®“Merry Night” l.t.

— Лекси, это что за осколки? — сквозь сон слышу возмущённые вопли Молли. Фыркнув, натягиваю одеяло выше, закрываясь с головой. Я хочу спать, пусть разбирается со своими проблемами сама. Ночь. Осколки. Ангел. Зейн. Луи Томлинсон. Резко раскрываю глаза, когда осознаю всё. Щёки вспыхивают огнём неловкости и неверия, и по голове бьёт яркий солнечный свет, проникающий в комнату. Луи протягивает руку и обнимает меня, прижимая к себе. Я вспоминаю прошлую ночь: мягкие губы Луи, страстные поцелуи и самые приятные касания горячих ладоней о моё тело. Паника мгновенно отступает: я плюю на разбитого ангела, на то, что Луи не убрал осколки и забиваю хер на психующую за дверью Молли. Раскрываюсь и смотрю на сонного парня. Его голубые глаза бледнее, чем вчера — как будто синий цвет акварели смешали на палитре с белым-белым; а этот любующийся взгляд заставляет замереть и чувствовать только то, как горит лицо и щекочет в животе. — Доброе утро, — мурлычет, точно мартовский кот, Лу, расплываясь в самой блаженной улыбке. — Ты не сдержал обещание, — усмехаюсь, намекая на свою истерящую сестру. — Прости, — он подаётся вперёд и едва уловимо касается моих губ своими, но я успеваю поймать его улыбку через этот недопоцелуй, и улыбнуться сама. — Мне ночью не давали спать. — Интересно, кто же этот… — замолкаю, пытаясь подобрать правильное слово, но Луи как бы невзначай подсказывает: — Плохой человек? — Плохой человек. — Ну, — рукой, которой обнимал, поворачивает меня на бок и поглаживает по спине, — это она, — он приподнимается и, согнув руку в локте, опирается головой о неё. Не могу поверить своему счастью — Луи должен видеть, что я свечусь изнутри, словно керосиновая лампа, которую он зажёг одной фразой. С моего лица не сходит довольная и радостная улыбка. Большим и указательным пальцем я «иду» по руке Луи и перехожу на грудь, ближе к ключицам, вырисовывая круги на его коже. — Она, значит… Продолжай. — Она красивая, — беззаботно говорит Лу, хватая мою вторую руку и прижимая ладошку к щетинистой щеке. — Да-а? — в картинном неверии протягиваю я и прикусываю губу, пряча улыбку и с досадой понимаю, что красные щёки от внимания Луи не скрыть. — Она милая, — продолжает Томлинсон и целует мою ладошку, которую прижимал к щеке, — добрая… — Потому что приютила тебя? — И это тоже. — Не выгнала на коврик. — Именно. — Пустила с собой в кровать. — Я дополню? — прикидываю, что он ещё может сказать, но не представляю, поэтому киваю, соглашаясь. — Пустила в своё сердце и… в себя. Резко перестаю рисовать круги на его груди и бью ладошкой по ней. Звонкий шлепок врезается в уши, а Луи давится беззвучным смехом. — Извращенец! — возмущаюсь я, поджимая губы, и отстраняюсь, чтобы встать с кровати. Он резко хватает меня за запястье и дёргает назад — я падаю обратно, задевая рукой прикроватный светильник на тумбочке. Тот падает на пол и фарфоровая ножка, звонко гремнув, разбивается. — Чёрт… — закатываю глаза и думаю, что за напасть такая разбивать каждую вещицу в этой квартире. — Лекси? — зовёт Молли и шаги звучат всё ближе к моей комнате. Она убьёт меня за битые вещи и парня в доме (но почему-то ей можно было водить Зейна, а мне нельзя никого — несправедливо). — Нам кабзда, ты понимаешь? — нервно хихикаю я, а Луи фыркает так, будто для него это не проблема. Слишком самоуверенный болван. — Предоставь это мне. В следующий миг ручка опускается вниз и Молли открывает дверь, но так и не заходит внутрь, оставшись в проёме. — Лекси, почему в гостин… Что за…? — Привет, — упираясь головой на согнутую в локте руку, двумя пальцами салютует Луи. Это провал… — Томмо? Какого хрена ты… вы… Что ты тут забыл, мать твою?! Хочу что-то сказать, чтобы не молчать вдвоём. Уже собираюсь позвать сестру для привлечения внимания, а потом на ходу начать придумывать до тупого несмешные и нелепые оправдания. — Я до потери дара речи красив, знаю. И всё же, дай разобраться, — Луи садится на кровати, опустив руки на колени, и пристально смотрит на Молли, — то есть, ты водила Зейна к себе, а твоей сестре нельзя водить парней в свою комнату? Мне кажется, или здесь написано в скобках огромными буквами: «несправедливо»? — Можно, только не тебя, — сестра складывает руки на груди и опирается плечом о дверной косяк, закусывая щеку изнутри и недовольным взглядом прожигает Томлинсона насквозь. — А он тебе что плохого сделал? — встреваю я. — Он — близкий друг Зейна. — То, что произошло у вас с Зейном, не должно касаться других, не думаешь? — фыркаю я, приподнимая бровь. То, что у сестры всё идёт по не самому классному сценарию, не должно отражаться на других. Если она обижается на этого придурка (не такого уж и придурка, на самом-то деле), то это сугубо её личное дело. Молли усмехается, качая головой и бегая по комнате взглядом, но не отвечает — я оказываюсь права. Мне жалко Зейна, хоть у него характер и не подарок, у моей сестры — раз в десять хуже. Как они разошлись? Зейн просто не сказал ей, что поехал смотреть футбол с пацанами в бар, и она под предлогом того, что «он скрывает от неё всё, что только можно скрыть», ушла от него где-то полтора месяца назад и теперь строит из себя королеву драмы. Бесит эта овечка, но и её жалко тоже. Отец не уделял ей должного внимания в детстве, а потом и вовсе ушёл. Её растил отчим — мой папа. И она, почему-то, не воспринимала его, как отца. Молли очень требовательна к парням, ревнивая, обидчивая. С ней сложно, на самом деле, но Зейн готов её терпеть, да ему это и в кайф, потому что любит её. А Молли, овца редкостная, бегает от него и этим — намеренно или нет, чёрт знает — добивается того, чтобы они разошлись окончательно. Вот сама хуже делает, а потом будет плакать и вновь копаться в себе. Она не ценит, что имеет: не ценит поддержку Зейна, его заботу и любовь; да даже если и ценит — она делает больно всем, кого любит и кто любит её, потому что сама о чем-то переживает внутри. А о чём, знает лишь Зейн. — Но как он появился здесь? — Молли вскидывает ладонь, указывая на Луи. — Я даже спрашивать не буду, как у вас всё перешло к… у вас же что-то было? — Да, было. И я не думаю, что тебе важно знать, как Луи попал к нам. — Здесь замешан Зейн? — Ну типа, — усмехается Луи. — И он был в нашей квартире? — спрашивает у обоих. Клянусь, я знаю этот её взгляд: она надеется, что всё будет хорошо, что он спрашивал о ней, что интересовался. Мы с Луи переглядываемся, не зная, соврать или сказать правду. — Я не хотела его впускать, — оправдываюсь, чувствуя вину, ежом сидящую в груди и больно колющую изнутри. — Алексис, ты охренела? — я знаю, что этот вопрос риторический, потому не требует ответа. — Выпускайте кракена, — едва слышно шепчет Луи, сжимая мою ладонь. — Я же тебя просила, чтобы ноги его здесь не было, Господи. Можно хоть раз сделать то, о чем я прошу? — она запускает пальцы в распущенные волосы, массажируя голову. — Не пускать сюда Зейна и его… — Молли бросает короткий взгляд на Луи, а затем впивается в меня, точно вампир, увидевший человека, — и его щенков. Щенков? Что, мать вашу? Она соображает вообще, что мелет своим языком?! Приоткрываю рот и смотрю на Луи, ожидая увидеть такое же возмущённое лицо, но он сжимает губы, стараясь изо всех сил не заржать. Ему, видимо, не так и обидно, но я не хочу и не собираюсь терпеть необоснованные обвинения в сторону важных для меня людей. — Знаешь что? — спускаюсь с кровати у изножья и стараюсь отогнать внезапно накатившие флэшбэки, часто моргая. — Молли, если у тебя бзики на Зейна, то не впутывай сюда остальных. То, что Луи — друг Зейна, не даёт тебе никакого права о них так отзываться. Если завидуешь, то засунь свой чёртов дьявольский характер к себе в зад и идти мириться с Зейном! Мне действительно надоело слушать твои слова о том, как ты его ненавидишь, а потом успокаивать тебя же, но уже истерящую из-за любви к нему. Если больно тебе, не вымещай боль на других. Зейн — единственный, кто уже почти два года как-то умудряется молча терпеть тебя и твою импульсивность, и даже любить это в тебе. Но почему этого ты не видишь?! Ты видишь только то, как он в чем-то прокалывается, и не было ни разу настолько серьёзного косяка с его стороны, чтобы ты его бросала. Но ты только это и делаешь — считаешь промахи, которые бесследно исчезают на фоне того, как Зейн тебя любит и пытается тебе угодить, выслушивая каждые твои сцены. Когда ты начнёшь ценить его?! Мои слова действуют на неё как-то… странно. Молли сжимает челюсть так, что милые щёчки теряются, уступая место выпирающим скулам, и глубоко и часто дышит, собрав руку в кулак так, что белеют костяшки. Мне кажется, что она либо сейчас уйдёт, либо всечёт мне за показанные зубы. Мои выходки в защиту Зейна она терпеть не может, и пофиг, что я сейчас защищаю себя и Луи, а не Малика. Ей пофиг. Злость колючим комком собирается в груди и колет лёгкие, во рту пересохло от того, что я слишком долго говорила эмоционально — я к такому не привыкла. Но мне действительно надоело её отношение ко мне, Зейну и его друзьям. Сколько уже можно быть эгоистичной стервой? До тех пор, пока совсем одна не останется? Она дёргается вперёд и я вздрагиваю, потому что не знаю, что ожидать: либо меня увезут сегодня в госпиталь с побоями, либо мне опять придётся извиняться ни за что. Эта сучка же настолько гордая, что даже разговаривать со мной не будет, пока я не попрошу прощения, тем самым лелея её самолюбие. Слышу, как Луи встаёт с кровати, видимо, уже в полной готовности растаскивать дерущихся сестёр. Да он же сбежит от меня после такого: вряд ли я ему нравлюсь так же, как Зейну Молли, и он терпеть меня не станет. — Девочки, — тихо говорит он, аккуратно взяв меня за предплечье, и притягивает к себе, — давайте без ссор и скандалов. Хочу возразить, но поворачиваю голову в сторону Луи. Вижу беспокойство в его потемневших почти синих глазах (как они так быстро меняют цвет?). Он смотрит то на меня, то на Молли, и одновременно с этим поглаживает мою руку, чтобы успокоилась. И это, вроде, работает. Молли клацает зубами, точно разъяренный пёс, которого от нападения сдерживает короткая цепь, и тычет пальцем в сторону Томлинсона: — Ты. Чтобы к вечеру тебя здесь не было, а ты… ты убери осколки, — она замечает разбитую лампу с краю от моей кровати, — и в гостиной тоже. Это же дело рук Малика, так если ты его защищаешь, то и привыкай заметать следы. Развернувшись так резко, что волосы подлетают в воздух и, кажется, черкнувшим звуком режут его, Молли захлопывает дверь. Как последняя не слетает с петель, я без понятия, но зато прекрасно знаю, что Саркис выпендривается. Позерка хренова. Мы стоим с минуту в тишине, пока топот ног не сходит на нет. Луи разворачивает меня к себе лицом и прижимает без лишних слов. Я издаю всхлип, ведь внутрь всё же залетел осколок, больно колющий сердце. — Я не знаю, как помочь ей, Лу… — нижняя губа дрожит от желания расплакаться и я утыкаюсь лицом в грудь парня, вдыхая его запах в надежде, что это поможет усмирить раздражение на сестру, смешанное с болью от бессилия против её характера. Он, поцеловав в макушку, заботливо проводит рукой по моим волосам и поглаживает голову — я сразу вспоминаю, как мама в детстве меня успокаивала. Это такое простое действие, как оказание поддержки и попытка успокоить, но почему в таких случаях кажется, что меня жалеют? — Она не хочет принимать помощь, Лекси. — Она моя сестра… — И она не хочет принимать помощь, — твёрже повторяет Луи. — Ты ей ничем не поможешь, ведь она сама должна разрешить это сделать. Зейн пытается тоже, как и ты, но мы оба видим результат его попыток — они остаются тщетными, — он отталкивает меня, присаживается на край матраца и усаживает к себе на колени. Я поворачиваюсь так же к нему, а ноги завожу ему за спину. Если бы меня сейчас не волновала сестра и ссора с ней, то я бы романтизировала эту позу, как и любую другую рядом с Луи (у каждого своя гамартия, что тут сделать). В уголках глаз скапливаются слезы и я прикрываю веки, сглатывая желание расплакаться, как невкусную пилюлю, и морщусь от понимания, что оно застряло комом в горле. Отличное утро, что ещё сказать. — Лекси? — я не отвечаю и он не настаивает. Шмыгаю носом и Луи, услышав этот звук, хватает меня за плечи, чтобы чуть отстранить и посмотреть в глаза. Я всячески прячу взгляд и верчу головой, чтобы не показывать свою плаксивую моську. Тогда Лу подхватывает мой подбородок двумя пальцами и поворачивает голову к себе: — Только не говори, что ты плачешь. — Я и не говорила этого, — пожимаю плечами и задираю голову, чтобы Луи убрал руку. — Ты серьёзно настолько расстроилась из-за Молли? — он чуть откидывается спиной на кровать, упираясь руками, чтобы не ложиться, а остаться в полусидячем состоянии и наклоняет голову в бок. — Скорее… — утираю слёзы тыльной стороной ладони и смотрю в прекрасные голубые глаза напротив, — из-за тебя. Луи меняет выражение лица с сочувствующе-успокаивающего на удивлённое, будто у меня только что вырос рог на лбу и я превратилась в олекорна, и его брови взлетают вверх в ту же секунду. Потирая свою нижнюю губу боковой стороной указательного пальца, Томлинсон пытается понять, что с ним или со мной не так, но потом сдаётся и спрашивает: — А я-то что? Я вроде не умираю, жив-здоров как бык. Или ты считаешь меня красивым настолько, что не веришь в моё существование и думаешь, что я после полудня превращусь в тыкву? — Скорее, я не верю в существование настолько фригидного человека, поэтому и плачу, — фыркнув, я закусываю щеку и поджимаю губы, чтобы не улыбнуться. Конечно, Луи знает, наша с ним ночь просто незабываемая. Для меня, по крайней мере, точно. — То есть не веришь, что ты существуешь. Хм, это либо фатальная ненависть к себе, либо высшая ступень самовлюбленности. Мои губы расплываются в улыбке и я не сдерживаюсь, прыская со смеху. Ладно, в этот раз он выиграл. Не верю в то, что Луи может так легко разрядить обстановку и остановить подкатывающую истерику. Он невероятный человек. В него легко влюбиться: эти шикарные волосы даже непричесанными выглядят как реклама барбер-шопа, в иссиня-голубых глазах можно утонуть как в беспокойном Тихом океане, множество татуировок по всему телу смотрятся необычно и сразу же выделяют его из толпы, а эта его улыбка, глядя на которую невозможно не улыбнуться в ответ и не почувствовать ни с того ни с сего взявшийся укол комплекса некрасивых зубов вкупе, не сравнится ни с одной из улыбок на лицах голливудских звёзд (даже Йена Сомерхолдера или Хиро Файнс-Тиффина). Смех, такой звучный и мелодичный, ласкает уши лучше песен группы Imagine Dragons или Джастина Бибера (не осуждайте меня — я слушаю всё подряд). За Луи наверняка бегает толпа девушек, особенно в его родном городе, и я до сих пор не могу поверить, что выбрал он меня. Девушку с проблемной сестрой, комплексами по поводу и без него, неуклюжую мартышку без нормального постоянного места работы, частично живущего за счёт подачек родителей и сестры. И нашлась же я на его голову… — Как ты можешь быть таким? — Каким? — Невыносимым и милым одновременно, — ловлю себя на мысли, что пялюсь на него. Рассматриваю каждую прозрачную морщинку, когда он морщит нос, с интересом разглядывая меня; когда сощуривает глаза, подмечая какую-то важную деталь, точно Шерлок Холмс в лучшие годы жизни. Наблюдаю за тем, как красивые тонкие губы расплываются в улыбке, когда он слышит мои слова, а затем усмехается. — Это в тебе просто говорят чувства, — будто не веря мне, возражает Луи, а я лишь недовольно фыркаю на это. — Хоть не алкоголь, — бубню себе под нос, но от слуха Томлинсона это вряд ли ускользает, хотя он никак не комментирует это, чему я тихо радуюсь. Ловлю себя на мысли, что не отказалась бы посидеть в баре и пропустить коктейль-другой. Я присаживаюсь на кровать, потому что не вижу смысла стоять напротив Луи, если мы не продолжаем разговор. Он по простыни скользит рукой, хватая меня за запястье и тянет к себе, чтобы легла рядом, что я и делаю. Поворачиваюсь на бок, подкладывая соединенные ладони под голову вместо подушки, и смотрю в голубые глаза, наблюдая, как у уголков собираются паутинки морщинок, маленьких-маленьких — на расстоянии не разглядеть, — и понимаю, что Луи слегка улыбается, рассматривая меня в ответ. — Что? — нервно усмехнувшись, спрашиваю я, опуская взгляд. Луи протягивает руку и хватает пальцами прядь моих волос, поигрывая с ней. Всё это время он смотрит на меня, будто…наслаждаясь моментом? — Ты красивая, — выпаливает Лу, на что я перехватываю его руку и переплетаю наши пальцы. Кожу слегка покалывает от тёплого прикосновения, но мне безумно приятно это чувство. Я не помню, чтобы так сильно влюблялась в кого-то и это было взаимно. Нет, у меня был предмет воздыхания в старшей школе, но все попытки заговорить с ним заканчивались неудачно: я глотала буквы, путала слова и несла дикую дичь. Тот парень, наверное, считал меня умалишенной, потому что постоянно убегал как можно дальше, едва завидев. А потом я вряд ли в кого-то влюблялась вот так. Это было что-то вроде потребности в любви — мне нравилось, что парни проявляли ко мне внимание, по их словам, любили, дарили подарки и прочее, но чувств больших, чем симпатия к ним не было. Это всё входило в привычку, не более. И разрывы отношений были что-то вроде: «блин, мне тебя будет не хватать, но катись к чертям, ты не так уж мне и важен». Да, пусть я буду в чужих глазах меркантильной сукой, но осуждать меня или кого-то за что-то такое, что «неприемлемо по правилам общества» — дело последнее. В конце концов, кто живет по навязанным манерам и убеждениям более старшего поколения — сами по себе скучные люди со скучной серой жизнью. Жить, нарушая правила, намного интереснее, и те просто завидуют чужой раскрепощенности, поскольку сами не имеют возможности так делать. — Это в тебе говорят чувства, — передразниваю его, картинно закатывая глаза. — Не буду спорить, но ты правда красивая, — настаивает Луи. Я не хочу говорить спасибо, потому что таким образом соглашусь с ним. Но так сделать будет равно солгать, ведь я так не считаю. Смущенно опускаю глаза и поджимаю губы, слегка поднимая уголки. Мы лежим молча с минуты три. И я безумно хочу поговорить с ним. О чем угодно, только бы услышать его голос и смех. Луи лежит напротив, нас разделают жалкие сантиметры, но он лишь смотрит на меня: так нежно и влюбленно, что я чувствую, как покалывает щёки и понимаю, что они покрыты пунцовыми пятнышками. Возвращаюсь к мыслям о Молли: почему ей больно, я так и не узнаю, но когда она перестанет причинять то же другим? Почему не хочет принимать помощь и почему так обходится с Зейном. Он ведь единственный, кто с ней почти не ругался. Так, хватит. Меня сейчас опять затянет в этот круговорот мыслей и я приду к тому, что хреновая из меня сестра, раз не могу помочь Молли. Думаю, о чем поговорить, но так и не нахожу нормальной темы, поэтому выпаливаю первое, что приходит в голову: — Спасибо. Луи останавливает взгляд на моих губах, пытаясь понять, не послышалось ли ему, а затем смотрит в глаза, вопросительно вскидывая брови: — За что? — За всё, Луи, — честно отвечаю ему, протягивая руку и прижимая её к щеке парня. — Это очень растяжимое понятие, — он усмехается и кладет свою ладонь поверх моей, прижимая сильнее. — А ты его сократи. — А ты помоги, — вся кровь приливает к щекам, когда Лу берет мою ладонь и целует пальцы. Губы такие тёплые, что мне кажется, словно мои руки льдисто-холодные и Луи сейчас прилипнет к ним, как в детстве на морозе липнешь к железу. — За то, что отвлёк меня, за твои шутки, за поддержку, за комплименты, за прикосновения, за самую лучшую ночь в моей жизни. За то, что ты со мной, Луи. Просто за всё, — в голове мелькает мысль потянуться и поцеловать его, но, думаю, это будет похоже на попытку расплатиться, поэтому лежу и не двигаюсь. Лишь чуть сжимаю его руку, когда он отстраняется губами от моих пальцев. — Таких лучших ночей у нас будет много, — обещает Луи, и я верю ему на слово. — Если ты меня не бросишь, — выпаливаю вслух свой страх, сидевший где-то в закромах души, но как-то слишком резко вылетевший наружу. — Если ты перестанешь быть фригидной, — Луи проигнорировал меня, продолжив шутку. И я не понимаю, это хорошо или плохо, что он так мастерски увёл разговор в другое русло, или он просто не захотел меня расстраивать. Ну вот, я опять начинаю сеанс самобичевания. — То есть то, что я тебе поцарапала спину, тебе ни о чем не говорит? — А ещё укусила за шею, — Луи чуть задирает голову, чтобы я могла увидеть синюшные следы у основания челюсти. — Ты тоже меня кусал, — как бы защищаюсь я. — И тебе нравилось, — утверждает он так, словно прав. И я никогда не скажу ему, что это так. — А тебе нет? — черт, я почти сказала это ему. — Я этого не говорил, — с ухмылкой заядлого афериста Томлинсон двигается ближе, срезая расстояние между нами. — Мы разбор полётов будем устраивать? — спрашиваю я, когда его дыхание опаляет мои губы, соблазняя податься вперед и убить эти едва-сантиметры. Луи закусывает край нижней губы и улыбается. Я уже жду какую-то шутку, от которой на моих щеках можно будет пожарить омлет, ведь они вспыхнут чуть ли не синим пламенем. — Я не против полетать опять, — он дёргается, прислоняясь ко мне губами, и я еле успеваю отпечатать его улыбку на своих губах, как он тут же отстраняется. Сдерживаю раздраженно-молящий стон, ведь внизу живота всё приятно стягивает теплом. Вовремя слышу голос разума, который останавливает Луи: — Молли в соседней комнате. — А ты закрой дверь и будь тише — тебе не так это сложно сделать. — Да ты достал уже! — прыскаю со смеху и хлопаю его по голой груди ладонью. — Тебе в кайф спать с безэмоциональными и полумертвыми? — Всё возможно, — неоднозначно улыбается он, отводя взгляд. И я не понимаю, прикалывается ли. — Наклонности некрофила прям хлещут из тебя. — Таким я пока не занимался. — А, то есть в планах есть? — Алексис, — Луи тихо смеется, — ладно, твоя взяла, — он чуть наклоняется ко мне и целует в нос, а затем невесомо касается губами моих, большим пальцем руки водя по щеке и основанию челюсти. Отстраняется и едва слышно усмехается, а я еле сдерживаю недовольный стон: — Лу, ты просто демон. — Ненасытный и кровожадный, — Луи тянется, чтобы поцеловать, но я, елейно улыбнувшись, отклоняю голову назад, помещая указательный палец ему на губы. — Прости, но месячные недавно закончились. Луи смотрит на меня пару секунд, а потом, облизывая губы, расплывается в улыбке. — Лекси… — Что? — спрашиваю я, когда он замалкивает. — Ты — лучшее, что могло случиться в моей жизни. — Мхм… — его слова действуют на меня расслабляюще. Улыбка сама по себе вырисовывается на губах, а внутри зажигается огонёк, разносящий тепло по всему телу. Такое мне говорила только мама, да и то, только когда была подвыпившая. Это безумно приятно и одновременно ужасно неловко. Когда людям говорят комплименты, они, как правило, благодарят, бросив лаконичное «спасибо», а затем продолжают общаться дальше, как ни в чем не бывало. Когда мне говорят хорошие слова, у меня загораются щёки, а где-то в груди что-то неприятно вяжет и тянет, и я невольно начинаю задумываться, что человеку от меня нужно, и переубеждать в обратном. Я умею делать кому-то комплименты и считаю важным обратить внимание на красивые глаза, стильную одежду, интересную прическу или ещё что-то, будь оно естественным или нет, ведь над чем-то человек ужасно сильно кропел, а что-то наследственное ему может не нравиться. Поэтому я считаю нужным оценить либо труды, либо попытаться изменить мнение насчет носа, глаз, лица или ещё чего-то. Но почему-то когда это делают со мной, я зажимаюсь: становится неловко и внутри появляется диссонанс, так ли правдив человек или же он это сказал из жалости. — А у тебя красивые глаза, — нелепо, как умею, перевожу тему. Луи поднимает бровь и с доброй насмешкой смотрит на меня. — Хорошо, — медленно и тихо говорит он, прикрывая веки и наощупь находя мою ладонь, что не представляется настолько сложным, — а теперь, Алексис, опиши их. Облизнув губы, улыбаюсь и свободной рукой убираю прядь волос за ухо. Закрываю свои глаза, чтобы подумать о Луи и представить его лицо. — Голубые, — улыбаясь уголками губ, я описываю то, что вижу в темноте закрытых век. — Общеизвестный факт. — Они могут быть светлыми. Бледными настолько, что становятся похожими на замёрзшее чистое озеро, — говорю я, когда Луи из видения предстаёт уставшим и сонным. — Как сегодня утром, — добавляю. — Они могут быть ярко-ярко-голубыми, — мне нравится эта игра, поэтому чуть ли не пищу от радости, не зная, куда деть эмоции, — как летнее небо в безоблачный день. Как вчера вечером, когда мы были в гостиной. Понимаю, что этой игрой он будто развязывает мой язык и я осознаю, что всё же могу говорить красиво. Так же, как и писать. Перед глазами мелькнет воспоминание: Луи, обнимающий меня сзади и прижимающий к груди; его тихий смех, эхом разносящийся по комнате вперемешку с истерящим голосом Зейна, и его счастливые глаза, окутанные морщинками в уголках от растянувшейся на лице улыбки. Луи смеётся, забавно фыркая, а затем я чувствую прикосновение теплых костяшек к скуле. — А иногда и тёмно-синими, как тучи в грозу или море перед штормом, — вижу перед собой воспоминание, которое ещё долгое время будет сопровождаться щекочуще-тянущим чувством внизу живота, — как… — Сегодня ночью, — заканчивает со мной Луи, и я открываю глаза, видя, что он наблюдает, а его цвет радужки стал таким, какой я только что описывала. Я беру его руку, пальцами которой он водит вверх-вниз по скуле, и прижимаю к своей щеке. Льну ближе к нему и дарю поцелуй в уголок губ. И всё же, романтика — не в сексе. Она в долгих разговорах, нежных прикосновениях, влюбленных взглядах и блаженном молчании. Во времени, проведённом друг с другом и друг для друга.

_________________

— Как это ты едешь к нему? — Молли в изумлении встаёт с кровати и подходит ко мне, пока Луи убирает осколки разбитой статуэтки в гостиной. — Вот так вот, обычно. Просто покатаемся, — я нервно пожимаю плечами, чувствуя себя как под напором матери. — Ну, и я останусь у него. — Ты предлагаешь мне тебя просто отпустить? — Нет, ставлю перед фактом. Мне давно уже не семнадцать, чтобы отпрашиваться у кого-то. Я вижу, как Молли бесится. Как кидает разъярённые взгляды в его сторону, как смотрит на нас. До недавнего времени она наоборот спрашивала у меня, когда приведу мужика в дом, но когда это случилось, всё стало как-то иначе. Может, Молли не ожидала, что я найду себе парня быстрее, чем она помирится с Зейном. Как иронично выходит, Зейн ведь и свёл нас с Луи. — Вы даже не вместе, — сложив руки на груди, шепчет она и смотрит исподлобья за мою спину, на открытую дверь, открывающую вид на гостиную. Поворачиваю голову в сторону Луи, тщательно подметающего проход между диваном и барной стойкой, чтобы не осталось и маленького осколка, который мог бы впиться в ногу и не вытащиться без хирургической помощи. И стараюсь скрыть обиду от слов сестры, ведь она сказала правду. Обидную, черт его дери, правду. Успокаиваю себя тем, что у нас просто не было времени обсудить то, что между нами. Я закусываю губу, чувствуя их сухость, отчего становится чуть больно, и обнимаю себя за талию, делая шаг назад. Одной рукой тянусь к дверной ручке и тяну дверь на себя, чтобы закрыть. Луи поднимает удивлённый взгляд с поднятыми вверх бровями, а затем выпрямляется с совком и веником в руках. Я поджимаю губы и еле заметно качаю головой, как бы говоря, что объясню всё потом. И действительно, я объясню всё позже и потребую разговора, потому что мне самой нужны ответы. Ответы на вопросы, о которых я и не задумывалась до фразы Молли. — Мы друзья, — в свою защиту говорю я. — Охренеть! — сестра нервно всплёскивает руками, качая головой и поджимая губы. — Крутая у вас дружба, слушай. По-дружески пообжимаетесь, по-дружески покатаетесь, по-дружески поцелуетесь и по-дружески переспите. Можно мне подружиться с Луи, я думаю у него не одна такая подруга, так почему не пополнить их ряды? Она говорит это так легко, будто не режет мне по сердцу, словно ржавым ножом. И ужасно ошибается. Ревность… Я чувствую именно то, как ревность холодными руками сжимает моё горло, перекрывая воздух. Как страх того, что это может быть правдой, сковывает в ледяные цепи. И как ярость и злость на сестру царапает грудь и больно-больно жжёт, будто меня кинули на муравейник с красными тварями. — Замолкни, Молли! — рявкаю я, делая шаг на неё. Сестра вздрагивает, мгновенно закрывая рот. Я вовремя понимаю, что замахнулась рукой в порыве злости, но бить никого не собираюсь, поэтому опускаю вниз и сжимаю её в кулак. Я устала искать Молли оправдания, и сейчас она истратила последнюю каплю моего терпения. Может, Зейн её как-то до этого сдерживал, но сейчас она задохнулась в боли, и тянет всех туда же, не понимая, что так делать нельзя. Лезть не в своё дело — тоже. — Я просто хочу уберечь тебя от ошибок, — она обнимает себя, убирая рукой выпавшие пряди волос за уши. Ошибки… Она и мои попытки помочь ей — вот моя единственная ошибка. Пока Молли будет делать мне больно, я буду делать так же, хоть и не уверена, что на неё моё непослушание как-то действует. Хочу сказать про это, но не буду. Не хочу сейчас делать ей настолько больно. Мне её жаль, и эта жалость будет жить во мне всегда. Да, я грёбаная Мать Тереза. — Ты не хочешь принимать помощь, значит, и я тоже не буду этого делать. Отступаю к двери и проворачиваю ручку, открывая её и оставляя Молли одну. Наедине с самой собой. Пусть почувствует, каково быть одинокой. Может, тогда начнет ценить, что имеет. Луи удивлённо смотрит на меня, и только сейчас понимаю, что в глазах стынут слёзы. Он приоткрывает рот, чтобы что-то спросить, но я перебиваю его: — Собирайся, к черту осколки. Мы уезжаем. Кивая, Томлинсон вытряхает мусор из совка в урну с пакетом и ставит всё под стойку. Я заворачиваю в свою комнату, чтобы взять вещи и заправить кровать. Вижу, что лампы нет, и — пока что мысленно — благодарю Луи за то, что всё успел убрать, хотя и не обязан был это делать. — Что случилось? — внезапно появляется в дверном проёме и вытирает руки о джинсы. Меня почему-то подстегивает именно это действие, пока я комкаю вещи и скидываю их в рюкзак, а глазами ищу провод от зарядки телефона. — Ты же знаешь, где ванная, — недовольно фыркаю я, сдерживаясь, чтобы не рыкнуть. — Там же и вытри, чтобы не было мокрых пятен на джинсах. — Ты ушла от ответа, — мягко говорит Луи, пряча руки в карманы. — Лу, я потом всё объясню. Если не хочешь получить ни за что, пожалуйста, не лезь, — прошу я, сжимая зубы и напрягая челюсти как только можно. Собрав сумку, хватаю ключи с комода, в ящиках которой перевернутая одежда. Поспешно заправляю кровать, когда Луи протягивает руку, чтобы взять набитый рюкзак, и выхожу вслед за Томлинсоном. — Машина у Зейна, поэтому придется позвонить ему. Шумно втягиваю носом воздух и облизываю губы. Зейн — последний человек перед Молли, кого я хотела бы увидеть. Но если это — цена за вечер с Луи, то я готова потерпеть этого Молли-номер-два, потому что он хоть чуть сноснее её будет.

_________________

Мы заходим за угол квартиры, когда я слышу оглушающий рёв двигателя, и удивляюсь, насколько быстро Зейн приехал. Луи даже не пытается со мной заговорить, и я не знаю, хорошо ли это или плохо. С одной стороны, он даёт мне возможность успокоиться, но с другой, даже не спрашивает, что произошло. Это наводит на мысль, что ему безразлично моё состояние. Я иду, насупившись, и смотрю под ноги — вниз. Луи, что шёл чуть позади, нагоняет меня, хоть ему это и не представляется сложным — он просто делает большой шаг, — и обнимает меня за плечи одной рукой. Нет. Всё же, я важна Луи. И это прикосновение подтверждает это. Он ничего не говорит, просто смотрит вперёд, но рукой пожимает моё плечо. И этого мне достаточно, чтобы найти в себе силы посмотреть ему в глаза и улыбнуться. Искренне-счастливо, какой я себя и чувствую рядом с ним. Он не смотрит в ответ, но губы растягиваются в улыбке. Я усмехаюсь, ведь от сердца отлегает, и прислоняюсь ближе к нему, склонив голову. Из-за поворота вылетает Зейн и, видя нас, он делает лицо настолько удивлённым, будто увидел двух чупакабр, гуляющих по городу. Но затем, останавливаясь в метре от нас, можно заметить, как он пытается не улыбнуться. — Ты всё же не послушал меня. Ну как тебе в сообществе двух гарпий с утра? — он опускает стекло и опирается на него рукой, выглядывая в окно. — Лучше, — перебиваю Луи, — чем со злобным гремоблином. — Это ещё что такое? — Зейн кривит лицо, а Томлинсон прижимает меня к себе сильнее, будто ревнуя, и тихо смеётся на мои слова. — Гремоблин? — издеваюсь я. — Это ты. — Томмо, отвернись, — просит Зейн, вытаскивая ключи из замка зажигания. — Зачем? — Я ей врежу. — Отдача замучает, — смеюсь и отстраняюсь от Луи, чтобы сесть в машину сзади. — Ну всё, и нахрен я на это подписался? — Зейн открывает дверь и выходит, бросая связку Луи через разворот. Тот, вскидывая руку, ловко ловит их, создавая картину, будто они каждый день репетируют этот трюк. — Тебя подвезти? — большим пальцем Луи указывает на машину, а я стою, оперевшись локтем о крышу доджа. Зейн перекатывается с пятки на носок, глядя то на меня, то на друга, а потом, прикусив губу, говорит: — Не хочу мешать шладкой парочке, но домой идти долго, а… — он оглядывается назад, в сторону нашей с Молли квартиры, — ко второму игоше идти желания нет. — Ты в Ведьмака переиграл? — спрашивает Луи и открывает мне дверь. Хочу возразить, сказать, что я сама в состоянии, но черт с ним, он уже открыл. — Заплати ему чеканной монетой, чтобы сходил к Молли. — А ей душу продать, чтобы они помирились? Закусываю щеку, чтобы не засмеяться, но улыбка касается губ, и я бью его в грудь, прежде чем сесть в машину. — Садись, чертёныш, я не кусаюсь. — Ага, ты сразу жрёшь, — обходя машину спереди, Зейн останавливается у пассажирского места. Прячу взгляд, борясь с желанием пропустить шутку про нас с Луи, но он это делает за меня, ведь щёки вспыхивают огнём, и даже прохладный ветер с улицы не может остудить их. — Если только меня, — его слова заглушаются мурлыканьем двигателя, и мы трогаемся с места. — Оставьте свою постельную жизнь при себе, — фыркает Малик, включая радио, но там то и дело включаются сопливые поп-песни, которые он слушать не намерен. Я гляжу за окно: кирпичные дома сменяются панельными, по другой полосе летят машины, обгоняя одну за другой. Жизнь кипит, а я молчу, не думая ни о чём, потому что запах в салоне полностью пропитан Луи. Стоит закрыть глаза и мне начинает казаться, что Томлинсон прямо рядом со мной, а я уткнулась ему в грудь, вдыхая аромат парфюма, смешанных с запахом сигарет. Никогда не думала, что буду положительно относиться к курению, пока не встретила Лу. — Так что случилось? — спрашивает Луи и Зейн поворачивается к нему, пока я лишь краем глаза наблюдаю за ними. Не помню, чтобы они о чем-то говорили по телефону, что могло случиться. — Что? — Лекси, — Луи зовет меня, глядя в зеркало заднего вида. — Лекси? Теперь Малик пялит на меня. Я нехотя отворачиваюсь от настолько завораживающего пейзажа за окном, что хочется спать, и смотрю на поглядывающего на меня Лу. Соединив ладони, зажимаю их между коленей и кусаю изнутри губы. — Расскажешь? — он взглядом показывает на Малика, ведь ему будет интересно услышать о Молли и как ей без него хреново. Но я не готова взваливать на Зейна всё это, не сейчас. Ему это не нужно. Смотрю на невпервые в жизни заинтересованного в моих проблемах Зейна. В карих глазах горит беспокойство, и поэтому я не хочу ничего говорить. Натягиваю неловкую улыбку, будто не понимаю, о чём он, чтобы Малик поверил: — Зейн просил оставить подробности нашей половой жизни при нас, — нервно усмехаюсь, как можно правдоподобней включая дурочку. — Я так и знал, — прыскает со смеху Зейн, слегка ударяя Томлинсона по плечу. — Хреново постарался ночью, да? Это всё потому что у тебя давно не было живых девушек. А я говорил, — с победным видом он переплетает пальцы обеих рук и кладет их на живот, отворачиваясь к стеклу двери. — Шутка про некрофилию здесь в тему, Луи? — невинно хлопая глазками, спрашиваю я и наклоняю голову на бок, пытаясь посмотреть на Томлинсона не через зеркало, но всё напрасно — ремень крепко прижимает меня к сиденью. Накрывая одной рукой губы и пряча улыбку, второй он уверенно держит руль, и тихо выдаёт под хард-рок, играющий по радио: — Да, в тему, но замолкни. Смеясь, откидываюсь на сиденье, и мысли возвращаются к Зейну и Молли. Как она там? Ей сейчас после ссоры наверняка тяжело, а вдобавок она ещё и одна. Нет, им точно нужно помириться. Пока не знаю, как, но я обязательно придумаю. Мы с Луи придумаем.