Золотые мальчики, или Быть самим собой

      - Стороны разрывают контракт в связи с обстоятельствами непреодолимой силы, - саркастически заметил Элик, глядя, как одевается Андрей посреди разгромленной спальни.       Андрей бросил на него косой взгляд, но ничего не сказал.       Элик хмыкнул и пожал плечами.       - Вот и я оказался в шкуре Рыбоньки, - продолжал размышлять он вслух. – Точнее, в ее чешуе. Ну и как?       - Что и как? – буркнул Андрей, натягивая джинсы.       - Мне идет? Эта чешуя?       - Очистить не мешало бы.       - Нуу, уж за этим дело точно не стааанет, - многозначительно протянул Элик. – Теперь я сам нищеброд, изгой и всё такое… Даже квартиру продать не могу, в отличие от Рыбоньки. Потому что квартира эта на папочку записана, и на нее арест наложен. Денег что ли у тебя попросить, Рязанцев? На метро. Взаймы. Правда, когда отдам – не знаю. И где возьму – тоже понятия не имею. К трем вокзалам, что ли, пойти? Отдаваться там по дешевке? Всё равно делать ничего не умею. Только сосать и давать. Рязанцев, а может, ты моим сутенером станешь? Моей мамкой, а? Откроем малое предприятие: «Алмазов, Рязанцев и сексуальные партнеры».       - Да закройся уже, - поморщился Андрей, возясь с заевшей молнией. – У тебя родственников до хрена. Да и папаша твой наверняка заначку налом имел. Никогда не поверю, что при обысках всё выгребли.       - Родственникам на меня насрать без папаши и его бабла, - безжизненным голосом произнес Элик. – А на заначку и без меня желающие найдутся. Да уже нашлись, даже не сомневайся.       - Мне-то что, - пожал плечами Андрей, справившись с застежкой и натягивая футболку.       - Знаешь, что, Рязанцев, - вдруг прищурился Элик. – А я ведь ни о чем не жалею. Ни о том, что повел себя как мудак. Ни о том, что Рыбоньку гнобил. Вот ни о чем не жалею, представь себе! Да, всё надо было делать по-другому. Но по-другому не умею, извини, такой вот я. Какой есть. Но все-таки теперь у меня было. Это, знаешь ли, очень важно, когда было. Потому что многие всю жизнь проживут, а у них ничего не было. Понимаешь?       - Понимаю, - кивнул Андрей, глядя в зеркало и рукой пытаясь пригладить непослушный вихор на затылке. – Ну что ж, и у меня, получается, было. Только, Алмазов, в отличие от тебя, мне это нихера не важно. Понимаешь?       - Врешь, - отрезал Элик. – Для тебя это тоже важно, Рязанцев.       Андрей равнодушно пожал плечами.       - Ладно, пошёл я, - сказал он. – Теперь ты неплатежеспособен. Так что, извини, ноги моей в твоем доме больше не будет.       - Логично, - процедил Элик.       - Еще бы. Ну а ты, если хочешь, приходи. Уже не в рамках контракта. Если хочешь, - задумчиво повторил Андрей. – Всё, радости тебе и счастья. Пойду искать, где снова на доширак себе зарабатывать. И на все остальное.       - К Пашшшке пойдешь, да? – шипение Элика было полно боли и ревности. Андрей, направившийся было к дверям, остановился, обернулся и устремил на Элика взгляд исподлобья.       - Алмазов, - глухим голосом сказал он, - я, конечно, стал конченой блядью, но знал бы ты, как мне надоело быть этой самой блядью. Не ты мне надоел и не Пашка. Блядство мне надоело. Оно из меня всё выпило. И высосало. Понимаешь? И… хватит с меня!       И, больше не глядя на Элика, он захлопнул за собой дверь.       Выйдя на улицу и свернув за угол, он прислонился к стене какого-то дома и устремил взгляд на небо, с которого уже моросил осенний дождь. Андрей не лгал. Ему действительно всё опротивело. Он сам себе опротивел. И не важно, была в том его вина или не было ее, просто ему было погано. Но надо было жить дальше. Надо. Хотя непонятно было, на что жить. И дело было не в отсутствии денег, а в пустоте в груди. Андрею вдруг вспомнилось, как во время одной из их встреч Паша читал ему Киплинга. Андрей был равнодушен в поэзии, но одно четверостишие неожиданно ему запало в душу и теперь всплыло с илистого дна памяти: …Умей принудить сердце, нервы, тело Тебе служить, когда в твоей груди Уже давно все пусто, все сгорело, И только воля говорит: «Иди!»       - Иди! – прошептал Андрей и двинулся дальше под моросящим дождём.                                                       ***       Осень всё дождливее, всё холоднее, дни все короче и темнее. Всё ближе зима, и она заморозит всё, что когда-то пело и дышало. Это время года прежде навевало на меня мрачное, романтическое настроение. Я чувствовал себя этаким Байроном или его Чайлд-Гарольдом… Теперь все это кажется смешным. И теперь всё иначе.       Жизнь дала мне горькое лекарство. Спасибо ей. Я делаю то, что должен делать. Я живу в мире холодных ветров. В этом нет ничего особенного. Все так живут. Я не исключение. И со мной рядом человек, который меня любит. Человек, который мне доверяет. Доверяет себя. Всего себя, до конца.       Пусть Андрей никуда не ушел из моего сердца, но Вадик тоже живет в моём сердце. Мой добрый медведь. Безбашенный, сильный и удивительно робкий, трогательный. Иногда я вижу в Вадике себя прежнего. Может быть, поэтому и привязался к нему, не знаю.       И все это дает мне силы жить. И делать то, что я должен делать.                                                       ***       Андрей был уверен, что больше никогда не увидит Элика. Все-таки оба они слишком горды и самолюбивы, чтобы быть вместе. Они только и делали, что наносили друг другу раны по гордости, по самолюбию. Зверели от боли и еще сильнее друг друга ранили. Теперь всё было кончено.       Андрей старался не думать о том, плохо это или хорошо, что всё кончено. Просто пытался принять всё как есть. Забыть всё равно не получится – он не пытался себя обманывать. Но постараться принять как есть – стоило. Всё равно ничего другого не оставалось.       Но оказалось, что ни фига не кончено. Элик заявился в бутовскую квартиру Андрея в тот же вечер.       - Пусстишшь? – проговорил гордый принц, стоя на пороге и с вызывающей ухмылкой глядя на Андрея. – Раз уж гора не идет к Магомету, то Магомет едет в Бутово.       - Ну въезжай, Магомет, - мрачно буркнул Андрей, впуская принца в свою хижину.       Он не собирался вести с Эликом никаких проникновенных бесед, никаких «мужских разговоров». Тот, впрочем, тоже. Оба и так всё прекрасно понимали.       В отношении Элика Андрей применил ту же тактику, что однажды применил в отношении Паши. Начал с того, что заставил чистить картошку. Но если Паша покорился этой участи со смирением мученика, то с Эликом этот номер не прокатывал. Гордый принц шипел едва не громче, чем масло на сковородке, проклиная «ебучую картошку», «быдлонож», «проловскую жрачку» и «скотину Рязанцева». В конце концов он заявил, что согласен на доширак, потому что не создан для грязной работы на кухне.       - Не создан - вали. Не только с кухни – вообще вали, - спокойно откомментировал Андрей. – Или чисти. Да аккуратнее, а не то я эти картофелины в зад тебе засуну.       - Мой зад вообще-то для другого, если ты так и не понял, - огрызнулся Элик, утирая пот со лба и с гримасой отвращения снова принимаясь за картошку.       - Для этого тоже сойдет.       - Хам.       - Без ужина останешься.       Эти подколы-препирательства продолжались постоянно, день за днём. Элик и не думал отказываться от роли принца в изгнании, Андрей же неизменно отвечал ему в стиле «вот бог – вот порог».       Элик теперь фактически жил у Андрея, хотя отцовская квартира, пусть и арестованная, оставалась пока в его полном распоряжении. Да, Элик жил у Андрея, но жили ли они вместе? Странный вопрос, но он тем не менее возникал. Элик видел, что Андрей его к себе как будто не подпускает. Нет, спали-то они вместе, и секс у них был каждую ночь. Но Андрей был как будто наглухо закрыт. Элик это чувствовал и отчаянно пытался пробить невидимую стену. Но всё было бесполезно.       Он позволял Андрею делать в постели всё, что тому заблагорассудится. Впрочем, ничего особенного тот себе не позволял. У них был жесткий секс, зачастую очень жесткий, но не более. Вроде бы всё было как надо, но невидимая стена не исчезала. Лишь иногда, когда ночью Элик, становившийся удивительно мягким и податливым, прижимался к Андрею и умоляюще смотрел на него, то видел в темных глазах Андрея любовь. Но, может быть, это только казалось. Ночью легко ошибиться.                                                       ***       - Надя, ты, главное, не волнуйся. Там возникли проблемы с этим «Доброфондом». В общем, дальнейшие выплаты… пока под вопросом. Но ты не переживай, ладно? Я найду деньги. В конце концов, половина уже выплачена, там осталось-то…       Андрей неопределенно махнул рукой, словно оставшаяся половина – около полумиллиона евро и впрямь была сущей ерундой. Он пытался выглядеть спокойным, но это давалось ему с огромным трудом. Наверное, не надо было это говорить Наде. Но он знал, что не сможет долго скрывать правду. Во-первых, Надя всегда хорошо чувствовала своего брата. И последние дни она упорно спрашивала у Андрея, всё ли у него в порядке. Она не о деньгах спрашивала, просто она угадывала – по голосу, интонациям, выражению лица – что с Андреем творится неладное. Как бы он ни пытался выглядеть спокойным и уверенным в себе. А во-вторых… Во-вторых, педантичные немцы не только Андрею присылали квитанции о поступивших на счет клиники средствах, они и Наде аккуратно приносили копии платежных документов. Если бы эти документы перестали ей приносить, то Надя сразу поняла бы, что выплаты по каким-то причинам прекратились.       Так что у Андрея не было выбора. Скрывать правду становилось бессмысленным. И сейчас Андрею казалось, что его сестра безмолвно вопрошает: «Как же так? Меня перестанут лечить? Я… не выздоровею?»       Он открыл рот, пытаясь снова выдавить из себя, что обязательно что-то придумает, в лепешку расшибется, будет работать двадцать четыре часа семь дней в неделю и одновременно милостыню просить, ограбит банк, сам нарисует эти гребаные евро фломастером на обоях, на туалетной бумаге, в конце концов! Достанет он деньги!       - Андрей, ты о чем?? – непонимающе спросила Надя. – Деньги же поступили…       - Да, половина уже поступила несколькими траншами, - понуро сказал Андрей. – Теперь я решаю, где взять вторую половину.       «Решаю? Да ни хрена я не решаю! Локти кусаю и на стенку лезу, вот и всё мое решение!»       - Нет, сегодня пришла платежка, мне копию принесли. Тут проплата сразу на шестьсот тысяч евро. Только реквизиты другие. Фамилия отправителя - Яковлев… Не от «Доброфонда», как раньше было, а… даже не пойму откуда. Может, фонд из-за проблем по какой-то другой схеме их перевел?       - Я сейчас проверю, - деревянным голосом сказал Андрей. – Я в почту с утра не залезал. Надь, я с тобой попозже тогда свяжусь, о’кей?       Не дожидаясь ответа Нади, он отключил скайп и полез в электронную почту, которая, как назло, еле-еле грузилась. Наконец, он увидел в ящике письмо со знакомого адреса берлинской клиники.       Он открыл его, уже понимая, что увидит. Да. Весь курс лечения проплачен полностью. Шестьсот тысяч евро внесены. Номера корреспондентских счетов… Отправитель PavelYakovlev.       Андрей закрыл глаза. В этот момент он ничего не чувствовал. Или, возможно, чувствовал слишком многое. Вроде как гора с плеч свалилась. Нужно было радоваться. Но… не было радости. Андрей сам не понимал почему. Что, опять недорастоптанная гордость? Не хочется быть кому-то обязанным. Может быть.       А еще – чувство вины перед Пашей. Хотя в чем Андрей был перед ним виноват? Он же не сделал Паше ничего плохого. Наоборот, отказался давать лживые показания на его мать…       Но всё равно, Андрею казалось, будто Паша стоит сейчас перед ним и говорит: «Смотри, ты меня не ценил, а я весь такой благородный, квартиру продал, деньги нашел. Вот! Ты теперь должен меня любить за это!»       Эта картинка была настолько ясной и четкой, что Андрей аж подскочил на стуле, его лицо побагровело от бешенства. Он не желал быть никому ничем обязанным! И если с Эликом было всё четко оговорено (да кстати, как и с Яковлевой): Андрей трахает, ублажает и всётакое прочее, то теперь Андрею казалось, что ему навязали это благодеяние. Да, это было благодеяние, невообразимо щедрое, спасительное, но… навязанное. Как будто это была кабала на всю жизнь. Договор, который разорвать невозможно.                                                       ***       - Ты охренел?? Совсем ёбу дался? – взбешенный Юрка смотрит на меня так, словно готов размазать по стенке.       Впрочем, почему «словно». Он действительно готов. Заносит кулак.       - Юра, не надо!! – это голос моей сестры Юли.       Она бросается на нашего старшего брата, повисает у него на руке.       - Юра! Приди в себя уже! Ты что?? - Что?? – рычит Юрка. – Это я что? Это он что!! Он! Нам деньги нужны! А он! Он, блядь!! - Я же дал деньги! Дал! – выкрикиваю я, топая ногой. – Ну что ещё? Что?? - Ты! Дал! Нихуя ты не дал!! - Что значит ни… ни… Юр, ну я отдал всю часть, как договаривались! - Часть! Часть, бля! А то, что теперь на нас кредиторы матери наехали, которым она, оказывается, должна? Мать наша – дура набитая! Набрала долгов, а за кредиторами знаешь, кто стоит?? Да всё те же Алмазовы! И теперь, когда мамаша наша начала Алмазовых топить, они на нас этих кредиторов и натравили! Ты понял?? Они чётко сказали: если им деньги не отдадим, то они меня утопят! У них есть документы, мать их, они весь мой бизнес разрушат! И юлиному мужу тоже! Ты понимаешь? Нам еще пять лямов евро нужно как минимум! Даже больше! Нам! Нашей семье! - Юр… - я перевожу дыхание. – Юр… На самом деле я не знаю, чем крыть. Ну я же продал свою квартиру уже, я дал четыреста тысяч на адвокатов, еще там на что-то, связанное с мамиными то ли долгами, то ли непонятно чем… А остаток… - Мы в тяжелейшей ситуации. Вся наша семья, - чеканит Юра. – Мы должны держаться друг за друга. Уладить дела с Алмазовыми. Вытащить мать из-за решетки. Нейтрализовать этих ее партнеров-кредиторов, чтоб им сгореть! Мы все должны вложиться. Все! Ты в том числе! - Я вложился уже, - говорю устало, зная: аргументы бесполезны. - Паша, пойми, - вступает в разговор Юля. – Юра, может быть, и горячится, но сейчас именно он весь этот воз тянет. Адвокаты, кредиторы… Эти наезды – они же очень серьезные, понимаешь? Юру тоже могут взять, потому что там… - Юля замолкает, с досадой машет рукой. – И мужа моего, Витальку тоже! – теперь в ее голосе слышится истерический надрыв. – Потому что он тоже какое-то отношение имел… А, ты все равно в этом не разбираешься! Я тоже. Но пойми: нужны деньги, деньги, деньги! Ну что, нам тоже квартиры свои продавать и всё остальное? Всем на улице оставаться? - Я уже остался на улице! – бросаю в сердцах. – Свою-то я уже продал! - На какой ты к ебеням улице! – снова взрывается Юрка. – Ты вот только херь-то не пори! Живешь сейчас в виталькином коттедже. Ты можешь жить у них в квартире, ну, у меня в конце концов! - Да, как бедный родственник, ага! - Ну, решится же это всё, просто момент сейчас такой! - Вот именно! Момент! У всех момент! – чувствую, что тоже срываюсь на истерический крик, но не могу сдерживаться. – У меня тоже момент! Мне тоже сейчас нужны деньги!! Я не могу отдать вам всё! - Да не нам! А нам! – орёт Юрка и тут же, плюясь, поясняет: - Вот нам всем! Маме, Юле, мне! И тебе самому, кстати, тоже! Потому что мы – семья! - Юра. Я продал квартиру в том числе, чтобы помочь… одному человеку. На лечение. - Что?? Какому еще человеку? Своему педику-нарку-вичу?? Да?? Кому?? Кому, я спрашиваю?? - Это тебя не касается! – взрываюсь я. - Это меня касается! Потому что ты херову тучу бабла хочешь спустить непонятно на кого и на что! А эти деньги нужны нам! Нам, понимаешь?? - Вам?? Да уж, вам всегда нужны деньги! Вам сунь в рот палец, вы и руку откусите! – в сердцах бросаю я. - Паша, да как ты можешь?? – вновь вступает в разговор Юля. – Как ты вообще можешь такое говорить? Мы же семья! Одна семья! Мы… - Семья? – я ору я. – Семья?? Да когда мы были семьей? Когда?? Вы меня знать не хотели! - Нашел время! – рычит Юрка. – Да! Ты ни хрена не наша семья. Блажь нашей матери! Нашла педика и вот такого же педика от него родила! Гнилого насквозь, гнойного! Только о своей жопе думающего! Да, ты не наша семья! Ты даже не мужик! Ты и внешне на бабу похож! Педрила, выблядок! - Юра! – снова истерически кричит Юля. - Пошшшел ты! – шиплю я. – Если я вам не брат, то и вы мне никто! - Паша, нет! – кричит Юля. – Юрка просто… Но я ее не слушаю. Я выскакиваю из юркиной квартиры и скатываюсь по лестнице. Мне плевать. Я не их семья. Ну, не брат Юрки уж точно. Потому что он всегда меня терпеть не мог. С детства. Сколько я от него натерпелся. Только маме никогда ничего не говорил… Когда он узнал, что я гей, то первое что он сказал мне: - Да я всегда знал, что ты пидор. С детства вел себя как девка. Надо было тебе еще в детстве яйца оторвать, они тебе все равно без надобности. И зачем я это вспоминаю? Всё. Хватит. Не вспоминать. Не думать. Уйти.                                                             ***       - Вот слушай, племянничек. Мы сейчас все в глубокой жопе, сам понимаешь. Сашка, папаша твой, заварил эту кашу и меня втянул. Уверял, что у него всё схвачено, что он Яковлеву в два счета раздавит и фирма полностью будет под нами. А оно вон как вышло. Ох, говорил я ему…       Элик молча слушал рассуждения своего дяди – Владимира Ахметовича, по совместительству главы «Доброфонда», деятельность которого сейчас была парализована, как и работа всех структур, подконтрольных Алмазовым. Дядя был озабочен и хмур. В отличие от отца Элика его дядю не взяли под стражу, но он был под подпиской о невыезде, и эта мера пресечения в любой момент могла быть изменена.       Сам Элик выглядел осунувшимся, усталым. Он был по-прежнему тщательно одет, и все же в его облике появилась едва уловимая небрежность – не та преднамеренная небрежность стильных денди, а настоящая, когда человеку явно не до своего внешнего вида.       Разговор происходил в небольшом кафе в центре Москвы на Малой Никитской. За столиком сидели Владимир Ахметович Алмазов, Элик Алмазов и… брат Паши Юра Яковлев.       - Сашка и Валька круто вцепились друг в дружку, топят со страшной силой, - вздохнул Владимир Ахметович. – А страдаем-то мы все. Меня обложили со всех сторон. Ты вот, племянничек, с голой жопой остался, а привык как сыр в масле кататься. Да вот и у Юрия проблемы большие, - в голосе Владимира Ахметовича появились нотки сочувствия.       - Ну, мои проблемы по вашей милости возникли, - процедил тот. – Я вообще к делам мамаши своей никакого отношения не имел, а вы на мой бизнес наехали, теперь меня самого топите…       - Жизнь такова, - развел руками Владимир Ахметович. – Я же говорю, все мы страдаем. И теперь нам всем надо как-то это порешать.       - Я вам прямо говорю, мне нужно, чтобы ваши наезды на меня и на мой бизнес прекратились, - продолжал цедить брат Паши. – Если моя мамаша такая ушлая, то пусть сама выкручивается. Когда она вашего брата топить начала, обо мне она не подумала. Так что и мне думать о ней не резон.       Элик бросил на Юрия косой взгляд, но промолчал. Он вообще не хотел идти на эту встречу. Но дядя едва не силком приволок его. «Неет, племянничек, мы все в одной лодке теперь. В сторонке ты не отсидишься». А встреча эта пахла дерьмом. Большим дерьмом.       - Что ж, наезды на вас, Юрий, не от хорошей жизни начались. Во-первых, у нас из-за этой заварухи бизнес парализован, счета арестованы, имущество тоже, мы под следствием. А во-вторых, то, что у вашей матери оказался слишком сильный компромат на нас и она его в ход пустила, это тоже очень плохо. И вот эти две проблемы надо решить как-то. Нужен примерно миллион евро. И нужно заставить вашу мать дать задний ход, отказаться от показаний на нас. Понятно, что компромат уже пущен в дело, но… многое ещё можно повернуть. Ваши предложения, Юрий?       Брат Паши кусал губы, что-то обдумывая.       - Проблему можно решить. У меня есть младший брат.       - Вы о Паше? – поднял брови Владимир Ахметович.       - Да, об этом педрилке, - выплюнул Юрий. – Хотя, какой он мне брат? Выблядок… При этих словах Элик окаменел.       - Он квартиру продал. У него есть деньги, как раз около ляма евро, если только он еще их не загнал на своих ебарей… Но по идее не должен бы.       - И? – поднял брови Владимир Ахметович.       - И? – ухмыльнулся Юрий. – Вот если бы заставить его эти деньги отдать… И еще. Мамаша моя в нем души не чает. Если она узнает, что ее любимого сыночка… хм, в лес куда-нибудь увезли или еще куда-то, она как миленькая от всего откажется. Лишь бы его спасти. Уж я-то знаю.       На лице Элика не дрогнул ни один мускул. Но он до боли вонзил ногти в ладони.       - Это ваше дело, - равнодушно обронил Владимир Ахметович.       - Ах, мое? – нехорошо усмехнулся Юрий. – Так вы ещё хотите, чтоб я братца своего похитил и заставил его бабло выложить? То есть все должен делать я, а вы как бы не при делах?       - Как говорил персонаж одного известного фильма, «дела – у прокурора», - сухо сказал Владимир Ахметович. – Впрочем, я готов дать вам контакты нужных людей… Они помогут.                                                             ***       Элик стоял, прислонившись к стене старого особняка и тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. В голове звучали слова, сказанные дядей, когда они уже прощались: «Вот так, племянничек, дела в бизнесе делаются, учись. Тут нельзя ручек не замарать, привыкай уж. Ты теперь повязан с нами, соскочить уже не получится…»       На лице Элика стремительно сменялись страх, ненависть, отвращение, снова страх. Было видно, что в нем происходит мучительная борьба.       Он медленно вытащил из кармана смартфон, занес палец над экраном, но долго стоял неподвижно, не решаясь нажать. Затем все-таки нажал на нужный контакт. Но было глухо занято. Элик нажимал и нажимал. Но по-прежнему в телефоне слышались короткие гудки. Элик выругался. Он вспомнил, что этот абонент его заблокировал. Раньше, если было нужно, он звонил с других номеров, но сейчас с собой был только этот мобильник. Эликснова застыл, и вновь на лице его отразилась внутренняя борьба. Он как будто не мог на что-то решиться. Наконец, глубоко вздохнул, ссутулился и пробормотал:       - Мне плевать. На всех плевать. Пусть делают, что хотят.       И зашагал по улицам. Чтобы через тридцать шагов снова застыть как истукан, уставившись на тротуар, как будто увидев что-то. Но на тротуаре не было ничего кроме осенних луж.                                                             ***       Андрей отчаянно пытался дозвониться до Паши, но тот был недоступен. Он насел на Вадьку, но тот, никогда ни в чём не отказывавший Андрею, вдруг заартачился и наотрез отказался сообщать, как связаться с Пашей.       - Вадь, ну что за дела? – раздраженно спросил Андрей. – Да не собираюсь я к Пашке клеиться! Мне с ним поговорить надо, он перевел деньги Наде на лечение…       - Да знаю я, Дрюнь, - буркнул Вадька. – Но ты тоже пойми: Паша мне железно запретил говорить, где он. Особенно тебе. Не хочет он с тобой общаться.       - Ну что за детский сад, едрёна-кочерга!       - Ну вот так, Дрюнь, сорри. Я Паше слово дал.       - А я бы тебе в репу дал!       - Не поможет, - безапелляционно отрезал Вадька. – Всё, чао.       - Стоп, Вадь. Ну, я же понимаю, что он скорее всего у тебя живет. Хочешь, чтобы я у подъезда его часами караулил? Вадь, мы мужики, а не мальчики с розовыми соплями. Пашка, кстати, тоже.       - Подожди, - пробурчал Вадька.       В трубке воцарилась глухая тишина. Видимо, Вадька, прикрыв ладонью телефон вел напряженные переговоры с кем-то рядом. Впрочем, было понятно с кем.       Наконец, телефон вновь ожил.       - Короче, - пробубнил Вадька. – Озвучиваю позицию. Поговорить можно. Но не у нас дома. Подъезжай на Войку.       - Что, в подворотне стрелку забьем? – с сарказмом поинтересовался Андрей. – Во, докатились, едрёна-кочерга!       - Дрюнь, вот такая здесь позиция. Но не в подворотне, конечно. Тут скверик возле моего дома. Ну, ты знаешь. Вот там и поговорим.                                                       ***       Да, это детский сад, ребячество. Но я, правда, не хочу, чтобы Андрей появлялся здесь, в квартире Вадика. Точнее, в нашей с Вадиком квартире, потому что теперь я фактически живу здесь. Мое чувство к Вадику еще слишком хрупкое. И я очень боюсь, что если Андрей войдет в нашу квартиру, то это чувство моментально разрушится, рассыплется на тысячи осколков, словно хрусталь. Андрей слишком сильный. В нем есть что-то магнетическое. Если он войдет в нашу квартиру, то больше не уйдёт. Не физически, нет. Просто его незримое присутствие будет ощущаться всё время. Словно радиация, которая неизбежно отравит и меня, и Вадика. Наши хрупкие отношения погибнут. А они мне дороги. Потому что теперь это моя жизнь! Моя, а не чья-нибудь! И жизнь Вадика.       А у Вадика звонит телефон. Он смотрит на экран, хмурится, потом вопросительно смотрит на меня.       - Элик звонит, - говорит он неуверенно.       При упоминании этого имени я меняюсь в лице. Ничего не могу с собой поделать. Этот человек, который когда-то был мне едва ли не другом, не вызывает во мне ничего кроме бешенства. Да, я знаю, что и его постигла в точности такая же судьба что и меня. Арест отца, арест имущества, счетов… Но это не вызывает во мне сочувствия. Алмазовы-старшие сами заварили эту кашу. А Элик этим цинично воспользовался. Я не хочу его жалеть. Да, уверен, ему до фонаря моя жалость. Но какого хрена он звонит?? Этот звонок кажется мне наглым вторжением в нашу с Вадиком жизнь! Я ничего не говорю Вадику, но он все читает по моему лицу.       - Понял, блокирую, - говорит он.       И правильно. Не хочу даже слышать об этом подонке! Надеюсь все же, что Андрей ушел от него. Андрей, Андрей… он же сейчас приедет. Надо собираться. Теперь уже звонит мой телефон. На экране высвечивается «Мишка». Решил снова в «Вельву» нас позвать? Нет уж, дудки.       - Да, Миш, привет.       - Привет, Паш. Слушай, тут такое дело… Я сам, короче, не очень понял. В общем, сейчас Элик позвонил. Он вам дозвониться не может…       - И не дозвонится. Мы его заблокировали.       - Да я уж понял. Но он там что-то такое нес, словно у него кукуха поехала. Короче, он вопит как ненормальный, что тебя похитить хотят и чтобы ты из дома носу не высовывал, а он сейчас сам приедет и всё объяснит.       - Ясно, - не могу удержаться от язвительных интонаций. – Спасибо, Миш, приму к сведению. Пока.       И впрямь все ясно. У Элика действительно кукуха поехала. Он наверняка узнал, что Андрей едет сюда, чтобы встретиться со мной, и пытается этой встречи не допустить. Уже несет вообще хрен знает что. Докатился, принц персидский.       - Вадь, я одеваюсь, в сквер иду.       - Паш, я с тобой.       - Нет! – я произношу это резко, даже безапелляционно. – Мне нужно поговорить с Андреем наедине. И это не обсуждается.       Вадька смотрит на меня с такой болью, как будто провожает меня на казнь.       - Ну, только ты… - мямлит он.       - Да не бойся ты, - я едва не ржу, - не бойся! Вернусь я, вернусь!       - Обещаешь?       - Обещаю.                                                             ***       Андрей после созвона с Вадькой отключил телефон. Он боялся, что Паша передумает и попытается отменить встречу. Или еще чей-нибудь звонок эту встречу сорвет.       Он пришел в небольшой сквер возле железнодорожного полотна близ Войковской, рядом с домом Вадьки. Место это было довольно уединенное, почти глухое. За забором время от времени слышался шум проходящих поездов. Рядом была улица, по которой время от времени проезжали машины. Прохожих почти не было. Только два каких-то типа околачивались неподалеку, словно ждали кого-то.       Андрея, впрочем, все это мало волновало. Он ждал Пашу. И нервничал из-за того, что Паша может передумать и не прийти. Но Паша пришел.       Он появился внезапно, словно возник прямо из воздуха. Одет он был в светлую куртку, светлые джинсы. И весь как будто светился. Андрей еще ни разу не видел Пашу таким спокойным, таким уверенным и таким счастливым.       На самом деле он многое хотел сказать Паше. Что-то вроде: спасибо тебе за всё, не знаю даже как поблагодарить, но это ничего не изменит, хватит с меня спать с кем-то за деньги… Андрей и сам толком не знал, как все это сформулировать, надеялся сымпровизировать, но как только увидел Пашу, то неожиданно понял: все эти слова не нужны. Паша всё прекрасно знает.       - Считай, что я вернул тебе свой долг, хотя бы частично, - вот и всё, что сказал Паша.       - Твой долг? – непонимающе уставился на него Андрей.       - Да. Я слишком много был тебе должен, ты сам знаешь.       Андрей промолчал. Да, он знал. И не хотел возражать.       - Просто спасибо тебе, - буркнул он хмуро.       - Вот он, классический стиль Андрея Рязанцева, - фыркнул Паша.       Андрей тоже рассмеялся, сначала нервно, а потом от души.       - Слушай, а на что ты жить-то будешь теперь? – спросил он, наконец.       - Не переживай, - улыбнулся Паша. – Не помру с голоду. Надо будет, пристроюсь куда-нибудь работать.       - Ты…       - Андрей.       - Что?       - Я сто раз говорил тебе, что благодарен. Благодарен за всё. И что я люблю тебя. Молчи. Просто молчи. Я. Тебя. Люблю. Но я знаю, что ты любишь другого. Люби… Хотя… если честно, единственное, с чем я не мог смириться и никогда не смирюсь… С тем, что этот другой - Элик.       Это имя Паша, только что светившийся радостью, произнес с болью и ненавистью.       - Я прощу кого угодно, только не его, - глухо продолжал Паша. – Слишком много боли. Зла. И, главное, зачем? Неужели нельзя было по-другому? Ненавижу, - Паша сжал кулаки, голос его задрожал. – Ненавижу его!       Краем глаза Андрей видел, что двое непонятных типов, околачивавшихся неподалёку, приближаются к ним. Невдалеке притормозил минивэн.       И тут раздался визг тормозов. Жёлтое такси резко тормознуло прямо возле них, из автомобиля выскочил Элик, которого только что поминали недобрым словом, и ринулся к Пашке.       - Ррыбонька, сюда, они за тобой! – заорал он.       В этот момент двое типов, словно по команде ринулись на Пашу, к ним присоединились еще двое из минивэна.       - Съебывай, Пашка! – заорал Элик и с безумным взглядом ринулся на одного типа из минивэна, сбивая его с ног. Тот явно не ожидал нападения с этой стороны и свалился. Андрей на секунду застыл, но потом, повинуясь скорее инстинкту, ринулся на тех двоих, что подходили к ним со стороны кустов, а Элик уже не на шутку спарринговался со вторым человеком из минвэна.       Паша растерянно смотрел на происходящее, но когда его попытались схватить, он резко вывернулся и с неожиданной силой и ловкостью залепил одному из нападавших. Тут из-за кустов внезапно выскочил Вадька. Несмотря на данное Паше обещание, он не утерпел и тайком увязался за ним, гонимый страхом и ревностью. Получилось четверо против четырех. Силы были, конечно, неравны, ибо нападавшие были подготовлены куда лучше, да и что мог сделать против них тот же субтильный Паша. Но фактор внезапности был упущен. И где-то близко зазвучала сирена. На самом деле это была не полиция, а проезжавшая мимо скорая, но это спугнуло нападавших. Как и крики прохожих.       Впрочем, двое все же попытались снова ринуться на Пашу, но одного блокировал Андрей, а подоспевший Элик буквально повис на другом. Тот заорал, взмахнул рукой, в которой блеснуло что-то металлическое. Раздался крик, и Элик рухнул на землю. Нападавшие бежали. Минивэн с ревом рванул с места. Андрей ринулся к Элику.       - Все в порядке, - сказал тот.       - Да что в порядке, у тебя бок в крови!       - Что? А… Да…       Элик стремительно бледнел.       - Блин… не хочу… - пробормотал он.       Глаза его закрылись.