать, а он - никак. Ну, я решила, что он весь такой из себя - лебедь белый, прынц прекрасный, а тут я - рыбная торговка, ну понятно. Это я уж потом узнала... что он гомик. Потом уже. Если б раньше узнала, то другого стала бы искать. А так, решила его завалить.       - Завалить? - переспросил Андрей.       - Ну, в постель. Чтоб понести от него, озера этого лебединого, - спокойно пояснила Яковлева. - Ну и завалила. Он от меня шарахался, но от меня-то хрен уйдешь! Напоила я его, короче, да и завалила. Ну и он меня и трахнул по пьяни-то.       Андрей невольно посочувствовал трепетному балетному танцору, оказавшемуся в постели с Яковлевой, напоминавшей ему носорога.       - Вот оно как... – задумчиво пробурчал парень. - А если б он больным оказался? Ну, там... СПИД, сифилис, чума, холера?       - Ты меня за дуру-то не держи, - хмыкнула Яковлева. - Проверила я его заранее, да так, что он и не догадался. Устроила ему диспансеризацию якобы перед гастролями или уже не помню, какую там ему херню наплели. В общем, заделал этот принц лебединый мне ребенка, да так и не узнал об этом. Потому что с ним я больше не встречалась, а как узнала, что он голубой, то... Ну, ладно, заделал и заделал, а дальше пусть хоть с тумбочкой ебётся.       - И он был отцом Паши, - задумчиво сказал Андрей.       - Он, он! Я-то надеялась дочку родить, а родился сыночек. Ну, что ж. И вот для него я с пеленок ничего не жалела. И няни у него были, и гувернантки, пылинки с него сдували, и с малых лет языкам его учили, и музыке, и рисовать, и игрушки у него все были, и одевала-наряжала я его, и в школу элитную отдала с углубленным изучением искусств там этих всяких, как он хотел. И он весь такой нежный рос, красивый, прям загляденье. Очень уж на девочку походил. Ну, это я сама виновата, мне ведь девочку хотелось, мне и нравилось, что он таким цветочком нежным растёт. И думала я, что всё-то с ним прекрасно... А только упустила, дура безглазая. Сыночек-то мой в папашку своего пошел, в озеро это голубое, лебединое. Не по девочкам, а по мальчикам. Ну, что я тебе объясняю, сам знаешь.       - Я с вашим сыном не спал, - угрюмо заметил Андрей.       - А вот хреново, что не спал! - тут же сказала Яковлева. - Если б спал, то, может, не выкинул бы Пашка этот финт ушами. Я всё понять не могла, с чего он в тебя так втрескался. На фотографиях тебя видела, ну обычный парень - не красавец, не урод. А теперь вот смотрю на тебя и понимаю...       - Что понимаете? - неприязненно спросил Андрей, которому не нравилось, что на него смотрят как на какого-то племенного быка.       - Ты тот, который Пашке подходит. Надежный. Стена каменная.       - Да что вы обо мне знаете?       - Я людей сразу вижу. Да и знаю о тебе. О твоей сестре, как ты за нее бьешься. Пашка, кстати, денег у меня просил, чтоб ее на лечение в Германию отправить. Я не дала, - спокойно сказала Яковлева.       Андрей молчал, поджав губы. А что он должен был сказать?       - Не дала, - повторила Яковлева. - Я - не благотворительный фонд. И с того, чтобы твою сестру выходить, мне никакой выгоды не было. А всех не выходишь. Уж извини, что я так прямо.       - Ничего, я взрослый мальчик, - процедил Андрей. - Только к чему вы всё это?       - А к тому, что деньги-то я дать могу. Сколько там надо? Полтора ляма евро? Могу дать. Но не просто так.       - А! - сказал Андрей. - Хотите, чтобы я вашего сына... типа...       Он запнулся, не в силах подобрать нужных слов.       - Я ж сказала, что у тебя котел варит, сразу все просек, - заметила Яковлева. - И как вы это себе представляете? Это ж… - Андрей замолчал. Эта баба в который уже раз за время их разговора просто убивала наповал своей непосредственностью. - А никак я это себе не представляю, - бросила Яковлева. – Я вообще не представляю, как это два парня живут как мужик с бабой. Бррр! Это ты сам должен представлять. Мое дело – предложить сделку. Договор, если хочешь. Смотри. Я даю полтора миллиона евро на лечение твоей сестры в Германии. Не на руки тебе, конечно. Просто вношу задаток, оплачиваю счета за операцию или что там ей будут делать, госпиталь, реабилитацию. Словом, всё. Но Пашка не должен знать, что это я оплачиваю. Вот это жёстко. Скажешь ему, что нашел благотворительный фонд, который согласился оплатить. Название фонда я тебе потом скажу, сама еще не знаю, через какую шарашку всё это лучше провернуть. В общем, об этом ты молчишь. Усёк? - Ну, допустим, - глядя исподлобья, произнес Андрей. – А от меня что в итоге требуется? - От тебя требуется, чтобы Пашка снова по дури руки на себя не наложил. Мне плевать, как ты этого добьешься. Просто я знаю, что ты сможешь. Потому что он даже сейчас всё о тебе бредит. Прикинься, будто любишь его. Что там у вас у… геев принято? Ухаживай за ним, води его в клубы эти ваши или куда там вы ходите. Я даже зарплату тебе повышу, чтоб у тебя на всё это деньги были. У меня сынок с претензиями: ему Европу подавай, Флоренцию там всякую, Дунай этот голубой… В общем, на это у тебя деньги будут. Води и вози его куда хочешь, спи с ним, хоть ты его, хоть он тебя – мне похрен. Мне нужно, чтоб он снова человеком стал, а не психом, за которым следить надо, чтоб он что-нибудь с собой не сделал… - Я не массовик-затейник, - мрачно сказал Андрей. – Я… вы же хотите, чтобы я врал вашему сыну, будто люблю его. Вы же меня к нему хотите подложить как хастлера! - Кого? – недоуменно переспросила Яковлева. - Парня-проститутку, - процедил Андрей. - Слушай, Рязанцев, мне все эти твои моральные принципы или что там у тебя – похуй, - заявила баба. - Да причем тут моральные принципы! – взорвался Андрей. – Вы хотите, чтоб я перед вашим сыном комедию ломал, влюбленного изображал! А если он поймет, что это всё комедия? Вы не боитесь, что он после этого уж точно руки на себя наложит? Яковлева, до этого сидевшая всё в той же позе, по-мужицки сцепив руки и подавшись вперед, теперь откинулась на спинку стула, подняла голову и прищурилась. - А вот тогда я тебе такое устрою, что ты сам руки на себя наложишь, - процедила она. - А вот угрожать не надо, - Андрей тоже откинулся на спинку стула и прищурился. Так они с минуту мерялись взглядами. - Крепкий, - задумчиво пробормотала Яковлева. – Вытянешь ты Пашку, я нутром чую. Материнским нутром. Короче, договорились мы. - Стоп. Я согласия не давал. - Не давал, так не давал, - пожала плечами Яковлева. – Тогда привет своей сестре передай. И скажи ей: вот, Наденька, предложили мне полтора миллиона евро, чтоб тебя с того света вытащить, да заодно мальчонку одного глупенького на тот свет не пустить, только не захотел я этим… как его… хацлером быть. Вот так и скажи. - Хастлером, - как автомат, поправил Яковлеву Андрей. - Однохуйственно, - резюмировала та. ------------------ * Vexillaregisprodeuntinferni. «Близятся знамена царя ада» - Паша цитирует строчку из «Божественной комедии» Данте, которая в свою очередь является аллюзией на древний латинский гимн.