Возьми мою душу

Олег просыпается и видит перед глазами белоснежную, слепящую своей стерильностью больничную палату. Тело ломит жутко, несмотря на конскую дозу обезбола – в том, что ему вкололи что-то опиатное, Олег понимает по плывущему сознанию и невозможности собраться с мыслями. Он замечает торчащие из тела дренажные трубки и вспоминает, что вообще случилось. Помнит, как до последнего не верил в происходящее. Как смотрел в объятое безумием лицо Серого и жалел лишь о том, что не оказал ему вовремя помощь, в которой он явно нуждался. Олег понял это слишком поздно, лишь когда не увидел ни в глазах, ни в улыбке, ни в позе Серого ничего даже отдалённо напоминающего его – этот помешанный на мести мужчина был кем-то другим, совершенно чужим, незнакомым. Иногда он говорил и вёл себя, как Серый – но всё-таки он им не был. Олег пытается чуть приподняться на локтях, и морщится от пронзающей всё тело режущей боли. Так больно ему не было никогда в его жизни: на заданиях на его долю выпадали только неглубокие ножевые ранения, которые было достаточно обезболить стопкой-другой алкоголя. Что-то очень отдалённое он испытывал лишь лет в тринадцать, когда ему удаляли аппендицит – тогда тоже болели внутренности, точнее, лишь слегка неприятно тянуло изнутри, да и то только первый день после операции, потом намного проще было. В тот же первый день к нему в больницу прискакал Серый, прогулявший ради него школу и неизвестно какими правдами и неправдами уговоривший медсестёр пропустить его к другу; принёс ему сворованную по пути подтаявшую шоколадку, больше половины которой он сам и слопал, пока с ним сидел; признался, что всю ночь глаз сомкнуть не мог, с того самого момента, как Олега забрали в больницу, переживал сильно. Серый… Воспоминание о заботливом, взволнованном взгляде в глазах мелкого Серого перекрывается последним моментом из прошлой жизни Олега, – сейчас он, видимо, как кот, проживает уже вторую – моментом, когда глаза Серого были объяты всепоглощающим янтарным огнём безумия. Осталось в нём хоть что-то от того, прошлого Серого? Или он тоже начал жить новую жизнь, в которой не осталось место для сантиментов прошлого? Для Олега там места не осталось, теперь он это точно знает – знание выжжено пятью ранами на теле, пометками принадлежности его тела и души Разумовскому всецело и без остатка. Олег понимает, что если продолжит думать о Серёже, то просто выйдет в окно раньше, чем пройдёт ебучая боль от ранений по всему телу. Будет жуткое неуважение к кропотливому труду врачей, иронично думает он про себя. Главное сейчас – сосредоточиться на базовых процессах жизнедеятельности и попытаться вернуть себе форму настолько, насколько это возможно. День за днём у Олега это получается всё лучше и лучше: тремор в руках становится меньше, и у него спустя пару недель наконец получается поесть, ни разу не пролив содержимое ложки на себя; короткие прогулки по коридору на костылях постепенно удлиняются, и он выдерживает неспешную ходьбу по десять-пятнадцать минут без перерыва; получается и говорить короткие фразы, не срываясь на кашель после каждого слога. Больше всего раздражают проблемы с лёгкими и связками – из-за их состояния врачи строго-настрого запрещают Олегу курить – какой смысл в запрете, если он всё равно никогда не сможет восстановиться до конца? Впрочем, при всём желании нарушить запрет не получится – до магазина он своим ходом точно не доберётся пока что. Остаётся только выпускать своё раздражение и злость, выкладываясь по полной на тренировках – Олег бы никогда не подумал, что он, привыкший к колоссальным физическим нагрузкам, будет называть так попытки удержать своё тело в вертикальном положении без дополнительной опоры и какие-то стрёмные упражнения на разработку голоса от врача-фониатра – Олег вообще понятия не имел, что такая специализация существует. Вопрос, почему он до сих пор не в тюрьме и даже никем не охраняется, отпадает после выдачи ему личных вещей при выписке из больницы – помимо одежды и телефона, ему передают конверт – в нём он находит итальянский паспорт со своей фотографией и левым именем, несколько тысяч евро наличкой и небольшую записку: «Всё-таки фатум даровал мне шанс отблагодарить Вас за спасение. Мне искренне жаль, что произошло это при таких обстоятельствах. Желаю Вам скорейшего выздоровления. С уважением, Летиция.» Немного порывшись в памяти, Олег вспоминает, кто такая эта Летиция – так звали дипломатку и жену премьер-министра Италии, которую он как-то спас из плена в Сирии. Усмехается невесело – и правда ведь, не думал, что когда-нибудь в самом деле пригодится это знакомство. Деньги оказываются кстати – он снимает себе небольшую квартирку в доме неподалёку от больницы: всё-таки его занятия с врачами ещё не окончены. Только с этажом не повезло – каждый подъём пешком на третий этаж в доме без лифта кажется пыткой для его замученных лёгких. Спустя полгода жизни там, потратив почти все деньги, он задумывается, что вообще делать дальше –вернуться к работе наёмником в ближайшее время он точно не сможет. Он вообще впервые в жизни настолько растерян – понятия не имеет, как жить дальше: он нетрудоспособен, да и репутация у него теперь безнадёжно испорчена, тремор в руках не позволяет даже готовить еду, не порезавшись, а тяжкая отдышка и боли в груди и плече отравляют буквально каждую минуту его существования. Как же он жалок. И он знал, на что шёл. Знал, что ничего хорошего не выйдет, ещё когда Серый написал ему с просьбой вытащить. Чувствовал это своей интуицией, шестым чувством, предупреждением от ангела-хранителя – можно обозвать это как угодно, но его чуйка ещё никогда его не подводила. Он знал всё с самого начала, и всё равно рванул в ловушку, радостно виляя хвостом. И теперь не знает, как и ради чего жить дальше. По молодости он часто подкалывал Серого, когда тот загонялся о смысле жизни – зачем вообще думать об этом, если можно просто жить и радоваться всему хорошему? Как теперь ему самому жить, когда самое лучшее в его жизни оказалось самым худшим? Стоп. Не думать о нём. Не думать. Нельзя продолжать думать о Сером, о том, в кого он превратился. В кого теперь превратился Олег. Надо закурить –один из главных плюсов выписки из больницы в том, что можно снова травиться никотином вволю. Он дрожащими руками выуживает из пачки сигарету – случайно ломает её от очередного приступа тремора, в который уже по счёту, сука, раз. В который раз уже ему на глаза наворачиваются непрошенные слёзы – за них Олег ненавидит себя особенно сильно. В отчаянии бьёт кулаком по стене и морщится от боли, издавая какой-то некрасивый, гортанный хрип – ещё одна убогость в его новом образе. Надо срочно выпить. Он лезет за бутылкой самбуки в старый, покосившийся и кряхтящий холодильник – и думает, что в глазах окружающих он такая же рухлядь, которая лишь по насмешке судьбы ещё не на помойке. Жалкий. Ненужный. Сломленный. Олегу было бы проще, вини он во всём случившемся Серого. Найди он хоть немного желания отомстить ему. Но вся переполняющая сердце Олега ненависть предназначена лишь ему самому. Что не остался рядом с Серым, когда тот об этом просил. Не заметил вовремя звоночки съезжающей крыши. Не остановил его в творящемся безумии, не оказал помощь. Наоборот, всячески поддерживал его безумные планы, помогал воплотить их в жизнь. Поверил, что его Серый взаправду способен и хочет взорвать петербургские площади, убить десятки невиновных людей. Каждую ночь, если Волков не напивается достаточно сильно, ему снова снится Серый, раз за разом спускающий курок, перечёркивая весь смысл Олеговой жизни. И теперь им двоим остаётся не жить, а доживать остаток своих жизней по отдельности, упиваясь своей неполноценностью – один инвалид, другой сумасшедший. Самбука приятно холодит повреждённое горло – по-хорошему, ему только тёплое пить можно, чтобы голос лучше восстанавливался, но Олегу плевать – с кем ему разговаривать теперь вообще? С любовью всей жизни, выпустившем в грудь обойму? Или с убитыми в его безумной игре коллегами? Или с оставшимися в живых, готовыми убить его лично за такую подставу? А алкоголь хотя бы ненадолго дарит облегчение, освобождает от мрачных мыслей. Олег смотрит забавные видео с собачками одно за другим, но даже они не помогают отвлечься от тоски в сердце – лишь помогают скоротать время, поскорее завершить один никчёмный день и начать следующий, такой же дерьмовый и убогий. Начинается день тоже с бухла – утреннее опохмеление пивом, разогрев полуфабрикатов на завтрак, посещение врачей, самостоятельные попытки тренироваться, раздражение, гнев и отчаяние – вечернее набухивание чем-нибудь покрепче и, наконец, лучшая часть дня – сон; вот и всё расписание. Во время просмотра видео с милыми животными внимание Олега привлекает пробившаяся сквозь блокировщик реклама на сайте – какой-то порнушный сайт с абсолютно безвкусным дизайном – и Олег решает попробовать себя развлечь хотя бы дрочкой. Переходит по ссылке, наплевав на возможные вирусы, и включает первый попавшийся ролик с гей-порно. Тут же морщится от брезгливости, следя за происходящим на экране – какие-то перекачанные мужики, или наоборот, слишком жеманные мальчики не вызывают никакого желания, кроме как выключить ролик побыстрее. Может, попробовать посмотреть на гетеро-порнушку? Олег включает один ролик, за ним другой, потом третий – ни один не цепляет, в лучшем случае просто не вызывает рвотного рефлекса. На четвёртом ролике он притормаживает – рыжая актриса могла бы быть очень даже ничего, если бы не издавала такие искусственные стоны – кого это вообще может возбуждать? Лучше бы закусывала губу перед оргазмом, да и добавить бы ей на шею россыпь веснушек, а пышную грудь, наоборот, убрать… Олег просто представляет на её месте Серого – до последнего пытался не-, оно само из кусочков фантазии сложилось – и его член тут же заинтересованно дёргается, прося разрядки. Олега пронзает запоздалым осознанием. Боже, он же в жизни ни на кого, кроме Серого, не дрочил и даже не засматривался. Ему в жизни никого другого не хотелось. И как он только раньше этого не замечал? У него член встаёт только в двух случаях – утром от желания поссать и когда он мечтает о Сером. Олег торгуется сам с собой ещё с минуту, и соблазн побеждает – он отбрасывает планшет в сторону, и полагается только на свою память – скользит рукой по члену, представляя, как его обхватывает губами Серый, как смотрит исподлобья игривым васильковым взглядом, таким развратным – и таким нежным, любящим, что Олег даже сейчас плавится внутри от одного лишь воспоминания. Как он берёт его за щёку, пропускает поглубже в горло, время от времени выпускает изо рта и облизывает по всей длине, смотря Олегу глаза в глаза, причмокивая с искренним удовольствием. Серый просто обожает сосать – сколько раз он отсасывал ему в самых экзотичных местах и не сосчитать: было и в туалете на студенческой вписке, и в примерочной кабинке, и в офисе «Вместе», один раз было даже в тамбуре электрички. А Олег обожает, когда Серый ему отсасывает – и одних воспоминаний достаточно, чтобы излиться себе в руку – а представляет, что изливается Серому на лицо, как тот с довольным видом облизывает заляпанные спермой губы, а затем лезет к нему целоваться, и Олег тоже лижет его лицо в ответ, благодарит за подаренную любовь, прижимает к себе крепко, и смотрит на красивое расслабленное лицо, смотрящее на него с такой дозой обожания, которой Олег всегда считал себя недостойным – и оттого лишь сильнее ценил, лишь сильнее к нему привязывался с каждым разом. Олег хрипит слова любви к Серому, обильно кончая – и верит, что это и правда всегда было взаимно – Серый мог быть фальшивым с кем угодно, но точно не с ним. Так притворяться невозможно. Олег дышит тяжко, и плечо ломит после такой активности – но на душе легко и в голове приятная пустота, лишь влюблённый взгляд Серого всё ещё стоит перед глазами. Теперь он чувствует себя таким расслабленным, каким не был с начала своей новой жизни. Он включает телевизор, планируя фоном посмотреть местную мыльную оперу, на которую он время от времени залипает, но вместо этого видит новости, где сообщают, что Сергея Разумовского будут в ближайшее время судить в Риме, где он и содержится сейчас в тюрьме. В сердце больно колит от этой новости. В этот раз ему грозит пожизненное – и судя по всему, лечить его никто не собирается. Конечно, известного убийцу и террориста проще засадить за решётку навсегда, без возможности выйти и повторить свои «подвиги». Но они его совсем не знают. В отличие от Олега. Не с ними он сидел неделями в изоляторе после того, как Серый с Олегом тырили со столовки еду для бродячих собак и кошек и были пойманы и наказаны злобной воспиталкой. Не им он терпеливо объяснял решение трудной задачи по математике, пожертвовав ради этого своим занятием в художественном кружке. Не их он обнимал со спины и шептал что-то успокаивающее, поглаживая по волосам, во время ночного кошмара. Не их он любил. Серёжа всё-таки любил Олега. И Олег всегда любил только его. Любит до сих пор. Олег больше не хочет себя ненавидеть за свои чувства, за желание быть рядом лишь с одним человеком, несмотря ни на что. Он должен вернуть себе своего Серого, отыскать его за пеленой безумия, спросить – за что он так с ним поступил? Он быстро, пока не передумал, бронирует билет в Рим. В этот раз интуиция подозрительно молчит. *** Раньше Серёжа считал, что на свете нет ничего ужаснее осознания, что Олег мёртв. Оказалось, намного хуже – знать, что убил его именно ты. Ты нажал спусковой крючок своими руками. Ты спустил ему в грудь целую обойму. Последнее, что он видел перед смертью, – твоё обезумевшее, улыбающееся лицо. И всё, что у тебя от него осталось – старая, потрёпанная совместная фотография ещё со времён учёбы на последнем курсе, каким-то чудом не отобранная при попадании в тюрьму. На ней Олег улыбается так тепло – пару дней как вернулся с задания, еле нашли в себе силы, чтобы оторваться друг от друга и поехать гулять по центру, и где-то там, в потоке людей на Никольской, они сделали на скорую руку несколько снимков на дешёвую мыльницу, дурачась и ставя друг другу рожки и корча рожицы, но сохранилась почему-то только эта милая и светлая фотография, передающая всё спокойствие и безмятежность того дня; всё то счастье, которое распирало их после долгой разлуки, выплёскивалось через край, выливаясь в нежные объятия и тёплые взгляды, предназначавшиеся лишь друг другу. Счастье, которое потеряно навсегда. Серёжа едва касается пальцами кромки фотографии, проходится по силуэту Олега невесомо – лишь бы не заляпать последнее ценное, что у него осталось. Он не знает, сколько ещё у него будет эта фотография, отберут ли её тюремные надсмотрщики во время очередного досмотра или изорвёт Птица, издевательски смеясь ему в лицо – и каждый раз, разворачивая её в своих руках, мучая себя раз за разом воспоминаниями об их с Олегом совместном прошлом, он позволяет себе лишь несколько минут наедине с фотографией, после чего, воровато оглядываясь, прячет её как можно глубже в карман оранжевого комбинезона – чтобы никто не добрался до единственного светлого и чистого, что у Серёжи осталось. Но это лишь в редкие моменты, когда его разум не замутнён и не терзается Птицей и видениями – которые с каждым разом становятся всё сильнее и страшнее. В том, что Кутх и в самом деле реален, у Серёжи не остаётся сомнений – он продолжает приходить к нему во снах и наяву, каждый раз оглушительно гремит его голос в барабанных перепонках: «Я заберу твоё тело себе!». Птица каждый раз кидается защищать его – их обоих – но Серёжу это абсолютно не трогает: он слишком устал. Устал сопротивляться, а не плыть по течению; устал раз за разом лишаться тех, кого любит; устал думать о благополучии всего мира. Если какой-то древний языческий Бог пробудился и мечтает уничтожить весь мир, то какая ему, в конце концов, разница? Его мир и так уничтожен и разрушен им самим же. Он всегда стремился созидать и создавать – а преуспел только лишь в разрушении. Почему не позволить кому-то в очередной раз использовать себя, чтобы разнести этот мир к чертям? Зачем ему этот мир, если в нём нет Олега? Завтра его должны судить: скорее, всего, Птица отсыпается сейчас, чтобы блистать своим безумием на суде. Серёжа впервые в жизни жалеет, что в большинстве стран мира, включая Италию, смертная казнь запрещена – электрический стул мог бы подарить ему свободу от Птицы, свободу от боли, свободу от горьких воспоминаний. Серёжа оказывается прав, и на следующее утро он видит Птицу сразу после пробуждения: тот перехватывает контроль, и последнее, что Разумовский помнит – это скалящуюся улыбку на своём лице и проклятия, выкрикиваемые в адрес пришедших за ним тюремщиков. Следующее пробуждение происходит уже в его чертогах разума: там всё залито багровой кровью – Серёжа чувствует её запах и вкус как наяву, его мутит; он видит Кутха, чувствует его присутствие каждой клеточкой своего тела – он стал ещё больше, ещё сильнее, внушает ещё больше страха. Птица выскакивает из Серёжи, набрасывается на бога отчаянно, пытаясь их защитить – и на Серёжиных глазах Кутх откусывает ему голову так легко, с хрустом, будто семечки щёлкает. Видеть это максимально не по себе – Серёжа и в парализующем ужасе, и в то же время впервые в долгое время чувствует что-то сродни облегчению: осознаёт, что это не сон, это взаправду. Неужели он теперь и правда свободен от гнёта своей второй личности? Слишком хорошо, чтобы прочувствовать реальность. Не давая времени осознать в полной мере произошедшее, Кутх начинает вещать: - А теперь, когда с этим покончено… Слушай меня, человечек. Я вижу твои страдания, вижу твою боль. Я готов избавить тебя от них, дать тебе долгожданное забвение. Я заберу твоё тело, и ты наконец сможешь обрести покой. Предложение Кутха звучит, как настоящее спасение для его уставшей, заблудшей души. Избавление от Птицы не избавляет Серёжу от всепоглощающего чувства вины, не освобождает от всех совершённых им грехов. Серёжа прикрывает глаза, в последний раз воспроизводя в памяти образ Олега –с тёплой улыбкой на устах и любящим взглядом, обращённым на него, и выдыхает еле слышно: - Я… Я согласен. Этого оказывается достаточно, чтобы провалиться в темноту и небытие – и Серёжа искренне надеется, что на этот раз он и в самом деле больше не очнётся. *** В Риме Олег приходит на площадь перед тюрьмой один, без чёткого плана, что делать – видимо, выкрасть Серого в этот раз не получится: новых связей в наёмнической среде он заиметь не успел, а из старых вряд ли кто захочет сотрудничать с ним и Разумовским. Плюс нужны немалые деньги – а он только позавчера смог вспомнить данные лишь одного из электронных кошельков, оформленных Серым на него. Денег там хватило бы на оплату труда только нескольких человек, часть других его кошельков заблокирована, а к части он просто не может вспомнить доступ. Хорошо хоть Серый о них сам забыл и деньги не вывел после их расставания. Таким образом, в присутствии Олега здесь нет особого смысла. Просто посмотрит на Разумовского ещё разок, а потом всё-таки соберёт команду и вызволит его из тюрьмы – из кожи вон вылезет, но сделает это. В толпе он замечает Игоря Грома, хмурится – а что он тут забыл? Холодок пробегает по коже от догадки. Нет уж, убить Серёжу он ему не позволит. Волков продумывает варианты, как незаметно для посторонних подобраться к Грому и вырубить его, не привлекая внимания, когда неожиданно поблизости бахает взрыв. Олег отлетает взрывной силой в стену, но быстро берёт себя в руки, стискивает зубы, игнорируя боль и контузию, и обращает взгляд на Серёжу – видит, как какие-то подозрительные люди уже окружили его и вкалывают ему в шею что-то. Всем нутром рвётся к нему, но озирается на Игоря – сначала нужно обезоружить его, не дать выстрелить – и видит, что его задачу уже выполняет кто-то другой. Возвращается взглядом к Серёже – и видит, что его уже погрузили в грузовик и увозят куда-то. Импульсивно Олег бросается за машиной следом, но быстро задыхается и останавливается – догнать её было бы нереально и в его лучшей форме, не то что сейчас. Надо успокоиться и понять, что делать дальше. Кто эти люди? Зачем им нужен Серёжа? Олег направляется домой во взвинченном состоянии, остаток дня мониторит новости о похищении Разумовского – его похитителей так и не нашли и непонятно, где они вообще могут находиться. Где ему искать их? Ни единой зацепки. А вдруг это родственники убитых Серёжей людей решили отомстить и его уже нет в живых? Но не проще ли тогда было пристрелить его прямо на площади, из снайперской винтовки с соседнего здания? Всю ночь Олег ворочается в кровати без сна. С наступлением утра, пытаясь отвлечься от не покидающих его тревожных мыслей, Олег решает заняться подбором наёмников на будущее, когда он определит местоположение Разумовского. Заходит в самый крупный чат наёмников из тех, в которых состоит –тяжестью отзывается мысль, что часть участников мертва и по его вине тоже; он не заходил сюда всё это время, не смотрел обсуждения – не хотелось видеть спекуляции на тему собственной смерти. Пролистывает быстро вниз, к новым сообщениям – и сердце его совершает кульбит при виде селфи Джесс, сделанного на фоне Серого – поникшего, несчастного, но это точно он! – в каких-то доспехах. Джесс пишет под фотографией, что она сейчас «в ебучей Сибири, тут какой-то блядский цирк и куча ебанутых сектантов, верящих в бога-ворона Кутха, и они хотят вселить его душу в тело этого задохлика –убийцу Волка». Имя Кутха кажется ему смутно знакомым – и он воскрешает в памяти последнюю ночь с Серым в Венеции – он видел, как у Разумовского были открыты вкладки про это божество на компьютере, да и весь его стол был завален рисунками птиц и кого-то тёмного и мрачного в доспехах, подозрительно напоминающих те, в которые он одет на фотографии. Серый сам связался с этими сектантами? Или это они на него вышли? Всё становится лишь запутаннее с каждым возникающим у Олега в голове вопросом. Ладно, с этим Волков разберётся потом. Сейчас важнее понять, где именно в Сибири искать Разумовского. Олег судорожно вспоминает, что Серый как-то рассказывал, что по любой фотографии можно определить место и время, когда она была сделана. Олег верит, что вряд ли Джессика додумалась бы подчищать данные фото – надеется на это всем сердцем. Приходится немного повозиться, вычитать в интернете, как это вообще делается – и у него наконец получается выгрузить метаданные. Он вбивает в карты полученные координаты и радуется – в этот раз и правда повезло: располагаются сектанты относительно недалеко от воинской части, где он служил – те места он знает как свои пять пальцев. Ближайшим же рейсом Олег вылетает в Россию. Радуется, что покидает ненавистную Италию – а ведь когда-то они с Серым вместе мечтали там побывать… Конечно, больше грезил Италией Серый, но и Олег был бы рад с ним вместе её посетить, он бы за ним вообще куда угодно поехал – хоть в Австралию, хоть в Гренландию. Вот и сейчас он едет в Сибирь, вызволять его из цепких лап сектантов, понятия не имея, сколько их, насколько они влиятельны и каковы их цели. Он должен справиться. Просто не имеет права на ошибку. А разбираться с последствиями будет уже потом. Добравшись до близлежащего городка, Олег арендует машину и въезжает в воинскую часть без проблем – перед этим отловив одного из солдат неподалёку, убив его и переодевшись в его одежду –оставлять его в живых было бы слишком рискованно. Олег не понаслышке знает о косяках в армейской дисциплине – и его пропускают на въезде, взглянув лишь в украденные документы и не сверив их с лицом заезжающего. Олег усмехается про себя: что-то выходит из моды, а раздолбайство в армии вечно. Впрочем, ему и в этот раз безумно повезло: уже к вечеру начали подтягиваться спецслужбы, и вряд ли бы у него получилось так же легко проникнуть внутрь в их присутствии. Олег безмолвной тенью передвигается по территории, подслушивает разговоры военных. Понимает, что тут и правда творится какая-то чертовщина – говорят про каких-то оборотней, про какой-то барьер, не дающий проникнуть в эпицентр происходящего – а вот это уже херово. Олег сам себе удивляется, что верит в какие-то слухи о монстрах и древних богах. Но, судя по окружающему его ажиотажу и серьёзным взволнованным людям из правительства приходится в это верить. Приходится выжидать ещё несколько дней – к счастью, из-за суматохи и кучи стянувшихся в военную часть людей из разных секретных органов на Олега никто и внимания не обращает. Пока возможности подобраться к Разумовскому всё равно нет, Олег немного терзается в сомнениях, но в итоге пишет Игроку с просьбой о помощи – в конце концов, они были друзьями, а больше обратиться ему не к кому. Может, хоть тут он не проебался с выбором приятеля, как в случаях с Серым и Вадиком. Тот отзывается на просьбу о помощи, ругается, что Волков не написал ему раньше, но помочь обещает. Олегу остаётся только довериться ему. Олег слышит обсуждения пилота вертолёта с одним из приятелей о том, что мистическую завесу должны прорвать оружием (ядерным?), и что он скоро вылетает в самую гущу событий. Вот он, идеальный момент. Как только товарищ отлучается и оставляет пилота наедине, Олег душит его со спины, прячет труп в плотный мешок и затаскивает внутрь вертолёта, занимает место пилота в кабине и ждёт команды отправляться в путь. В этот раз даже тремор не подводит – взлёт, сам полёт и посадка проходят плавно. Сердце бешено стучит, когда он понимает, что в кабину заводят Разумовского. Выжидает, пока внутри останется лишь один сотрудник спецслужб, разворачивается и стреляет ему в голову – без всяких эмоций и размышлений, прямо как на задании. Сосредотачивается на полёте – гонит вертолёт к полузаброшенной военной крепости, которую ему во время службы показал командир части – и надеется, что там не окажется лишних свидетелей. В очередной раз везёт – там лишь приехавший Игрок, пригнавший небольшой частный самолёт для дальнейшего переезда. Он без лишних слов обнимает Олега, а потом показывает рукой на бессознательного Сергея: - Ты уверен, что хочешь возиться с этим ублюдком? Не проще здесь убить и закопать? Олег отрицательно качает головой: - У меня к нему есть пара вопросов. Спасибо тебе за всё, буду в долгу. - Ну смотри. – Хмурится Игрок и передаёт документы в руки. – Вы же друганами были, до того как он с катушек съехал? Будь осторожнее, не доверяй ему. Психи могут быть хитрыми и изображать искреннее раскаяние, когда им надо. Отправляйтесь в Сирию – не лучшая страна для отпуска, сорян, но лучшего варианта предложить не могу. По крайней мере там вас никто и не додумается искать. Документы я тебе и этому бешеному на всякий случай подготовил, деньги на первое время тоже. В отмеченной на карте точке должен быть старый замок, где сейчас никто не живёт, там изредка мои ребята останавливаются. Поблизости нет никаких городов и деревень, никому до вас дела не будет. Заляг на дно на несколько месяцев, пока весь этот кипиш с аномальной зоной и исчезновением Разумовского не уляжется, а дальше пиши-звони, если что. Задания я тебе тоже подгоню, если что. - Боюсь, в ближайшее время я разве что пушечным мясом смогу подрабатывать, а не наёмником. – Невесело усмехается Олег. – Но в любом случае попробую восстановиться побыстрее и отработать свой долг. Ещё раз спасибо за всё. Перед вылетом Олег организует поджог вертолёта, подстраивает всё под несчастный случай – вот и пригождаются тела пилота и сотрудника спецслужб. Конечно, выходит достаточно небрежно, но по крайней мере на время выяснения произошедшего у них будет время свалить отсюда подальше. И снова в путь, несмотря на усталость. В дороге приходится вколоть Сергею ещё одну дозу снотворного – неизвестно, как его организм это перенесёт, но Олег точно не перенесёт его пробуждение раньше времени, раньше момента, когда он будет готов с ним говорить. На подкорке сознания мелькает сомнение – а наступит ли такой момент вообще? Сейчас хочется трусливо оттянуть его как можно дальше. В указанном замке оказывается пара вполне себе обустроенных комнат, а также отлично подходящий для содержания пленных подвал с крепкой железной дверью – придётся поселить Разумовского здесь. Кровать он сюда точно перетащить не сможет, да и мало ли как тот сможет использовать её части против него. Приходится довольствоваться матрасом – он перетаскивает его в подвал, ставил в угол ведро для справления нужды и тащит вниз Разумовского на руках – и, несмотря на слабость в руках, не может не заметить, как тот похудел. Кладёт его на матрас чуть жёстче, чем планировал, и спешит покинуть подвал – лишь бы не всматриваться в него, не думать о том, в каком он состоянии, что с ним вообще происходило, что с ним сделали сектанты. Он ведь не планировал, что будет делать с ним дальше, после похищения. Олег находит в погребе замка залежи бутылок алкоголя и хлещет виски прямо из горла, чувствуя временное облегчение. Не думать. Не думать. Не думать. Уже утром, проснувшись с диким похмельем в неудобной позе, Олег первым делом вспоминает о пленнике в подвале. Подрывается с места, кидает купленные ещё в России лепёшку и бутылку воды на найденный на кухне поднос – наверное, Разумовский ещё без сознания, и можно будет избежать разговора, заранее подкинув ему еду. Трусливо, малодушно, но по-другому Олег пока не готов. Он спускается вниз, открывает дверь и, к его удивлению, Серый уже пришёл в сознание, и, судя по произносимым им фразам, находится в адеквате. Он щурится от проникающего от открытой двери света и спрашивает: - Кто здесь? Где я? Прошу, скажите мне! Олег видит, как глаза Серого привыкают к свету и замечает, как они округляются при узнавании силуэта вошедшего. Голубые на этот раз. Бывшие самыми родными когда-то. - Олег? – Удивлённо спрашивает Серёжа не верящим, дрожащим голосом. – Но как ты… Олегу невыносимо видеть его. Невыносимо слышать. Он позорно ретируется, громко хлопая дверью и оставляя вопросы без ответа. За дверью слышится тихий, на грани плача, пронзающий до глубины души голос: - Олег, прости меня… Прости. Олег не в силах что-либо сказать или сдвинуться с места. Сможет ли он когда-нибудь его простить? Нуждается ли Серый в его прощении? За захлопнутой дверью продолжаются мольбы о прощении, переходящие в несдерживаемые рыдания, а затем в отчаянный вой, проникающие вглубь Олеговой души, выворачивая её наизнанку. Эмоции захлёстывают, заставляя сердце биться с утроенной силой. Олега всего колотит мелкой дрожью. Он даже не замечает, как открывает рот в беззвучной истерике и как слёзы застилают глаза. Слышать, как Серому плохо, и не знать, можно ли ему верить, бороться с идущим против всех законов логики и разума желанием открыть чёртову дверь и утешить его – вот сущая пытка. Олег в изнеможении сползает по стенке, не в силах встать и уйти. Не в силах простить и не в силах перестать любить.